Текст книги "В туннеле магического мышления. Оберегая себя от реальности"

Аккордеон покрывался пылью в углу его комнаты, уроки были окончательно заброшены, на отца он стал смотреть раздраженно-снисходительно, давая тому ясно понять, что больше ни в чьих наставлениях не нуждается, ему просто нужно найти ту, которая поможет ему выйти на совсем другие орбиты.

* * *

Валерий Стефанович слегка задремал над книгой. «7 привычек эффективного лидера», известный бестселлер раскрученного бизнес-оратора, съехал с колен и свалился с дивана. Пес породы чау-чау по кличке Тэдди, действительно, чем-то похожий на медведя, меланхолично спрыгнул с хозяйского кресла, без всякого уважения обнюхал упавший сборник лидерских наставлений и улегся на полу прямо на солнечном пятне.

Сегодня воскресенье, и полуденная дрема охватила весь дом. За окном, слегка покачиваясь, благоухает сирень, а на кухне пахнет корицей: филиппинская домоправительница Анна-Мария печет любимый пирог хозяина с ревенем.

Кристина тихонько вошла в гостиную, подняла с пола бестселлер, присела на диван рядом с задремавшим мужчиной. Хотела погладить любимого по щеке, но, как всегда, не решилась: она была уверена в том, что их отношения держатся лишь на ее умении не докучать, не навязываться, удерживать собственные желания, и несмотря на то, что любимый заявлял об обратном, она чувствовала – он не только не готов терпеть второго лидера рядом, но ему даже трудно мириться с тем, что кто-то имеет отличные от его собственных представления о жизни. Поэтому вместо проявления нежности она просто долго разглядывала его: песок седины, уже встречающейся в темно-каштановых слегка волнистых волосах, круги под глазами, ресницы – прямые и длинные. Осунулся, немножко постарел, что при такой работе неудивительно.

Ее изумляла его способность вроде бы незаметно, но настойчиво изводить требовательностью себя самого и окружающих. Он постоянно ставил перед всеми совершенно невозможные задачи, большинство из которых не удавалось решить ни ему, ни окружающим, так что он сам и все вокруг постоянно чувствовали себя немного виноватыми. Кристину беспокоило, что он и ее осуждает за способность просто жить, не стремясь ни к каким великим вершинам, за умение довольствоваться малым. Молодая женщина честно не понимала, зачем ей куда-то стремиться, когда у нее уже есть любимый человек, и это все, что ей нужно. Она боялась лишь одного – наскучить ему, надоесть, потерять возможность быть рядом.

Но даже под дамокловым мечом его, возможно, грядущего разочарования она не могла бы стать похожей на него – амбициозной и стремящейся к чему-то. Все это ей было совсем не присуще. Оставалась небольшая надежда, что он любит ее не той, какой бы он хотел видеть – копией себя самого – а той, в которую он шесть лет назад влюбился, сначала увидев фотографию в журнале, а потом и разыскав ее – особенную, как он говорил, девушку с удивительными глубокими глазами, в которых жива душа.

Валерий Стефанович всхрапнул и проснулся от этого внезапного звука, увидел Кристину рядом и сонно улыбнулся.

– Я что, опять заснул? Опять потерял кучу времени? – темно-карие глаза с опущенными, как у спаниеля, уголками смотрели на нее сонно и в то же время раздосадованно.

– Ну во-первых, ты и спал-то всего минут двадцать, во-вторых, сегодня все же воскресенье, у обычных людей этот день является выходным. А в-третьих, у тебя была очень тяжелая неделя, и ты все время очень плохо спал и очень много работал, – Кристина положила руку ему на грудь в надежде, что он еще немного полежит, поваляется. В его сорок шесть жить с такой нагрузкой, да еще постоянно недосыпая из-за бессонницы, чревато проблемами со здоровьем.

– Ты правильно сказала про «обычных» людей, они потому и обычные, что у них в воскресенье выходной, а необычные люди стремятся свершить в этой жизни что-то значительное, – Валерий Стефанович снова потянулся за отложенной книгой.

– Ну так ты же уже свершил! Ты создал столько компаний, столько новаторских производств, ты уже давно в рейтингах и списках самых великих и богатых людей России.

– Списки и рейтинги нужно возглавлять, милая, а иначе зачем это все?

– А возглавлять-то зачем?

Он одарил ее взглядом, с которым иной профессор смотрит на наивного первокурсника, желающего высказать свое мнение по проблеме¸ которой профессор не так давно посвятил диссертацию.

Кристина съежилась под его взглядом, встала с дивана, поправила плед:

– Хорошо, я не буду тебе мешать, просто мне кажется, ты очень устал и тебе было бы неплохо отоспаться, а то не хватит здоровья и сил на твои великие дела.

Валерий Стефанович решительно открыл книгу, собираясь бороться с сонным мороком до победного. Взглянув на телефон, он отметил, что в нем бурлит жизнь: одно за другим на экране беззвучно появлялись сообщения.

* * *

Янине еще в четверг нужно было сдать эскиз по световому дизайну, но с Аглаей Еремеевной – Глашкой, как называли ее студенты на факультете, у нее был серьезный конфликт. У той был принцип: чем талантливее студент, тем жестче она спрашивает. «Посредственность все равно будет сидеть без работы, а с вас двойной спрос – именно вы станете теми, кто будет отвечать за эстетику в этом почти безнадежном в смысле красоты и вкуса государстве».

Еще со школы Янина привыкла выполнять задания быстро, «домашки» она делала «на коленке», к контрольным не готовилась, учебник читала по диагонали и, перемежая законные «двойки» за невыполненные задания и «пятерки» за те, что она хоть как-то удосуживалась выполнять, она выдавала успеваемость выше среднего, благо, в частной школе к ней не предъявляли особых требований, особенно после семейной трагедии. Лишь периодически какая-нибудь сердобольная историчка вздыхала на педсовете: «Ну что мы можем сделать, девочка растет без матери. Такая талантливая, но совсем не прилагает никаких усилий! А отцу явно не до ребенка».

Глашкина упертость страшно бесила Янину. Та отвергала уже третий ее эскиз: «Слишком тривиально для вас, Серебрякова. Вы же не проект заводской столовой делаете. Да даже если бы это было так, вы могли бы придумать более интересное решение. Вот и придумайте!»

Сидя в удобном садовом кресле и глядя, как река меняет цвет в зависимости от танго облаков и солнца, она почти изгрызла карандаш. Ей хотелось босиком пробежать по стриженому газону к реке, лечь на деревянный мосток и всматриваться в спокойное и вечное, наблюдая как круги расходятся от ее пальцев, если опускать их в воду. Этим она всегда утешалась, когда по каким-то причинам вынуждена была делать то, что ей совсем не хотелось. В то лето, когда умерла мама, она почти не уходила с пирса, притаскивая туда подушку, пледы, чай. И только темнота или дожди могли загнать ее домой.

Не сдать Глашке зачет означало недопуск к экзаменам, а это – проваленная сессия. И все – отец заберет у нее ключи от всех машин в гараже! Единственный рычаг, с помощью которого отец хоть как-то управлял дочерью, – ее страсть к машинам. Она же его страстями управлять не могла никак: он был гениальным архитектором и урбанистом, и его первой и главной страстью была работа, к которой она, конечно, его очень ревновала. О чем бы важном ни шел у них с отцом разговор, один звонок из агентства его прерывал, и все! Она могла потерять его внимание на месяцы. Второй его страстью были красивые женщины. Их она, по понятным причинам, вообще не могла простить, хотя он и уверял ее, что влюбляется всего лишь в удивительный изгиб плеча, потрясающую шею, линию ключицы, восхитительный разрез глаз или идеальный силуэт.

Ненавистные кудряшки всегда противно лезли ей в глаза, особенно если она склонялась над листом, вот и сейчас, взбесившись, она бросила карандаш и бумагу в траву и босая поскакала к дому.

– Степановна, – закричала она с порога, – ты мои заколки не видела?

– Котенок, одна из них лежит у тебя в ванной, синяя такая, где остальные – не знаю, – Елена Степановна гладила хозяйские рубашки, одновременно смотря по каналу «Культура» документальный фильм об Анне Ахматовой. Утюг шипел и пускал пар под трагические стихи и кадры кинохроники.

Янина прошла в ванную, занеся туда пару сосновых иголок, прилипших к изящным ступням, и немного песка. В ванной она заколола непослушные пряди, еще раз подумала о том, как было бы прекрасно иметь гладкие волосы, но не ходить же вытягивать их утюжком постоянно. Один раз попробовала, было прикольно, получился совсем другой, трагичный образ. Но проводить время в парикмахерских, слушать этих невыносимых теток, любоваться жуткими интерьерами «под гламур» и слушать постоянно включенный телевизор – это было выше ее сил. Ну что ж, кудрявая так кудрявая. «Сосредоточься, Янина, – строго сказала она сама себе в зеркале, – твое дело – сдать эскиз, потому что тебе нужен допуск! Нет допуска – нет сессии – нет машины».

Когда она возвращалась в садовое кресло, то вдруг вспомнила, как смешно вздрогнул тот мальчик, похожий на Шаламе, когда уже ближе к концу фильма она повернулась к нему, поцеловала и через минуту зевнула: «Спать хочу, страсть как! Пошли спать». А он разве что не подпрыгнул на месте: «Ты ложись, а мне нужно домой срочно, меня мама уже заждалась». Смешной, насилу уговорила подбросить его до электрички, «Яндекс.Такси» собирался вызывать, наивный.

Она подняла карандаш и лист, который, к счастью, в это безветрие не успел далеко улететь, снова забралась с ногами в кресло и уставилась на реку, на удивительное удвоение облаков и солнца, отраженных в тихой воде.

* * *

В четыре часа утра все звуки за окном кажутся слишком громкими. Ночью какая-то неуемная молодежь громко выясняла отношения – в старом московском дворе истерика девушки отражалась от стен домов, создававших эффект древних театров, где шепот актера слышен в любом месте зрительного зала. И Альбина, как ей казалось, улавливала каждый горестный всхлип бедняжечки и бессмысленные слова утешения в чем-то провинившегося парня. Только угомонились эти незадачливые влюбленные (видимо, помогли горячие объятия), только Альбине показалось, что еще чуть-чуть и придет вожделенный сон, как пара-тройка мотоциклов с резким ревом пронеслись по проспекту, и хотя проспект далеко, было ощущение, что проехали они прямо в ее голове. Так неожиданно и громко. Суки, убила бы!

Бессонница – всегда провал для крупного плана любой съемки, в ее возрасте плохая ночь не проходит бесследно. Но еще и сосредоточенность завтра будет не та, а значит, она может совершить какую-нибудь глупую ошибку. Она убеждала себя в том, что не спит не из-за предстоящего интервью – нечего волноваться, это просто очередная бессонная ночь, которые случаются регулярно, и чем она старше, тем сложнее становится заснуть.

Нет, ей определенно не о чем беспокоиться. Они же подготовились, все продумали, отработали. Может, конечно, стоит поменять концепцию образа, если наутро она будет не в нужной кондиции. Может, вместо уверенной амазонки – активной, крутой, опирающейся на себя, способной к любым свершениям, саму себя сделавшей («я смогла, и вы сможете») предстать в образе спокойной, мудрой, тихой («я глубина, я Вселенная, и об этом нет необходимости кричать») или нежной («я птичка, я мотылек, я вызываю желание позаботиться, а не «замочить»). Нет, очевидно, что уже поздно менять концепцию, луки готовы, все продумано, лучше не вносить никаких значимых изменений, а то можно легко выпасть из образа, и тогда кого увидит Сосницкая? Альбину Свистулькину? Сорокадвухлетнюю замотанную разведенную диву, недоучившегося экономиста, бывшую продавщицу в магазине детской одежды, выросшую до управляющей маленьким магазином в городе Т*?

Ну перестань, у тебя столько жизненного опыта, что не каждой перепало, одно твое детство – академия по выживанию, а школа, а студенчество? Так что перестань ныть. Ведь важно не то, кем ты была, а кем ты стала. Сколько всего тебе пришлось преодолеть: заброшенность, побои, травлю в школе, общежития, съемные квартиры, твои первые работы в барах, два аборта; безумных твоих Севку-автогонщика, Сережку-алкоголика, Андрея-непризнанного гения, при котором ты загремела в больницу с депрессией, так он тебя промясорубил в фарш; колонию и смерть любимого брата. И кто ты теперь? Ты коуч и психолог, ты создаешь уникальные программы, которые помогают женщинам, ты – звезда, и тебя слушают миллионы, и завтра у тебя берет интервью сама Сосницкая, и это интервью тоже посмотрят миллионы, поэтому хватит ныть, вставай, все равно не уснешь. Лучше уж пробежка и контрастный душ, может, успеешь еще и дочке позвонить, у них уже утро.

Альбина еще лежит несколько минут. «Конечно, я обязательно встану. Сейчас. Через минуту. Я, конечно же, должна быть в форме». Под одеялом тепло и уютно, тело не слушается и не воодушевляется в ответ на вдохновляющие речи. «Пробежка и контрастный душ», – уговаривает она сама себя, но хоть за окном и начинает светать, в комнате еще так серо, а в кровати вдруг становится так уютно, одеяло такое мягкое, ей так тепло, что сон пробирается и захватывает ее почти без боя, уносит туда, где у нее нет никакой власти над собой и над миром.

Просыпается она от щелчка в двери: пришла домработница. Домработница? Значит уже 10 утра! Она проспала! Сердце подскочило к горлу, черт, и телефон забыла поставить на зарядку, разрядилось все. Заметалась по комнате, крикнула, чтобы Татьяна быстро варила ей кофе. Душ, фен, спортивный костюм. Кажется, что она делает все слишком медленно, и ее ноги тонут в чем-то вязком, и она не успевает, не успевает…

Выскакивает во двор, ключи, машина, черт, ну какой бардак у них во дворе, паркуются где ни попадя, надо быть асом, чтобы выехать, никого не задев. Черт, задела! Чей-то серебристый лендровер принялся возмущенно завывать. Она же забыла телефон! Что делать? Вернуться? Нет, она помнит, как ехать, сначала же в офис, там ее приведут в порядок, к тому же там Карина, у нее есть телефон, теперь главное – доехать быстро и без пробок.

Не только квартирный вопрос испортил москвичей, но и страстное желание почти каждого жителя мегаполиса иметь собственный маленький дом на колесах. Выезжая из Леонтьевского на Тверскую, она тут же упирается в безнадежную утреннюю московскую пробку, которая не подает никаких признаков движения, просто стоит.

Пятнадцать минут ее золотистая «камри» не двигается ни на метр. Проходит еще четверть часа стенаний, ругани и попыток рыться в бардачке в тщетной надежде найти там телефон, устройство для телепортации или еще какое-то спасение. Вместо чего-то нужного и спасительного она находит пачку никому не нужных сигарет: опять Карина засоряет ей машину. За это время они доползают до соседнего Вознесенского переулка, она сворачивает, бросает машину и несется на метро. Это ж надо так попасть!

Бежать тяжело, ее обычно удобные меховые биркенштоки хороши только для того, чтобы в машине давить на педали, и совсем не предназначены для бега по утренним московским улицам и лестницам переходов. Господи, хорошо еще, что Карина вчера настояла на том, чтобы все комплекты одежды и обуви оставить в офисе, а то сейчас бы все это ей пришлось тащить на себе. В метро она не была уже несколько лет, но на Тверской не сильно что-то изменилось: вниз по эскалатору, и вот она уже в вагоне, хоть тут везение – почти пустой!

Она обессиленно садится и всматривается в темные окна вагона: на кого же она с утра похожа, явно не на супердиву-амазонку. В окне лишь женщина с растрепанными волосами, в плаще и спортивном костюме цвета капучино, с большой сумкой через плечо. Обычная женщина, которых так много бывает поутру в московском метро.

* * *

В детстве у каждого из нас была страшилка, которую повторяли наши родители, чтобы заставить нас учиться. Кого-то пугали возможностью стать дворником или безвестно умереть под забором, потом времена изменились, и родители начали грозить детям неизбежностью стать охранником. Отец Зорге пугал его так: «Если не будешь слушать и делать то, что я тебе говорю, то будешь как все – лох лохом всю жизнь на метро ездить».

Его отец купил себе машину на первые же заработанные им деньги, у них в Молдавии иметь машину уже само по себе означало быть успешном человеком, а потом, когда мать поступила в московский институт на иностранные языки, они переехали. Конечно, поначалу, как все, мыкались по общежитиям и съемным квартирам, но отец как-то быстро заделался истинным москвичом и постарался начисто стереть из памяти Верхние Котюжаны и все свое молдавское прошлое, упоминать о нем он не любил, все связи с Молдавией прервал.

Способность отца заводить и поддерживать нужные знакомства вылилась в то, что вскоре почти все нужные люди разного ранга были у него в приятелях. Из-за этого в их доме постоянно пили, тусили, разговаривали, что-то обсуждали, ругались самые разные представители московского люда: солидные, но сильно пьющие мастера, толковые инженеры, циничные бонзы московской торговли, скучные налоговики, пафосные «на стиле» рекламщики и таргетологи, отъевшиеся чиновники средневысокого ранга и еще всякая шушера, которую отец любил собирать незнамо для чего, возможно, просто для того, чтобы ощущать себя на их фоне крутым и состоявшимся.

Им с братом приходилось спать при свете, криках, песнях и заверениях в полном и безоговорочном уважении. Мать весь этот бардак долго терпеть не стала, и когда она получила свою первую работу, родители развелись, разъехались, и в доме стало спокойнее, беднее и тише. Но отец именно его, старшего сына, желал и дальше активно воспитывать, поэтому регулярно призывал Зорге к своему «двору» и продолжал учить жизни.

Одним из самых больших грехов отец считал неумение обращаться с деньгами, неспособность заводить нужные знакомства, нежелание зарабатывать, стремление «быть как все». Окончательной точкой падения для него была необходимость трудящихся нищебродов ездить в метро. Поэтому в детстве Зорге в метро заходил с опаской, боясь заразиться неуспешностью от окружающих.

А вот мама совершенно не гнушалась пользоваться общественным транспортом и считала это удобным и совершенно нормальным, чувствовала себя там прекрасно, радовалась возможности почитать книгу, поэтому Зорге не понимал, кому из них стоит верить. Но когда ему исполнилось восемнадцать, отец подарил ему свою старую «ладу» (сам он, наконец, купил себе крутую иномарку). Так метро перестало угрожать его самоощущению и создавать внутренний конфликт. Оно просто перестало для него существовать как возможный вариант передвижения, и он не заходил туда много последующих лет; этого могло бы не произойти больше никогда в его жизни, если бы не странные события текущего дня.

Встреча с главным представителем большой торговой сети, на которого Зорге давно хотел выйти, откладывалась уже несколько раз, но сегодня, как клятвенно заверила помощница, «у Святослава Андреича будет полчаса для того, чтобы выслушать ваше предложение». Поэтому с утра он позанимался йогой, выпил кофе, съел несколько долек шоколадки, чтобы не урчало в животе, запрыгнул в свой «икс-пятый» и отправился на Мясницкую, навстречу… большой утренней московской пробке. Встреча с метро стала неизбежной, но пока это было ему еще неведомо.

* * *

Совещание в мэрии закончилось вовремя, что, конечно, большая редкость и удача, поскольку обычно у совещаний есть пренеприятное свойство пожирать время: пара таких собраний на стороне – и день потерян. Поэтому у себя в компаниях Валерий Стефанович установил на большинство совещаний пятнадцатиминутный лимит. Жестко, конечно, зато такой формат мобилизует, и все докладывают только о самом важном. И вот радость – в этот раз они уложились в сорок минут, он вышел из мэрии даже немного раньше, чем рассчитывал. Спасенное от бессмысленной траты время ощущалось как внезапный подарок, утренняя летняя Москва настраивала на романтический лад, у него даже возникло редко посещавшее его желание зайти в кафе и позавтракать: до поездки на новый объект у него еще есть немного времени.

Кристина давно пыталась приучить его завтракать, но безуспешно: рано утром его подташнивало, особенно перед какими-то важными встречами, да и днем он, закрутившись, мог забыть пообедать, поэтому обычно ел уже вечером, когда все дела сделаны или отложены на другой день. Поздний вечер иногда выдавал ему внутреннее разрешение на награду, и тогда у него появлялось ощущение свободы – чисто субъективное, никак не связанное с реальными задачами, которые обычно он ставил перед собой сам, причем так, что их всегда было отмерено больше, чем возможностей их переделать (видимо, всегда с расчетом на суперэффективное решение). И только когда его внутренний Цербер засыпал или отвлекался, Валерий Стефанович получал право на расслабление и ел с аппетитом, получая удовольствие, смакуя.

И вот сегодня, прохладным июньским утром, он вдруг ощутил, что достаточно свободен, чтобы выпить кофе в новомодной кофейне, в которой еще не был, хотя Кристина уже не раз упоминала о ней в связи с какой-то своей знакомой. Кофе и сырники оказались вполне достойными, и Валерий Стефанович улыбнулся, глядя на юную официантку с короткой задорной стрижкой и очаровательной улыбкой.

Гастрономическую утреннюю идиллию прервал звонок мобильного. Это был водитель:

– Валерий Стефанович, я очень прошу прощения. У меня тут ситуация экстренная: сын в аварию попал, разбился очень, в Склифосовского отвезли, говорят, непонятно, выживет или нет. Мне к сыну срочно надо, – голос всегда сдержанного в любых обстоятельствах отставного военного Олега Сергеевича срывался от волнения, и Валерий Стефанович, от души посочувствовав, отпустил водителя, заверив, что до объекта возьмет бизнес-такси, а из офиса ему потом пришлют другую машину. Идея казалась ему вполне рабочей и реальной для воплощения, как вдруг внезапная и обычно разрушающая планы тысяч людей московская пробка стала угрозой и для его поминутно выстроенного на сегодня графика встреч и задач. Такси намертво встало, проехав всего метров двести, и Валерий Стефанович, глянув на тотально покрасневшую, как от стыда, карту «Яндекс. Пробки», принял смелое решение – спуститься в метро, дабы не дать случайностям так легко вмешаться в его стройный распорядок и разрушить его рабочие планы.

* * *

Елисей приехал на «Тверскую» за полчаса до назначенной встречи. Все-таки странная эта Янина, кто назначает свидания в утреннем московском метро? «Центр зала на “Тверской”» – понятие не очень внятное, и он все время искал глазами темные кудряшки в толпах людей, которые упорно и массово, как лососи на нерест, шли к переходам, поездам и выходам, отчего на станции создавался такой хаос, что у него быстро начала болеть голова. Но он все равно продолжал вглядываться в толпу, каждый раз немного подскакивая при виде чьих-то кудряшек. Она опаздывала уже минут на двадцать, когда кто-то вдруг дернул его за рукав и почти потащил к вагону:

– Быстрее, я и так почти опаздываю на зачет. Ты не представляешь, что Глашка со мной сделает, если я опоздаю, – Янина в ярком цветном комбинезоне и с хвостиками, перехваченными резинками (неудивительно, что он ее не заметил, он ее и узнал-то с трудом), втянула его в полупустой вагон, двери которого быстро захлопнулись, и, сев, тут же взяла его под руку и закричала в ухо:

– Ты будешь моим талисманом сегодня. Понимаешь, мне точно сегодня никак нельзя облажаться! Если я не сдам сессию, отец мне не даст ключи от машины. И тогда мне придется стать угонщицей, а ты будешь стоять на шухере, а значит, станешь моим сообщником. Поэтому в твоих интересах поднять во мне боевой дух и наколдовать, чтобы у меня сегодня все получилось, понял?

– Я понял, но не уверен, что у меня получится, я бы не сказал, что приношу людям успех, так что ничего не могу гарантировать, – Елисей вообще пока не мог до конца поверить в то, что такая девушка когда-то заметила его в клубе, потом отвезла к себе домой, позвала «спать», а потом, после его позорного бегства, нашла его в соцсетях, написала и позвала на свидание в метро.

– Ну если у тебя не получится, мне придется тебя бросить. Зачем ты мне нужен, если ты не приносишь счастья? Несчастья у меня самой хоть лопатой греби, мне нужен человек, с которым жизнь станет хоть немного стоящей того, чтобы жить.

Елисей чувствовал запах каких-то экзотических цветов от ее волос, рука с разноцветными ногтями вырисовывала на его большой ладони какие-то загогулины и круги. В это время вагон качнуло, и от резкого торможения она завалилась на него всем телом.

– Вот же хрень какая! – громко возмутилась Янина. Встрепанная девушка в модном плаще, что сидела напротив, тоже резко навалилась на мужчину в дорогом костюме, но она, в отличие от Янины, лишь растерянно сказала: «Извините». Вагон остановился, и на мгновение вдруг стало очень тихо. В этой неожиданной паузе постепенно стало расти напряжение, люди в вагоне замерли. Некоторые подняли головы к потолку, как будто оттуда должно прийти избавление.

– Сейчас машинист объявит: «Граждане пассажиры, вагон сейчас тронется, просим соблюдать спокойствие». Они всегда так говорят, – какой-то молодой парень, белобрысый, голубоглазый, в темно-синей толстовке с маленьким зеленым крокодильчиком, нарушил напряженную тишину.

Чуть подальше заерзал на своем месте и явно забеспокоился высокий худой мужчина в джинсах и светло-коричневом пуловере с модным узлом темных волос на макушке:

– Что это вообще может означать? Почему мы стоим?

– Да не беспокойтесь вы, в метро такое часто случается. Ну, постоим сейчас несколько минут и поедем дальше, – белобрысый даже привстал, чтобы его было лучше видно: хотелось, чтобы его слова прозвучали убедительно. Рядом с ним сидел тоже молодой парень, невысокий, поджарый, короткостриженый, насупленный, с длинным носом, выдававшим в нем представителя кавказских этнических групп. – И ты, Рафик, не нервничай, вы чего все такие нервные. Как будто в метро редко ездите. Ну встали, ну делов-то!

По вагону прошел легкий шелест, все немного поерзали, поменяли положение тела, как будто это могло ускорить объявление машиниста или вновь запустить поезд. Людей в вагоне было немного, и, поерзав, многие вновь уткнулись в телефоны.

– Нет, я как-то не очень понимаю, с чем связана остановка, и надолго ли это? – занервничал мужик в костюме, поднимая телефон повыше, пытаясь лучше уловить сеть, судя по всему, безуспешно.

– Да в метро пока еще не везде ловит-то, на станциях получше. Да сейчас поедем, – похоже, белобрысый не столько пытался успокоить окружающих, сколько уже убеждал себя сам.

– А я думаю, что это теракт, нас сейчас взорвут, – вдруг вскочил со своего места его приятель, которого он назвал Рафиком.

– Да прекратите вы нагнетать, и без вас тошно, – возмутилась девушка в плаще. – Непонятно, почему так долго стоим.

– Я знаю, что надо делать, – мужик в пуловере и джинсах уже подскочил к кнопке связи с машинистом. – Але, вы меня слышите? Почему мы встали? Когда мы поедем дальше?

– Вы назовите ему номер вагона, вот тут сбоку написано, – белобрысый по-прежнему активно участвовал в происходящем.

Все замерли в ожидании ответа, но устройство молчало. Тишина сжижалась и становилась тревожной и угнетающей. Создавалось ощущение, что им не просто не хотят ответить, но что там вообще никого нет.

В это время вагон снова странно дернулся, а свет замигал и погас. Вмиг все зашумели, кто-то от неожиданности закричал, люди повскакивали с мест, несмотря на кромешную темноту.

– Я же говорил – теракт! А вы «не нагнетай»! – громче всех кричал Рафик.

Через долгую минуту всеобщей паники свет включился, но с места вагон не тронулся.

– Ну вот, я же говорил, сейчас поедем, просто какой-то сбой, – белобрысый опять попытался всех успокоить.

– Нет, тут что-то не так, – Янина беспокойно заерзала, стала озираться вокруг, осматривать вагон. – Я не понимаю, что именно, но что-то… Смотрите! – она вдруг вскочила с места и показала рукой вперед, в начало вагона, и глаза ее расширились от удивления.

Все посмотрели в начало вагона, повисла пауза.

– Вы что, не видите? Там темнота, там нет предыдущего вагона, да и самого поезда с машинистом тоже нет. Как будто нас… что за хрень тут творится?! Кто-нибудь может это все объяснить?!

Часть людей бросилась к началу вагона, все прилипли к окнам, дергали за ручки неподдающихся дверей, но за стеклом были видны лишь темнота туннеля московского метро и небольшой участок рельсов.

Мужик в добротном костюме встал на сиденье, подняв руку к потолку в надежде поймать сеть. Янина тоже терзала телефон, который выдавал ей все что угодно, только не сеть. Она жала и жала на кнопки, но телефон отвечал молчанием. Народ зашумел, какая-то молодая девушка завопила: «Господи, мы все умрем, господи, прости нас грешных!» Почти все, кроме пожилого, подозрительно спокойного в этих обстоятельствах мужчины и девушки в плаще, терзали телефоны.

– Нас сейчас взорвут! – орал Рафик, мечась по вагону. – Нам надо срочно отсюда выбираться, вы чувствуете какой-то газ?!

– Да не ори ты, сядь, – буркнула девушка в плаще, она привстала, открыла пошире окно, принюхалась. – Никакого газа. Я же сказала – не нагнетай.

– А ты кто такая? Раскомандовалась тут! Сама сядь, курица щипаная!

– Молодой человек, перестаньте, давайте не будем переходить к оскорблениям, у нас и так ситуация непростая, а еще вы нападаете, – мужик в костюме привстал и слегка навис над беснующимся Рафиком. Вероятно, это прозвучал веско, и кавказец немного притих. Девушка благодарно улыбнулась.

– Нам надо что-то делать, – сказала она, обращаясь к мужику в костюме, – я опаздываю на важную съемку.

– И я опаздываю на объект, у меня срываются все планы дня, а вечером я должен быть у министра, – тот тоже нервно смотрел на часы и в телефон.

– И я опаздываю, – прокатилось по вагону: почти каждый куда-то торопился в то злополучное московское утро.

– Может быть, нам как-то выбраться из вагона и по рельсам пойти вперед, так мы могли бы дойти до станции, а там уж нас спасут, – впервые с момента происшествия Елисей подал голос.

– А вдруг рельсы под током?

– Фу, там, наверное, тучи крыс, я слышала, что под землей их целые полчища.

– А вдруг на нас наедет следующий поезд?

– Или там есть развилка, и мы свернем не туда и заблудимся? – загомонили люди в вагоне.

– Да бросьте вы, не надо никуда рыпаться, сейчас они обнаружат неполадки и пошлют за нами бригаду МЧС, – белобрысый по-прежнему был настроен оптимистично.

– И сколько вы предлагаете нам ждать? У меня важная встреча, – мужик в пуловере завороженно продолжал смотреть на устройство связи с машинистом.

– Тут у всех важные встречи, – буркнула девушка. – Я одного не пойму, как мы сможем открыть двери вагона, если обычно они открываются машинистом?