Текст книги "К пирамидам. «…внидоша воды до души моея»"

Ленинград. Солнечный день в сквере

Эльвира на несколько дней приехала из Москвы в Питер. Был замечательный день начала лета. Почти в полную силу распустившаяся листва на деревьях радовала тем, что опять пришло лето, что опять тепло, опять согревает солнце.

Эля сидела на скамейке в сквере, она никуда не торопилась, поэтому спокойно наслаждалась приятным летним днем. Пожилой мужчина, сидевший на той же скамейке, был занят кроссвордом. Молодая женщина с детской коляской уселась на скамейке напротив. Она смотрела в коляску, улыбалась скрытому в ней ребенку. Общалась с ним мимикой, какую взрослые делают, глядя на младенца. Затем она достала своё сокровище из коляски. Эля увидела, как ножки в ползунках, оказавшись в свободном пространстве, радостно задергались. Младенцу было месяцев четыре-пять. Он, очевидно, ещё не сидел уверенно, поэтому мать положила его себе на колени, подставив под головку левую руку. Теперь Эля видела и весело взмахивающие ручки, и вертящуюся голову. Мать неотрывно смотрела на своё счастье. Она улыбалась ему, и он вдруг заулыбался ей во весь свой беззубый ротик такой искренней детской улыбкой, от которой обычно млеет любой взрослый. Он улыбался своей матери, как может улыбаться только сын своей любящей матери, когда в этих ответных улыбках есть своё, ни с чем несравнимое, родное интимное счастье. Когда оба ещё чувствуют свою жизненную связь и взаимное перетекание одной жизни в другую: ещё не разорвалась нить полной зависимость ребенка от матери, а мать ещё физически помнит, что в её руках продолжение её собственной жизни. Абсолют материнского счастья! Это потом, позднее, когда мальчик вырастет и ей придется ему выговаривать за разбросанные игрушки, за несделанные уроки, за позднее возвращение домой, за… Как сложатся их отношения?

Женщина, не обращая внимания на сидевших на противоположной скамейке Элю и чужого мужчину, расстегнула блузку, освободила из бюстгальтера грудь и приготовилась кормить малыша. Крошечные ножки задергались ещё энергичнее, голова повернулась к груди, и ребенок начал ловить ротиком материнский сосок. Но мать пока не была готова. Она протирала грудь салфеткой, слегка отстраняясь от нетерпеливого ротика. Внезапно младенец схватил ручонкой материнскую грудь, и пальчики его мгновенно впились в материнскую плоть, как в совершенно свою собственность, принадлежащую только ему. Женщина слегка вздрогнула от внезапной боли, но не отстранилась. С нежной осторожностью она отцепила ручонку, вцепившуюся в неё по-хозяйски. Крошечные пальчики тут же ухватили материнский палец, и ротик наконец-то нашел желанный сосок. Эля видела, как несколько раз вздрогнул его затылок, когда младенец начал жадно глотать свою пищу, как ещё несколько раз дернулись от нетерпения его ножки. И, наконец, он обмяк и затих, уютно и аппетитно присосавшись к принадлежавшему только ему источнику. Мать, слегка склонив голову, неотрывно глядела на своё чадо. Женщина была абсолютно спокойна, она тоже плыла в ритме умиротворенного кормления. Гладко стянутые назад волосы подчеркивали безмятежность её лица. Ветер слегка шевелил ветки дерева над ней, и по её лбу и груди мягко перемещались тени от листьев и солнечные блики. Картина была просто завораживающей, Эля не могла отвести глаз. Женщина не обращала никакого внимания на то, что на неё смотрят. Она была погружена в своё счастье, и ей было безразлично, что творится вокруг.

– Мадонна с младенцем! В Эрмитаж ходить не надо! – обратился к Эльвире мужчина, сидящей рядом с ней на скамейке. Он оставил свой кроссворд и тоже как зачарованный глядел на мать и дитя.

Его обращение вывело Элю из созерцательного оцепенения. Она поняла, он ищет в ней нечаянную собеседницу, но у неё такого настроения не было.

– Да, красиво, – согласилась она и, объяснив, что торопится, встала со скамейки.

Сердце её трепетало. Но она знала, что не расплачется. Плакало что-то внутри, она чувствовала, как там текут слёзы. «Никогда, никогда я не испытаю этого счастья!» Никогда крошечная ручонка не схватит её так по хозяйски, как свою родную собственность! Никогда родной беззубый ротик не подарит именно ей, одной ей, свою такую радостную улыбку! В её душе было ощущение вселенской катастрофы. Никогда! Никогда! И она сама, сама лишила себя счастья материнства, сделав его недоступной мечтой-болью. Сама виновата, сама грешна! Зачем она тогда, несколько лет назад, пошла на поводу у эгоистичного мальчишки? Ему, привыкшему, что он всегда в центре всеобщей женской заботы, видите ли, не хотелось ехать в Йемен одному! И сейчас для Эли всё житейское и материальное благополучие, все на свете карьеры вдруг несопоставимо поблекли на фоне этого простого, но недоступного ей счастья.

Мадонна с младенцем. Красиво, как на картине в Эрмитаже. Или нет, другое: в памяти возник образ Богородицы с младенцем. Она вдруг нашла ответ на непонятный для неё самой вопрос: почему на православных иконах Богоматерь держит на руках как младенца уже взрослого Иисуса Христа. Этим показывается их неразрывная физическая связь, – подумала она, – они одно целое: земная мать и божественное дитя. Для нас, людей Он – Господь. А для неё, матери, Он – вечно её дитя, и она – вечно Его мать. Как абсолютно это выражается на иконах!

«Если на душе тяжело, зайди в церковь и попроси у Господа прощения за грехи, да и помощи у Богородицы, нашей заступницы, – наставляла когда-то внучку бабушка Люба. – Перекрестишься на икону, да и почувствуешь, как отпускает внутри, и боль уже не так жмет». Эльвира почти не пользовалась бабушкиными советами. Сейчас она шла мимо Исаакиевского собора. Она прекрасно знала, что там сейчас не церковь, а что-то вроде музея, но решила зайти: «Всё-таки храм».

После яркого солнечного дня, ступив в сумрачное помещение, она в первый момент ничего не различила. Ей показалось, что вокруг полная темнота, поэтому она зажмурилась, чтобы дать зрению возможность адаптироваться. Когда она открыла глаза, то увидела, как на длинном канате с устрашающей амплитудой на неё несется маятник Фуко.

Обыденность.

Жизнь Эли в Москве шла по одной и той же колее. Работа в детском саду её вполне устраивала и тем, что у неё всегда был хороший контакт с детьми и с коллегами, и тем, что сменный график давал достаточно свободного времени. Она успевала делать все домашние дела, в её хозяйстве не было ни авралов, ни накопившихся проблем. Глеб часто приходил поздно. Придя домой, поужинав, он иногда снова усаживался за свою пишущую машинку.

Своих друзей у Эли в Москве было мало. Петровы два года назад отбыли в загранкомандировку, на это раз в Японию, и она толком ничего о них не знала. С Власовыми они общались не часто, так как все были постоянно заняты, да и жили далеко друг от друга. Векшин давно не давал о себе ничего знать.

В их новом жилом районе, состоящем из сплошных многоэтажных домов, очередь на установку квартирного телефона двигалась медленно и до них ещё не дошла, поэтому для разговора с родителями ей нужно было ездить в центр на переговорный пункт, откуда можно было звонить заграницу. Конечно, проблемой для телефонных разговоров была и разница во времени в Москве и Оттаве.

Послевоенное фото

У них было мало семейных фотографий, не более десятка снимков. Эля всё собиралась завести фотоальбом, но так и хранила снимки в большом почтовом пакете из плотной бумаги. Однажды вернувшись из редакции домой, Глеб взялся перебирать фотографии. Нашел ту, где был изображен он, маленький, ученик третьего или четвертого класса, одетый в матерчатую шапку-ушанку, ватное пальтишко, подхваченное старым ремешком. На ногах у него были валенки с привязанными к ним коньками-снегурочками. Он смотрел в объектив и улыбался счастливой мальчишеской улыбкой. Небольшой дворовый каток, часть самого типичного ленинградского двора, еще двое мальчишек тоже на коньках чуть в стороне.

– Прекрасный снимок. Мне он всегда казался замечательным. Посмотри, какое качество черно-белого изображения. Но самое главное тут – это общий план и сюжет. Это же эпоха, фрагмент нашей жизни. У нас в редакции открылась выставка фотографий Петра Махонова. Он бывший фронтовик, сотрудничал со многими газетами. Его снимки брали и ТАСС, и Совинформбюро. Я по стилистике определил, что это его снимок. Когда нам сделали во дворе каток, да ещё и коньки подарили, тут было наше любимое место гуляния. Махонов приехал к кому-то из соседей в гости и сделал несколько снимков. Готовые снимки он прислал по почте, и уж не знаю, кто передал мой снимок маме.

– Ты хочешь показать этот снимок Махонову?

– К сожалению, это невозможно. Выставка посвящена десятилетней дате его ухода из жизни.

Глеб вставил снимок в рамку под стекло и установил его на книжной полке над своим рабочим столом.

У них собралась шумная компания коллег Глеба. Дело было 5 мая, отмечали День печати. Глеб показал всем фото, сделанное Махоновым.

– Отличная работа бывшего военного корреспондента!

– Рассказ без прикрас о послевоенном детстве. Смотрите, тут на стене здания видно отчетливо стрелку и надпись «бомбоубежище». Война-то уже кончилась, а почему в доме бомбоубежище?

– Потому что в подвале так и оставалось закрытое бомбоубежище. Его переоборудовали значительно позднее.

– Глеб, а почему у тебя коньки «снегурочки»? Похоже, мальчишки собираются играть в хоккей, у тех двух ребят клюшки в руках и на ногах коньки «гаги».

– Нам залили во дворе каток и подарили коньки. Уж кому какие достались! Все были рады. К нам и из соседнего двора приходили на каток ребята, им тоже подарили коньки.

– Заботилась страна о подрастающем поколении! – произнёс кто-то нарочито пафосным тоном.

– Страна заботилась! – усмехнулся с сарказмом Кирилл Бочкин, – скорее, правительство заботилось о воспроизведении человеческого материала. Легкодоступное образование позволяло отбирать подходящие мозги для заполнения гулаговых научных шарашек. А физкультура давала новое поколение крепкого человеческого мяса, которое можно в пехотном построении бросать на минное поле, расчищая проход танкам, – заявил он пренебрежительно высокомерным тоном.

Эля всегда удивлялась умению Глеба приглушать искру зарождающегося конфликта или сгладить неловкость ситуации.

– Мы не воспринимали это как высокую отеческую опеку. Образ родины воплощала управдом тётя Паша. Она где-то нашла эти ещё довоенные коньки, раздала их нам, ребятам, и сама вместе с дворником заливала каток. Она была одинока после войны, очевидно, эта забота ей была в радость.

– Но фотокорреспондента она ведь позвала!

– Никого она не звала. Он приехал к кому-то в гости и стал снимать нас во дворе. Профессиональная привычка – фиксировать увиденное.

– Кирюха, а какую пользу можешь принести родине ты? – поддела коллегу высокая девушка Марина. – По мозгам ты производишь впечатление вечного троечника, поэтому вряд ли из твоих мозгов в научной шарашке можно было бы выжать что-то стоящее. А мяса на тебе тоже нет. Наступишь на мину, давления не будет, она не взорвется. Сорвешь танковое наступление.

– Кира у нас нацелился на диссер комсомольско-идеологического направления, а ты сомневаешься в его мозгах!

– Что вы говорите! Он хочет написать диссертацию! – всплеснула руками Марина. – То-то я слышу, он слова такие произносит, как «молодежная субкультура», «информационное воздействие». Неужели Засурский возьмёт тебя без принуждения свыше на свой журфак хотя бы в заочную аспирантуру?

– Зачем нашему Кире аспирантура? Он и без неё, но с рекомендацией высших комсомольских инстанций создаст диссертацию про Ленинский зачет. Про то, что нужно «работать завтра – лучше, чем послезавтра».

Все засмеялись.

– Кирюха! Кому нужны сейчас эти ленинские зачеты, даже если их расцвечивать критикой ошибок прошлого? Мир накрывает волна сексуальной революции. Пиши свой научный труд с другим лозунгом: «любить послезавтра – горячее, чем позавчера»!

– Кира, хороший совет, воспользуйся. Для этого и не придется рыть материал в библиотеках или в запыленных папках со скучными протоколами собраний. Ты сам вчера подбивал клинья к Милочке Шутовой, а сегодня взял другое направление, уже к Наташе Глебовой.

Все снова засмеялись, но это были шутки среди своих. Эльвиру их юмор не трогал, она его не чувствовала, так как была далека от спускаемых сверху указаний-акций для молодежи, таких как: «всесоюзный ленинский урок» или «работать завтра – лучше, чем вчера».

Она поняла, что высокая, уверенная в себе девушка Марина явно проявляет интерес к Глебу и посмеивается над тощим Кириллом.

– Глеб, а ты у нас, оказывается, старенький! На вид такой молодой, а сам – дитя войны.

– Глебу Алексеевичу скоро исполнится сорок пять, – как бы невзначай вставила Эля.

– Отметим эту дату! – уверенно заявила Марина. – Глеб, ты очень интересный мужчина, в тебе так много загадочно-неизвестного! – продолжала она шутить.

На Элю никто не обращал никакого внимания.

Иветта

Как метеорит на небосклоне пронеслась сестра Иветта. Оказавшись в Питере после многих лет отсутствия, она разыскала мать Глеба и узнала потрясшую её новость о родителях. На два дня она примчалась в Москву.

– Что делать?! Что делать?! – причитала и рыдала Иветта. – С Антоном – лётчиком, я развелась. Вышла замуж за ракетчика. И фамилию поменяла и место жительства. Мужа перевели в Семипалатинскую область. Живём в закрытом военном городке, снабжение хорошее. Муж полковник, служба трудная. Неделями сидит в бункере. Климат ужасный! Зимой такие метели, такие ветра, что ходим по улицам, держась за специально натянутые тросы. Родители мужа живут в Киеве, бывали у них два раза. Свекор очень строгий, генерал. Мать мужа – пианистка, аккомпаниатор у спортсменок по художественной гимнастике. Спасибо тебе, моя сестрёнка, что водила меня в музыкальную школу, что заставила окончить её. Сейчас я в нашем Доме офицеров веду музыкальные занятия, учу детей играть на баяне, вот это и есть моя работа. Что делать?! Живём в закрытом военном городке, режим особый. Даже место проведения отпуска нужно согласовывать особым образом. Что делать?! Как быть?!

Слёзы, расспросы, монологи, слёзы, слёзы…

Через два дня сестра, обременённая новыми известиями и загруженная московскими покупками, улетела в Семипалатинск.

Выходка

Глеб был равнодушен к празднованию собственного дня рождения. Но день рождения Эли они всегда отмечали каким-нибудь особым образом. Она заранее обдумывала, кого пригласит, что приготовит для праздничного стола и какие устроит сюрпризы для гостей. Это ей хорошо удавалось.

В этом году приближалась ответственная дата, и поэтому ей хотелось организовать что-нибудь особенное. Праздновать решили не дома, тут слишком тесно, а в небольшом загородном ресторанчике. Их как-то пригласили туда знакомые, и им всё понравилось: и то, что было удобно добираться, и качественная традиционная кухня, и широкие деревянные столы с добротными удобными стульями. Сразу за рестораном, высоким двухэтажным деревянным строением, начинался лес, поэтому с учетом столь привольного расположения, ресторан предлагал разные варианты застолий: либо банкет с соответствующим меню и прочим антуражем, либо пикник, когда шашлыки и люля-кебабы жарятся в мангалах на специальной площадке прямо на глазах у гостей.

Эле хотелось, раз уж её юбилей будет праздноваться не по-домашнему, позаботиться обо всех банкетных тонкостях, соответствующих поводу. Она не оставила без внимания ничего: согласовала с шеф-поваром меню, порядок подачи блюд и расстановку их на столе. Даже на посуду, приборы и фужеры она посмотрела заранее. Шеф не воспринял это, как дамский каприз, напротив, он с удовольствием сам обсуждал с ней все детали стола. Расположить накрытые столы решили у стеклянной стены, но не слишком близко к ней, опустив до пола полупрозрачные шелковые шторы. Так, чтобы поздний осенний пейзаж немного проглядывал, но не был доминантой в банкетном интерьере, так Эльвира и объяснила метрдотелю. Со стены около столов сняли связку деревянных расписных ложек, убрали рушник, а вместо этого повесили бра с хрустальными подвесками. Скатерть и салфетки Эльвира тоже не оставила без внимания.

С деталями банкета и со списком гостей было определено, следовало заняться и собственным нарядом. На антресолях в коробке у неё хранилось несколько отрезов, купленных много лет назад ещё за границей на арабском востоке, где в те года был большой выбор всего сверкающего, вызывающе торжественного, нарядно-ажурного. Перебрав отрезы, Эля достала мягко шуршащую переливчатую тафту. При драпировке цвет её менялся от зелёно-изумрудного к серебряно-стальному. Уже забывшийся шик шестидесятых годов. Вот и хорошо, решила она, спустя двадцать с лишним лет это будет выглядеть по-новому. Портниха дважды перекраивала ей лиф платья. Эля отказалась от декольте с большим воротником по плечам (а-ля шестидесятые!), и выбрала с глухим воротом гладкий, тугой в талии верх платья к широкой юбке в пол. Получилось великолепно, то, чего и хотелось Эле. Строго и нарядно.

К большой радости Эли несколько дней назад им позвонила Татьяна Петрова. Она сообщила, что она с мужем в Москве, что они приехали из Японии в Союз на месяц в отпуск. Петровы сразу же были включены в список гостей.

В ресторане всё шло, как запланировала Эля. Приезд гостей, задающий непринуждённый тон аперитив, рассаживание за стол в соответствии с расставленными именными табличками гостей. Цветы, тосты, приятные слова, комплименты, пожелания. Очень дружеская, но и именно такая, как ей хотелось, торжественная обстановка.

Некоторое раздражение вызывало то, что в этот день в ресторане оказалась ещё одна компания. Бывшие выпускники МИИТа – Московского института инженеров транспорта праздновали десятилетие со дня окончания института. Их столы стояли в противоположном конце зала, но шумные речи с шутками в стиле КВН, взрывы хохота разносились по всему залу. К тому же встреча бывших выпускников шла в жанре пикника. На площадке у ресторана повара установили мангалы, и вся подготовка и приготовление шашлыков, конечно, вызывали любопытство и привлекали внимание прочих гостей. Инженеры-транспортники разворачивали перед своими столами рулоны пожелтевшего ватмана – их давнишние институтские стенные газеты – и дружно смеялись, зачитывая вслух заметки о своей студенческой юности. Обнявшись, пели: «Надежда, мой компас земной», и «Мой адрес – Советский Союз». Затем был растянут длинный рулон, склеенный из нескольких новых ватманских листов, и все кинулись рассматривать свежую стенгазету, очевидно, отображавшую их достижения за прошедшие десять лет со дня окончания института.

Начались танцы. Обе компании и прочие посетители ресторана смешались на площадке для танцев.

Эля была уже слегка навеселе. Глеб подумал, что ему следует не выпускать её из поля зрения. Не потому, что она могла выпить слишком много, а из-за того, что при некотором количестве алкоголя на неё иногда находило озорство. Он понял, её раздражали инженеры. Своим неумеренным весельем они приглушали её праздник и все её тщательные приготовления к нему.

Один из инженеров с широким добродушным жестом подошел к Глебу и Эльвире с букетом цветов.

– Позвольте поздравить Вас с праздником! Примите от меня этот букет! – было видно, что выпускник МИИТа поддержал за своим столом уже не один тост.

Эле ничего не оставалось, как принять букет и поблагодарить.

– Мне сказали, что тут праздник у журналистов. А вот мы – технари, способствуем работе железнодорожного транспорта родной страны. Я сам когда-то думал, не бросить ли мне МИИТ и не поступить ли на журналистику. Я в институте все время выпускал стенгазеты и все номера сохранил. Приготовил новую стенгазету, и всё это привёз с собой из Курска, где я сейчас живу и тружусь в соответствии с правилами и указаниями Министерства путей сообщения, – ему хотелось выглядеть остроумным.

Глеб понял, что инженер настроен на обстоятельный рассказ о своем жизненном пути, о личных достижениях и на грустную констатацию неиспользованных или невостребованных талантов. Он знал, что такая фамильярность и неожиданная навязчивость никогда не поощрялась Элей. Следовало вежливо поблагодарить за поздравление и разойтись. В этот момент к ним подошел старший официант и, обращаясь к Глебу, сказал:

– Музыканты собираются заканчивать свою работу. Может быть, подавать торт?

Это был удобный повод для прекращения разговора, чтобы он дальше не перешел в знакомство по именам или общие тосты. Глеб был уверен, что Эля именно так и поступит.

– Спросим даму, чего желает она, – обратился он к жене с лёгким шутливым поклоном.

– Чего желает дама? – уточнил официант.

– Чего желает дама? – восторженно по-гусарски воскликнул инженер.

– Дама желает танцевать на столе! – вдруг заявила Эля.

– Сейчас организуем, – выкрикнул железнодорожник, метнувшись в сторону музыкантов.

– Пойдёте по посуде или освободить другое место? – совершенно бесстрастным тоном уточнил официант.

– Зачем же по посуде, так можно и ножки поранить, – не без сарказма заметил Глеб.

– Я договорился! Они сыграют! Скажите только, что желаете танцевать? – подбежавший к ним железнодорожник был в полном восторге.

– Канкан, – заявила Эля высокомерно.

– Легар! Играйте Легара! – он снова побежал к музыкантам.

Глеб почувствовал легкую злость.

– Извините, я отойду на минуту, – он достал из кармана пачку сигарет и направился к входу на площадку перед рестораном. «Пусть сама выходит из глупого положения, в которое поставила себя неуместной шуткой», – думал он, закуривая сигарету. Курил он обычно либо за компанию за столом, либо, когда злился. Первый легкий морозец, свежий воздух и злость на выходку жены нейтрализовали в нём весь хмель. Со двора не было видно, что происходит в зале, да ему и не хотелось всматриваться. В конце концов, она была там не одна, а среди двадцати человек их гостей.

Когда он вернулся в зал, танец был в полном разгаре. Эля легко прыгала на столе, изящно и кокетливо приподнимая руками подол платья. Она выбрасывала из вороха складок переливающейся тафты ногу до колена и ловко вращала ею. Напротив её стола-сцены несколько бывших выпускников транспортного учебного заведения, ухватившись за талию друг друга и образовав шеренгу, в полном экстазе также отплясывали канкан. Многочисленные гости ресторана были изумленными зрителями. Музыка закончилась, раздались аплодисменты. Эля приготовилась спрыгнуть со стола, два инженера кинулись к ней, протягивая руки. Но Владимир Петров ловко отодвинул их, сам подал Эле руку и проводил к столу. Официанты уже несли торт.

У торта распоряжалась Татьяна Петрова. Она заранее предупредила Глеба, что у неё будет необычный сюрприз. Кондитерский шедевр по её просьбе вынесли на специальном столике и установили перед Эльвирой. Татьяна воткнула в центр торта и по его углам не свечи, а небольшие колбочки – технические штучки, привезенные из Японии. По сигналу Татьяны официант погасил свет, и в ту же минуту из колбочек красочным фейерверком взметнулись искры. Радужно переливаясь, выстреливая вверх или рассыпаясь во все стороны, они тут же исчезали без следа. Салют местного значения сопровождался радостными возгласами и аплодисментами присутствующих.

Всё-таки в этот вечер Эльвира была настоящей королевой бала. Переливчатое длинное платье, торт с фейерверком и, конечно, канкан! сделали её nec plus ultra: непревзойдённой и недосягаемой.

Когда Глеб рассчитывался с метрдотелем по счету, он принес легкие извинения по поводу экстравагантного выступления жены, не забыв сдобрить их хорошими чаевыми. В ответ он услышал:

– Да вы не тушуйтесь! У нас ещё и не так отдыхают! Мы же за городом, тут можно разгуляться, как душа просит.