Текст книги "Наследники легенд"

Старый костяной нож Истман купил в лавке старьевщика, когда удалось избавиться от охраны и улизнуть в город. Той же ночью он подменил нож из сокровищницы. Кольцо он тоже купил – простенькое, серебряное. Оставалось провести ритуал. Нужна была жертва…

Ручей, о котором говорила Ольгери, оказался не так уж и близко. В путь они двинулись на рассвете, а когда Истман открыл глаза, солнце стояло уже высоко. Колдунья сидела неподалеку, опустив в воду руки.

– Тяжелый ты, – заглянул в лицо Сайли. – Бабуля совсем умаялась. И я тоже.

– Пустое, – махнула на внука женщина. – Ты молодой, часок отдохнуть хватит. Особенно если вон туда по бережку пройдешь.

– А что там, ба?

– Лещина. Орех силу дает. Набери, сколько сможешь – не все ж нам сухари грызть.

Дождавшись, пока мальчишка скроется за кустами, травница подошла и, приподняв за плечи, подтащила раненого к ручью.

– Пусть погуляет пока. А мы тут с тобой управимся.

Истман отвернулся и зажмурился – он делал так всякий раз, когда колдунья стягивала с него штаны. Но в этот раз она взялась и за рубаху, попросту срезала с него грязную, пропитавшуюся потом и кровью ткань вместе с повязками.

– Стесняешься? Глупости все это. А я для глупостей уже старая. Ты на лицо-то не гляди, побольше мне лет, чем сразу видится. Может, кровь отцовская годы сбавляет, может, дар молодит. А ты давай, ежели дела какие… Ну, отойду я, отойду, раз смущаю.

В этот раз удалось повернуться на бок и приподняться на локте, но это стоило ему всех сил – после опять упал на спину, кожей чувствуя каждую веточку или камушек под собой. Снова закрыл глаза, когда вернулась Ольгери, и зябко поежился, чувствуя, как скользит по телу намоченная в ручье тряпка.

– Я за свою жизнь, знаешь, сколько детей перемыла? Что своих, что чужих. Чужие-то, дали боги, живы еще. А мои… Сайли один остался – дочкин младшенький. Второй год уж со мной. А время-то смутное. Нам бы за Чертой пересидеть – так не сидится. И дети мои такими были – всех как одного в большой мир потянуло… А тут война эта. Вот и осталось двое нас. Ходим туда-сюда, хоть и боязно. Так надо ведь. Трав насобираем, кореньев каких. Оно-то и на той стороне растет, да только пустое, как и само место – нет в тамошних травах ни силы, ни пользы, а отсюда принесешь, еще на полгода сгодятся. А в этот раз тебя вот подобрали, дело доброе сделали – в другой раз зачтется.

Она еще что-то говорила, но утомленный мозг отказывался воспринимать неиссякаемый поток слов. Только в самом конце, когда колдунья уже натягивала на него чистые вещи, донеслось, и то не с первого раза:

– Звать тебя как, спрашиваю. И не притворяйся, будто все еще говорить не можешь, отпустить уже должно было. Ну?

– Аиссс… – вырвалось с шипением. А потом уже хрипло, но четко: – Лим.

Отчего на ум пришло именно это имя, сам не знал.

Лимом звали щенка, которого подарил ему дядя. Даже не подарил – отдал за ненадобностью.

Император держал псарню, разводил легавых. За породой усиленно следили, были даже специально приставленные к этому маги. Но иногда случался брак. Вот как с Лимом. Все щенки из помета как на подбор в мать, а у этого и лапы коротки, и хвост не так как-то в бублик закручивается, и уши что те лопухи. Да и мастью не вышел – все крапчато-серые, а этот с непонятно откуда взявшейся желтизной, словно пух цыплячий к морде прилип.

– Топить его сразу, ваше величество, – предложил брезгливо державший щенка псарь.

Растан кивнул, но тут заметил, как побледнел племянник, которого он взял в тот день с собой.

– Жалко?

– Жалко, – признался Истман. – Маленький такой. Хорошенький.

– Маленькие, они все хорошенькие, а после не знаешь, кто тебе в глотку вцепится, – произнес император, думая явно не о собаках. – Но этого, если хочешь, оставим. Только себе возьмешь, тут он мне ни к чему.

Щенок не заставил забыть о планах, но давал от них отвлечься. Малыш требовал заботы и внимания, в течение нескольких следующих месяцев не оставляя лишних минут для чтения или изучения старых карт. С ним нужно было подолгу гулять в заброшенной части дворцового парка, там, куда не совались прохаживавшиеся по аллеям придворные, чтобы, не приведите боги, никто из знатных тэров и тэсс не вступил в оставленную псом кучу. Нужно было купать его, чтобы после таких прогулок он не пачкал ковров и простыней, когда по обыкновению вскарабкивался на постель к хозяину и укладывался в ногах.

Благодаря Лиму удалось найти место для проведения ритуала – там, где они гуляли каждый день, была небольшая лужайка, скрытая кустарником и заросшая высокой травой. Траву Истман вырвал с корнем, расчищенную землю тщательно утоптал, приготовив будущий жертвенник. Не без помощи щенка отыскалась и жертва. Была в свите матери одна фрейлина: толстая, уродливая, с противным, визгливым голосом. Принца она безмерно нервировала. А Лиму не нравилась ее кошка, которой было позволено разгуливать по коридорам отведенных принцессе Исиль апартаментов. Кошка была такая же жирная, как и хозяйка, и так же покачивалась из стороны в сторону при ходьбе. И ее было не жалко.

Время ритуала он рассчитал идеально. Пришлось повозиться с астрономическими картами, но удалось вычислить благоприятное расположение светил с точностью до пяти минут.

Кошку он подманил привязанным к нитке куском ветчины, схватил за шкирку и сунул за неимением мешка в наволочку. Выбрался через окно, чтобы не проходить мимо охранявших входы и выходы гвардейцев, и перелез через забор в парк. Там добежал до намеченной лужайки и вынул костяной нож с надетым на рукоять кольцом. Сверяясь со срисованным из старой книги образцом, вычертил этим ножом сложный рисунок на земле, а в положенный час развязал края наволочки и вытащил мерзко орущее и изворачивающееся животное. От истошного «Мяу!» закладывало уши, а потому совсем не страшным казалось ткнуть это пушистое недоразумение ножом в откормленное брюхо – заодно и заткнется. Но когда он уже собирался это сделать, из кустов с громким лаем выскочил Лим и бросился на кошку. От неожиданности Истман ослабил хватку, и жирная тварь, до крови расцарапав ему руку, вырвалась и с внезапной для нее прытью влезла на дерево. Щенок полаял еще немного, пару раз обежал вокруг ствола и вернулся к растерянно сидящему на земле хозяину. Преданно лизнул расцарапанное запястье… Времени уже не оставалось. Истман ждал этого дня полгода, а теперь предстояло прождать еще год до того, как звезды и планеты вновь выстроятся в нужном порядке. Целый год, в течение которого придется терпеть пренебрежение придворных и завуалированные насмешки фаворита матери. Лим завилял хвостом и запрыгал вокруг, зовя то ли гулять, то ли возвратиться в дом, ткнулся влажным носом в опущенную ладонь…

Нет, год – это слишком долго. Истман почесал щенка за ухом, не сдержавшись, поднял на руки и прижал к груди так сильно, что Лим жалобно заскулил, но после лизнул лицо хозяина, снимая шершавым языком покатившуюся по щеке слезу…

Нож легко вошел в маленькое тельце и так же легко вышел. Щенок громко взвизгнул, а стоящий на коленях человек тихо завыл. Но все же довел обряд до конца. Потом стянул с рукоятки и надел на безымянный палец кольцо, затер следы на земле и отнес труп пса к старому колодцу. Кажется, еще говорил о чем-то с мертвой собакой, прежде чем сбросить ее вниз.

У фонтана он умылся, привел, насколько это было возможно, в порядок одежду, прополоскал рот, чтобы избавиться от гадкого привкуса, и старался не думать о том, что все это, может быть, зря, что книги врут, а легенда о силе мира – лишь глупая старая сказка.

– Ваше высочество! Где вы были? Ваша матушка места себе не находит!

Судьба давала шанс организовать проверку немедленно – на пустой алее, освещаемой яркой луной, его встречал ненавистный материн маг.

– О боги! – картинно заломил руки пригретый доверчивой принцессой лжец. – Вас кто-то обидел? Вы плакали? А это у вас на рукаве – кровь?

– Я убил Лима.

– Что? – решил, что ослышался, чародей.

– Я. Убил. Своего. Пса. И все из-за тебя, урод! Из-за тебя!

Непростой это был нож. Не потребовалось усилий, чтобы вогнать его по рукоять в грудь целителя. А кольцо вдруг впилось в палец раскаленными иглами, и по телу прошел жар.

Истман готовился к этому дню, читал магические трактаты, запоминал рисунки плетений, заклинания и жесты, чтобы знать, что делать, когда получит желанную силу. Одна из книжных формул пришлась кстати, и, воссоздав ее с третьего раза, он распылил труп мага. Его никогда не найдут.

– Истман, милый, где ты был так поздно?

– В парке, матушка. Мой щенок убежал, и я пытался его найти. Но…

– Не расстраивайся, дорогой, это же собака. Погуляет и придет. Кошка тэсс Алис сегодня тоже сбежала. Два часа не могли ее отыскать, а недавно она как ни в чем не бывало появилась в малой гостиной. И Лим вернется, вот увидишь.

Через три дня кошка фрейлины снова пропала. Навсегда…

Ночью он смог подняться. Встал на четвереньки и, сжимая в руке Убийцу Магов, пополз к тому месту, где спали колдунья с внуком. Хватит, пора. Надоело терпеть ее трескотню и унизительные процедуры, сдерживать дрожь в теле и бороться с выжигающим нутро желанием. Время пришло. Сейчас. Пусть на несколько часов, пусть даже на несколько минут, но силы, которую он отберет у ведьмы, хватит на то, чтобы унять эту жажду. А потом он пойдет дальше, найдет еще кого-нибудь. А потом еще. И еще…

Жизнь давно уже разделена напополам: либо он слаб и беспомощен, мучимый иссушающими тело и мозг желаниями, либо могуществен и пьян от разлившегося в крови чужого дара. И второе куда приятнее первого, а третьего не дано.

Ольгери лежала на боку, положив под голову сумку и прижимая к себе свернувшегося продрогшим котенком внука. Отшвырнуть мальчишку и вогнать нож в ее сердце… Но Истман подумал, что мальчик тоже может нести в себе частичку дара. Небольшую, но сейчас каждая капелька пригодится, даже самая маленькая. Не было сил для замаха, но нож легко скользнул между ребер, а вторая рука мужчины зажала ребенку рот – лишняя мера предосторожности, Сайли не издал ни звука, только дернулся всего раз и затих. Но Истман не почувствовал ничего. Мальчишка был пустышкой. Он оттолкнул его, Ольгери заворочалась и, наверное, уже готова была открыть глаза, когда Убийца Магов вошел в ее грудь. Женщина всхлипнула, затряслось в предсмертной судороге ее тело… Истман вздрогнул. Ничего. Ни жара чужой силы, ни знакомого чувства всевластия и вседозволенности – совсем ничего.

– Что-то не так, ваше величество? – возник рядом Брунис. – Ножечек не помогает? Силы не дает? И не даст. Потому что вся сила теперь моя! Моя!

Маг расхохотался, и от этого смеха взорвались болью виски и поплыли радужные круги перед глазами, прежде чем на Истмана рухнула тьма.

– И что тебе не лежалось? – Мокрая тряпка шмякнулась на лоб. – Позвал бы, если что нужно было, у меня сон чуткий.

Колдунья. Живая и невредимая. Снова бубнит что-то себе под нос, снова поит горькими травами… Как же хорошо! А ночью… Ночью был просто кошмарный сон. И Брунис, и его слова о силе. Не может она вся принадлежать ему, даже если он добрался до костей Велерины. У Ольгери есть. А значит, и у него, у Истмана, будет. Немного попозже будет, когда окрепнет и не станет терять сознания, проползши каких-то три гиара.

– Квелый совсем, – вздохнула травница. – Эдак до самой Черты тащить тебя придется. Давай-ка мы вот что… Да брось ты дрянь эту!

Цепкие пальцы вырвали из руки заветный нож и отбросили в сторону.

– Зря я тебе его дала, – перебила Ольгери возмущенное мычание. – На недобрую память. От такой памяти злоба одна, сны тревожные. Забывать нужно. Забвение – вот лучшая месть.

– Чем лучшая? – прохрипел Истман, не сводя глаз с упавшего в траву оружия.

– Для тебя лучше, для души твоей, для спокойствия.

Спокойнее было бы видеть Бруниса с ножом в груди.

– Лежи, не дергайся. Поглядим, что еще смогу.

От ее ладоней пошло тепло. Глаза закрылись сами собой, а сознание приготовилось провалиться в светлый сон. Но сиплый кашель женщины вернул в реальность. Она побледнела, как-то разом осунулась, постарела будто на десять лет, отдав ему силу. Отдала. Сама.

Истман сел, отметив, что уже почти не чувствует боли. С удивлением поглядел на колдунью. Нет, он видел немало магов-целителей, некоторые из них творили истинные чудеса, возвращая больных едва не из-за грани, но то была их работа. Они получали за это деньги, и немалые, почет среди своих и славу среди простых смертных. Но просто так? Ради чужого, незнакомого человека? Зачем?

– Зачем ты это делаешь? – не удержался он от того, чтобы спросить. Ведь завтра, возможно, ее уже не будет в живых, и он никогда не узнает.

– А как же еще? – Ольгери с трудом поднялась и, пошатываясь, дошла до тенистого дерева. Присела, прислонившись спиной к широкому стволу. – Дар затем боги дают, чтоб другим помогать. А иначе, какой в нем прок?

Власть. Богатство. А еще – огонь в крови, легкость в каждом движении…

– Отдохну чуток, и дальше пойдем, – выдохнула травница, прикрывая глаза. – А ты съешь там чего-нибудь да воды во фляги набери.

Поесть. Он знал, что в сумке у колдуньи лишь сухари да орехи, что набрал вчера Сайли, но думал об этой скудной пище с удовольствием, а желудок требовательно урчал. Только сначала Истман поднял нож. День-два, и целительница снова окрепнет, и можно будет отобрать у нее то, чему она не знает цены.

Сайли с недовольной физиономией смотрел, как он жует уже третий сухарь, макая твердый хлеб прямо в ручей.

– Все запасы сожрешь, – буркнул он. – Пойдем после, хоть лещины еще наберем.

– Сам пойдешь, – отмахнулся мужчина.

Мальчик поглядел на человека, на задремавшую бабушку, а потом показал Истману сложенные непонятным знаком пальцы наверняка что-то неприличное. Но бывший император спустил и это.

– Разве орехи собирают не осенью? – удивился он запоздало.

Мальчуган свел глаза в одну точку и покрутил пальцем у виска.

– В других краях осенью, – улыбнулась сквозь дрему Ольгери. – А у нас, как найдут, так и собирают. Ты из приморья небось, Лим?

– Из приморья, – согласился он.

В вынужденном бездействии и безмолвии были свои плюсы: никто ни о чем не расспрашивал, и не нужно было ничего делать. Теперь посыплются вопросы, а колдунья надает заданий. И придется выполнять, чтобы она ничего не заподозрила раньше времени.

Но опасения оказались напрасными. Ольгери ни о чем больше не спрашивала, Сайли сам набрал лещины и каких-то кислых ягод, и к полудню они снова двинулись в путь. Куда идут, Истман не интересовался – ему, кроме как с ними, идти было некуда. Боль уже почти отпустила, и голова была ясной. Только нож за поясом порой напоминал о себе, рука сама по себе тянулась к нему, а по телу пробегала дрожь. Тогда мужчина до крови закусывал губу или впивался ногтями в ладонь – не сейчас, пока еще рано. Ночью. А лучше завтра, когда она отоспится и не будет уже такой бледной и немощной. Завтра.

Утром он ждал, чтобы травница услала куда-нибудь мальчишку: за водой, за ягодами, за вонючими прелыми листьями – куда угодно, лишь бы он ушел. Не потому что не хотел убивать при ребенке, нет – не хотел слышать его крика или плача. Не хотел, чтобы колдунья набросилась на него, если Сайли первым подвернется под нож, ведь от тех крох, что могли быть в его крови, Истман тоже отказываться не собирался. Но Ольгери как назло не отпускала внука ни на шаг. А еще была непривычно серьезна и сосредоточенна. Он не сразу заметил это, даже когда, дав время перекусить, она подняла их, чтобы идти дальше.

– Ближе держись, – шепнула травница, когда он отошел чуть в сторону.

Ближе. Кровь пульсировала в висках и в пальцах, сжимавших костяной нож. Ближе, еще ближе, совсем близко…

– Беги!

Оставался лишь взмах и удар, когда Ольгери неожиданно толкнула его и побежала сама. Мужчина споткнулся, выронил нож, упал на колени, а уши заложило от пронзительного визга мальчишки:

– Беги! Лим, беги!

Почудилось, или действительно шевельнулись кусты – он не стал рассматривать. Подобрал Убийцу Магов и что было сил припустил вслед за травницей и ее внуком. Вновь оступился, но успел выставить вперед руки и в кровь разодрал ладонь.

– На вот, рану обмотай. – Запыхавшаяся женщина протянула ему какую-то тряпку. – Они кровь чуют.

– Кто – они? – спросил Истман, но ответа не дождался, снова пришлось бежать.

А лес вокруг уже ожил. И вместе с тем будто бы умер. Солнце за кронами деревьев померкло, ветер стал резким, пронизывающим, а шорох листвы – зловещим. То тут, то там что-то мелькало, мерещились светящиеся глаза или слышался низкий утробный рык.

– Тени, – ответил вместо бабки Сайли. – На Черту вышли.

– Тени на Черту вышли?

Ольгери сделала знак остановиться, и Истман перевел дух.

– Мы на Черту вышли, – пояснил мальчишка. – А тени живут тут. Только они обычно смирные. Мы с бабулей часто туда-сюда ходим…

Целительница шикнула на внука, не дав договорить.

В мертвой тишине Истману показалось, что он услышал хлопанье крыльев огромной птицы. Даже представил, как эта птица сбивает его на лету, впивается в плечи длинными когтями-крючьями…

– Идем.

Человек вздрогнул, хоть его коснулась не птичья лапа, а худая женская рука. Нож больше не звал, а если и звал, разум оказался сильнее: нельзя, твердил он, не теперь. Без колдуньи не выбраться из этого странного и страшного места – после.

Они уже не бежали. Неведомые тени все так же рыскали по кустам, рычали, подвывали, хлопали крыльями и сверкали глазами, но полуэльфийка шла спокойно, словно зная, что они уже не опасны.

– Разбудил их кто-то, – тихо сказала она. – Может, охотник какой забрел. А на Черте нельзя кровь лить. Отец мой говорил: даже думать о таком не смей.

Даже думать… Истман почувствовал, как похолодело все внутри – ведь он думал! Неужели он разбудил этих прячущихся в лесном сумраке чудищ? И что было бы, если бы он сделал то, что собирался?

– Не отставай, – шепнула Ольгери. – Тут тропа узкая, след в след иди.

Тропа была не просто узкой – ее вообще не было: кусты, обвисшие до земли ветки, вымахавшая по пояс трава. Целительница продиралась сквозь все это, следом шагал ее внук, а за ними, тяжело дыша и припадая на ушибленную ногу, ковылял бывший правитель Каэтарской империи. Через несколько минут женщина резко взяла вправо, и Истман увидел ее в просвете между деревьями. Забыв о том, что колдунья велела идти строго за ней, решил нагнать ее по прямой, чтобы не сдирать руки о колючие ветки выросшего на пути шиповника. Мужчина свернул в сторону, сделал несколько шагов… но Ольгери вдруг исчезла из поля зрения. Да и деревья впереди были теперь как будто другие, не те, среди которых мелькнуло несколько мгновений назад ее серое платье.

– Э-эй, – позвал он негромко, опасаясь, что на этот зов явятся тени.

Но и теней здесь, кажется, не было – лес как лес: зелень, птицы поют, и солнце над головой прежнее, яркое, теплое.

– Эй! Кто-нибудь!

От его крика всполошилась стайка пичуг, да дятел где-то неподалеку на несколько секунд прервал бодрую дробь. И все.

– Эй! Где вы?! – Голос от страха срывался на визг. – Эй!

– Сказала же, за мной иди, – проговорила укоризненно появившаяся рядом Ольгери. – Теперь только время потеряем.

Она взяла его за руку и повела, как ребенка. Опять под ветвями, сквозь колючий кустарник, по скользкой траве. Небо над головами вновь потемнело, светило превратилось в тусклое белое блюдце, и смолк птичий гам.

– Черта это, – объясняла колдунья вцепившемуся в ее пальцы человеку. – Тут не везде пройдешь. Неужто не слыхал никогда?

Он слышал. Даже читал когда-то. Только не думал, что так будет в реальности. Лес разделился: часть его осталась в лучах полуденного солнца, другая – ушла во тьму, населенную пугающими тенями. По светлому лесу, как писали в тех книгах, что не вспомнились вовремя, можно было бродить часами, но так и не найти дороги на ту сторону – все тропы в нем вели обратно. А через другой, мрачный, не любящий чужаков и не терпящий пролитой крови, переходили в пустоши те, кто знал тайные пути. Ольгери знала, а потому Истман больше не отставал от нее ни на шаг и не сразу отпустил ее руку, когда она хотела ее отнять, выйдя к старому, расщепленному надвое дереву, у которого оставила внука.

– Заплутал? – пробурчал при виде его мальчишка. – Другой раз бросим тебя.

Хорек! В душе шевельнулась злоба… а под ближайшим кустом заворочалась тень. Потянувшаяся к ножу рука мелко затряслась.

– Никого мы не бросим, – успокаивающе улыбнулась целительница. – До кармана доведем, не бойся. Пересидишь там немного, рану залечишь. А там, ежели захочешь, назад выведу. Все равно через месяц-другой идти надо будет, мы ж и не собрали толком ничего – тебя только нашли.

– Ото ж, – сердито стрельнул глазами-угольками Сайли. – Подбираем всяких.

Трудно было не думать о кровопролитии, когда малец сам напрашивался. Но Истман сдержался; чтобы в голову не лезли опасные мысли, как больной в бреду, называл про себя все, что видел на своем пути. Ветка. Ветка. Дерево. Куст. Ветка…

Глаза привыкли к полумраку, и яркий солнечный свет резанул по ним болью, заставив зажмуриться. Стали слышны птицы и мягкий шорох листьев. Ветерок сделался теплым и ласковым.

– Вот и перебрались, – улыбнулась Ольгери. – Сейчас до речушки дойдем, отдохнем немного.

– Долго идти?

– Час. Может, два.

Долго. Очень долго. Он и так выжидал больше, чем нужно.

– Посидеть хочешь? – по-своему поняла его остановку женщина. – Утомился? Ну, ты передохни маленько. На вот, пожуй.

Она подала ему мятый зеленый листик, и Истман машинально потянул его в рот. Листик был кислым.

– Передохни, – повторила колдунья. – А то и парсо не пройдешь.

– Пройду. – Нож уже в руке, а голос перешел на змеиный шепот. – С твоей силой пройду.

Шаг, еще шаг. Сейчас, пока она ничего не поняла, пока еще удивленно щурится, вглядываясь в его лицо. Сейчас…

– Да откуда ж тут сила, в пустошах? Нет ее здесь. Совсем нет. Ни у меня, ни у земли. Сам разве не чувствуешь, что за место? Хорошо, если не чувствуешь…

Сайли с самого начала не понравился этот человек, а теперь еще и напугал. Захохотал, как ненормальный, а потом упал на землю и задрожал, а безумный смех перешел в плач. Страшно было – страшнее, чем с тенями, – смотреть, как он катается по траве и воет, будто какой-то зверь.

– Чего это с ним, ба? – спросил мальчик, из-за спины травницы глядя, как мужчину трясет и ломает в корчах.

– Кто его знает. Пустоши на каждого по-своему действуют. Переждать нужно, отпустит.

Окончательно он пришел в себя лишь на закате. Сел, огляделся, молча принял из рук целительницы тыквенную флягу. Не спрашивая, выпил почти всю воду, а остатки плеснул себе в заросшее серой щетиной лицо и растер пятерней.

– Так как тебя лучше звать? – хриплым, но уже похожим на человеческий голосом спросил он у женщины. – Олья? Гера?

К усыпальнице ведомый бывшим императорским магом отряд вышел на четвертые сутки. Древнее строение, имитировавшее замок в миниатюре, пряталось в чаще разросшегося за века леса. Стены из серого камня оплел плющ, на маленьких башенках свили гнезда птицы. Удивительно, но нижний ряд окон остался нетронутым – не разбилось ни одного витража, но что они изображали, понять было трудно и из-за слоя грязи на стеклах, и из-за того, что сами картины были какими-то странными, и взгляд не мог уловить собранного из разноцветных осколков образа. В верхних окнах, длинных и узких, как бойницы, тоже устроились пернатые жильцы.

– Никому не входить, – приказал Брунис капитану гвардейцев.

– Мы так не договаривались, – взвизгнул человек, которому обещали отдать гробницу на разграбление.

– Хотите рискнуть жизнью?

Внутри могли быть ловушки, как магические, так и механические. Капитан вспомнил об этом и продолжать спор не стал.

Но поначалу все казалось просто. Широкая двустворчатая дверь без скрипа распахнулась, стоило потянуть за кольцо, а посланный вперед щуп не уловил никакой опасности. Выломав толстую палку, магистр Брунис простучал ею о каменные плиты пола сразу у входа. Ничего не произошло. Продолжая таким манером проверять устойчивость перекрытий и удерживая готовый отразить чары щит, чародей шагнул внутрь. Он не рассматривал убранство склепа, не любовался фресками на стенах и каменными цветами, облепившими изящные арки. Маг шел к центру усыпальницы, туда, где, по его мнению, должен был стоять гроб.

Но гроба не было. Разве что его должно было заменить вытесанное из белого камня ложе. Только и оно пустовало. Неужели кто-то побывал здесь раньше? Быть не может! Тогда о новом носителе силы мира уже узнали бы. Или он затаился где-то в Эльфийском лесу и тратит волей случая доставшееся ему могущество на удовлетворение скучных потребностей обывателя? От одной подобной мысли Брунису сделалось нехорошо. Как же такое возможно? Как? Все его стремления, все мечты должны развеяться прахом лишь оттого, что его опередил какой-то никчемный бродяга, неизвестно как забредший в эти забытые богами, людьми и эльфами края? Нет! Наверняка останки чародейки еще где-то здесь. В подполье или в какой-то укромной нише. Или в одной из миниатюрных башенок… Рассеянно скользивший по стенам взгляд мага привлекли какие-то каракули, не вписывавшиеся в общее оформление. Подойдя поближе, он разобрал две строчки на саальге.

– Нам можно входить, магистр? – прокричал от двери гвардеец.

– Входите, – бросил Брунис, силясь разобрать надпись.

В рунной грамоте эльфов он был несилен. Еще будучи учеником магической школы пытался учить язык длинноухих, но не особо преуспел в этом.

Раздался какой-то треск – люди выламывали из стен золоченые куски лепнины, срывали серебряные рожки-подсвечники. Ценного тут было немного, но каждый хотел унести из этого места хотя бы крашеный камень.

– Проба, – с трудом вспомнил колдун одну из рун. – Проба или попытка. Попытка три. Не хорошо… держать вес… Бред какой-то. Нехорошо держит вес. Дрожать… почва? Колебания почвы? Шуметь, стучать…

Скудных знаний хватило, чтобы более-менее восстановить смысл написанного. Третья попытка, строение нестабильно при колебаниях почвы и звуковых колебаниях – похоже, кто-то писал именно об этом.

Рядом гвардейцы с грохотом выбили ведущую в одну из башен дверь…

– Остановитесь! Наружу все!

Крик Бруниса стал последней каплей. Вздрогнули, оседая, стены, и на мага, успевшего поднять над собой щит, обрушился расписанный под облачное небо потолок…