Электронная библиотека » Ирина Шевченко » » онлайн чтение - страница 16

Текст книги "Наследники легенд"


  • Текст добавлен: 25 апреля 2014, 12:17


Автор книги: Ирина Шевченко


Жанр: Боевое фэнтези, Фэнтези


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 16 (всего у книги 34 страниц)

Шрифт:
- 100% +

– …а там волей-неволей дойдут до кармана. Не в болота же пойдут? И не в мертвый лес.

– Рейнали знает, как попасть в карман? Ты водил ее туда?

– Разве той, что повелевает пространством, нужны двери? Она справится, Талли. И если в Галле Ал-Хашер есть хотя бы толика той любви к миру, что была в Рине, она поймет. А если нет – даже ты не сможешь убедить ее. Но Рейнали говорит, что она добрая. Помогала ей, когда ее ранили…

– Ранили? – встрепенулась Аэрталь.

– Я виноват – отвлек девочку. Иногда я зову ее, но не всегда вовремя. Зато она лучше узнала ту, что зовут Волчицей Марони. По слухам, Галла Ал-Хашер жестока и сеет смерть, не зная сомнений. Но слухи часто лгут. Даже ее муж, Сумрак, не настолько кровожаден, как о нем говорят. Представляешь, явился ко мне спасать едва знакомую девчонку-оборотня.

– От чего спасать? – не поняла эльфийка.

– Ну, я же беспощадный убийца оборотней, – усмехнулся маг. – Разве ты не знала?


Легкий ветерок врывается в приятную полудрему, донося звуки чужого голоса.

– Рейнали…

– Это не мое имя.

– Твое, маленькая принцесса. У многих детей смешанной крови два имени. Это дала тебе мать.

– Мне нравится то, что дал мне отец.

Она любила отца. Он научил ее всему, что она умеет.

– Не всему. Кое-что пришло к тебе и с моей кровью. Расскажи, как все получилось. Ты не устала? Не было боли? Слабости?

– Нет.

– Ты умница. Я знал, что ты со всем справишься. Завтра вы уже будете за Чертой, и там ты не сможешь меня слышать. Поэтому, если есть, что сказать, говори сейчас.

– Нечего…

– Не хочешь. И не признаешься, как ты устала сегодня. И не рассказываешь, чем ты расстроена эти дни. Но я же чувствую. Поговори со мной. Мы ведь не чужие, я твой прадед…

Становится смешно, но она сдерживается, чтобы не расхохотаться. Прадед! Дед! У дедов седые длинные бороды и добрые морщинистые лица, а не лоснящиеся черные волосы и безупречные черты юноши.

– А если я выпью сок мертвого дерева, сморщусь и поседею, ты будешь говорить со мной, маленькая принцесса?

Она представляет все это и заливается смехом, но только не вслух, а в своей голове, там, где ведет эти странные беседы. Он бывает забавным…

– Расскажи, что тебя тревожит?

Ну, слушай.

– Я плохая, – вздыхает она мысленно. – Очень плохая. Я боялась использовать силу и надеялась, что все решится иначе. А потом мы встретили тех йорхе, Белку убили… И я подумала, что это удача, что теперь они пойдут куда нужно и так. Белка был хорошим, у него была жена… А я так подумала. Это плохо?

– Да. Но хуже было бы, если бы ты сама решила убить его, чтобы облегчить себе задачу.

Она? Убить? Белку? Да как этот эльф смеет так о ней думать!

– Не сердись. Я знаю, что ты никогда так не поступила бы.

Не поступила бы. Она убивала, но убивала врагов и никогда не подняла бы руку на того, кого считала другом. Даже ради самой благородной цели.

– Ты права, Рейнали. Ничто не может оправдать предательство.

– Но сейчас я веду Галлу к Башне обманом…

– Это разные вещи. Ты только приведешь ее туда. А выбор она сделает сама. Такой обман можно простить.

– А если она не простит?

– Для тебя это важно?

– Она хорошая.

И она подруга одного парня, который…

– Парня?

Демоны драные! Даже думать нельзя!

– Рей…

До встречи, дедуля. Пожелай мне удачи…


Галла

Вель проспала два часа, а после даже пообедала. Я проследила, чтобы в этот раз она поела, но все же не была уверена, что девушка сможет продолжать путь в том же темпе. Лар придерживался такого же мнения, а потому до вечера мы прошли совсем немного. На ночевку стали рано, когда нашли подходящее место – большую светлую поляну. Пушистые елочки, окружавшие ее аккуратным кольцом, и выложенное камнями углубление, в которое стекала вода из бившего из-под земли ключа в центре этого ровного круга, наводили на мысль о рукотворности этого места. Но кто, когда и зачем его сделал, никто из отряда, включая приведшую нас сюда Авелию, не знал, а мы и не особо задавались этим вопросом: сегодня случились и более странные вещи.

– Охотничий сход тут в мирное время собирали, но полянка задолго до того была, – вот все, что смогла рассказать Вель. – И добавила, подумав: – Эльфы, наверное, сделали.

Судя по тому, что об эльфах на этот раз отозвалась без злобы, отошла уже полностью.

Пока бойцы ставили палатки, разжигали костер и спорили об ужине (обойтись имеющимися припасами или попытать удачи и попробовать добыть свежей дичи), их командир сидел под деревом с планшетом. Наверное, ребята думали, что он занят составлением планов или прокладывает по карте маршрут, а я, даже не приближаясь, лишь по быстрым движениям карандаша, по взгляду Ила, по тому, как он иногда закусывал губу, улыбался или хмурился, могла с уверенностью сказать: Сумрак рисует. За дни похода у него набралась уже солидная стопка листов – грифельные наброски, пейзажи вперемежку с портретами членов нашего маленького отряда. Для истории не хватало только изображения самого художника, но себя Лар рисовал с неохотой и лишь по моим настойчивым просьбам. Причем обязательно какой-нибудь размытой тенью или серым облачком, и толку от таких рисунков было немного. Зато всех остальных – просто здорово!

Сейчас вот заканчивал портрет Лил. Я покрутила головой в поисках оригинала, но на поляне девушки не обнаружила. Повертелась еще немного, убедилась, что Сэл тоже отсутствует, улыбнулась сама себе, отогнала парочку неуместных мыслей о твердой земле и сырой траве и присела рядом с мужем:

– Замечательно!

Я не сказала «красиво». Красиво, потому что сама Лилэйн хороша собой, и ее портрет не мог получиться другим. А вот замечательно – в самую точку. Сумрак замечает то, чего не видят другие. Пока он не нарисовал, я не обращала внимания на то, каким вдруг жестким становится взгляд у мечницы, на загадочную полуулыбку, которая появляется порой на ее лице. И ни тени той застенчивости, с которой она встретила нас в первый день.

Просмотрела другие рисунки. Тикота и впрямь напоминал монаха. Буддистского. Круглое, умиротворенное лицо, прикрытые веки и благостная улыбка. Эйкен, несмотря на усы и бородку, – мальчишка, неуверенный в себе и отчаянно храбрящийся перед товарищами. Вин – эдакий хитрый мышонок, о каких говорят «себе на уме». Мэт и Лони на портретах похожи друг на друга еще больше, чем в жизни – простые и настоящие, насмешники и задиры, но при этом хорошие ребята. Вель удостоилась чести быть изображенной дважды. Первый рисунок – больше шарж. Жутковатый, правда: волосы косыми прядями падают на лицо, злобно прищуренные глаза, оскаленные клыки – не дайте боги, ночью приснится. На втором – задумчивая девчонка. Аккуратный носик, по-детски припухшие губы, а взгляд – будто в себя, и не догадаешься, что у нее в голове. Дуд даже симпатичным получился, поймал Ил момент: улыбка, добрый прищур. Ушки опять же торчат так умильно.

– А вот этот не получается, – сокрушенно пожаловался муж, словно его художества были главной целью нашего путешествия.

Най. Короткая стрижка, белозубая улыбка. Черты переданы с фотографической точностью, но все равно не похож. Я несколько минут смотрела на портрет, пока не поняла, что с ним не так.

– Дорисуй волосы до плеч и повязку – будет Сэл.

Сумрак нахмурился, но быстро сообразил, о чем я. Рисуя больше по памяти, чем с натуры, Ил наделил портретного Найара мимикой его брата, которого знал намного лучше.

– Халтура, – обозвал неудачный набросок муж, небрежно смял лист и отбросил себе за спину. – Потом еще попробую.

Огляделся воровато и заговорщически предложил:

– Сообразим на троих?

В другой день мне показалось бы это странным. Но не сегодня.

– Можно.

Повод ведь серьезный. Хотя, с другой стороны, триста восемь лет – дата не круглая.


Хорошо, когда тебя жалеют. Не дергают, не отправляют за водой или за ветками для костра, не заставляют разделывать зайца. Мэт его пристрелил – пусть он и занимается.

Авелия сидела у родника, в том месте, куда еще пробивались сквозь ветви деревьев лучи готового вот-вот опуститься за лес солнца. Грелась. Наблюдала. Хорошо, когда все считают тебя слабой. В глубине души знают, что это не так, но верят в первую очередь своим глазам. А глаза видят бледную, худенькую девушку, болезненную и уставшую.

Она действительно устала. Но это не мешало ей быть начеку. Слушать. Смотреть.

Обычная походная суета. Но нужно увидеть главное. Главное! А не бросать унылые взгляды туда, где… Хватит!

Вель одернула себя и снова сосредоточилась на разговоре Галлы и Сумрака. Голоса слышны, но говорят они между собой на каком-то странном языке. Или даже на нескольких: иногда переходят на каэрро, и тогда можно понять отдельные слова, но чаще шепчутся на незнакомом наречии. Рассматривают что-то, улыбаются. С такими лицами не говорят о делах, но мало ли… Похоже, изучают карту. Арай носил карту в таком же кожаном планшете. И игральные карты тоже. Доставал на привалах. Ее никогда не звали. А позвали, не пошла бы…

Смятый лист отлетел в кусты. Вель выбрала момент, поднялась не спеша, будто ей нужно отлучиться. Оступилась по ходу, нагнулась, отбрасывая с дороги подвернувшуюся под ноги ветку – и вот уже выброшенный Ларом листочек у нее в рукаве. Еще десяток шагов, отойти подальше в ельник, и можно будет посмотреть, что там. Вдруг карта или… Развернула и застыла удивленно. Улыбнулась. Потом сердито нахмурилась: мять-то зачем? Присела, аккуратно разгладила листочек на коленке, бережно сложила и спрятала под куртку, ближе к учащенно забившемуся сердцу.

Рука задела висящий на груди медальон. Оглядевшись и уверившись, что поблизости никого нет, девушка сняла цепочку и, опустившись на колени, положила украшение на землю перед собой. Сосредоточившись, повела ладонью над крышкой. Слетел, как шелуха, налет иллюзии, неразличимой даже прославленным каэтарским магом, и Вель усмехнулась, в который раз удивляясь происходящему и самой себе:

– Хорова эльфячая магия.

Она посидела еще недолго, рассматривая портрет, спрятанный под чарами, и тот, другой, вновь достав его из кармашка, а потом вернулась к остальным.

Хорошо, когда тебя считают всего лишь странной девчонкой.

Или не очень? Най даже не взглянул на нее, хоть и прошел всего в паре шагов. Присел рядом с Буревестником у палатки командира, хлебнул из предложенной фляги. Нюх оборотня позволил уловить в сотне прочих ароматов терпкий запах настоянных на спирту трав. Потом еще говорили о чем-то. Кажется, Галла сказала, что у ее брата сегодня день рождения…


Марони

Лайсарину Эн-Ферро-младшему, которого теперь нужно было называть Рином, но которого все домашние по привычке звали Ласси, нравилось на Таре. Несмотря на отсутствие элементарных благ цивилизации, жизнь в Марони имела свои плюсы. Хотя и минусов тоже хватало. К последним в первую очередь он относил зловредных малявок, с которыми ему нужно было возиться. Правда, хлопот они обычно не доставляли, но раздражали порой неимоверно: малышня же, а гонору сколько! То Дэви заявит категорически, что не желает с ним разговаривать, то Лара устроит скандал, что он без спроса передвинул какие-то игрушки. Кошмар!

– Убрали здесь все, быстро!

Сегодня с самого утра он пытался навести в гостиной хотя бы подобие порядка. С отцом договаривались, что тот отметит свой день рождения с мамой, на Юули, а потом придет к нему. Выберутся куда-нибудь вдвоем. По-мужски. Но встречать-то его тут. А малявки устроили бедлам. И Тин сидит с довольной физиономией, как будто так и надо.

– Я кому сказал?! У вас что, своих комнат нет?

– Будешь кричать, укушу, – пообещала Лара, на миг отвлекаясь от раскладывания по полу маленьких разноцветных коробочек от конфет. Подползла на четвереньках и клацнула зубами у самой ноги. – Иди сам в комнату!

Коробочки она выставляла от камина к двери в коридор кривой линией. Называлось это в их с братцем играх чертой. Рядом с креслом, обозначая собой гору, валялось скомканное одеяло, а немного левее в домике, построенном из нагроможденных друг на друга книг, лежала в старой калоше маленькая фарфоровая куколка. Называлось это склепом… нет, усыпальницей. И дети в такое играют! Жуть. Вот у него были нормальные, мирные игры: мастерил что-то, конструировал. Домик для котенка сам сделал.

– Помнишь, Туман?

Туман давно вымахал в огромного пушистого кота и сейчас важно возлежал в кресле над горой-одеялом. Возня вокруг, как и тэвка, его не беспокоила. Ни упокоенные в калошах куклы, ни реки из голубых лент, ни озера-блюдца, наполненные настоящей водой… Ласси наступил на одно нечаянно и теперь ходил в мокром носке. Но это мелочи – можно же было и в «лес» угодить, вот это было бы куда хуже.

– Это называется чеснок, – с видом профессора пояснил Дэви.

– Но есть нельзя, – строго предупредила Лара.

Умники! Рин и сам знал, как это называется. Отец показывал эти штуки, когда еще воевал. Их разбрасывали на пути вражеской пехоты или керов. Только из какого чулана мелюзга выволокла целый ящик этих колючек?

– Соберете вы тут все или нет?!

Хотелось топнуть ногой, но… чеснок, да.

– Соберем, – кивнул Дэви.

– Будет чисто-чисто, – поддакнула его сестра.

– Поздно.

Хлопнула входная дверь, и из прихожей донесся знакомый голос:

– Ждут меня тут или нет?

– Ждут, конечно! – прокричал в ответ Ласси и пошел навстречу, не забывая глядеть под ноги.

– А почему не вижу радости? – поинтересовался новоприбывший. Не удовлетворившись «взрослым» рукопожатием, обнял сына, бывшего с ним уже почти одного роста.

– Сейчас поймешь, – пробурчал тот. – Только не пугайся, тут и не такое бывает.

Неужели все дети такие? Вот у него скоро тоже будет сестра, и что, дом превратится в минное поле?

– Ла-а-айс! – Дэви с криком повис у гостя на шее.

Еще одна мелочь, которая раздражала Рина. Родители Дэви всегда были для него тетей Галлой и дядей Иолларом, а его мама и папа для этих малявок – просто Лайсом и Маризой. И всех это устраивало.

– С днем рождения!

Он был так сердит, что даже забыл поздравить отца, и первой это сделала Лара, протягивая карду перевязанную красной лентой коробку.

– Спасибо, солнышко. И что у нас там?

Внутри, как и ожидалось, оказалась целая стопка рисунков. Понять без комментариев, кто на них изображен, было невозможно, но отец сделал вид, что безмерно рад этому ужасу.

– А это от меня.

Нож был отличный. Парень потратил на него почти все свои сбережения. Но именинник принял подарок без восторгов. И посмотрел как-то грустно. Еще и вздохнул:

– Взрослый ты у меня совсем.

Как будто это плохо. Лучше было бы, если б он дарил ему разноцветные каракули и рассыпал под ногами всякую дрянь?

Только подумав об этом, Ласси удивленно огляделся. В комнате было чисто. Чисто-чисто, как и обещала Лара.

– Мы убрали, – улыбнулась она, будто прочитав его мысли.

Когда? За те две минуты, что он пробыл с отцом в коридоре? Рин протер глаза и еще раз оглянулся – нет, это не обман зрения. Но как?!

– Что-то не так? – заметил его беспокойство отец.

– Уже так. Просто…

– Мы его с собой играть не берем, – наябедничал не к месту Дэви. – Он секреты хранить не умет.

Ах, так!

– Умею. Еще как умею.

– Посмотрим, – прищурился мелкий.

«Посмотрим», – сам себе сказал Рин. Задавшись целью во что бы то ни стало разгадать тайны братца, он не стал спорить, когда отец отказался от его предложения сходить куда-нибудь.

– Вина я тебе и тут налью, – обещал он. – От стаканчика сухого вреда не будет. А по девочкам, извини, я пас.

Поужинали впятером. Потом папа говорил о чем-то с Тином, спровадив детей (Ласси забыл обидеться, когда его причислили к детям), а затем, за неимением других развлечений, предложил сыграть в карты.

– Я с вами! – потребовала сестренка.

Из-за нее пришлось играть в самую простую игру «Верю – не верю».

– Зато играем честно, – утешил отец.

Мысли кардов закрыты для других, полудемону тоже в мозги не влезешь. Дэви – драконыш. Лара… Лара вроде бы человек, но тетя Галла чего-то там намудрила, и теперь в мысли этой малявки хода нет.

– Я не хочу играть. – Дэви уселся с блокнотом в кресле. Никак собрался осчастливить их очередным шедевром.

Рин сдал карты и сам начал:

– Маг огня, – рубашкой вверх пододвинул карту сидевшей слева Ларе.

– Верю, – не задумываясь ответила мелкая.

Пришлось забирать себе.

– Храм, – уже на втором круге.

– Не верю.

Снова угадала.

Оставшись в проигрыше три партии подряд, парень объявил игру неинтересной.

– Пап, мысли кардов точно нельзя прочесть?

– Точно. Детям часто везет. А есть еще такая штука, как интуиция.

Поняв, что играть уже не собираются, Лара утащила карты на кресло к брату. Разложила на подлокотнике.

– Воин, меч вниз.

– Дорога, – отозвался Дэви.

– Темный маг.

– Сама знаешь.

– Сама знаю, – насупилась малышка. – Птица. Белая.

– Голубка. Это друг.

– Змея. Опять змея. Плохая, плохая, плохая!

Девочка разорвала карту, смела все остальные на пол и выскочила из комнаты, громко хлопнув дверью.

– Ей спать пора, – успокоил встревожившегося Эн-Ферро Тин. – И по родителям скучает. Пойду, уложу ее. И тебе, драконыш, время отправляться в постель.

Рин проводил взглядом братишку и взявшего его за руку тэвка и поднялся.

– Спокойной ночи пожелаю, – сказал он отцу.

В коридоре второго этажа было темно, свет горел только в комнате Лары, куда вошли Тин-Тивилир с мальчиком.

– Так, дети, – услышал Рин строгий голос полудемона. – Вы ничего не хотите мне рассказать?

Парень решил, что это удобный момент.

– И мне! – потребовал он, входя в спальню сестры.

А в следующий момент схватился рукой за дверь, чтобы не упасть: Лара, обхватив руками колени, сидела в воздухе над кроватью.

– Это только когда она волнуется, – хмуро объяснил Дэви. – Сейчас успокоится и опустится. Что, теперь захотел с нами играть?

Веселенькие у них, должно быть, игры.

Рин закрыл за собой дверь и приготовился слушать правила.

Глава 13

Сначала он считал дни: три – чтобы добраться до кармана, еще два – дойти до деревушки в десяток дворов, затем длань, если не больше, чтобы привыкнуть к здешнему укладу, познакомиться с людьми, научиться говорить с ними. А самое главное – войти в новый, непривычный ритм жизни, до поры припрятав в глубине души все прежние стремления. Нелегко было убедить себя в том, что прошлое осталось за Чертой, перестать слышать настойчивый шепоток ножа и чувствовать пульсацию врезавшегося в кожу кольца. Но он справился. Кажется, справился. По крайней мере, весь последний месяц прожил… как мышь под веником – Олья так сказала.

– Вышел бы куда.

– Куда?

– Да хоть на двор.

Вне дома ему не нравилось. Неуютно было под стеклянным небом, на котором никогда не появлялось ни солнца, ни звезд. Днем мутный голубоватый купол дарил рассеянный свет, ночью все вокруг погружалось в непроглядную тьму. К этому, пожалуй, он привыкал дольше всего. И именно здесь, в кармане, полюбил дожди. Тогда небо затягивали настоящие тучи, делая его знакомым, обычным.

– Из-за времени все, – поясняла в первые дни травница. – Иначе тут время идет. Во всех пустошах иначе, а тут и подавно. Потому и под колпаком будто, и непонятно, что там снаружи – зима, лето ли. Но обвыклись люди как-то. Живут.

Живут, и уже давно. Ольгери не знала, кто и когда первым отыскал вход в карман – огромное по площади пространство, вырванное у большого мира. Не знала и того, по чьей воле создано это странное убежище. Но кто-то нашел сюда дорогу, по которой потом пришли остальные. В основном люди. Прятались тут от бушующих за Чертой войн, приводили семьи, друзей.

Странно было, что по ту сторону теней мало кто знал об этом месте.

– Ничего странного, – пожимала плечами целительница. – Схрон это. Кто ж станет про свой схрон каждому встречному рассказывать? А случайному человеку сюда попасть трудно. Помнишь, какими путями шли? Сам нашел бы?

Сам – вряд ли. Истман помнил лишь молоденькую рощицу, тянувшуюся вдоль ручья. А потом яркая летняя зелень сменилась пожухлой осенней листвой, а ручей пропал.

Да, здесь была осень. Время, как и говорила Олья, шло тут иначе. Быстрее.

– Иной раз уходить боюсь, – признавалась она. – Все думаю, вернусь, а никого из знакомых уж и в живых нет. Но теперь успокоилось как будто. Раньше, старики рассказывали, на день только выйдешь, а тут уж двадцать лет пролетело. А сейчас вроде как час за день идет. Я крайний раз на две длани выходила. Так, когда собиралась, Майка, Ланкина дочка в колыбельке была еще. А сейчас, гляди-ка, бегает уже.

Майкой звали соседскую девчушку. Ей было, наверное, чуть больше года. Действительно бегала. Часто падала, и тогда унылую тишину разбивал надрывный детский плач. Сначала это раздражало. Потом привык. Однажды даже вышел из дома посмотреть, откуда шум. Заметил, поднял на вытянутой руке зареванного ребенка и долго с любопытством рассматривал ряженное в цветастое платьишко существо – детей он прежде встречал нечасто, особенно таких мелких. Посмотрел и бережно опустил на землю. Бережно, потому что людей, может, и не любил, но это ему человеком не показалось – зверенком каким-то, которого можно погладить, пожалеть. С рук покормить.

Тогда и познакомился с Ланой – матерью этого странного создания – молодой, розовощекой, статной. Она с простодушным любопытством таращила на чужака голубые, как и ее сарафан, глазища и грызла в смущении кончик рыжей косы. Разговора не вышло, говорить с неотесанной селянкой бывшему правителю Каэтарской империи было не о чем. Но ночью в общинном амбаре спину кололо сено и руки тискали теплую женскую грудь…

– Дело обычное, – не глядя на него, говорила поутру Олья. – Баба она молодая, истосковалась по мужику. Только ты не думай себе, не свободная она. Муж есть, на крови с ним венчалась. Сейчас за Черту ушел. По-здешнему, давно уже, еще как она с Майкой ходила. А по-тамошнему месяц всего прошел. Вернется.

– Следишь за мной, что ли?

– Нужно больно. Не маленький, чай. Предупредила только. Потому как мужик Ланкин вернется, ее, дуреху, поколотит для порядку да забудет – им еще дитё растить. А тебе как бы шею не свернул – бугай он здоровый.

Жалела. И это было самое странное. Страннее стеклянного неба и бегущего вне всяких законов времени. Кто он ей, что вылечила, привела сюда, а теперь еще и опекает? Никто. Лишняя обуза. Дармоед.

Деревенские так и говорили:

– Что, Олья, снова сама за хворостом пойдешь? Дармоед твой зад от лавки оторвать не сподобится?

– А и пойду! – смеялась травница. – Сколько мне того хворосту нужно? Вдвоем с Сайли сходим. А Лиму пока нельзя тяжелого носить. Вот заживет рана, он мне тогда яблоню срубит. Третий год как усохла – вот и будут на зиму дрова.

Рана зажила давно. Остался маленький белый шрам на груди. Ольгери об этом знала, но о помощи по-прежнему не просила. Сама ходила в сбросивший листву лесок. Сама таскала тяжелые вязанки, растапливала печь, ставила на огонь воду и шла доить уродливую козу со спиленными рогами. Часть молока ставила в холод – потом делала сыр, который складывала в бочку с крутым рассолом. Часть разливала по глиняным кружкам: ему и Сайли.

– Тебе расти еще, – говорила она внуку. – А тебе, – поворачивалась к «дармоеду», – поправляться нужно. А то остались кожа да кости.

Преувеличивала. Он уже достаточно окреп и стал таким же, как прежде. Почти. На стене в общей комнате приземистого домика Ольи висело зеркало – круглое стеклышко с лущащейся амальгамой. Иногда Истман подходил к нему и подолгу вглядывался в незнакомое лицо. Таким его не узнали бы даже старые… друзья? Какие друзья? Откуда? Но не узнали бы. Волосы отросли, дланями не сбриваемая щетина превратилась в бороду, глубже стали морщины. Вещи из его же сундука, сшитые лучшими портными из дорогого сукна, быстро потеряли вид в этой глуши, и теперь в потрепанной одежде он мало чем отличался от местных мужиков. Особенно в кроличьей душегрейке и вязаной, побитой молью шапочке, что достала из старого сундука Олья. Особенно с топором в руках.

Да, яблоню он все же срубил. Помучился, но справился. Не потому, что надоело чувствовать себя иждивенцем – не напрашивался же, а потому, что в доме стало холодно, и нужно было чем-то топить большую, сложенную из камня печь.

– Распилить теперь надо. – Сайли впервые взглянул на постояльца с одобрением. – Только пилы у нас нету.

– У меня есть, – отозвалась от своего крыльца Лана. – Зашел бы, сосед, я б дала…

Ее муж пока не вернулся, и можно было зайти. Заодно и пилу взял.

– Расскажи мне про карман.

Там, за Чертой, прошло всего несколько дней. Тут он, по собственным подсчетам, прожил уже почти два месяца.

– Так рассказывала ж уже, – удивилась Олья.

– Рассказывала. Но я не в себе как будто был. Не запомнилось.

– Не в себе? Все тут сперва такие. Но отпустило же? Обвыкся?

– Обвыкся.

Хочешь жить – и не к такому привыкнешь. Небо без солнца – ерунда в сравнении с оставшимися в большом мире врагами. Часто Истман жалел о том, что время в кармане идет быстрее, чем снаружи. Лучше бы наоборот. Тогда пересидел бы какой-нибудь год или два, вышел и не застал бы уже в живых ни Бруниса, ни других, кто мог бы опознать в нем бывшего императора. И можно было бы начинать все сначала.

Но с другой стороны – как? Нож он так же носил с собой. Правда, теперь приучил себя оставлять его в шкафу перед сном, а не класть под подушку. И уже не испытывал непреодолимого желания пустить оружие в дело. Здесь, впервые за долгие годы, пришла в голову мысль о тщетности всех его попыток заполучить чужую силу: она все равно вытекала из него, как вода из дырявой бочки. Дарила минутную эйфорию и таяла без следа. А тело и разум, ощутив ее мощь, требовали новой порции. Но зачем? На что он потратил украденный дар? Что сделал? Не для других – все это россказни блаженных и храмовников, что нужно жить для кого-то, – что он сделал для самого себя? У него была империя, была власть, было богатство. Он жил в роскошном дворце, а не в этой кособокой халупе, в которой ему отвели похожую на чулан комнатушку, ел изысканные блюда, а не пустую кашу и твердый, пересоленный сыр, и в его постели сменяли друг друга первые придворные красавицы. Нужно было лишиться всего, чтобы понять, как много он имел. А он отказался от всего ради призрачной мечты. Все нож – свел с ума, подчинил себе его волю. Истман злился на него, проклинал день, когда дал оружию жизнь, и порой вздрагивал, когда к нему обращались, называя вспомнившимся в бреду именем…

– Лим! – Ольгери толкнула в плечо. – Так что рассказать-то?

Сайли уже cпал, в печи потрескивали яблоневые дрова, а за маленьким слюдяным окошком, закрытым плотными ставнями, лежал выпавший недавно снег, неразличимый сейчас в упавшей на землю беззвездной ночи.

– Все.

Ему нужно было узнать как можно больше, чтобы решить, что делать дальше. Но Олья могла объяснить немного. Карман, по ее словам, был большим. Никто специально не мерил, но размеры были под стать какой-нибудь имперской провинции, если вспомнить, как долго они добирались сюда от входа, и принять на веру слова, что до другого входа идти пешком не меньше длани. Травница знала еще об одной деревне вроде этой и о большом поселении, которое тут называли Городом.

– Много народу за все время пришло. А кто-то и народился тут. Сказывают, еще хутора есть. А в Городе торги идут. Наши весной и осенью туда ездят. Осенью репу везут, лук, грибы сушеные. Весной – шерсть. Овец держат, видел же? Деньги тут ходят разные. И имперские гуляют, и местные – на чеканку не смотрят. Но больше мену признают. Наши сукно из Города везут, соль, мед. Можно жить.

– А управляет всем этим кто?

– Так сами люди и управляют. У нас в деревне, может, и я, – пошутила женщина. – Не станут слушать, некому будет их хвори лечить, кости вправлять да чирьи мазать. А может, и Фаска – кроме него никто спирт не гонит. А в Городе другие порядки. Там управа специальная. Собираются раз в месяц и рядят, какие дома строить, какие дороги мостить. Город-то большой. Домов двести, говорят.

Истман отвернулся, чтобы скрыть от травницы усмешку: большой, а как же! В империи самые захудалые деревни больше.

– Так все общиной и решают?

– Так и решают. А ты в Город, что ль, податься решил?

– Нет.

Если и были мысли, теперь убедился, что там ему делать нечего.

– А то еще замок есть. Граф там живет. Какой он на деле граф, никто не знает, но батюшка его так назвался, когда в замке осел. В порядок там все привел, хозяйство, говорят, большое поднял. Так граф этот – сам себе управитель.

Значит, сумел кто-то и тут устроиться.

Но Истмана подобная судьба не прельщала. Хозяйство: земля, огороды, овцы, торги и мены. Напрягать мозги, подстраивая все, что узнал когда-то об экономике, под местные уклады, чтобы стать владельцем символического домена, назваться громким титулом, построить дом за каменным забором, который обзовут замком, и до конца жизни смотреть на мутный купол мертвого неба? И умереть от старости, тогда как на родине пройдет всего пара лет…

– Расскажи еще, – попросил он целительницу.

– Так нечего уже, – развела она руками. – Все, что знала, сказала.

– Расскажи… Расскажи, отчего ты такая, – вырвалось само собой. – Такая… добрая?

Последнее слово упорно не желало быть произнесенным, но другого он подобрать не сумел.

– А какой мне быть? – В тусклом свете единственной свечки, стоявшей между ними на грубо сколоченном столе, вдруг видна стала каждая морщинка на ее лице.

– Как все.

– А все что, недобрые?

– Все не тратят силу на первого встречного, не приводят чужаков в свой дом, не делятся с ними последним…

– Значит, хорошо, что меня встретил, а не еще кого, – улыбнулась женщина, так и не ответив на его вопрос.

Ответ, правдивый или нет, Истман узнал спустя два дня от Фаски, плюгавого рябого мужичка, к которому Олья послала его за спиртом для настоек, дав на мену бидон козьего молока и мешочек трав.

– Ты не обижай ее, парень, – словно только и ждал удобного случая, чтобы сказать это, Фаска. – Хорошая она, но беззащитная, как дитя малое. Заклятая потому что.

– Как это – заклятая?

Самогонщик плеснул в чарки своего продукта, разбавил на глаз водой и кивнул покупателю на скамью.

– Весел сегодня, – сообщил он. – Сами боги отдохнуть велят. Боги твою Олью и закляли. Семь лет уж прошло по-нашему, когда мужики с той стороны вернулись да рассказали, что имперцы уже почти до самой Черты дошли. И что хутор спалили, где сын ее с семьей жил. Хороший был парень, дар имел, как и мать, да не захотел его в кармане держать – в большой мир пошел, целителем там, говорили, знатным стал. А от огня дар его не уберег. Поплакала Олья, да кинулась других своих детей искать, они ж все четверо вслед за братом из кармана ушли. И к кому не кинется, только могилы находит. Одного Сайли вот привела. Утешение, да только слабое. Месяц после сама не своя была, а в конце не выдержала, на кладбище пошла, где молельня стоит, и давай перед богами причитать. Заберите, говорит, меня из этого мира, чтобы я больше зла его не видела. Только сказала, как молния с неба ударила, и прямо в нее. Думали, все, услыхали пресветлые молитву, к себе прибрали. Но глядим – живая. И по сей день живет, не хворает. А вот зла, как сама просила, с того дня не видит. Совсем. А когда человек зла не видит, его всякий обидеть может. Вот я и говорю… Выпьем, что ли?


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 | Следующая
  • 4.6 Оценок: 5

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации