Текст книги "К пирамидам. «…внидоша воды до души моея»"

Дружеская встреча. Из записей Татьяны Петровой

Два дня назад мы собрались у Векшина. Он сказал, что в его квартире скоро начнется длительный ремонт, он надолго переедет в другое место, поэтому нужно как бывало впятером собраться у него. Власовы то ли не были званы, то ли не смогли придти. Все были рады встрече, так как давно не виделись. Теперь сложно часто встречаться, живём так далеко друг от друга и работаем в разных местах. Нас сразу захватила веселая волна, которая унесла от бытовых житейских проблем на остров беззаботности.

Все говорили друг другу какие-то приятные слова. Глеб принес с собой гитару, поэтому мы, как в былые времена, пели. И «Последний троллейбус», и «Клен, ты мой, опавший», и «Отелло, мавр венецианский». Дружно решили, что дуэт Эльвиры и Глеба ничуть не слабее, чем у вошедшей в моду четы Никитиных. Нам было отчаянно весело. Грохотала музыка из музыкальной установки, мы танцевали-прыгали. Вовка вытащил меня на середину комнаты, и мы с ним исполнили – «настоящий рок-н-ролл»! со всевозможными бросками, подкидываниями-перекидываниями. Наш безумно энергичный танец зачастую наполнен рисковыми акробатическими элементами, но я всегда уверена в своем партнере. Я знаю, что его броски рассчитаны, что он меня не уронит, что не свалится сам, и мы не врежемся в хозяйскую горку с посудой. Коронная концовка: очень медленное приседание. У моего мужа оно переходит в эффектный также замедленно исполняемый мостик, а я должна художественно проползти под этим мостиком. В этот раз я почему-то не решилась ползти, поэтому по окончанию весь триумф достался моему мужу.

Потом Векшин устроил торжественное преподношение – подарил мне книгу «Чтец-декламатор» 1917 года издания. Я обалдела от такого подарка, притом зная, что наш друг весьма практичен и несколько прижимист. Была произнесена речь: «Я никогда не слышал раньше такого чтения стихов, без театральности или стеснительной невнятности. Только после Таниного чтения я почувствовал по-настоящему, что же такое поэзия. Что это не рифмованная литературная речь, а особый лингвистический способ выражения чувств и мыслей». Не больше, не меньше! Высокопарно и, конечно, путано, но комплименты всегда приятны. Я зачитала вслух из этой книжки стихотворение Лермонтова, а затем Надсона.

Время пролетело незаметно, приближалась ночь. Все были уже навеселе, а правильнее сказать, изрядно напившись. Особенно мой муж. Решили взять такси и поехать ночевать к Плотвиным, чтобы не пугать Вовкиных родителей таким видом их сыночка. Векшин предложил нам с Вовкой до утра остаться у него, но Глеб сказал, что такси уже вызвано, прибудет вот-вот, и не будем менять планы.

Я принесла на кухню какие-то тарелки. Векшин поймал меня за руку:

– Тебе понравился мой сюрприз?

– Ещё бы! Где ты раздобыл такое издание?

– Не важно. Для тебя старался. Так, где же благодарность? – сказал он шутливым тоном и подставил щеку.

Я по-дружески чмокнула его. Он всё ещё держал меня за локоть. Я постаралась высвободиться, но он не отпускал. Я все-таки высвободила руку.

– Ты пренебрегаешь мною? – в его голосе послышалась обиженная нота. – Я не считаю тебя заносчивой, но ты способна на жизненные ошибки.

– Какие же? – зачем-то стала уточнять я.

– Жизненная ошибка, что ты вышла замуж за Петрова, а не за меня. Это несправедливо! Считаю, что ты должна уйти от него ко мне.

Я оторопела от такого заявления, нужно было что-то сказать, чтобы образумить Векшина.

– Мой брак вполне благополучен. И ведь у нас сын.

– У тебя хороший мальчик. Я беру тебя вместе с ребенком. Это несправедливо, – опять повторил он, – мы с тобой учились хоть и на разных факультетах, но в одном и том же институте. Мы ходили по одним и тем же коридорам и лестницам, но почему-то не встретились. Это я должен был несколько лет назад познакомиться с тобой, я, а не он! Он тебя никогда не оценит по достоинству. Ему не дано этого понять. Со мной у тебя будет совсем другая жизнь. Ты именно та женщина, которая мне нужна. С тобой у меня будет блестящая карьера.

– А у меня? – глупым тоном спросила я. Мне хотелось, и я надеялась, что разговор можно перевести в шутливую плоскость.

– Со мной ты добьешься многого.

– Мы все, наверное, слишком много выпили, – как будто оправдывалась я.

– Не думай, что мне это только что пришло в голову. Я всё решил ещё в Багдаде. Мне казалось, что ты просто делаешь вид, что ничего не замечаешь, и меня иногда задевало твое равнодушие. Хотя я понимал, что там что-либо менять было невозможно. Я всё продумал, я знал, что такой разговор может состояться только в Москве.

– Федя! Это бессмысленные обсуждения. Я к тебе отношусь с уважением, ценю все твои достоинства, но что-либо изменить в своей жизни и в моей семье я не в состоянии.

Мне было жаль его ранить. Нечеткость доводов должна была смягчить удар сокрушительного отказа.

Векшин усадил меня на кухонную табуретку, и сам почти вплотную уселся на другую. Кухня была слишком маленькой и тесной.

– От того, что ты сейчас скажешь, зависит дальнейшее течение моей жизни.

– Извини, я не могу взять на себя ответственность за течение твоей жизни. И ты не вправе рушить что-то в моей.

Очевидно, мне следовало уже возмутиться по поводу странной мужской самонадеянности!

– Не смейся надо мной и не обижай! – заявил Векшин.

– Я и не собираюсь делать этого.

Конечно, алкоголь оказывает на людей свое роковое воздействие. Если бы Фёдор не был пьян, возможно, не затеял бы этот бессмысленный разговор. Если бы я была абсолютно трезва, я бы не позволила опутать себя сетью ненужных мне признаний.

– Помнишь, в Ираке, я уехал на целый месяц в Басру? Когда я вернулся, сразу отправился к вам. И первое, что увидел у вашего подъезда, тебя. Ты держала за руку Павлика, и на тебе было платье с зелеными разводами, и ты в нём такая… Я даже толком поздороваться на смог, разволновался.

– Это платье сильно село после первой стирки, и я его больше не носила, – обрадовалась я, что в разговоре можно уйти в сторону.

– Так что, ты предлагаешь мне только дружбу? – он вполне дружески обнял меня за плечи. «Быть тебе только другом, но не любить тебя! О нет, о нет, не в силах больше я!» – продекламировал он слова романса, затем почему-то сказал это по-английски.

Я встала, чтобы уйти. Не тут-то было! В ту же секунду я оказалась в его руках. Меня парализовал фактор внезапности. Объятья были крепки как тиски или клещи. Он уже целовал меня совсем не по-дружески. Я была в полной панике из-за того, что не могла вырваться, и из-за страха, что сейчас в дверях кухни появится мой муж. Верхние пуговицы на рубашке Федора были расстегнуты, и у меня пред глазами ужасно колотилась вена на его шее. Внезапно ударила шальная мысль, если ответить на его поцелуй, может быть, он обмякнет, и я смогу вырваться. В этот момент на кухню вошел Глеб. Ни слова не говоря, он метнулся к нам, и буквально, оторвал Векшина от меня. Ему удалось разжать его объятья-клещи. Одной рукой он оттолкнул его к окну, а другой задвинул меня себе за спину ближе к двери.

– Вы что тут? – заговорил он со свойственной ему ироничной интонацией, делая вид, что стал свидетелем забавной сценки. – Хорошо, что зашел я, а не Вовка. Иначе было бы прямо как в последней сцене оперы «Евгений Онегин», – Глеб умеет отшучиваться в серьезных ситуациях. – Но и у нас занавес дают. Машина уже стоит у подъезда, собирай, Татьяна, своего мужа. Он придремнул в кресле. А моя половина требует продолжения банкета. У нас с тобой непростая задача доставить Эльвиру и Вовку в целости и сохранности.

Мы собрались очень быстро, но «Чтеца-декламатора», подарок, я не забыла забрать с собой.

Утром мы дружно пили кофе на уютной кухне Плотвиных и, как водится, вспоминали вчерашнее веселье, кто чего и сколько выпил. О сцене, разыгравшейся у Векшина на кухне, не прозвучало ни слова, словно, этого и вовсе не было.

Последние страницы записей Татьяны Петровой.

В эти дни я начинаю паковать наши вещи, наконец-то мы переезжаем в новую свою! трёхкомнатную квартиру. На кухне уже установлены необходимые шкафчики и полки. Во всех комнатах на окнах висят новые занавески, но из мебели у нас только раздвижная софа в гостиной (поэтому пока одновременно и спальни). В детской комнате стоит кроватка, на полу лежит ковер, в углу – ящик с игрушками. Надеюсь, нам удастся когда-нибудь купить в гостиную стенку для посуды и книг, а в спальню – шкафы и кровать. Но это всё, как говорится, дело наживное. Главное, что у нас своё жилище! Проблема при новоселье – это телефон. Неизвестно, когда он появится в нашем новом районе, поэтому единственная возможность связаться с родными и друзьями – это телефон на работе, но уж тут, конечно, «за жизнь» не поболтаешь. Дальние московские расстояния – большое препятствие в общении, в поддерживании дружеских связей и просто знакомств.

Моя закадычная подруга Любаня живёт сейчас на Урале. Её талантливому и математически одарённому супругу предложили интересную работу в маленьком городке Белоярске неподалеку от Свердловска. Не знаю, что они там изучают или сооружают, но Виктор за прошедшие три года уже стал кандидатом наук, автором нескольких патентов и даже лауреатом премии для молодых учёных. Любаня преподаёт в университете, но для этого ей приходится три раза в неделю ездить полтора часа на автобусе в Свердловск, столицу Уральского края. Впрочем, для Москвы такие расстояния и время в пути – дело обычное.

У меня напрашивается желание подвести итоги и обозначить новое начало. До сих пор всё складывалось не так уж плохо, но сейчас новый уровень забот: напряженный ритм жизни, работа, быт, транспорт. Дай Бог сил! Я часто гляжу на свою Тихвинскую икону и благодарно вспоминаю когда-то благословившую меня монахиню. Как умею, молюсь: «Спасибо, Тебе Господи! Кто я без Тебя? Надеюсь на Тебя!»

Часть третья: ЗИГЗАГИ ЖИЗНИ
Анкета

– Мне предлагают отправиться на работу в наше ближневосточное бюро в Каире, – сказал Глеб Эльвире. – Правда, считается, что это не самое престижное для журналиста ТАСС место работы на Ближнем Востоке.

– Почему же? – удивилась она.

– Там так много русских, да и журналистов полно от разных изданий, поэтому прислать оттуда эксклюзивную информацию не так просто. Даже зарплату там платят меньше, чем, скажем, в Ливане.

– Ну и что? Зато такая интересная страна! Можно не раз съездить к пирамидам.

– Ты мечтаешь об экскурсии к пирамидам, как ребёнок о новогодней ёлке, – сказал Глеб с некоторым раздражением. – Для нас сейчас самое главное – выехать. Важно пройти все выездные инстанции. Мне уже дали анкеты, которые мы должны заполнить. – Глеб немного замялся. – Будет лучше, если наши теперешние анкеты не будут отличаться от прежних. От тех, что мы заполняли перед Йеменом и Ираком.

– Что ты имеешь в виду?

– Я хотел попросить тебя, чтобы ты не писала нового о своих родителях.

– Глеб! Это невозможно! Ведь кроме анкет положено ещё и автобиографию писать собственноручно. Так как же я напишу о живых родителях, что их нет!

– В языке есть много возможностей. Ты не будешь писать, что они погибли. Напишешь, что они пропали без вести, что и соответствует действительности. Просто не нужно указывать, что они нашлись и живут в Канаде.

– Ты волнуешься, что препятствием для выезда будет графа «имеете ли вы родственников за границей»? Что мои родители станут помехой для нашего выезда? А я думаю, всё будет в порядке. Во-первых, мы уже дважды выезжали в длительные командировки, и как бы продемонстрировали властям свою благонадежность. А во-вторых, за моими родителями ничего плохого не числится, мне об этом сказали официально. Ты уж извини, дорогой мой, но я напишу всё, как есть.

Подготовкой пакета выездных документов: анкет, автобиографий, характеристик, всевозможных справок в каждой редакции ТАСС занимался секретарь парторганизации. Даже если выезжающий сотрудник и не являлся членом КПСС, за прохождение его документов по восходящим инстанциям занимался партийный секретарь.

– Да-а… Мы считали, Плотвин, что ты перспективный сотрудник. Планировали, что ты у нас успеешь в партию вступить до отъезда в Каир. Но с такими анкетами! Ты уж извини, я тебе сразу скажу, что я даже на партбюро редакции не понесу твои документы.

– Почему? Ведь всё это будет проверяться в соответствующих органах, а у них, у этих органов, нет претензий к родителям моей жены. Ей об этом сказали официально.

– Возможно, у них нет причин отказывать дочери в общении с родителями. Но у нашей организации свои правила и порядки. С какой стати мне получать по голове за то, что я продвигаю проблемные документы?

– Может быть, мне стоит поговорить с Главным редактором?

– Да что тебе Главный скажет?! Ты не единственный сотрудник, которого можно командировать в Каир, так зачем ему все эти сложности и головная боль из-за твоей жены? Зачем она расписывала всё это? Можно было оставить всё, как раньше, когда вы выезжали. Тогда, по крайней мере, если бы это открылось, вы бы сами и отвечали за умалчивание. А мне-то зачем в случае чего за вас отвечать?

– Собственно, в каком случае за нас – отвечать?

– Плотвин! Разве непонятно? Вдруг твоей жене придет в голову отправиться из Каира в Оттаву? Или кто-то из её братьев-сестер захочет повстречаться с ней возле сфинкса? Как ты будешь описывать это в своем отчете секретарю нашего посольства в Каире и что сообщишь сюда в Москву?

Глебу было досадно. Нигде прямо не указывалось, что если на вопрос в графе «имеете ли вы родственников за границей» ответить утвердительно, то выезд в командировку будет закрыт. Он понял, что дело не в каких-то правилах, в соответствии с которыми родственников за границей (даже жене!) иметь не разрешается, а всё зависит от так называемой бдительности ответственных лиц. В его же случае всего лишь от одного лица, не пожелавшего даже начать оформление выездных документов.

– Николай Степанович, скажите, а для вступления в коммунистическую партию наличие у жены родственников за границей тоже может быть препятствием? Я могу подать заявление?

– Заявление подать можешь, но ведь у нас не завод, где в партию могут принять к Октябрьскому празднику сразу половину рабочей бригады, а идеологическая творческая организация. Нам ежегодно спускается определенная квота на прием новых членов. Поэтому не могу сказать, когда подойдет очередь для рассмотрения твоего заявления.

– Что ж, Глебушка, придётся тебе разводиться со мной для спасения своей карьеры журналиста-международника, – услышал он от своей преданной жены.

– Так уж сразу разводиться, – Глеб пытался говорить шутливым тоном, – ведь можно не жену, а работу поменять. Леха Птицын зовет меня перейти к ним в газету «Неделя», говорит, что в еженедельнике легче работать, чем в ежедневной газете. Там нет постоянного напряжения при выпуске номера, а свобод в тематике больше. Да и климат оттепели, взращенный Аджубеем, у них пока окончательно ещё не выветрился.

– Но из «Недели» тебя вряд ли пошлют к пирамидам.

– Зато я могу съездить на Байкал. Я давно мечтал там побывать.

Газета «Неделя»

То, что в «Неделе» много свободы творчества, Эля почувствовала очень быстро. В международном отделе, куда попал Глеб, состоявшем из нескольких сотрудников, постоянно что-то отмечали. То чей-нибудь день рождения, то праздник, то дату, а то и просто получение сотрудниками гонорара. Глеб вообще быстро сходился с людьми, и тут он стал часто приглашать всех к себе домой, ведь далеко не у всех есть такая замечательная вещь, как собственная отдельная квартира.

Элю удивляла непринужденная бесцеремонность «недельщиков». Иногда они являлись с бутылками и закусками, типа салата из свёклы, купленного в буфете редакции и принесенного прямо в салатнице, на которой синими буквами было выведено: «общепит». Иногда Глеб привозил в машине пятерых, всех голодных, веселых, оживленных. Они сметали все, что имелось в холодильнике, но были рады и просто яичнице с сосиской.

На полочке в кабинетной стенке у Эли стояла красивая металлическая пепельница со сфинксом. Ни она, ни Глеб не курили, Эля выбрала эту пепельницу в Каире как египетский сувенир из-за того, что этот сфинкс показался ей более выразительным, чем сфинксы на прочих сувенирных предметах. В углубление перед сфинксом она складывала свои украшения. Серьги она не носила вообще, кольца любила с большими красивыми камнями, но редко доставала их из шкатулки и надевала. А вот браслеты и цепочки разного плетения она носила часто. Их у неё было множество, не меньше дюжины: короткие, длинные, тоненькие, широкие, из желтого или белого золота, серебряные. Она складывала их горкой в углубление перед сфинксом и наказывала ему:

– Охраняй и береги, сфинкс, мои драгоценности!

Она не любила, когда курили в комнате, и всегда просила гостей выйти на балкон или отправляла их на лестницу. Однажды гости ринулись курить на балкон, схватили её сфинкса. Утром она нашла свои украшения в кофейном блюдце, а про сфинкса Глеб сказал:

– Его вчера использовали по прямому назначению – стряхивали пепел и, кажется, уронили с балкона.

Он спустился вниз и нашел его в траве, не пострадавшим от падения с шестого этажа. После этого Эля купила несколько простых пепельниц, а сфинкса, как памятную вещь, спрятала за стеклянную дверцу. Он напоминал ей другие моменты их жизни, полные радостного счастья и надежд. И, как она себе внушала, обещал встречу с пирамидами.

Глеб, которого Эля винила за их бездетность, особенно не переживал по этому поводу.

– Тебе что мало тех детей, которые окружают тебя в детском саду? И общение с детьми у тебя есть, и долг перед государством выполняешь, растишь будущее поколение, – он всегда умел отделаться шуткой или ироничной интонацией.

Разве он мог понять, что при всей её любви к детям, дети «по работе» – это одно, а собственное дитя – это совсем другое. Эля смотрела на мамаш с малышами и думала: «Что может быть лучше маленького мальчика, который, доверчиво держась за руку, вышагивает рядом? Какая радость слушать его рассуждения и пересказывать его забавные высказывания родным и друзьям! А что может быть лучше крошечной девочки, эдакой шалуньи и попрыгуньи? Какое счастье надеть на неё новое платьице, расправить на нём оборочки и потом незаметно любоваться, как она с кокетством осматривает себя в зеркале! Или наблюдать, как она негромко подпевает песенке, ритмично притопывая ножкой!»

– Неужели ты не можешь решить эту проблему, – сказала ей коллега в детском саду, – сколько народа у вас в доме бывает, постоянно что-то отмечаете, и ты не можешь подобрать «донора»? Да никто и знать не будет, даже тот, кого ты используешь для этого.

– Об этом не может быть и речи. У нас с Глебом может быть только общий ребёнок.

Канада. Братья и сестра

– Раз откладывается командировка к пирамидам, значит, я могу отправиться в Оттаву в гости к родителям, – Эля то ли сообщила об этом Глебу, то ли спросила на это его согласия.

Он не возражал, ведь понимал, что ей не терпелось познакомиться с сестрой и братьями, и в Оттаве давно ждали её приезда.

Старший брат Антуан, чтобы повидаться с Эльвирой, специально приехал из Торонто, где он жил уже отдельно от семьи. Он, как и отец, занимался северными морями, избрав для себя научное направление. С родителями жили сестра и младший брат. Виктория была балериной, а Кристиан – музыкантом. Он устроил для неё целый концерт: играл на гитаре, пел песни собственного сочинения. Все трое были Эльвире очень симпатичны, но она ощущала себя гостьей, так как в основном могла лишь обмениваться с ними приветливыми взглядами. Сестра и братья свободно говорили по-французски и по-английски, но ничего не знали по-русски. Переводчиками в общении были всегда родители, а Эля могла воспроизвести несколько фраз из русского-английского разговорника. Это не способствовало возникновению близких родственных контактов. Они были улыбчивы, приветливы, внимательны к любому её желанию, смотрели с симпатией. Конечно, никакого отчуждения не чувствовалось, но и настоящей дружеской близости не возникало. «Напоминает вежливое отношение к дальней тёте, приехавшей погостить на недельку-другую из отдаленного городка», – казалось ей.

Произвел впечатление двухэтажный дом с небольшим палисадником, две машины в гараже. Но, конечно, на первом плане для неё было не это. Ей трудно давалось само понимание того, что она – не одна на белом свете! Всю жизнь считала себя сиротой, а вот как всё сложилось…

У отца в кабинете она увидела икону:

– Казанская икона Божией матери, – пояснил отец. – Я купил её, узнав, что она привезена из России. И что знаменательно, после того, как эта икона оказалась в нашем доме, мы отыскали тебя. Я боюсь назвать это чудом, просто благодарю за всё Бога.

Эля тоже не решалась назвать чудом произошедшее, она вообще не представляла, какими словами можно это обозначить. В индийском кинофильме женщина вдруг видит родинку на плече юноши, и по этой родинке моментально узнает своего потерянного в младенчестве сына. Сразу же следуют объятья, слезы, музыка с песнями и танец. Зрители в зале знают: теперь-то всё будет замечательно, все будут счастливы. Через тридцать с лишним лет у Эли нашлись родители. «Папа», «мама» – простые для других слова… Но как трудно они выговариваются для неё! Как отличаются эти слова от прочих, и как много означают! В другой стране, на другом континенте, на противоположной стороне земного шара обнаружились братья и сестра. Родная кровь! Но говорит она с ними на разных языках, и разница в возрасте значительная. Они не имеют никакого понятия о её жизни, её быте, о её стране. У них тут и проблемы другие и другие радости. Как бы устроилась их жизнь, если бы они родились в Ленинграде? Какими бы они были? А что, если бы родители нашли их с сестрой сразу после войны, ещё детьми?

– Если тебе понравилось у нас, – сказал ей отец, – если тебе, если вам с Глебом захочется жить с нами, мы будем рады и, конечно, во всём поможем. Но давить на вас, настаивать, я не буду. Пусть будет так, как вы желаете.

Эля предполагала такой вопрос и заранее опасалась его. Она знала наперед, что может услышать по этому поводу от Глеба. А решиться на что-либо без него? Да зачем ей? Какая у неё может быть жизнь без Глеба? Да вообще, разве без Глеба может быть жизнь?!