Текст книги "К пирамидам. «…внидоша воды до души моея»"

Взаимные обиды

– Танцы на столе! Ну и выходки ты себе позволяешь! Одно дело, когда ты устраиваешь всевозможные номера дома, среди своих, среди людей, которые тебя хорошо знают. Но подобная выходка в людном месте – это уж слишком!

– А что мне остается кроме выходок? Моя жизнь абсолютно пуста. Что у меня есть, кроме бытового обслуживания собственного мужа, который уже давно равнодушен ко всему: и ко мне, и к моему обслуживанию? У меня нет ничего. Ни работы, ни занятий.

– Ты сама бросила свою работу. Ты могла бы ещё раньше пойти куда-нибудь учиться. Поступила бы в ГИТИС на режиссерские курсы и устраивала бы сейчас всякие представления на эстраде.

– Какая у меня могла быть учеба! Всегда подразумевалось, что моя работа второстепенна для нашей семьи, что в первую очередь я должна быть полезна моему горячо любимому мужу и во всём помогать ему!

– Да уж, ты мне помогла, так помогла! Хотелось бы узнать, в чем, собственно, заключалась жертвенность твоей помощи?

– Ради моего дорогого мужа, по его милости мне пришлось даже отказаться от ребенка! Всё ради его работы!

– Это не по моей милости, ты это прекрасно знаешь. А где твои милости? Да ты ведь даже не захотела анкету заполнить, как я тебя просил. И вот, поглядите-ка, люди добрые! Журналист-международник с арабским языком, стал вдруг невыездной по анкете жены! Какая уж тут карьера, какой творческий рост!

Ах, зачем, зачем они начали высказывать всё это друг другу!? Кому нужны такие разговоры!? Неужели когда-нибудь хоть для кого-нибудь они оказались полезны?

Когда супруги вдруг поняли, что зашли слишком далеко во взаимных упреках, что произносят те слова, на которые они прежде никогда бы не отважились, когда поняли, что «правдивые» обличения на самом деле несправедливы и тяжелы, они остановились. И Эля, как всегда, первая принялась извиняться, как извиняются перед ребёнком для его утешения. Глеб тоже извинился. Но слова уже были сказаны. Они были произнесены, сокровенные обиды обозначились и выползли наружу.

Часть четвёртая: БЕГСТВО С КОРАБЛЯ. Официальный разговор

Неожиданно Глеба вызвали в компетентные органы для официальной беседы. Первые вопросы были о том, как зовут, где работает, где прописан. Затем спросили:

– Вы знакомы с Гансом Куулкиненом?

– Да, это мой тесть.

– Где он проживает, знаете ли вы его адрес?

– Живет он в Канаде в городе Оттава, но адреса наизусть не помню.

– Знакомы ли вы с Дмитрием Власовым?

– Мы служили вместе в армии. Оба были в музкоманде.

– Назовите номер части.

Разговор всё больше настораживал Глеба. Это напоминало допрос, как его показывают в кино.

– В каких отношениях состоят Куулкинен и Власов?

– Они не состоят в каких-либо отношениях, так как они не знакомы.

– Вы уверены? Вспомните, не знакомили ли вы их?

– Нет, не знакомил. С Власовым мы уже довольно давно не общались.

– Почему?

– Повода не было. Мы с ним видимся и перезваниваемся довольно редко.

– Где он находится сейчас?

– Понятия не имею. Он много работает дома, занимается переводами.

– Просил ли он у вас адрес Куулкинена?

– Нет, об этом никогда не было разговора. Могу ли я узнать, суть всех этих вопросов? Почему вы задаете их мне?

– Потому что ваш друг Дмитрий Христофорович Власов, находясь в зарубежной туристической поездке, попросил политического убежища в Канаде и, очутившись там, пытался связаться с вашим тестем. Откуда у него его телефон?

– Я не знал, что Власов в Канаде. А что касается телефона, так его, очевидно, не трудно найти в городской телефонной книге.

После такой беседы у Глеба возникло соответствующее настроение: ожидание неприятностей на работе. Он только что начал работать на новом месте: в журнальной редакции Агентства печати Новости, чем весьма дорожил. Предполагалось, что здесь будут востребованы как его журналистские способности, так и знание арабского языка.

Несмотря на тревожные ожидания, на новой работе вызова к начальству или в отдел кадров для уточнения каких-нибудь анкетных данных не последовало. Возможно, потому, что в стране уже активно начинались существенные перемены. Лозунги, написанные огромными буквами по красному полю: «Решения КПСС в жизнь!» или «Выше знамя социалистического соревнования!», исчезли со стен зданий.

Бегство с корабля. Встреча через несколько лет

Димку Власова он встретит через несколько лет случайно на улице в Москве.

Власов его окликнул, затем обнял и затащил в один из недавно открытых пивных ресторанов. Они просидели там часа два, но, не вспоминая прошлое, как водится у давно не видевшихся приятелей, а обсуждая актуальные моменты жизни. Глеб чувствовал, что Власову хочется высказаться, порассказать о себе…

– Через знакомых Альбины мне предложили отправиться в круиз на теплоходе. Мы рассчитывали, что я буду на борту в качестве переводчика английского и французского, а для Альбинки мы купим путевку на этот круиз. Но, конечно, как и следовало ожидать, ничего не получилось. Купить для жены за свои деньги обычную путевку не разрешили! Мне к этому времени уже изрядно надоели эти вечные «нельзя», «не можно»! Денег я зарабатывал много, сам знаешь, переводил без передышки. У меня в голове этот перевод шел непрерывным потоком. Только успевал нажимать клавиши пишущей машинки. Зарабатывал-то своим трудом, а не спекуляциями или фарцой какой-нибудь, и что?! Истратить деньги на то, что хочется – тоже нельзя! Всё время нужно изворачиваться. Ищи знакомых, которые помогут «достать», переплачивай спекулянтам. Дело даже не в тех лишних деньгах, что всякий раз отдаёшь. Унизительно всё это! Вот и в жилищный кооператив не разрешили вступить. У вас, мол, с женой, дочкой, тещей и сестрой жены и так слишком большая площадь на всех! А что если мне хочется утром иметь свою отдельную ванну и не делить по времени туалет с тещей и золовкой!? Когда путевку в круиз моей жене не дали, тут и теща вставила своё слово, мол, не пускай его одного в это путешествие. Я в принципе покладистый, спорить не люблю, но все эти запреты достали! Обсуждать ничего не стал. К этому времени я был изрядно вымотан непрерывной работой и постоянно раздражен идиотичностью нашего быта. Мне хотелось каких-то новых впечатлений. Решил: поеду, хоть через стекло иллюминатора на мир погляжу.

Если ты помнишь, за границей до этого я бывал только в Алжире и Сирии. А тут, как увидел Европу! Гамбург – это же другое измерение! Мой отец воевал, и единственное, что смог сделать, вернувшись в конце войны домой с фронта почти инвалидом, – это зачать меня. И в каких бытовых условиях всю жизнь провел! Да и не он один, вся страна, весь народ-победитель. А здесь в Европе, похоже, уже позабыли о том, что они войну проиграли. Я и не собирался бежать из своей страны, не имел таких планов. Как-то само получилось. Видимо, где-то в подсознании гнездилась потребность разорвать опостылевшую обыденность или дернуть чеку гранаты пресловутого кризиса среднего возраста.

Стоянка в том порту была несколько часов. Отплытие в пять, а днем мы всей группой, как положено, отправились в музей, погулять по городу и отовариться в каком-нибудь магазине. Индивидуально отлучаться вообще не разрешалось. Все были распределены на тройки или на пятерки, и люди в этих тройках и пятерках были обязаны держаться вместе. В одном супермаркете я задержался в каком-то отделе, а потом незаметно выскочил на улицу. Они меня ждали, потом, очевидно, решили, что я самостоятельно отправился на корабль. Я знал, что из-за меня судно в порту задерживать не будут, там все по часам и минутам рассчитано.

Однако они простояли еще час дополнительно. Уже когда судно отчалило, я пришел в посольство Канады и сказал там, что прошу убежища в их стране.

– Почему ты выбрал Канаду? – удивился Глеб.

– Только лишь потому, что у меня и английский, и французский на должном уровне. Я думал, что с устройством проблем будет меньше. Но, честно говоря, я и сам не знал, чем всё это закончится. Прыгнул в реку, не зная дна, и понесло такое течение, что только держись!

– Ты не думал о том, какие неприятности могут обрушиться на тех, кто брал тебя на борт в качестве переводчика? Кто тебя рекомендовал и давал характеристики? Какие неприятности имели потом руководители круиза, люди тебе посторонние?

– Ха, руководители круиза! Ты бы видел, как они гуляли в своих каютах, почувствовав в море свободу от семейных уз! Но не это главное. Денег с собой разрешалось провозить строго определенную сумму – 25 долларов, на которые если только где-нибудь в секонд-хенд купишь лежалую кофточку и застиранный шарфик, да какой-нибудь дешевенький магнитофон-мыльницу. Конечно, у меня была сумма побольше этих двадцати пяти официальных долларов на две недели поездки. Раздобыл их в Москве у фарцовщиков, хотелось за границей прикупить что-то существенное. На борт я их пронес. Но что толку? Другие тоже имели что-то припрятанное.

Перед посадкой на борт и перед таможней один из руководителей круиза кой-кому шепнул, чтобы тот другим шепнул, а те дальше, мол, хотите, ребята, через бдительную таможню денежки дополнительные протащить, так сдайте их верному человеку (кому – не озвучивалось!). И этот верный, заботящийся о вас, опытный товарищ вручит на таможне кому надо процент с общей суммы и пронесет на борт заветный конверт. А после ваши денежки опять вам раздаст. Желающие, конечно, нашлись. Я тоже сдал в этот общак, но, разумеется, не всё, что имел с собой. Я сразу понял, что будут следить строго, кто, сколько тратит, и мне хотелось, чтобы пред любознательными руководителями я «официально имел право» на сумму больше дозволенных 25 долларов. В море началось выяснение! Кому сколько возвращать? Список при сдаче денег не составляли. Сколько ушло в качестве взятки, кто проверит. Недовольным и претензии предъявлять некому: сами, ребятки, согласились участвовать в сговоре, так самим в случае чего и отвечать по закону! Дураку ясно, что часть денег они себе снимали.

Но это еще не всё. Двое руководителей, попросили меня вроде как их переводчика помочь им продать в первом порту водку. Зашли мы в какие-то неброские портовые магазины, и водка сразу ушла. Они быстро поняли, что дело это нехитрое, могут и без меня справиться, зачем им лишний свидетель. Оставили меня в покое. Среди участников круиза были и другие практичные люди насчет того, чтобы с двух или трех водочных долларов сделать приятное для семьи в виде кофточки для жены или пары ярких заколок-бантиков для дочки. Одна дама была счастлива, что, продав водку, купила сыну две фигурки индейцев. Но это и смех, и грех: в какие условия людей ставят, так они и поступают. Меня это не касалось. Но вот один из руководителей опять попросил моей помощи переводчика. Тут уж пошло дело посолиднее. Доверительно попросил меня помочь ему продать несколько камешков. Это ведь не водка, нужно уметь предложить и понять, что ответят. Не говоря о том, что момент довольно щепетильный. Затащил он меня в один ювелирный, затем в другой, но у нас не взяли. Он мне говорит, попробуем еще раз в следующем порту.

– Как же ты согласился? Неужели ты не знал, что это статья УК? Что у нас в стране не разрешается продажа камней без оправы, и вывоз их за границу запрещен? – удивился Глеб.

– Он обставил свою просьбу так, что якобы это небольшая дружеская услуга. До меня не сразу дошло, что раз я знаю про его намерения, то уже влип как его сообщник. Конечно, я бы ни за что не стал его закладывать, пусть занимается, чем хочет, его дело. Но мне-то это зачем?! Мне стало так противно. Гнать чужую фарцу, когда я бы в это время с большим удовольствием по городу погулял! Я не знал, как от него отвязаться. Он рассчитывал, что мы с ним после музея опять отправимся по ювелирным лавкам предлагать его товар.

Сначала я ненадолго затерялся в музее, чтобы его подразнить. А потом на меня вдруг нашла шальная идея, совсем не возвращаться. Прямо какой-то глупый детский азарт охватил. Я тогда понятия не имел, через что мне ещё придется пройти. Если бы знал, вряд ли бы решился. Честно говоря, не всё хочется рассказывать про то, как осваивал азы свободы капиталистического рая. Скажу лишь, как говорят в телепередачах про экстрималов: не повторяйте этот трюк, опасно для жизни! Кое-что из того, что мы воспринимали в Союзе как социалистическую пропаганду для оговора благоденствующего капиталистического общества потребления, оказалось соответствующим действительности. Я получил предложение сыграть на своей фамилии Власов. Вроде, как я потомок. И теперь рвусь в ту страну, которая предоставила убежище тем самым власовцам, которым мой, якобы, «предок» ценой предательства помог спастись на войне. Это мне показалось гнусно, я еле отбился от журналюги, который должен был раскрутить мою историю.

– Зачем ты стал в Оттаве звонить Гансу, отцу Эльвиры?

– Подумал, что это хотя бы косвенно, но какое-то знакомство. Мне было жутко одиноко. Порой сам не мог понять, как я решился на такой кульбит, тоска схватывала. И конечно, в глубине души я надеялся через него и вас какую-то весть о себе кинуть Альбинке, очень скучал. Но Ганс говорил со мной холодно. Сразу стал выяснять, в курсе ли вы там, в Москве, что я пытаюсь с ним связаться. Когда узнал, каким образом я тут оказался, встретиться не пожелал. Ответил вежливо, но четко, что он опасается, что такая встреча может повредить вам в Москве. В общем, дядя осторожный, а может быть хорошо информированный по всем этим вопросам.

– Между прочим, о том, что ты в Канаде, я узнал только от так называемых компетентных органов, когда меня пригласили к ним на беседу.

– По поводу меня? Ха, четко у них. В Штатах я научился уважать чужой профессионализм. Уверен, информированность этих ребят в данном конкретном случае объяснима их умением выстраивать логические цепочки, а не бдительным чувством ответственности дяди Ганса.

– От него мы о тебе не слышали.

– Позднее, когда я перебрался в Штаты, почувствовал, что там действительно имеются разнообразные возможности. Но не всё сразу получается. Чем я только не занимался! Ты ведь знаешь, я к любой работе серьёзно отношусь. Несколько месяцев был даже лабухом у входа в крупный универмаг. Эдакое молодецкое трио: я, плюс один негритенок, плюс один латинос. Лабали мы неплохо, прямо отдавались своим инструментам! Слушатели останавливались насладиться нашим музоном. Вспоминал, как в ЦМШ наш преподаватель Самуил Даниилович, заставляя нас осваивать амбушюр – все эти тонкости техники складывания губ и языка, говаривал: «Ребятки, на духовых инструментах вряд ли разбогатеете, но на кусок хлеба всегда заработаете».

Я и пиццу развозил, позднее чуть было не связался с франчайзингом по той же пицце. Но вовремя понял – торговый бизнес не моё дело.

– Когда-то ты говорил, что знание иностранного языка – это дверь, открытая в широкий мир.

– В моем случае оказалось, что дверь приоткрылась сначала только для прохода в одну сторону. Хорошо, что мой невозврат совпал с тем, что Горбачев затеял в СССР перестройку, иначе не бывать мне бы на родине больше никогда. Мне там один наш бывший сказал: «Ну и дурак ты, что дернул с корабля по-глупому и стал невозвращенцем. Купил бы себе, как это другие делают, еврейскую национальность в паспорт и поехал бы с правами и льготами гонимого народа».

Познакомился с одним, он когда-то в Москве в редакции газеты «Московская правда» заведовал отделом. Уехал он официально, положив на стол в райкоме свой партбилет. И освободившись от идеологии, давившей на свободу его журналистского творчества, стал в свободной Америке творчески свободно протирать столики в кафе. Был-то уже в годах. Это молодым почти всё равно, чем заниматься, лишь бы доллары шуршали, так как молодости свойственна надежда на будущее. Между нами говоря, я пришел к выводу, что протирка столиков в кафе и уборка грязной посуды у них своего рода психологический прием в скрытом идеологическом прессинге. Сначала побегает человек творческой профессии – журналист, писатель, певец – между столиков с тряпкой, а потом будет страшно рад, когда ему предложат нечто, связанное с его профессией. И не заметит, а заметит, так никому не скажет, что опять варится в идеологической кастрюле почти в том же бульоне, от которого его тошнило. Когда моего знакомого, наконец, взяли на «Голос Америки», он был счастлив! У меня тоже была возможность пойти на «Голос». Бэкграунд я имел подходящий: и языки – в совершенстве, и по статусу – невозвращенец. Но такая перспектива меня не привлекла. Я считаю себя абсолютным мещанином с плотным интеллигентским покрытием, а политика меня не волнует. Пускай этот «Голос» крутит слушателям песни, которые в Союзе не звучат, и хорошо, что священник рассказывает им о том, что написано в Библии, которую им не дают читать. Но гнать в свою страну информацию о своей же стране с соответствующими комментариями и интонациями (этому там обучают) – это не по мне.

Я, вообще, в Штатах стал больше себя чувствовать русским, чем когда я жил в Москве, и даже осознал себя патриотом своей родины. Своего рода белая ворона среди советских эмигрантов. Я открыл для себя православную религию, меня потянуло в русскую церковь. Я наконец-то узнал, что такое Библия, понял, почему Евангелие может стать главной Книгой в жизни человека. Звучно и осязаемо я почувствовал и вкус родного языка. Помнишь, в школе учили из Тургенева: «… в дни разлуки, в дни тягостных раздумий… …ты один мне надежда и опора, о великий, могучий русский язык».

– Большое видится на расстоянии, – заметил Глеб.

– Не понимаю некоторых. Пока они жили в России, то тратили деньги на уроки иностранного языка для своих детей, ибо считали, что от этого их детки станут образованы и культурны. Но приехав куда-нибудь в Балтимор или Атланту, они и сами сразу стараются забыть родной язык и не учат ему своих детей хотя бы как иностранному. Им хочется стать быстрее американцами. Заявляет с гордостью: «Никто не догадывается, что я русская. Принимают меня за шведку». Ах, радость-то какая!

– Так что же, вдруг осознав себя патриотом, теперь ты останешься в нашей перестроечной России?

– Не загадываю, что будет дальше. Я же сказал, я абсолютный мещанин. Пока в Москве обыденная жизнь еще сложнее, чем была прежде. Для меня это совершенно невыносимо. Теща показала какие-то талоны в магазин на покупку туфель, которые ей на работе вручил профсоюз. Ну, просто мрак!

– Так уж сразу и мрак! – Глебу была неприятна пренебрежительная интонация Власова. – У нас сейчас весьма популярно выражение, что забрезжил свет в конце туннеля. Вот и ты смог наконец-то вполне официально приехать в страну, которую когда-то бросил.

– В моем случае сказать «бросил страну» – это слишком. Да, я однажды не вернулся, но я не предал никого. Я не представил врагу «совейського заводу план», я не сдал вражеским спецслужбам никаких агентурных списков или что-то в этом духе. Уж не обиделся ли ты, что я пока не разделяю всеобщего восторга от происходящих перемен? Извини, обижать не хотел. Я все-таки не иностранец, которого можно растрогать гостеприимством на уровне блинов с икрой или раскрашенной матрешкой, как сейчас их делают с лицами Горбачева или Сталина.

– Ты не иностранец. Но видеть происходящее нашими глазами ты уже не можешь, – Глеб начинал раздражаться. – Ты чужак, так как смотришь на всё отстраненно, думая: слава Богу, меня это не касается.

– Чужак! Спасибо, что не враг. В мерцающих лучах света упомянутого тобой загадочного туннеля я лично пока различаю только американские куриные окорочка. Теща вчера радостно притащила на себе целый ящик этих окорочков, отстояв в очереди несколько часов. В Америке куриные ноги считаются нездоровой пищей и поэтому довольно дешевы. Интересно, куда вдруг в одночасье исчезли все советские куры? Может быть, этих курей рассовали по освободившимся местам Гулага? Как не соответствующих задачам перестройки.

– Шутки твои не особенно удачны.

– Пусть неудачны. Я использую своё право на провозглашенную в стране свободу слова. Ах, эта свобода! Конечно, явление интересное и новое для нашей родины. Но если конкретно? Повсеместное и массовое расковыривание покойников для того, чтобы оповестить народ, какие бяки были эти советские руководители. И для сравнения – какими зайками-пушистиками были на Руси цари-батюшки.

– Для нас это белые пятна истории, а не расковыренные покойники и не цари-зайки. Информации сейчас достаточно много и самой разной. Новые газеты, новое телевидение. А уж совсем новое – радиостанции, которые открываются на прежде закрытых частотах.

– Да, новые СМИ – это замечательно. Пусть политически изрядно ангажированная газета называет себя «Коммерсантъ», приклеивая себе в окончании отмененный «ять». Пусть будет радиостанция «Европа плюс». Конечно плюс, когда открывается ещё одно окно в Европу. Пусть мило лопочет и даёт слушателям приятную музыку «Радио-101». Кстати, в Штатах имеется не одна радиостанция, которой нравится свою частоту вещания обыграть в названии. Но «Эхо Москвы»!!

– Чем тебе не угодила эта радиостанция? Она очень популярна.

– Я не берусь судить о том, что там вещают. Возможно, всё нужное и интересное. Но название! Мне сдаётся, что в родной стране происходит что-то странное с родным языком. Ребята, посмотрите синонимический ряд, что значит слово «эхо». Вы узнаете, что эхо – это всего-навсего повтор, отражение звукового импульса. В 1906 году правительство закрыло любимую газету Владимира Ленина «Вперёд». И он начал выпускать ежедневную газету «Эхо». Она выходила всего лишь две или три недели, но было понятно, что это за эхо или эхо чего.

– Радиостанцию многие слушают, и никто не усматривает нелогичности в её названии.

– Отчего же? Притупилось чувство нюансов родного языка? Не удивительно. Сколько обличительно-гневных возгласов по поводу того, что после революции был отменён ять, что, мол, из-за отмены этого ятя произошел разрыв в пластах русской культуры. И при этом никаких комментариев, что упрощение русской орфографии в те годы помогло обучению миллионов людей грамоте. Ха! Ять утраченный, видите ли, волнует, а язык рекламных текстов, их безграмотность, абсолютное бескультурье или нарочитую пошлость никто не замечает. А вывески! О Боже, кто их придумывает? Конечно, если люди кушают в «Котлета-хаус», одно название которого отдаёт позавчерашней прогорклостью и плохо вымытой посудой, то вряд ли их слух различит, что «Голос» -то – во-о-о-н где!, а здесь всего лишь «Эхо».

– Я бы мог кое в чем и согласиться с тобой, и поспорить, но ты слишком настроен на брюзжание.

– Знакомая позиция. В кругу друзей или между собой можно и поругивать происходящее, и высмеивать его, но чужаку это не дозволяется. Спасибо Тютчеву за любимую всеми спасительную формулу: «Умом Россию не понять…». Знаешь, Глеб, я совсем не такой брюзга и циник, как ты предполагаешь. Эти несколько прошедших лет заставили меня привыкнуть к осторожности в поступках и решениях. И ещё я научился опасаться перемен. Поэтому пока не собираюсь что-то снова менять в своей жизни. Сейчас оформляю документы, чтобы забрать в Нью-Йорк семью. Она у меня даже прибавилась.

– Каким образом?

– Родила Альбина два года назад мальчика и записала на меня. На развод-то никто из нас не подавал, поэтому официально эти несколько лет я так и оставался её мужем. А моей мудрой теще удалось не выписать меня с площади. Вроде как, зять-то у нас без вести пропавший и когда-нибудь найдется.

– А что тот муж, который папаша ребенка?

– Тот, вовсе не муж, объелся груш, и позарастали стежки-дорожки.

– И ты не против чужого мальчика?

– Что же тут противиться? Ведь я их внезапно оставил, хотя и не собирался. Мальчишка славный и даже на меня похож. Она не Пенелопа, но и я не Одиссей. Пока не планирую окончательно чалиться к своей Итаке, так как имею сейчас в Штатах хорошую работу в крупном издательстве. Они выпускают переводы европейской и, конечно, русской классики, имеют планы сотрудничества с Россией, возможно, и для меня найдется что-то стоящее в этом проекте. Знаешь, забавно, что кроме полных переводов романов Толстого, Бальзака и Золя издаются и укороченные версии их произведений, чтобы у американского читателя хватило терпения узнать, чем там дело кончится у Наташи Ростовой.

– Я читал, что в Америке такое практикуется, – заметил Глеб.

– Когда я был ещё студентом, в Союзе стал появляться журнал «Америка». Все смотрели и читали про иную жизнь с большим интересом.

– А наша соседка-художница в Питере использовала глянцевые страницы «Америки» для изготовления бус и брошек. Яркие журнальные снимки она разрезала на ромбики и овалы, скручивала их в бочонки, нанизывала на нитки и покрывала лаком. Она сдавала бусы в художественный салон, а из чего это сделано, догадаться было невозможно, – усмехнулся Глеб.

– Я о таком не слышал. Однажды кто-то притащил в институт журнал «Америка», полностью посвященный американским автомобилям. Мы его листали и рассматривали до дыр. Помню, вообразил я тогда себе: эх, промчаться бы на таком автомобиле, да по какой-нибудь авеню с небоскрёбами! И вот однажды в Нью-Йорке на книжном развале я наткнулся на этот номер с автомобилями. Продавался как раритет: первые «Америки», распространявшиеся в Союзе. Я купил его.

– Как символ осуществившейся студенческой мечты-фантазии?

– Вроде того. Теперь-то я на самом деле езжу на дорогом автомобиле, любуюсь отличной современной архитектурой и при этом слушаю в машине свою любимую джаз-классику. Америка, действительно, страна возможностей для тех, кто хочет чего-то добиться и при этом не боится рисковать и много работать. Однако абсолютов не бывает. В Америке есть шанс сделаться Рокфеллером или Фордом. Но, скажу тебе, стать Достоевским или Чеховым возможно лишь в России.