Текст книги "К пирамидам. «…внидоша воды до души моея»"

Опять будни

Она вновь стала обостренно ощущать бессмысленность собственной жизни. Съездила в Коломенское к однажды вразумившей её чудотворной Казанской иконе. Но на этот раз никакого чуда не произошло. Напротив, церковь она покинула в смятении и с ощущением вины, которое на протяжении нескольких последующих дней не отпускало её. Она перебирала свою жизнь, и ей казалось, что она состояла из одних непоправимых ошибок и непростительных грехов. Как жить с таким грузом? Поговорить, посоветоваться было не с кем.

«Нужно найти работу, чтобы не терзаться одиночеством», – думала она. После многих лет перерыва о детском саде не могло идти речи. Случайно увидела объявление, что требуются продавцы для уличной торговли. Хозяин взял её на работу с радостью:

– Бывшая воспитательница – это хорошо. У меня все продавщицы – интеллигенция, – он говорил с акцентом. – Слева от тебя носки-трусы торгует учительница музыки. А дальше пузырьки, флаконы и порошки продает инженер-химик. Кому сейчас её химия-алхимия требуется? А жить-то надо!

Днем Эля общалась с покупателями и соседками-торговками. К ней относились с уважением, вопросов не задавали, да и о себе рассказывали мало. Вечером дома ей иногда становилось до того тоскливо и одиноко, что она опасалась: в душу опять проникнет нечто хитрое и цепкое, такое, что станет противно дразнить и манить выпивкой как соблазнительной лазейкой из депрессии одиночества. Звонить Никите ей не хотелось.

Она поняла, что единственным близким человеком во всем миллионном городе и во всей огромной стране у неё мог быть только Глеб. Они давно не встречались, да и повода не было. Он иногда звонил по телефону и сообщал, что перевел на её счет деньги для квартплаты, она не отказывалась от предлагаемой им помощи. Он обычно задавал несколько общих вопросов, на которые она отвечала также без всяких подробностей.

Она решила позвонить ему и спросить, не приедет ли он помянуть её отца. Она не знала, что он ответит, но Глеб сразу согласился. После небольшой паузы он всё-таки заметил:

– Учти, я совсем не пью. Так что в этом компанию не поддержу.

Когда Эля открыла дверь, она увидела сильно поседевшего небольшого человека. Конечно, он и прежде не был великаном, но она не считала его маленьким. Сейчас ей казалось, что на когда-то хорошо знакомого ей юношу, которого кому-то нравилось сравнивать с польским актёром Згибневым Цыбульским, а кому-то с Шуриком из «Кавказской пленницы», время наложило свой несмываемый грим.

Эля накрыла ужин на кухне, где, бывало, они сидели вдвоем. Её визави был для неё не посторонним и совсем не безразличным ей человеком, но никакой ревности она не испытывала.

«Словно брат и сестра, – подумала она, – или мать и сын?»

Он хвалил её еду.

– У тебя всегда всё вкусно. И накрыто на столе очень аппетитно. Я ведь теперь придерживаюсь малокалорийной диеты, но как удержишься от твоей запеченной свинины!

Он заметил, что она поменяла занавески на кухне. Но к её облегчению не произнес напрашивающейся фразы, что остальное всё осталось по-прежнему.

Она обратила внимание, что одет он не только без былого щегольства, но даже слегка небрежно.

– Что-то твоя жена не очень следит за тобой. Манжеты на рукавах рубашки застираны, и воротничок не проглажен, – заметила она ворчливо, как будто выговаривала нерадивой невестке.

Глеб не обиделся и вполне добродушно объяснил:

– Катушка, то есть Катя, не умеет многого. Привыкла с детства, что бабушка о ней заботится.

– А теперь эта бабушка ещё и тебя обслуживает?

– Она ведет практически всё хозяйство в семье. Остальные работают, возвращаются вечером в разное время, поэтому общего ужина не получается. У бабушки, Марианны Константиновны, есть своя комната в коммунальной квартире. Но она редко там бывает, так как тут обслуживает всё семейство. Иногда уезжает на выходные. Сейчас думаем о том, чтобы в той комнате поселиться нам с Катушкой, но она абсолютно ничего не умеет делать.

– Научится, если захочет. А ты сказал ей, что у тебя, возможно, не будет детей? Для женщины это важный момент.

– Мы не обсуждали такой вопрос. У Катушки и мыслей нет об этом. Куда ей детей заводить! Здоровье не самое лучшее, то у неё мигрени, то слабость из-за пониженного давления. – Эля почувствовала в его голосе глубокую нежность и заботливость вместо привычной иронии.

– Все-таки ты должен сказать ей об этом, – настойчиво заявила она.

– Послушай, Эля, если ты опять намерена всё ворошить и попрекать меня, то мне лучше уйти.

– Прости, я не хотела, само повелось. Мы с тобой сейчас поминаем моего папу, и ведь как получилось в его жизни: пятеро детей и ни одного внука! В этом есть что-то свыше, но почему такова воля Божия, трудно сказать. Не стоит искать виновных. Если кто-то и виноват в моей бездетной ситуации, то только я сама. Мой грех, за него расплачиваюсь. К тебе у меня нет претензий. И прости меня!

– Знаешь, я тоже давно понял, не стоит считать, что моя карьера пострадала из-за твоих родителей. Мне ведь не нравилось работать в ТАССе. Не нравилась вся эта партийная дисциплина и необходимость делать карьеру, продвигаясь по табели о рангах от редактора к старшему редактору, затем к редактору-консультанту и т. д. Это не моё. Мне было хорошо в «Неделе», было интересно, и народ там своеобразный.

– Но ты расстраивался, что в «Неделе» не было применения твоему арабскому языку.

– Потом, когда я перешел в АПН в журнальную редакцию, после газеты это казалось даже скучновато. Но возможно, мне следовало именно этим заниматься с самого начала. В журнале у меня всё ладилось хорошо, и университетские знания пригодились, и редактор я оказался неплохой. Но сейчас я доволен, что нынче я фотограф, «свободный художник». Это – самое интересное для меня. Мне нравится, что не нужно каждый день ходить в редакцию. Разные издания охотно берут снимки и платят лучше, чем за статьи. Если просят, то я сочиняю к ним тексты. Заказчики бывают довольны.

Кофе они пили, говоря о вещах совершенно малозначимых. Погода, транспорт, хорошо, что нет очередей, хорошо, что в Чертаново теперь метро. Глеб уже стоял в прихожей. Он надевал свою короткую дубленку, и Эля снова отметила про себя, что всё у него стало проще, вот и дубленка совсем не такая, как та, шведская, что они покупали с переплатой через каких-то знакомых. Теперь на нем была обычная, стандартного кроя, в которых ходило пол-Москвы.

– Дубленка – Турция, что косит под Италию? – спросила Эля с едва заметной иронией.

– Нет, египетская, – ответил Глеб совсем просто, даже не заметив подвоха в её словах. – Мы с Катушкой были в Египте, там и купили.

– В Египте!? – маленький кулачок неожиданно крепко толкнул Глеба в плечо. – Предатель! Все-таки поехал к пирамидам, но без меня. Со мной так и не собрался!

– Мы не были у пирамид, – Глеб растерялся от неожиданной реакции Эли. – Мы неделю отдыхали в Хургаде. Даже в Луксор не поехали, это довольно далеко. А экскурсию к пирамидам вовсе не планировали, – Глеб почему-то оправдывался.

Телефонный звонок

Раздался телефонный звонок, Татьяна отложила кисточку с краской и подняла трубку.

– Ты, конечно, меня не узнаешь, – услышала она мелодичный голос с мягким приятным тембром.

– Эля! Я страшно рада тебя слышать! Сколько лет мы не виделись! Как ты?

– Сейчас я живу совсем одна.

– Я слышала об этом. Как-то мы случайно повстречались с Глебом в нашей библиотеке, он мне сказал, что вы разошлись. Для меня это явилось таким неожиданным известием!

– У нас с Глебом наступил сложный период отношений, нас как будто понесло в разных потоках. Моя собственная жизнь казалась мне абсолютным тупиком, у меня не находилось никакого стимула или жизненного интереса. Глеб устал от моих депрессий и отчаянных выходок. И тут у меня появился один друг, которому я оказалась небезразлична. Он принимал большое участие во мне. В конце концов, он сказал Глебу, я люблю твою жену и хочу быть с ней. У моего мужа просил моей руки!

– И что же Глеб?

– Он не отказал ему, – произнесла Эля совершенно серьёзно. – Глеб и сам-то к этому времени имел, по моим предположениям, «запасной аэродром», где время от времени приземлялся. Но я с ним не говорила об этом. У каждого из нас постепенно возникли свои запретные зоны, куда не было доступа другому. Нейтральная полоса обсуждаемых тем в нашей совместной жизни становилась всё уже, поддерживать брак стало нечем. С Никитой несколько лет мы прожили очень хорошо.

– Чем занимался Никита?

– Он журналист. Очень талантливый! Большой умница и настоящий эрудит! Блестяще разбирался в театре, в живописи. Постоянно приобщал меня к современному искусству. С ним было интересно. Глеб жил своей жизнью. Я для него была только домом, где его всегда ждали, любили, обихаживали. В свои занятия он меня особенно не посвящал, да я и сама не лезла. Мне казалось, что я и так всё знаю и про его работу, и про его друзей, и я не сразу разглядела, когда между нами начала опускаться разделяющая завеса. А мой новый друг поверял мне абсолютно всё. Просил, чтобы я читала то, что он пишет. Хотел, чтобы я читала те же книги, что читал он. Мы жили одной жизнью, одними интересами. Хотя, пожалуй, это была большей частью его жизнь, в которой я принимала участие. Он проявлял интерес и к моей, но для меня невозможно, я не умею и не хочу пускать кого-то в тайники своей души.

– Что же случилось? Почему ты одна?

Эльвира немного замялась, возможно, ей хотелось уклониться от ответа на этот вопрос. Но она ответила с предельной откровенностью:

– Запили мы с ним. Сначала понемногу. Собственно, я еще с Глебом уже немного пила. А тут получила преданного компаньона. У нас собирались наши, вернее, его друзья, и иногда устраивались самые настоящие попойки. Да какие! Вспоминать и смешно, и стыдно.

Эльвира сделала небольшую паузу, Татьяна не перебивала и не торопила её. Она почувствовала, что Эля начала говорить спокойно, не стесняясь, просто констатируя происходившее.

– Иногда мы по нескольку дней не могли остановиться, нас затягивало страшным омутом. И никто из нас не ощущал ни ужаса надвигающейся катастрофы, ни угрызений совести перед окружающими. Для меня это было почти сознательное бегство от реальности жизни. И хотя мой друг был большим любителем театра и активным посетителем всевозможных вернисажей и всюду водил с собой меня, нас это не спасало или уже перестало спасать от страшно поглощающего беспробудного пьянства. Мы переставали различать, когда вечер заканчивался утром, и когда утро переходило в вечер. Это было по-настоящему ужасно.

Однажды мне сказали, что в Коломенском есть особенная икона – Божия матерь Казанская 17—го века. И я решила к ней съездить в свой день рождения, как раз на её праздник – 4 ноября. Со мной, как всегда, собирался увязаться мой друг. Но я не захотела его взять, пришла в храм одна. После окончания праздничной литургии я стояла у Казанской иконы, смотрела на неё, крестилась. О чем думала, не помню. И вдруг услышала голос. Кто-то внятно сказал мне: «Как ты живешь? С кем ты живешь?» Да, это был Голос, Глас. Я помню до сих пор совершенно отчетливо: «Как ты живешь? С кем ты живешь?» Я вышла из церкви другим человеком. Никите я велела вернуться к жене.

– И он вернулся?

– Не знаю. Мне больше не хотелось быть в курсе его дел. У меня началась другая жизнь. Я сразу в один день, в одночасье бросила пить. Перестала совсем. Сейчас пью только сок и воду.

– Эля, нам надо повидаться! Ты должна приехать к нам в гости. Должна непременно познакомиться с нашими внучками.

– Нет. Я не приеду к вам. Знаю, начну завидовать, что у вас в доме маленькие дети. А вот вас я приглашу на свой день рождения. Придете?

– Обязательно! Давай, хотя бы иногда созваниваться, если уж не собираешься к нам. Мы можем вместе сходить в церковь. Помнишь, как мы в Багдаде отмечали Пасху? Никто не знал ни одной молитвы, я завидовала тому парню, который за границей утащил из отеля Евангелие на иностранных языках. Теперь у меня есть и Библия, которую я читаю с огромной радостью, и молитвословы. Я даже собрала небольшую библиотеку из книг по религии. В какой-то степени я ориентируюсь в московских храмах, знаю, какие есть чудотворные иконы. Можно и в Коломенское вместе съездить.

– Я позвоню сама. Ко мне трудно дозвониться, так как я часто отключаю телефон.

– Почему?

– Мне иногда не хочется ни с кем разговаривать, и я избегаю внезапных или нежелательных телефонных звонков.

Повесив телефонную трубку, Татьяна снова взялась за кисточку, но почти сразу отложила её. Не могла сосредоточиться на своём занятии из-за возникшего волнения.

Эльвира не позвонила. Татьяна пыталась поздравить её с днем рождения 4 ноября, с Рождеством, затем с Пасхой. Но телефон Эли не отвечал. Татьяна сожалела, что не расспросила её обо всём подробно. Следовало узнать, бывает ли она в церкви после того, как однажды с ней произошло такое духовное преображение. «Господь нам прибежище и сила, скорый помощник в бедах», – вспоминались ей слова псалма. «Почему же я не расспросила её о братьях и сестрах, общается ли она с ними», – Татьяне хотелось и просто поговорить с Элей, она не могла забыть её грустный мелодичный голос, наполненный одиночеством. Хотелось сказать ей, что нельзя жить так, чтобы в сердце была пустота, сердцу нужна любовь. Две главные заповеди именно о любви: любить Бога, любить ближнего своего. Тот, кто с молитвой обращается к Богу, уже не одинок! А любовь-забота о ком-нибудь наполняет жизнь смыслом.

«Если я имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто» – таковы слова Апостола Павла.

Она звонила, но каждый раз слышала в трубке лишь длинные гудки.

Часть шестая: НЕ ОТВЕРЖИ МЕНЕ ОТ ЛИЦА ТВОЕГО!
Иветта

Сестра заехала к Эле на несколько часов проездом из Санкт-Петербурга в Киев. Они не виделись несколько лет. Обнялись, поцеловались, оглядели друг друга. Иветта вид имела замечательный: моложавый, ухоженный.

– Слежу, слежу за собой! – Отозвалась она на комплименты Эльвиры. – А ты, сестрёнка, похоже, собираешься раньше времени в бабулечку превратиться. Не стоит, ей Богу!

Иветта поглядывала в зеркало, поправляла свои красиво подкрашенные волосы. Кокетничала даже с сестрой.

– Так и живешь одна! Не скучно? Хотя, тебе всю жизнь кроме твоего Глебушки больше никто не был нужен. Удивляюсь, зачем ты отпустила его? Зачем связалась с тем мальчишкой?

Эля не затруднялась объяснениями, да и её ответы сестру не очень интересовали. Иветта торопилась выложить собственные заботы и проблемы.

– Вся моя жизнь – сплошное ожидание. Ожидание лучшего, которое должно наступить. В школьные годы я, как и многие, ждала, когда наступит коммунизм. Мечтала, не станет очередей. У меня будут красивые туфли и своё новое пальто, а не то, что нужно донашивать за старшей сестрой. На Севере, живя с Генкой, я всё надеялась, что он бросит пить. В конце концов, я сбежала от него к Анатолию и оказалась в закрытом военном городке где-то около Семипалатинска. Зимой, когда в казахстанских степях задували пронизывающие бураны, я ждала лета и нашего короткого отпуска. Потом началось ожидание, когда же мой муж выйдет на гражданку, когда мы переедем в другое место, и я, наконец-то, смогу познакомиться со своими родителями. Итоги: я не получила ничего. Демобилизовался Анатолий, и мы приехали в Киев. Он считал: Киев его родной город, отсюда он пошел в военное училище, стало быть, призвался, и это даст ему какие-то права при устройстве. В родительской квартире жила его сестра с двумя детьми, мы тоже поселились там. Думали временно. Нас поставили на очередь, а Анатолию предложили поработать два года бесплатно в райсовете, чтобы ускорить получение квартиры. Он согласился. Пенсию-то получал. Я пошла приемщицей в прачечную, другого ничего не могла найти. Тоже думала, временно. Два года прошли, нам ничего не дали, говорят: ждите. Всё перевернула перестройка, для нас она обернулась полной неразберихой. Мы бы, конечно, устроились, Толик хотел пойти работать в такси, говорил, устал от ответственности, хочу быть сам по себе. Мечтал: «Город я знаю от и до. Умею быть вежливым и веселым, вожу отлично, а что ещё нужно пассажирам?» Но тут у него начались проблемы со зрением. Годы, проведенные в таких условиях, как он служил, бесследно не проходят. Сделали две операции, и обе неудачно. Ослеп полностью. Я о своём здоровье и думать перестала. Надо ему помогать. Сколько денег на лечение да на лекарства требуется. И, нате вам, стали ещё и пенсию задерживать! Месяц не платят, второй… Звоню в военкомат, а какая-то девица сообщает мне с наглой интонацией, мол, у них пока нет финансирования. Ждите. Как деньги придут, так получите. Объясняю ей: мой муж, полковник, двадцать лет прослужил в ракетных войсках, всё здоровье потерял в Семипалатинской области. А она – мне, так нагло: Семипалатинск в Казахстане, им и предъявляйте ваши претензии. Я – ей: как вам не стыдно! Вы работаете в военкомате, зарплату получаете от армии! Мой муж в армии служил своей стране, Советскому Союзу. И отец его был заслуженный боевой генерал, защищал всю страну и вас тоже. А она – мне: я никого не просила меня защищать. У нас сейчас другая страна, независимая. И армия другая, мы скоро вступим в НАТО.

Я не стала рассказывать Анатолию об этой дуре, об этом разговоре. Но на девку ту нажаловалась, куда следует! Она потом звонила мне, извинялась.

Перспективы с квартирой стали совсем призрачными. Живём как нежданные пришельцы в чужой квартире. Кто-то сказал моему мужу, что у нас есть шанс эмигрировать в ФРГ по так называемой еврейской квоте. Вспомнили, что его бабушка, мать отца, была еврейской национальности. Германия из-за комплекса вины перед евреями теперь предоставляет им разные блага.

– Разве бабушка в этом вопросе в счет? – удивилась Эля.

– Дали понять, что если захотим, нам всё устроят. И бабушка пойдёт в счет. Но Анатолий как услышал об этом! Что было! Настоящая истерика. Мне – советскому офицеру – на подачках Бундесвера инвалидствовать и смерти ждать! Хорошо, что мой отец не дожил до такого позора! Решила я съездить в Питер, выяснить, сумеем ли устроиться там. Ведь когда-то я сдала свою забронированную комнату с условием, что когда мы с мужем вернемся, то жильё нам предоставят. В родном городе, слава Богу, все по-прежнему вежливые. Тепло и ласково мне объяснили, что все эти обязательства в прошлом, к тому же теперь я – гражданка другой страны. Конечно, я особенно и не рассчитывала на что-то положительное. Проявили ко мне участие, и на том спасибо!

– Как ты восприняла Санкт-Петербург после стольких лет разлуки? – Эле хотелось отвлечь сестру от обидной тематики.

– Приехала в родной город, и в душе что-то защемило. Смотри, какой я купила снимок Казанского собора! Снято на расстоянии и с высоты, собор виден весь. И дугообразные колоннады воспринимаются как его руки. Будто, он раскрывает объятья! Зовёт! Ты знаешь, ведь теперь Казанский собор постепенно очищают от музея, и там даже богослужения совершаются. Наверное, я очень грешна, что не объявилась родителям, не познакомилась с ними, – загрустила Иветта. – Не помню их совершенно! Когда оказалось, что они в другой стране, муж умолял не говорить об этом никому. Просил, дай мне дослужить, демобилизуюсь, тогда вступай в контакт. Иначе мне придется писать рапорт обо всём. Разве мои родители виноваты? Нет, но существует устав, я должен соблюдать. И так не только в нашей армии. Вряд ли Пентагон выразил бы удовлетворение, если бы у кого-то из его командиров обнаружилась родня и контакты в СССР. – Иветта вздыхает: – Пока я дожидалась благоприятного момента для встречи с родителями, они ушли навсегда. Не знаю я, сестренка, не могу разобраться, почему в жизни всё так запутано. Я подумала: Питер – вот где мой дом. Было бы лучше сидеть всем на месте и держаться своей кучкой. Детей ни у тебя, ни у меня нет. Никому мы нигде не нужны!

– Богу нужны, – сочла нужным пояснить сестре Эльвира.

– Богу? Зачем мы ему?

– Он однажды зачем-то создал человека. Зачем-то и мы появились на свет. Один мой знакомый, кандидат философских наук, говорил, что он вычитал у немецкого писателя Томаса Манна, что Господь создал человека по образу и подобию своему для собственного самопознания.

– Мне не приходилось читать столь заумных книг. Мой муж жил по приказам командования, а мой уровень был – «Полька-бабочка», которую я разучивала на баяне с детьми нашего военного городка.

Эльвира собралась проводить сестру на вокзал.

– Нет, нет, – запротестовала Иветта, – зачем тебе одной возвращаться вечером? Я сама прекрасно доберусь на метро.

Сёстры обнялись на прощание, и Эля вдруг отчетливо осознала, что они могут больше не увидеться. Конечно, Иветта примет решение и увезёт слепого мужа-инвалида в Германию. Что ей ещё остаётся делать? В теперешнем Киеве они не получат ничего, так неужели оставаться «пришельцами» в чужой квартире навсегда! Как же унизительно, это чувство ненужности и помехи кому-то. Да, жизнь иногда делает крутые виражи.

Ей вспомнились их давние сборища с друзьями Никиты, бесконечные шумные споры и обсуждения. Вспомнила вечер, когда Кондратьев принёс книгу «Иосиф и его братья» Томаса Манна. Заявил:

– Советский народ узнаёт что-то о Новом Завете лишь по Булгакову из «Мастера и Маргариты». К примеру, что существовал некий Понтий Пилат (кто о нем раньше слыхал!), и что он имел отношение к распятию Христа. А теперь от этого немца Манна нам станет кое-что известно и про Ветхий Завет. Правда, «Иосифа» не пустили в открытую продажу и даже для библиотек запретили. Я купил его у знакомого книжного жука. Так скажем спасибо всей мировой литературе за то, что она, хотя бы путём сомнительных апокрифов, но знакомит нас с сокровенным.

В тот вечер они пили, вероятно, за мировую литературу.

Лихой серфингист и крутые волны давно остались на совсем, совсем другом берегу. Но Эле не было этого жаль, несмотря на сжимающее её отчаяние одиночества. Теперь она не неслась на волне, а едва держалась на плаву, порой почти тонула, боясь захлебнуться своей тоской. Попадая в клещи депрессии, не знала, что делать с собой. Одиночество порождало подозрительность к другим людям. Зачем приезжала сестра, что означал её намёк «жить своей кучкой»? Что нужно от неё овдовевшей соседке, оставшейся с двумя мальчиками? Неспроста она стала часто захаживать к ней…

«Спаси меня, Боже, ибо воды дошли до души моей. Я погряз в глубоком болоте, и на чем стать; вошел во глубину вод, и быстрое течение их увлекает меня. Я изнемог от вопля, засохла гортань моя, истомились глаза мои от ожидания Бога моего. Ненавидящих меня без вины больше, нежели волос на голове моей; враги мои, преследующие меня несправедливо, усилились; чего я не отнимал, то должен отдать. Боже! Ты знаешь безумие мое, и грехи мои не скрыты от Тебя». – Псалом 68.

Эльвира, к сожалению, не знала этого псалма Давида.

Призрачная надежда, что не утонет, выплывет, найдёт, за что ухватиться, всё-таки была. Вечером перед Пасхой она вместе с другими петербуржцами стояла на площади перед Казанским собором и с волнением ожидала установки нового креста на куполе собора.

– Как жаль, что бабка моя не дожила! Жаль, что сейчас, в этот момент здесь нет никого, кто помнил бы Казанский собор с прежним крестом, – высказался кто-то из стоявших с ней рядом, – жизнь почти целого поколения – нашего поколения – прошла без креста.

Никому из сверстников Эльвиры не приходилось бывать в Казанском как в церкви, напротив, в школьные годы их водили туда как в антирелигиозный музей. В этот раз, приехав в родной город, Эля увидела в соборе пока ещё временный иконостас и множество свечей в больших подсвечниках у Казанской иконы, убранной цветами. Молитвенная жизнь, Божественная литургия по воскресным и праздничным дням в одном из приделов храма, уже освобожденного музеем для церкви, многими воспринималась как чудесное возрождение.

Люди замерли, когда в небе появился вертолет. Новый золоченый крест сначала поплыл над собором, а затем четко встал на своё положенное место. Под праздничное «Христос воскресе!», под звон колоколов Эльвира думала: «Крест вернулся, я видела это. Настоящее воскрешение! Меня привела сюда к этому моменту чудотворная икона. Может быть, она снова вразумит меня и скажет мне, как следует жить».