Текст книги "К пирамидам. «…внидоша воды до души моея»"

– Вас ждет бабушка. Она специально приехала из Воронежа и очень расстроится, если вы к ней сейчас не приедете.

Никита отвез детей и, вернувшись, сказал, что им так понравилось, что они просятся и дальше бывать у них в гостях.

– Детям лучше быть дома с мамой или бабушкой. Ты ведь ходишь с ними гулять, так можешь и остаться там ночевать, если возникнет необходимость. Маленьким детям трудно жить на два дома, когда мама и папа врозь. Они обязательно начнут сравнивать, а в гостях всегда кажется лучше.

Эля знала детскую психологию. Но была ещё одна причина, из-за которой ей не хотелось поощрять визиты детей: ей не хотелось, чтобы её сердце привязывалось к этим детям. Она не хотела никого пускать к себе в сердце – ни детей, ни даже Никиту, чтобы когда-нибудь однажды не испытать тяжесть и трагедию потери. Испытать в дальнейшем тяжесть потери, вот, что её пугало.

Кондратьев

Никита сам не рисовал, но о живописи, казалось, знал всё. Он был в курсе всех событий новой культурной жизни Москвы. Умел попадать на интересные пресс-конференции и на вернисажи. Иногда после вернисажа он привозил кого-то из приятелей домой отметить событие, и часто провозглашения поздравительных тостов заканчивались изрядной пьянкой. Грохотала музыка, присутствующие громко спорили, кричали. Иногда среди ночи стучали соседи с просьбой сделать музыку тише. Претензии соседей не всегда встречали понимание, поэтому соседка снизу однажды даже вызвала милицию.

Одним из самых шумных и сложных гостей в их доме был Сашка Кондратьев. Давний приятель Никиты чуть ли не со студенческих лет был кандидатом философских наук, писал популярные брошюры на совершенно разные темы. Они с Никитой спорили обо всем на свете, и их разговоры об искусстве или о науке были бесконечными.

– Почему то, что Дарвин объявил только ещё теорией, в нашей стране внедряется в умы школьников как непреложная истина-аксиома? – интересовался журналист.

– Совсем не потому, что в министерстве образования кто-то страдает маразмом. Ущербный государственный атеизм пытается использовать теорию эволюции в качестве кляпа в юношеских мозгах, чтобы Бога не искали. К тому же считается, что простому народу, основной массе, нужны понятные, всё объясняющие, и поэтому легко усваиваемые аксиомы. При этом они должны быть относительно стандартны для всех. Это стабилизирует общество, – объяснял философ. – А глубокие или особые знания – привилегия элиты! Так было всегда в любом человеческом обществе.

Кондратьев раздражал Элю своим неопрятным видом, долгим пребыванием у них, иногда по целым суткам, а также, как ей казалось, зазнайством. Обсуждения начинались с перекидывания мыслями, затем нередко они переходили в яростные споры и затягивались надолго.

– Есть ли у авангардного искусства такое же будущее, какое обеспечила себе классика? – задавал журналист тему своим вопросом.

– Вполне возможно, – считал философ. – Ведь искусство – это отражение взаимоотношения внутреннего мира человека с внешними явлениями. Для художника зачастую символический смысл важнее отражаемой реальности. Реального искусства вообще нет.

– Интересное утверждение! С чего ты взял такое? – выкрикивал Никита.

– «Заросший пруд» Поленова насыщен образной философией окружающего не меньше, чем странные картины-коллажи Магритта. Внутренний творческий процесс художника ещё труднее поддается объяснению, чем композитора, – менторствовал Кондратьев. – Пусть это анализируют специалисты. В искусстве главное, что оно обладает силой воздействия на человека, а также свойством особой коммуникации людей. И именно эти свойства: воздействие и коммуникативность – больше всего настораживают держащих власть.

– Поэтому наши власти пристально контролируют каждую ноту, каждый мазок кисти и каждое слово, – подхватывал тему Никита.

– Не только наши. Все и любые власти, как существующие сейчас, так и бывшие в прошлых эпохах. Степень предоставляемой свободы зависит от уверенности власти в своей несокрушимости. А также от готовности общества пользоваться и принимать свободу творчества, – заявлял философ.

– Художник свободен! Он не должен идти на поводу у общества! Если он не свободен абсолютно, он уже не художник, не поэт, не композитор, – кричал Никита.

– Детский лепет, подростковый максимализм, – смеялся в ответ Кондратьев. – За абсолютную свободу в творчестве ратуют обычно те, кто не в состоянии по-настоящему овладеть его законами. Посмотри, каким образом Сальвадор Дали свободно продемонстрировал зрителю свои внутренние параноидальные процессы, – разглагольствовал он. – Он сделал их непостижимо притягательными для рассматривания благодаря виртуозной рисовальной технике. Реальная нереальность или нереальная реальность, как хочешь, назови, – вот его картины. Но прежде всего – это высокая рисовальная техника гениального мастера. А бесконечный поиск неконкретной свободы приводит, в конце концов, к такой глупости, как «тишизм» – музыка без звуков, или к такому одурачиванию как «черный квадрат» – живопись без изображения.

– Однако искусствоведы обращают внимание и на такие направления, – не сдавался Никита.

– Хлопоты искусствоведов – другая тема. Но тишизм и черный квадрат совсем не точка взлета в художественных исканиях, это безвыходная потеря пути, – утверждал свою позицию философ. – Тут и заблуждение, и критический момент неизбежного зеро. После таких «находок» начинается обратный отсчет, падение вниз – вместо подъема к непостижимым вершинам искусства. Абсолютной свободы не существует вообще. Нигде и ни в чем. Анархией переболели очень быстро. Везде есть границы. Везде есть Хозяин.

– Так ты намекаешь на преисподнюю и пугаешь дьявольщиной! – вскидывался Никита.

– Не дьявольщиной, хотя и не без этого, а явной халтурой, прикрытой фиговым листком якобы свободы.

Никита обычно прислушивался к тому, что Эля говорила о людях, которых он приводил в дом, и если они ей не нравились, они больше у них не появлялись. Но с Сашкой Кондратьевым она не могла ничего поделать. Она и сама была способна «на выходки», как прежде называл это Глеб, но не любила, если гости впадали в экстравагантность, не обращая внимания на хозяев. Однажды у друзей возник спор, возможно ли создать общий универсальный лингвистический ключ для расшифровки текстов, написанных на разных забытых языках. Кондратьев утверждал, что он изобрёл подобный метод, но ренегаты от науки препятствуют его внедрению, потому что это сделает ненужным многое в их диссертациях. Он воспроизводил на бумаге значки клинописи, ссылался на санскрит и латынь, писал длинные формулы, придуманные им самим. Никита слушал его, но выражение лица имел скептическое. Не дождавшись конца их затяжного спора, Эля ушла спать. Проснувшись утром и придя на кухню, она обнаружила там Кондратьева, сидящего на полу в индийской позе «лотос». Ей неприятно было увидеть его голое тело, на котором темные сатиновые трусы, подоткнутые вокруг ног, выглядели как безразлично бесстыдная, необходимая лишь по обстоятельствам набедренная повязка. Его медитирование продолжалось столько, сколько ему было нужно. Он не замечал Элю, нарочито гулко наливающую в чайник воду и громко ставящую его на газ. Закончив свою гимнастику, он, как ни в чем не бывало, буркнул «привет» и отправился в душ.

– Он сейчас пишет для серии «Знание» брошюру «Индийские йоги. Кто они?», – пояснил Эле Никита, – поэтому сам осваивает упражнения и технику их дыхания.

– Зачем ты его зовешь к нам? Вы так спорите, что однажды дойдёт и до драки.

– Нет, мы не подеремся. Нам интересно спорить друг с другом. У Кондратьева легкое перо и очень широкий диапазон восприятия темы. Его выводы нетривиальны, всё-таки кандидат философских наук! И он умеет не только спорить, но и выслушивать оппонента, а это о многом говорит. Наши споры нам обоим доставляют удовольствие. Это совсем не ругань, а дискуссионное гурманство.

Она иногда принимала участие в их обсуждениях, хотя порой ей казалось, что гурманские дискуссии ведутся не для поиска некой истины, а для заполнения пустоты существования путём спора. Выпивка горячила дискуссию, а дискуссия придавала выпивке интеллектуальный флёр. Их разговоры: содержательные, праздные, отвлеченные или пустые были не всегда интересны или понятны для неё, но они давали ей общение и сопричастность, помогая забыть о чувстве одиночества. Возьмёмся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке…

Вечеринки, споры о религии

Как и в прежние года, гости в её в квартире бывали часто. Но теперь всё было по-другому. Не было ни гитары, ни задушевных или шуточных песен. Из магнитофона Никиты грохотала другая музыка. Праздные дискуссии и отчаянное веселие, казалось, не имели конца. В московских магазинах стало появляться импортное спиртное. Никита являлся с бутылкой джина или виски и объявлял:

– Будет дегустация империалистической символики! То, что мы знаем по переводным романам, теперь испробуем сами. Почувствуем, как они там загнивают.

Иногда с марками зарубежной алкогольной классики являлся Кондратьев. Ему тоже нравилось начинать попойку с каким-нибудь девизом:

– Эмпирическим путём – к познанию пока чуждых нам истин! In vino veritas!

Какая бы не объявлялась программа – дегустация или эмпирический путь познания, всё переходило в затяжную обычную пьянку.

– Ну что, Johnnie Walker! – обращался уже изрядно подвыпивший кандидат философских наук Кондратьев к фигуре на бутылочной этикетке, – как ты думаешь, что интеллектуально труднее: вашим профессорам в Кембридже защищать диссертации по доктрине либерализма Джона Локка или нашим студенточкам в каком-нибудь скромном провинциальном педвузе сдавать экзамен по научному коммунизму?

Гвардеец на этикетке всегда куда-то спешил, Кондратьев смеялся над его уклончивостью. Он знал, что вряд ли Walker сумеет правильно ответить на его вопрос с подвохом. Он принимался дразнить и пугать его:

– Johnnie Walker! Бродит призрак по Европе, призрак коммунизма! Знаешь ли ты, что это гораздо серьёзнее, чем тень отца Гамлета в отдельно взятом королевстве?

Для дегустационного сравнения пили водку «Столичная», коньяк со звездочками, странное красное вино с названием «Арбатское».

– Вина принято называть по местности, где вырос виноград: бургундское, токайское, херес, – кричал Никита. – Признайтесь же, друзья, кому из вас доводилось прогуливаться вдоль тучных арбатских виноградников? Давайте же попробуем, что они вырастили там на Арбате!

Друг Никиты, Борис Климов (среди друзей ласково – Бориска), его коллега по газете «Неделя», перешел работать в журнал «Наше наследие». Он принес новую тематику для споров и доверительных обсуждений – вопросы, связанные с религией.

– Насколько точным критерием в вопросах религии может стать стремительно развивающаяся наука? – вопрошал журналист.

– Наука даже права не имеет быть критерием для религии, – оппонировал, как всегда, философ. – Это всё равно, что пытаться алгеброй проверять гармонию. Наука, знания – в мозгу, а вера – в душе.

– Однако чем ты объяснишь существовавшие противоречия и столкновения? Церковь боялась ученых, а интеллектуалы не пренебрегали презрительным «поп – толоконный лоб».

– Церковь не боялась ученых. Если ты имеешь в виду инквизицию в Европе, то тут, конечно, было сильное опасение по поводу покушения на разрушение церковных догм. Но русское православие этим не отличалось. Вспомни, сколько русских ученых – от Михаила Ломоносова до Павла Флоренского – были истинно верующими людьми.

– А нигилисты?! Забыл Базарова: природа не храм, а мастерская?

– Ты еще агронома Мичурина процитируй: мы не должны ждать милостей от природы… Или припомни малограмотного академика Лысенко.

Среди присутствующих разгорались жаркие полемики.

– Какой ты мне оппонент, – кричал Бориска высокому нервному парню по имени Костя, – ты Библию в глаза не видел, а пытаешься спорить о том, что в ней написано. Религиозное мракобесие совсем не в церкви, а в головах руководителей страны, которые посредством насильственного атеизма держат людей в религиозном невежестве.

– А чем ты докажешь, что Бог есть?

– Для веры доказательства вообще не требуются. Доказательства обратного пытаются найти атеисты в силу присущего им примитивного мировосприятия. И переубедить человечество им что-то не удается.

– Наука располагает доводами. Ведь существует научный атеизм.

– Какими доводами?! На чем держится этот так называемый научный атеизм? На каких доказательствах!? Закрыли в Питере Казанский кафедральный собор, где венчались и молились русские цари, где молился и был похоронен Михаил Кутузов. Знал бы архитектор Воронихин, что за судьба будет у его творения! Подлинную жемчужину Санкт-Петербурга превратили из духовного центра в музей атеизма. Вместо креста установили на куполе странный шпиль. Из парчовых облачений священников нашили тюбетеек. Церковные книги бросили в макулатуру. Это что, доказательства?! Да это – настоящее преступление, циничная безнаказанность! А идеологически искусственный – целый Институт научного атеизма! — вообще неизвестно, что изучает. Там пока ещё ничего не открыли и не доказали. Деятельность института держится не на изысканиях, а на высмеивании религии, на выдумывании запретов и наказаний. И где, тут наука?!

Споры о религии с разоблачением атеистической демагогии завершались, как правило, какими-нибудь соответствующими тостами. Как, впрочем, и любой спор, любая дискуссия заканчивалась обильной выпивкой всех участников.

Отчаянная воронка затягивала всё глубже. Но Эля и не сопротивлялась этому. Просыпалась утром поздно, когда Никита уже был на работе, и её сразу охватывало желание освежиться, очиститься от неприятного осадка за вчерашний вечер. На душе была противная тяжесть, ощущение собственной беспомощности и бессмысленности жизни. «Мне совсем не интересно жить. Один день похож на другой. А в будущем меня ничего не ждет кроме старости». Единственный способ «освежиться» – налить на донышко что-нибудь из оставшегося с вечера. Она наливала и разбавляла водой, чтобы совсем легкий градус помог ей избавиться от тяжести на душе. Позднее в течение дня возникала потребность ещё добавить «для поддержания тонуса». Новую порцию она увеличивала или делала покрепче. Постепенно это вошло в привычку, а потом и в потребность. Теперь Эля заботилась о том, чтобы у неё было что-то припрятано для себя лично.

«Наше наследие»

Бориска сидел на кухне у Эли, пил кофе, поджидая Никиту, который сегодня задерживался на работе. Он пролистывал перед Элей номер журнала «Наше наследие», посвященный чудесам света, и рассуждал о том, что является наследием общечеловеческим, а что следует считать только национальным, формирующим нацию этнографически. Эля вяло реагировала на его пояснения. Она была не в настроении. Ещё до прихода Бориски она немного выпила, и сейчас она думала о том, что на сегодня этого было бы для неё вполне достаточно. С раздражением представляла, что Никита вечером приведет ещё кого-нибудь, и опять начнутся споры и выпивка. Шумные сборища стали её утомлять.

– Я была у пирамид, – сказала она Бориске, – я почувствовала их мощь, и я мечтаю оказаться там снова. Мне хотелось бы освежить свои давние впечатления и даже зарядиться их энергией.

– Вы были у пирамид и даже почувствовали их мощь. Прекрасно! Конечно, пирамиды – объект именно общечеловеческой культуры. Смотрите, какой интересный поворот истории: современные арабы, живущие сейчас на территории Египта, обратили их в свой символ, хотя они не имеют к пирамидам никакого отношения. – Бориска оживился, заполучив слушателя. – Эти сооружения, как и название страны, принадлежат другому народу и другой цивилизации. Пирамиды интересны с точки зрения передаваемого знания и не до конца расшифрованной информации. Но в них чужая для нас душа.

– Хотелось бы узнать их душу, возможно, это помогло бы для оздоровления собственной души, – вяло отреагировала Эля.

– Вы мечтаете о духовной мощи, что таится где-то в чужих краях. А в церковь нашу вы ходите? Для этого не нужно ехать далеко. У православной чудотворной иконы такая сила, что она может перевернуть сознание, повернуть жизнь на другую колею. Когда у вас день рождения?

– Через месяц, 4 ноября!

– Так ведь это замечательный день – праздник Казанской иконы Божией Матери! Вам нужно обязательно в этот день побывать в церкви. Я советую вам съездить в Коломенское, там така-а-я Казанская имеется! 17-й век! К ней люди едут отовсюду. Я слышал, вы из Санкт-Петербурга, так?

– Да, я родилась и выросла в Ленинграде.

– Тем более вам следует съездить к Казанской. Вы знаете, чем она у ленинградцев особо почитаема? В блокадные дни с чудотворной Казанской иконой Божией Матери, которая после закрытия Казанского собора хранилась в Князь-Владимирском соборе, был совершен крестный ход по Ленинграду. Верующие люди убеждены, именно это и спасло город!

«Чудотворная Казанская икона спасла блокадный город, – думала Эльвира. – А мой отец, бывший ленинградец, считает, что его Казанская помогла ему в розыске родных, потерянных в блокадном кольце».

У иконы

4 ноября Эля решила отправиться в Коломенское. Никита хотел было увязаться с ней, но она решительно заявила, что поедет одна.

Она отстояла всю праздничную литургию. Всё было для неё необычно ново. С волнением она смотрела на маленьких детей, подносимых и подводимых к причастию. Они называли своё имя, и старательно открывая ротик, трогательно и радостно тянулись к ложечке с причастием. С каким вдохновением священник подносил им ложечку, как отечески ласково смотрел на каждого! Его помощник придерживал под подбородком у ребенка красную салфетку и промокал иногда ею детские уста. Детки отходили от причастия медленной походкой, благоговейно сложив крестообразно на груди ручки. Благоговейно неторопливо звучал хор: «Тело Христово прими-и-и-ите, источника священного вкуси-и-и-ите».

Закончилась служба, люди расходились, храм пустел, свечи догорали, а она всё не могла уйти. Подошла близко к Казанской иконе, поставила ещё одну свечу. Необходимых молитв Эля не знала, поэтому не молилась, а просто стояла и глядела на икону. Ничто не удерживало её здесь против её воли, ей самой не хотелось уходить от лика Богородицы, слегка склонившей голову к стоящему рядом Сыну, воздевшему правую руку в благословляющем жесте. Она ни о чем не просила Богородицу, не смея обратиться с какой-либо просьбой и не зная, как и о чем её следует просить. Эльвира не двигалась с места. Кем она себя чувствовала: провинившейся девочкой или запутавшейся грешницей? Вспомнила бабушкино: «Перекрестись, внутри-то и отпустит». Перекреститься оказалось не просто. Крестное знамение далось с некоторым усилием. Она так и стояла перед иконой, в храме уже почти никого не было.

Голос она услышала совершенно отчетливо: мужской или женский – она не знала. Это был ГОЛОС, был голос. Был – ГЛАС. Всего две фразы: «Как ты живешь? С кем ты живешь?» Это не были её собственные мысли. Слова были произнесены – для неё. Она услышала их, и сразу поняла, КЕМ они были произнесены.

Из храма она вышла другим человеком. Поняла, что сумеет отбросить то, что давно тяготит её, что сумеет выбраться из трясины, в которой увязла.

«Спаси меня, Боже, ибо воды дошли до души моей. Я погряз в глубоком болоте… Услышь меня, … извлеки меня из тины, … да не поглотит меня пучина. Помощь Твоя, Боже, да восставит меня». (Псалом 68)

Из храма она вышла другой. Она забыла о своем намерении зайти в магазин за спиртным к их воскресному обеду. Дома сказала Никите:

– Я больше не буду пить. С этим покончено. А тебе нужно вернуться к детям.

Она не удивилась его ответу:

– Да, ты права, нам нужно разойтись. Иначе оба совсем сопьёмся. Да и Наташка мне сказала, что если я вернусь, она меня примет. Ей трудно с мальчишками, Васька уже во втором, а следующей осенью и Баське в школу идти.

Последнее свидание с отцом

– Доченька, мы должны еще раз повидаться с тобой. Антуан пришлет тебе приглашение для оформления визы и оплатит билет на самолет, – в телефонной трубке Эля слышала устало старческий голос отца.

Через месяц она сидела у его постели. Совсем больной он уже не вставал.

– Я не мог уйти навсегда, не повидавшись ещё раз с тобой. Мне хочется многое тебе сказать. Если бы ты знала, как я ждал появления на свет тебя, моего первого ребёнка! Конечно, я был рад всем моим детям. Но тогда! Тогда мне казалось, что произойдёт настоящее чудо. Подумать только, что я и мама – создатели совершенно новой самостоятельной жизни. Какой она будет? И когда я держал тебя, младенца, на своих руках, смотрел на тебя, меня не оставляло чувство, это не беспомощный комочек новой жизни, что это личность со своей судьбой, которая, возможно, от меня зависеть не будет. Так и случилось.

Отец говорил с большими паузами. Было видно, что он давно обдумал то, что сейчас старался высказать.

– Я расстался с ребенком, а повстречал тебя, когда ты стала самостоятельной взрослой женщиной, определившейся в жизни. Все эти годы разлуки у меня не было чувства отчаяния, я был уверен, что найду вас. Да и грешно было отчаиваться, раз Господь при таких обстоятельствах не только сохранил мне жизнь, но дал возможность всё начать заново. Я знаю библейскую главу про Иосифа, который, оказавшись в рабстве, не забывал своего Бога, за что был вознагражден и даже сумел спасти своих братьев. Также знаю и главу про Иова, у которого Бог всё забрал, а потом по его молитвам помог ему заново наладить жизнь и дал ещё детей. Как же мне не благодарить Его за мою жизнь!

Он опять замолчал. Эля видела, что он не ждал от неё каких-то слов. Ему нужно было собраться с силами, чтобы продолжить.

– Я не финансовый магнат, не богатей, но имею некоторые накопления. Твоим братьям и сестре я сказал, что оставлю тебе несколько больше, чем им. Они не обиделись на меня за такое волеизъявление. Я объяснил, что они с детства получали от меня всё то, что я мог дать им как отец, а ты оказалась лишена моего отцовского участия в твоей жизни. Надеюсь, эти деньги будут тебя в какой-то степени поддерживать. И ещё мне очень хочется, чтобы ты, наконец, смогла осуществить твою давнюю мечту – увидеть ещё раз пирамиды. Не откладывай, пожалуйста, это на потом. Нужно осуществлять те возможности, которые предоставляются текущим моментом. Потому что жизнь иногда без всякого плана делает вдруг удивительный или трагический вираж. Твоя бабушка была когда-то фрейлиной при дворе Романовых, а потом стала скромной служащей и была рада, что Бог миловал её. А я, однажды отправившись в экспедицию на месяц, провел среди полярных льдов вместо месяца полгода, на то нашлись свои причины. В другой раз я, поцеловав своих крошек, ушел утром из дома, полагая, что вечером вернусь к ним. Но, ни вечером, ни когда-либо ещё мне не пришлось возвратиться ни в тот мой дом, ни в ту мою жизнь. Так что, не откладывай, поезжай к пирамидам, считай, что это подарок от меня.

Через три месяца Элеонора получила известие о смерти отца.