Текст книги "Стихийное бедствие"

– Неудивительно, что вы ничего не заметили. У людей, подобных Мамедову, мозг разбит на ячейки. Если кто-то из обычных людей убьет человека, то останется с этим на всю жизнь. Будет заниматься самоедством и самобичеванием. Но с Мамедовыми все иначе. Они убивают людей и тут же забывают об этом. Эта ячейка словно выпадает из их памяти, выключается навечно. Поэтому они всегда готовы убивать. И это ни в коей мере их не беспокоит и не сказывается на дальнейшей жизни.

– Господи, – Ташковский схватился за голову, – я ловил рыбу с убийцей.

– Больше уже не будете ловить, – жестко произнес Максим. – Вы вообще ни с кем и никогда не будете ловить рыбу, если мы не выберемся отсюда.

– Но тогда зачем здесь наши вояки? Дармоеды! Неужели нельзя навести порядок в этом гадючнике?

– Не трогайте армию, если ни черта в этом не понимаете! – одернул его Максим. – Вы не видите дальше собственного носа! Но стоит вам получить щелчок по лбу, как тут же орете «Караул!» и бросаетесь за помощью к военным. А они, к вашему сведению, придерживаются здесь политики невмешательства. Свободу нельзя поднести людям на блюдечке, они сами должны ее взять. Рахимов это знает и, похоже, кое-чего уже достиг… – Максим добил поникшего Ташковского: – Вы хотели украсть нашу машину, не так ли? Не солдаты, а именно вы хотели угнать ее, чтобы скрыться в одиночку? Я прав?

Ташковский растерянно улыбнулся и развел руками.

– Я зашел в вестибюль, когда вы разговаривали с Костиным. Услышал про землетрясение, испугался и подумал, что нужно поскорее удирать из города.

– И вы решили бросить остальных на произвол судьбы?

Ташковский горестно вздохнул и едва заметно кивнул.

– Не понимаю, – сказал Максим с сожалением. – Я этого не понимаю. Вы – писатель, известная личность. Человек с железной волей, с которым, как я полагаю, никто не может сравниться в стрельбе, борьбе, пилотировании самолета. Что с вами случилось?

Ташковский плюхнулся на грязный матрац на полу, отвернулся к стене и сдавленно произнес:

– Идите к черту!

Максиму показалось, что он вот-вот зарыдает.

Глава 12

За ними пришли часа через четыре. Вытащили из камеры и погнали куда-то по коридору. Стены кабинета, куда их привели, были серо-зеленого цвета. Он был голым и мрачным, как и все подобные кабинеты. И так же обычен, как и фигура сидевшего за столом человека. Темные с прищуром глаза и равнодушный взгляд можно встретить в любой точке земного шара, там, где одни люди пытаются упрятать за решетку других людей. И будь они хоть раскосые, хоть темнокожие, хоть рыжие, хоть блондины, суть у них одна, а все прочее не имеет никакого значения.

Человек долго и бесстрастно разглядывал арестованных, затем, почти не повернув головы, произнес в темноту за своей спиной:

– Дурак! Они мне нужны поодиночке. Уведи вот этого!

Он ткнул авторучкой в Максима, и того немедленно вывели из кабинета и водворили в камеру.

Щелкнул ключ в замке, и Максим остался один.

Опустившись на матрац, он стал размышлять о том, что с ним будет, если он попадет в руки молодчиков Садыкова. Но это странным образом его почти не беспокоило. А вот саднящее чувство вины, которое он испытывал с того самого момента, когда в порыве отчаяния сообщил службе охраны гостиницы, что Ксения стащила у него бумажник, стало еще сильнее. Он ощущал необъяснимое волнение. И стоило ему подумать, что Ксения наверняка еще жива и, возможно, вспоминает прошедшую ночь и то, что произошло между ними, как Максима затрясло, будто в лихорадке. Он шепотом выругался, но без прежней злости, потому что понял, как сильно ему хочется вновь встретиться с ней, живой и здоровой. Только вряд ли он доживет до рассвета, если Садыков узнает, что за птица залетела в его клетку. Одна надежда на Рахимова…

Максим прислушался. Похоже, пушки не возобновляли стрельбы, и он не имел представления, где сейчас находятся войска оппозиции. Если Рахимов в самом скором времени не захватит Ашкен, Максима в лучшем случае расстреляют, в худшем – он повторит судьбу Мамедова. Но есть и третий вариант: погибнуть под развалинами, когда начнется землетрясение.

Внезапно он почувствовал страшную усталость. Казалось, если не заснет сейчас, то сойдет с ума.

Максим не стал противиться организму, вытянулся на матраце и заснул.

Его грубо разбудили, когда серый рассвет забрезжил в оконце под потолком. Снова повели по коридору и грубо втолкнули в ту же мрачную комнатенку с грязными стенами. Ташковского в ней не было, а сидевший за столом человек вытер лоснившуюся физиономию носовым платком и улыбнулся:

– Входите, господин Богуш. Присаживайтесь.

Это звучало не как приглашение, а как приказ.

Максим сел на жесткий стул и положил ногу на ногу, попытавшись сделать это непринужденно. Человек едва заметно усмехнулся и заговорил по-русски почти без акцента:

– Я – следователь военной прокуратуры Нураев. Как вы находите мой русский, господин Богуш? Я ведь преподавал его почти десять лет, пока не закончил в Ашхабаде юридический факультет университета.

– Прекрасный русский, – пожал плечами Максим.

– Очень приятно, – улыбнулся следователь, продемонстрировав целый ряд золотых зубов. – Надеюсь, мы поймем друг друга. Когда вы последний раз встречались с генералом Катаевым?

– Я слишком мелкая сошка, чтобы встречаться с генералами, – усмехнулся Максим.

– А с Верьясовым? Советником посла Сергеем Верьясовым?

– Тем более. Я просто не знаю такого человека.

Нураев смерил его тяжелым взглядом исподлобья и посмотрел на лежавший перед ним лист бумаги.

Не поднимая глаз, спросил:

– Когда вас завербовала американская разведка?

– Черт возьми! – взорвался Максим. – Что за чепуху вы несете, милейший?

Нураев резко поднял голову и злобно зыркнул на Максима:

– Значит, вы состоите в российской? Вы русский шпион?

– Вы с ума сошли! Что за бред сивой кобылы? Какой я шпион?

Нураев снисходительно улыбнулся:

– Интересно, с какой тогда целью вы переоделись в этот халат, Богуш? Но можете не отвечать. Мы знаем, под чьей «крышей» вы работаете и что на самом деле собой представляете. Мы также знаем, что военные с базы тесно сотрудничают с Рахимовым, чтобы свергнуть законное правительство Фархата Арипова.

– Почему ж тогда мне доверили монтировать охранную сигнализацию в президентском дворце? – Максим окинул Нураева скептическим взглядом. – Или вам по какой-то причине именно сейчас понадобился козел отпущения в виде российского шпиона? Решили доказать, что не дремлете и мышей пока ловите?

Нураев скривился в ухмылке:

– Вы очень крупная мышка, гражданин Богуш. Но мы лишь вчера получили задание заняться вами вплотную. К сожалению, из-за дипломатического статуса мы не сумели вовремя арестовать некоторых ваших приятелей из посольства. Но наш МИД посылает официальный протест в Москву по поводу их деятельности, несовместимой с законами нашей республики. И ваш дружок Верьясов уже объявлен персоной нон грата. – Нураев вновь щедро блеснул зубами. – Видите, латынь я тоже не забыл. Неплохо для тупого азиата, а?

– Очень подходящее выражение, – заметил сухо Максим, не акцентируя, какое именно высказывание Нураева имел в виду.

Тот вздохнул и смерил его взглядом учителя, взирающего на строптивого ученика.

– Не стоит оскорблять меня, Богуш. Ваш сообщник, этот Ташковский, одновременно российский и украинский агент, и он уже во всем признался. Хохлы вообще-то слабаки, хотя и очень упрямы, вы согласны?

– В чем он признался? Он такой же шпион, Нураев, как вы – мать Тереза! – Максим машинально провел ладонью по столу и ощутил под ней влагу. Взглянув на ладонь, обнаружил, что она в крови. И тогда он с ненавистью посмотрел на Нураева.

Тот усмехнулся:

– Да-да, гражданин Богуш, он во всем сознался.

Затем следователь вытащил из кожаной папки чистый лист бумаги, аккуратно разложил его перед собой и, подняв ручку, посмотрел на Максима:

– Итак, начнем? Когда вы в последний раз видели Верьясова?

– Я никогда не видел Верьясова.

– Когда вы в последний раз видели генерала Катаева?

– Я никогда не видел генерала Катаева, – в тон ему повторил Максим.

Нураев положил ручку на стол и вкрадчиво произнес:

– Ну что, может, проверим, упрямее ли вы своего сообщника? Или все-таки посговорчивее? Для вас это было бы лучше. Как и для меня, впрочем.

Максим прекрасно знал, что за его спиной стоят двое громил с тупыми, равнодушными рожами. Они не издали ни единого звука за время его беседы с Нураевым. Но Максим чувствовал их присутствие и знал: если поступит приказ, мало ему не покажется. И он решил прибегнуть к уловке из арсенала Юрия Ивановича Костина.

– Нураев, – произнес он лениво, – Арипов шкуру с вас спустит за вашу самодеятельность.

Нураев опустил авторучку на стол и окинул Максима внимательным взглядом, но ничего не сказал.

Воодушевленный его молчанием, Максим продолжал уже с суровыми интонациями в голосе:

– Он в курсе, что я здесь? Вы не хуже меня знаете, что президент – человек суровый, особенно если его рассердить. Вчера при мне он сделал такую выволочку Садыкову – тот аж затрясся!

– Вы что, вчера видели Арипова? – справился Нураев дрогнувшим голосом.

Максим снисходительно улыбнулся, словно и вправду встречи с Ариповым были для него самым обычным делом.

– Конечно. – Он наклонился к столу и пристально посмотрел прямо в глаза Нураеву. – А вы знаете, кто такой Ташковский, которого у вас только что избили? Это всемирно известный писатель. И здесь он по приглашению президента и Садыкова. Неужто он ничего не сказал вам об этом?

У Нураева несколько раз дернулась щека, дыхание стало хриплым и прерывистым.

– Он пытался мне внушить, что… – Нураев осекся и почти с ужасом посмотрел на Максима.

Но тот, словно ничего не заметив, говорил, не сводя беспощадного взгляда с наглого стервеца, который вздумал его запугать…

– Вы ставите Арипова в трудное положение, – продолжал он свое наступление. – Сейчас у него одна мигрень – Рахимов. Но это еще куда ни шло. С ним он как-нибудь справится. Он сам мне об этом сказал. Правда, его беспокоит российская военная база. Он не знает, на чьей стороне они выступят, если этого потребуют обстоятельства. Если в поддержку Рахимова, то расколют Арипова как орех.

– А при чем тут я? – совсем уж нервно вопросил Нураев.

Максим откинулся на стуле и изобразил ужас на лице.

– Как при чем? Вы что, идиот? Не понимаете, что даете русским военным в руки такой козырь! Да они только этого и ждут! Ташковский – российский подданный и весьма заметная фигура в России и на Западе. Думаю, скоро генерал Катаев запросит Арипова о судьбе писателя, и учтите, не по своему желанию, а по приказу нашего президента. И если Арипов не предъявит ему писателя живым и здоровым, Катаев вынужден будет применить силу. Военную, естественно. Кандидат на Нобелевскую премию – это вам не я, рядовой монтер охранной сигнализации. И Катаев понимает, что общественное мнение на этот раз будет на его стороне.

Нураев продолжал молчать, вперив взгляд в чистый лист бумаги. Щека его нервно подергивалась, а костяшки пальцев руки, сжимавшей авторучку, побелели от напряжения. Максим помолчал мгновение, давая ему возможность дозреть, и безжалостно добил:

– Я уверен, что Ташковский ничего вам не сказал о Катаеве и Верьясове. По очень простой причине: он понятия о них не имеет. Вы использовали этот прием, чтобы запугать меня. Но вы просчитались, господин военный следователь. Через некоторое время Арипов всех поставит на уши, чтобы найти Ташковского и предотвратить назревающий конфликт с Россией. Потому что знает: если писателя не найдут, то, пока он будет драться с Рахимовым, русские ударят ему в спину и прищемят задницу. И если президент узнает, что именно вы задержали Ташковского, да еще избили его до полусмерти… Давайте поспорим: вы и пяти минут не проживете. Поэтому я советую вам послать к писателю врача и упросить, чтобы он молчал о случившемся. Как вы этого добьетесь – ваши личные проблемы!

Судя по тому, как побледнела и вытянулась физиономия Нураева, в медицинской помощи нуждался он сам. Наконец Нураев закрыл рот, перевел дыхание и приказал:

– Уведите его в камеру.

Максим почувствовал на плече руку одного из громил. На этот раз его подтолкнули к выходу не так грубо.

Некоторое время он приходил в себя, не веря, что удалось вырваться из рук Нураева живым и здоровым. Хитрость удалась, и все происходящее виделось теперь в другом свете.

По-видимому, Нураева можно не опасаться. Но оставалась проблема, как выбраться из подвала. Максим опасался, что Садыков в конце концов разнюхает, кто попал к нему в каталажку, и тогда ему, Богушу, точно несдобровать. Но помимо этого, в скором времени возможен обстрел города из тяжелых орудий. И здание бывшего КГБ наверняка обстреляют в первую очередь. К тому же Максиму совсем не улыбалось оказаться под развалинами, если вдруг начнется землетрясение…

Нет, надо подогреть страхи Нураева. Для этого нужно увидеть его вновь. Максим подозревал, что встреча произойдет совсем скоро. Возможно, Нураеву захочется узнать побольше о его знакомстве с Ариповым: Максим так усиленно подчеркивал этот факт. Чтобы не сгореть от любопытства, следователь пригласит его в кабинет на беседу. Максим усмехнулся: слишком уж слова «кабинет» и «беседа» не подходили к мрачной комнатенке и манере ее хозяина вести разговор…

Он посмотрел вверх. Солнечные лучи едва пробивались сквозь грязное стекло оконца. Максим подумал, что Костин наверняка вывел всех оставшихся в «Мургабе» за пределы города. Даже пешком они могли удалиться на приличное расстояние. Он почему-то не сомневался, что Костин сделает все как полагается. Но тут перед глазами всплыло лицо Ксении.

Она смотрела на него с тем же выражением, как и тогда, когда впервые увидела его в зеркале… Кажется, она сильно удивилась, и, похоже, сильнее, чем это происходит при виде незнакомого человека. Он вспомнил тот ее взгляд, слегка испуганный и в то же время ошеломленный… Нет, ему показалось! Она не ожидала увидеть в баре соотечественника. Этим и объясняется столь странная реакция на его отражение…

Вздохнув, он прислушался и вдруг понял: снаружи что-то происходит. Из-за стен камеры доносился шум, на который он, погруженный в воспоминания, не обратил никакого внимания: рев моторов, стук подошв сапог перебегавших туда-сюда людей, неясный гул голосов и резкие звуки команд – так рявкают младшие командиры во всех армиях мира.

Максим приставил стул к стене, встал на него и попытался выглянуть наружу. Но земли видно не было. Ему удалось разглядеть только верхнюю часть зданий напротив. Минут пять он пытался определить, что происходит, и уже готов был спрыгнуть со стула, как совсем рядом раздался грохот: выстрелило орудие, затем другое, третье… А потом послышался леденящий душу звук. Максим понял, что в ход пошли ракетные установки. Горячий воздух в камере всколыхнуло, следом в окно влетело облако цементной пыли, резко запахло известкой и порохом.

Максим ухватился за край решетки, прикрывающей окно, подтянулся… И тут же увидел характерную светящуюся «иглу» в небе и следом – красный отблеск огня на крыше стоявшего напротив здания. Послышался взрыв. Фасад здания медленно, как в кино, поехал вниз и с грохотом потонул в клубах серой пыли. И почти одновременно с этим Максим почувствовал, что стул тоже поехал куда-то в сторону.

Он ощутил под ногами пустоту, лягнул воздух ногами, пытаясь найти стул, и тут его, как маятник, резко качнуло влево, затем вправо, и низкий басовитый гул земли заслонил и эхо взрыва, и крики людей, и рев машин… Нестерпимый ужас накрыл его с головой, но в этот момент раздался почти рядом новый взрыв. Максима отбросило к противоположной стене. Последнее, что он запомнил, – удар головой о дверной косяк и возникшее в проломе стены лицо Ксении, смотревшей на него со страхом и изумлением.

Глава 13

Очнулся Максим от резкой, саднящей боли в плече и тут же почувствовал касание чьих-то пальцев на своем лице. Он открыл глаза. Ксения, склонившись над ним, осторожно извлекла из его щеки кусочек стекла и, заметив, что он смотрит на нее как ни в чем не бывало, показала ему крошечный осколок:

– Благодари бога, что успел вовремя закрыть глаза.

В то же мгновение жуткий грохот ворвался в его сознание, он зажмурился, но Ксения продолжала спокойно и скрупулезно избавлять его лицо от осколков. Это было достаточно болезненно, но терпимо, к тому же Максима больше интересовало происходившее на улице.

Он открыл рот, чтобы спросить об этом, но он был набит пылью. Пришлось сплюнуть на пол, чтобы очистить его. Ксения покосилась на Максима, но ничего не сказала.

– Послушай, – наконец с трудом произнес Богуш и отвел ее руку от своего лица, – как ты здесь оказалась?

– Привет, дорогой! – Она криво усмехнулась. – Или ты не знаешь, где следует находиться мелкой воровке?

– Прости. – Он взял ее за руку. – Мне очень хотелось тебя найти. В горячке я не нашел другого способа объявить тебя в розыск. К тому же, согласись, ты поступила со мной не лучшим образом. Зачем сбежала? Я ведь не собирался навязываться.

– Потому и сбежала, – вздохнула Ксения и высвободила руку, – чтобы не успел ко мне привязаться. – Она едва заметно усмехнулась. – По правде говоря, я только этого и испугалась… – Она оглянулась. – Я не понимаю, что там происходит…

И вдруг их словно подняло на качелях и несколько раз ощутимо качнуло из стороны в сторону. И вновь этот гул, протяжный, басовитый, слился со звуком взрыва, прогрохотавшего совсем близко.

– Идиоты! – схватился за голову Максим. – Они лупят по городу, и им плевать на землетрясение!

– Землетрясение! – прошептала побелевшими губами Ксения. – То-то я смотрю, что на взрывную волну это не похоже…

Словно в ответ на ее слова, сильнейший подземный толчок заставил их ухватиться друг за друга. На улице послышались отчаянные крики, дико заржала лошадь, залаяли собаки.

Вслед за подземным толчком новый снаряд разорвался неподалеку, и почти сразу еще несколько. Едкий дым заполнил камеру. Ксения закашлялась, и Максим посоветовал ей прикрыть рот краем футболки.

Затем попытался встать на ноги и тут же очутился на полу, то ли от слабости, то ли от нового толчка. Ксения схватила его за руку и притянула к себе. Некоторое время они молчали, думая об одном: что делать, если снаряд угодит в здание или если оно развалится от участившихся подземных толчков… Конечно, если сами останутся живы.

Следующая серия взрывов и толчков разметала их по разным углам каменного мешка. Максим почувствовал себя мышью в барабане – он был оглушен, и звуки некоторое время доносились до него, словно через толстый-толстый слой ваты. Он с трудом встал на ноги, очумело помотал головой и прислонился к стене. Ксения застонала и села, обхватив голову руками. Максим заметил тонкую струйку крови, бежавшую по ее щеке. Он бросился к ней со всех ног. И когда опустился рядом с ней на колени и обнял ее дрожащие плечи, спину его покрывал липкий пот, а ноги дрожали.

– Максим. – Она обхватила его руками и прильнула к нему. – Максимушка! Мы сейчас умрем?

И он нашел губами ее рот и принялся жадно целовать, не замечая, что с потолка сыплется сухая штукатурка, а противоположную стену прошил зигзаг широкой трещины. Наконец Максим оторвался от нее и заметил еще одну трещину, прямо над головой Ксении. Он мягко отстранил ее от себя и толкнул стену рукой. Затем навалился на нее плечом. Но стена устояла.

Максим огляделся в поисках какого-нибудь орудия. Стул не годился – с ним можно было атаковать человека, но не стену. Ксения тронула его за руку.

– У меня в камере есть кровать. Давай попробуем ее разобрать.

То, что она назвала кроватью, представляло собой металлический каркас с сеткой из железных реек, чтобы не проваливался матрац, который валялся тут же, на полу, под обрушившейся перегородкой между камерами. Минут через двадцать узники имели целый набор инструментов: два примитивных лома, два скребка из обломка железной рейки и еще какие-то железяки.

Чувствуя себя Эдмоном Дантесом, Максим опустился перед стеной на колени и стал скребком выковыривать из трещины каменную крошку и цемент.

Ксения трудилась рядом. Максим то и дело поглядывал на нее, втайне удивляясь ее таланту оставаться красивой и уверенной в себе женщиной даже в этой грязи, с закопченным лицом, с перечеркнувшей щеку засохшей струйкой крови. Кажется, именно встреча с ним позволила ей избавиться от страха, подумал он с некоторой долей самодовольства. И, поймав ее взгляд, задохнулся вдруг от понимания, что не позволит ей вновь исчезнуть из его жизни, даже под страхом смертной казни.

* * *

Артур Ташковский удивлялся самому себе. Несмотря ни на что, всю свою жизнь он жил как законопослушный гражданин. И никогда не задумывался, как поступать, если вдруг попадешь в беду.

Настигавшие его до недавнего времени беды по сравнению с пытками и возможностью получить пулю в лоб и бедами-то смешно называть – так, мелкие неприятности.

И хотя Артур уже сам начинал верить в образ мужественного и независимого мужчины, который создали ему за большие деньги и с подачи его литературного агента журналисты, в глубине души он понимал, что это полнейшая туфта, и ему даже хотелось проверить, что же он представляет собой на самом деле. В то же время он страшился, что все его тайные сомнения в себе окажутся правдой, и радовался, что возможность испытать себя по-настоящему не появляется.

Презрение, которое не пытался скрыть от него Богуш, задело Артура за живое. Он чувствовал непомерный стыд оттого, что пытался украсть машину у людей, которые оказались вместе с ним в безвыходной ситуации, но повели себя достойно и не запаниковали.

И когда испытания все же наступили, он расправил плечи и послал Нураева к черту. Сейчас, лежа на кровати, он слушал, как за стенами тюрьмы творится нечто, похожее на ад, и с удивлением думал о том, что ничего не боится. Даже умереть… Потому что самое страшное – дикую боль и унижение – он уже пережил. И еще он чувствовал гордость за то, что смог найти в себе силы и плюнуть в лицо Нураеву прежде, чем потерял сознание.

Когда он наконец пришел в себя, то обнаружил, что лежит в чистой постели с забинтованными руками. Ташковский не знал, что произошло, и не понимал, почему не может встать. Он сделал несколько попыток приподняться, но неудачно, и сосредоточился на том новом ощущении, которое испытывал впервые в жизни. Прошло совсем немного времени с того момента, как он понял, что должен избавиться от образа бесстрашного рыцаря, работающего на потребу толпы.

– Господи, теперь я никогда не буду бояться, – шептал он разбитыми губами и свято в это верил.

Ведь он пережил такое, что и в дурном сне не может присниться. А он, Артур Ташковский, не только это пережил, но и остался человеком и впервые понял, что по-настоящему собой гордится…

Но когда начался артиллерийский обстрел, он все же испугался – не смог подавить естественную реакцию своего тела, и страх вернулся к нему вместе с мыслью о том, что бетонный потолок над ним вот-вот рухнет и очередной снаряд уничтожит только что обретенное им мужество.

* * *

Отверстие, которое они с таким трудом слегка расширили, было слишком узким даже для Ксении.

Максим отступил от стены, чтобы прикинуть, как действовать дальше, и только теперь осознал, что интенсивный обстрел бывшего здания КГБ и подземные толчки прекратились почти одновременно.

И хотя стрельба продолжалась, она передвинулась дальше, в северную часть города.

Он посмотрел на Ксению. Прикрыв глаза, она отдыхала, привалившись к стене. Волосы покрывал густой слой пыли вперемешку с цементом. Руки – грязные, с обломанными ногтями, все в царапинах и ссадинах. Максим понимал, чтó она сейчас испытывает. Его пальцы тоже кровоточили и болели, словно по ним прошлись крупным наждаком. И еще оба умирали от жажды. Ксения то и дело проводила языком по пересохшим губам, и сердце Максима болезненно сжалось. Всего несколько часов назад он ни о чем другом и не помышлял, как примерно наказать ее, заставить страдать не меньше, чем он, когда обнаружил, что его провели, как сопливого мальчишку. Но все обиды словно ветром сдуло, стоило увидеть ее лицо, склонившееся к нему, услышать ее голос…

Ксения открыла глаза и улыбнулась Максиму. Он улыбнулся в ответ и, вставив самодельный лом в проделанную ими дыру, повернул его. Кладка слегка подалась. Ксения встала рядом, и теперь они уже вдвоем принялись за работу, используя ломы как рычаг. Что-то должно было сломаться – лом, стена, а может, и они сами. Максим надеялся, что первой все-таки не устоит стена.

Металлическая труба от кровати стала сгибаться, но Максим продолжал давить. Внезапно раздался скрежет, что-то рухнуло, и Ксения, а следом за ней Максим очутились на полу. Клубы пыли поднялись в воздух. Они закашлялись, замахали руками, чтобы разогнать их. И увидели солнечный луч. Он шел из отверстия, которое они только что проделали в стене.

Максим встал на колени и заглянул в дыру. К своему удивлению, сквозь отверстие он увидел часть площади и какие-то развалины.

Снаряд, поразивший здание, разрушил соседнюю камеру, и только благодаря тому, что в прежние времена строили на века, они с Ксенией не отправились к праотцам.

Ксения легко проскользнула в отверстие. Максим протиснулся с трудом, заработав еще несколько царапин. По другую сторону дыры он едва нашел место, куда поставить ногу. Ксения закрепилась на узкой кирпичной полоске и, держась руками за выступ стены, растерянно оглядывалась по сторонам. Пол камеры обрушился целиком, и под ними был первый этаж, который находился сейчас под открытым небом.

Максим перешагнул на небольшой, шириной с его ступню, выступ, уцепился руками за стену и посмотрел в сторону площади, усеянной десятками трупов. Обломки ветвей устилали землю, прикрывали трупы и несколько грузовиков, над которыми струился сизый дымок. Несло едким запахом горелой резины и пороха. Все вокруг было неподвижно, если не считать этого дыма да шевеления листвы на искореженных деревьях. Особенно много трупов лежало возле гранитного постамента, где когда-то возвышался вождь мирового пролетариата, а последние лет пять – позолоченная фигура Фархата Арипова. Теперь же она, сметенная то ли взрывной волной, то ли подземными толчками, валялась, расколотая на части, у подножия постамента.

Максим оглянулся назад: Ксения осторожно спускалась вниз, хватаясь за выступы кладки и ставя ноги на место вывалившихся кирпичей. Посмотрев влево, он увидел болтавшуюся на одной петле дверь соседней камеры и вспомнил о Ташковском. Крикнув Ксении, чтобы дожидалась его, Максим прошел по выступу до соседней стены и перепрыгнул на бетонную плиту. Теперь добраться до двери было минутным делом, и вскоре он очутился в коридоре тюрьмы. Здесь все было цело. Если не считать толстого слоя пыли под ногами, других признаков, что здание почти целиком разрушено, не наблюдалось.

Максим шел по коридору и громко звал Ташковского. Ему отвечали, но это были незнакомые голоса заключенных.

– Заткнитесь! – крикнул он и выругался.

Голоса смолкли.

Максим опять позвал Ташковского и едва расслышал ответный голос из комнаты рядом с кабинетом Нураева. Он осмотрел дверь. К счастью, это была не камера, и проникнуть в нее не составило особого труда. Максим подобрал валявшийся рядом тяжелый огнетушитель и, используя его как таран, разбил дверную панель в щепки, выбил замок и вломился в комнату.

Ташковский лежал на кровати. Руки и голова его были перевязаны. Глаза заплыли от кровоподтеков, губы распухли.

– Господи боже мой! – произнес потрясенно Максим. – Что они с вами сделали?

Ташковский с трудом приподнял голову и попытался улыбнуться.

– А себя-то вы видели? – спросил он чуть слышно, едва шевеля разбитыми губами.

– Вставайте, – приказал Максим. – Надо скорее уходить отсюда. Со мной женщина. Она дожидается нас внизу.

– Я не могу. – Ташковский выругался. – Они, кажется, привязали меня к кровати.

Действительно, две широкие ленты охватывали его поперек туловища, а узлы прятались под кроватью. Пришлось Максиму нырять под нее и развязывать путы.

– Что случилось после того, как они избили вас? – спросил он, помогая Ташковскому подняться.

– Чертовски странная вещь, – ответил тот, кряхтя от боли. Кажется, его били не только по физиономии. Все тело ныло, словно по нему промчался табун лошадей. – Я очнулся в чистой постели. Сначала подумал, что меня освободили наши и я лежу в госпитале. Потом смотрю, нет, по-прежнему в камере, правда, получше, чем та, где мы были вместе. Только не пойму, зачем им это понадобилось?

Максим ухмыльнулся:

– Кажется, это я заставил Нураева поиметь дрожь в коленках. Правда, я не думал, что все так удачно получится.

– Но они, видно, побаивались, что я сбегу. – Ташковский подал руку Максиму. – Спасибо, что не оставили меня. Я все время смотрел в потолок и ждал, когда на меня свалится снаряд. К тому же кровать подо мной трясло с такой силой, что я даже почувствовал приступ морской болезни.

– Это уже не от стрельбы, – пояснил Максим, подавая ему одежду, которая висела на спинке кровати. – Было несколько довольно сильных подземных толчков. Балла три-четыре, наверное. Если бы чуть больше, мы б отсюда не выбрались.

– Честно сказать, я ничего не понял. Знаете ли, одинаково страшно умирать и от взрыва, и под обвалившейся стеной. – Артур поднялся на ноги и смущенно обратился к Максиму: – Помогите натянуть брюки. Я со своими руками не смогу их надеть. – Ташковский скрипнул зубами и опять выругался. – Ох, как мне хочется встретиться с этим ублюдком Нураевым. Уж я бы показал этой скотине!

– Как ваши ноги? – спросил Максим, помогая Ташковскому одеться.

– Да вроде двигаются.

– Придется спускаться вниз. Совсем немного, на первый этаж. Надеюсь, вы сможете. Пошли.

Они выбрались в коридор.

– Здесь есть камера, от которой осталась одна стена, – Максим кивнул в глубину коридора. – Нам туда.

В этот момент прозвучал выстрел. Он громким эхом прокатился по коридору. Пуля ударила в стену над головой Максима. Он стремительно пригнулся и, повернув голову, увидел, как, спотыкаясь, следом за ними бежит Нураев. Мундир его превратился в тряпки, правая рука болталась, как плеть, очевидно, была сломана. Он держал пистолет в левой и оттого не смог хорошо прицелиться: вторая пуля тоже прошла мимо. Максим толкнул Ташковского и крикнул:

– Туда! Бегом!

Тот пробежал несколько метров до болтавшейся двери, рванулся в проем и замер от неожиданности, едва не сорвавшись вниз.

А Максим тем временем медленно отступал в его сторону, не спуская глаз с Нураева. Тыльной стороной ладони, в которой сжимал пистолет, следователь стер кровь с переносицы и, уставившись на Максима безумными глазами, стал в него целиться. Максим нырнул в дверь бывшей камеры. Следом раздался выстрел, и пуля, щелкнув, вошла в дверной косяк.