Текст книги "Две недели в другом городе"

Морис указал на большой букет красных роз, стоявший в стеклянной вазе.

– Она приходила сюда вчера вечером, но ее не пустили в палату. Мне передали записку от нее. Карлотта спрашивала, не нужно ли мне что-нибудь. – Он усмехнулся с горечью. – Увидишь ее, скажи: да, мне нужно новое сердце. Ты с ней не разговаривал?

– Одну минуту, – ответил Джек. – По телефону.

– Представляешь, она прилетела из Англии. Из всех женщин, которых я знал… О Боже, какие переплетения… Знаешь, о чем я думал, лежа тут, Джек… Я бы хотел увидеть всех людей, которых я любил, обижал, использовал, ненавидел, и объясниться с ними. Растолковать им, почему я поступал так, а не иначе, поведать, какую боль или облегчение они мне принесли. Освободиться…

– Тогда здесь пришлось бы поставить регулировщика, который направлял бы поток посетителей, – пошутил Джек, сознательно уходя от серьезного разговора.

Несомненно, моральное состояние Делани не улучшилось бы, если бы он стал, лежа в постели, подводить окончательные итоги.

– Многие считают меня мерзавцем, – тихо сказал Делани. – Так было всегда. Даже в детстве. И всю жизнь я притворялся, что мне это безразлично. Притворялся…

– Я выпущу бюллетень, – улыбнулся Джек. – «Морис Делани вовсе не мерзавец». Так ты сэкономишь массу времени.

– Что касается женщин, – продолжил Делани, не замечая легкомысленного тона своего собеседника. – Не отличаясь красотой, в юности я не имел тех женщин, которых хотел. Потом я стал большой шишкой, и оказалось, что я далеко не урод, меня находили остроумным, обаятельным, неотразимым, женщины выстраивались в длинную очередь.

Он сухо усмехнулся.

– Если бы я не заглядывал в зеркало, я бы поверил, что во мне шесть футов роста и я божественно красив. Я принялся наверстывать упущенное. Полагаю, я взял реванш за те годы, когда девушки считали меня некрасивым. Я всегда боялся, что сон кончится и какая-нибудь женщина, взглянув на меня, засмеется и скажет: «Да я тебя знаю, ты – Морис Делани, безобразный коротышка из чикагского Саут-Сайда». Однажды на западном побережье девушка пыталась покончить с собой из-за того, что я бросил ее. Врачи спасли ее, но когда я узнал об этом происшествии, в первую минуту я испытал не радость по поводу того, что она осталась жива; я подумал – надо же, женщина решила, что из-за меня можно умереть. Я получил удовлетворение. Наверно, те, кто считает меня мерзавцем, близки к истине…

Делани вздохнул.

– Похоже, я устал… – сказал он слабеющим голосом. – Посплю немного. Спасибо, что пришел… Не бросай меня, Джек. Мы с тобой еще увидим мир. Пожалуйста, сообщи свой новый адрес…

Он закрыл глаза, отдаваясь во власть своей слабости и погружаясь в вечернюю больничную тишину.

Джек встал, кивнул неподвижно сидящей в своем углу медсестре и бесшумно покинул палату.

В гостиной повсюду лежали газеты – пять-шесть французских изданий, а также средиземноморский выпуск нью-йоркской «Гералд трибюн». Сообщение о гибели Деспьера находилось на первой полосе французских газет и на второй полосе «Трибюн». Джек снова и снова перечитывал короткую сухую заметку. Деспьер вместе с патрулем угодил в засаду; рядом с ним взорвалась граната. Все газеты ошибочно утверждали, что ему было тридцать два года. Из родственников у него осталась лишь сестра, жившая в Байонне. Завтра его должны были похоронить в Алжире с воинскими почестями. Деспьер любил солдат, он находил в них нечто детское, и идея похорон с воинскими почестями позабавила бы его.

Джек собрал газеты и бросил их в корзину для мусора, чтобы больше к ним не возвращаться. Рукопись статьи о Делани по-прежнему лежала на столе, прижатая пепельницей. Джек выдвинул ящик и положил туда рукопись. Деспьер просил уничтожить материал, но пока Джек не мог заставить себя сделать это.

Он взял в руки постановочный сценарий картины и попытался сосредоточиться. Завтра съемки не состоятся из-за какого-то праздника. Джек обрадовался большому количеству праздников, отмечаемых католической Европой. Он сможет немного расслабиться и более тщательно подготовиться к дальнейшей работе. Но ксерокопированные строки расплывались перед его глазами; в голове Джека мелькал бесконечный калейдоскоп имен и фамилий – Делани, Деспьер, Вероника, Элен, Карлотта, Барзелли, Клара, Брезач, Делани, Деспьер, Вероника, Элен, Карлотта, Барзелли, Клара, Брезач…

Это как массовое изъятие вкладов из банка, подумал он. Все требуют немедленной выплаты. Паника. Атака со всех сторон. Все события связаны между собой. Джек заставил себя сконцентрироваться на лежавшем перед ним сценарии. В нем было нечто фальшивое. События следовали одно за другим в разумном, логическом порядке. Это было ложью, присутствующей во всех фильмах, романах, рассказах. Упорядоченность убивала правдоподобие.

Зазвонил телефон. Пьяный мужчина, в голосе которого звучал американский акцент, попросил позвать Мари-Лу Макклейн и отказался поверить, что Мари-Лу здесь нет.

Звонок напомнил Джеку о том, что он обещал позвонить Элен и объяснить ситуацию. Утром он отправил ей короткую телеграмму, которая вряд ли ее удовлетворила. Он вытащил лист почтовой бумаги и принялся быстро писать, пытаясь изложить причины, вынуждающие его задержаться в Риме. Написав «Любящий тебя Джек», он услышал стук в дверь. Джек перевернул листок, направился к двери и открыл ее.

Он увидел в коридоре Брезача. Парень стоял, ссутулившись, в своем пальто, с непокрытой головой, держа под мышкой две папки. Брезач молча прошел в комнату, бросил сценарии на диван и плюхнулся в кресло, вытянув вперед ноги, не вынимая рук из карманов. Вид у него был измученный и возбужденный. Джек закрыл дверь и посмотрел на Роберта.

– У вас найдется выпить? – устало пробормотал Брезач.

– Прекрасная идея. – Джек налил виски им обоим.

Он удивился тому, как сильно обрадовался появлению Брезача.

Роберт с жадностью отхлебнул виски. Заметил газеты, лежащие в корзине для мусора:

– Бедняга Деспьер. После стольких войн…

– Если вовремя не остановишься, – не желал давать волю чувствам Джек, – в конце концов непременно дождешься той войны, на которой тебя убьют.

– Алжир! – Брезач фыркнул. – Не знаю, кто вызывает во мне большую жалость – Деспьер или несчастный феллах, бросивший ту гранату. Я не испытывал любви к Деспьеру. Наверно, мне следовало ненавидеть его. Ведь это он познакомил вас с Вероникой. Но это… – Он сделал гримасу. – La gloire…[55]55
  Слава (фр.).


[Закрыть]

– Ты не знал его по-настоящему, – возразил Джек.

– Французы меня раздражают.

– Знаешь, что Деспьер писал об Алжире незадолго до смерти? Он писал, что эта война – обоюдная подлость.

– Я же сказал, что французы меня раздражают, – заявил Брезач. – Я не говорил, что они глупы.

– Хватит, – сухо обронил Джек. – Больше я не хочу об этом говорить.

Брезач заметил напряжение в голосе Джека.

– Извините. Черт возьми, люди иногда умирают. Завтра на вас, меня, мою тетушку-калеку сбросят бомбу. Если бы у меня был запас лишних слез, я бы пролил одну или две слезинки по случаю гибели француза. Но я их все уже выплакал. Я просыпаюсь ночью в слезах и ищу рукой Веронику. Я оплакиваю живых. Старомодная, романтическая поэзия, – с яростью в голосе произнес он и добавил: – Я ненавижу себя. Однажды настанет день, когда я не смогу простить себя за то, что не совершил самоубийства. О Господи…

Он отпил виски.

– Я пришел сюда не ради подобных разговоров. У меня появились кое-какие мысли насчет картины. Вы меня выслушаете?

– Да.

– Мы не сделаем из картины шедевра, но от нее хотя бы не будет тошнить.

Джек засмеялся. Брезач настороженно посмотрел на него.

– Почему вы смеетесь? – спросил Роберт.

– Просто так.

Зазвонил телефон.

– Черт возьми, – сказал Брезач, – вы могли попросить не соединять вас ни с кем?

Это был Холт.

– Джек, – произнес он своим тягучим голосом, – я еду к Морису в больницу. Меня обещали пустить к нему на две минуты, хочу, чтобы вы знали, что я сообщу Морису о том, как замечательно вы и Брезач справляетесь с работой и как мы все вам благодарны…

– Спасибо, Сэм, – произнес Джек, тронутый вниманием Холта. – Брезач сейчас у меня, я передам ему ваши слова.

– Если вам что-нибудь нужно, – сказал Холт, – просите, не стесняйтесь.

– Не волнуйтесь, Сэм, мы еще попросим.

– Ну? – произнес Брезач, когда Джек положил трубку. – Что ему надо?

– Он хотел повесить нам обоим на грудь по медали, – сообщил Джек. – Ладно, что ты можешь сказать о фильме?

– Всему свое время. Сначала мне надо поесть. Весь день меня выворачивало, сейчас голова кружится от голода. Вы уже ели?

Джек понял, что забыл поужинать. Стрелки часов показывали тридцать минут одиннадцатого.

– Нет.

– Я вас угощаю. – Допив виски, Брезач встал. – Теперь, когда мне предстоит стать известным кинорежиссером, я должен привыкать платить за других. И мне хотелось бы начать с вас.

Брезач настоял на том, чтобы они пошли ужинать в «Пассето». Он никогда там не был, но слышал, что этот ресторан считается лучшим и, возможно, самым дорогим в Риме.

– Теперь я должен заботиться о престиже, – усмехнулся он, когда они садились в такси возле гостиницы. – Меня не должны видеть в какой-то старой дыре.

Днем Холт отвел Роберта в сторону и вручил ему конверт с сотней тысяч лир. Это на побочные расходы, тактично пояснил американец.

– Он не знает, – заметил Брезач, – что у меня есть лишь две расходные статьи – пища и жилье.

Когда они сели за один из столов переполненного людьми ресторана, Брезач обвел зал критическим взглядом.

– Вы заметили, что, когда римляне хотят создать атмосферу роскоши, они неизменно имитируют интерьер общественной бани? Итальянцы, – произнес Брезач, с неприязнью рассматривая сидящих за соседними столиками гостей, – самые красивые люди на земле. До тех пор, пока не разбогатеют.

– Будь осторожен. Теперь ты начал работать и, вероятно, когда-нибудь станешь богатым.

– Нет, – возразил Брезач. – Я уже решил, как поступлю, если получу много денег. Промотаю их немедленно. Останусь бедным и худым. Никто еще не создал ничего стоящего, располагая большим счетом в банке.

– Ты правда веришь в это?

– Отчасти. – Брезач усмехнулся.

В ресторане появился Макс, он тер руки, согревая их, вид у него был смущенный. Он шел вдоль прохода между столами, ища глазами Брезача. Макс, как всегда, был в своем толстом пиджаке, с шерстяным шарфом на шее. Брезач помахал рукой, и Макс направился к их столу.

– Вы не возражаете, если Макс поужинает с нами? Сегодня у меня праздник – отмечаю первый шаг, сделанный мною. Макс должен в этом участвовать.

– Конечно, – согласился Джек.

Макс застенчиво улыбнулся и, пожав руки Джека и Брезача, сел за стол.

– Вы видели образцы блюд при входе возле бара? – удивленно произнес он. – Неужели кто-то ест это каждый день?

– Отныне, Макс, – сказал Брезач, – вы будете так питаться ежедневно. Вы станете толстым и безобразным.

– Надеюсь, так оно и получится, – улыбнулся Макс. – От природы я обжора.

Брезач заказал блюда для всех троих, внимательно разглядывая меню, пока официант стоял рядом.

– Я разочарован, – заявил парень. – Я думал, здесь все гораздо дороже.

Он попросил принести устриц под белым вином, fettuccini[56]56
  тонкая лапша (ит.).


[Закрыть] с трюфелями, фазана, начиненного виноградом, а также бутылку «Бардоло».

– Вы видите, – обратился Роберт к Джеку, – я немедленно претворяю мои экономические теории в жизнь.

Но когда подали пищу, Брезач почти ничего не съел, он лишь ковырялся в тарелках, пробуя блюда. Макс же глотал еду с жадностью. В середине обеда Брезач вдруг встал:

– Извините меня. Я скоро вернусь.

– Его снова тошнит. – Макс обеспокоенно покачал головой. – Это началось прошлым вечером, когда вы сообщили ему новость, и продолжалось днем. Роберт сказал мне, что подобное происходило с ним в школе перед каждым экзаменом.

– Сегодня он и в самом деле держал экзамен, – произнес Джек. – И получил высокую оценку. Он весь день казался самым спокойным человеком в Риме.

– Я уже говорил вам, он необыкновенный парень. Он потрясающе владеет собой. – Помолчав, Макс добавил: – Иногда. – Он пожал плечами. – До встречи с Робертом я считал, что у всех американцев стальные нервы.

Брезач вернулся. Он был очень бледен, на лбу у него выступила испарина. Роберт заказал для всех кофе, французское бренди и толстые сигары.

– Сегодня, – произнес он, – мы должны попробовать все. Кажется, Бисмарк сказал, что человек не должен умирать, не выкурив сто тысяч хороших сигар. Мне предстоит выкурить еще немало.

Брезач откинулся на спинку диванчика; сигара казалась слишком крупной для его худого, узкого, мальчишеского лица.

– Я стараюсь изо всех сил выглядеть толстым и самодовольным, чтобы в следующий раз, когда я приду сюда, официант был со мной почтителен. А теперь, Джек, поговорим о деле. На какие жертвы вы готовы пойти, чтобы сделать из картины Делани нечто приличное?

– На весьма серьезные. Хорошие результаты принесут сейчас Делани больше пользы, чем кислород, которым он дышит.

– Совершенно верно, – подтвердил Брезач. – Вы попросите Холта и Тачино дать нам еще одну сверхплановую неделю на съемки Стайлза и Барзелли?

– Это обойдется в кругленькую сумму, – осторожно заметил Джек, – все сроки и так прошли… Нужны очень веские аргументы. Они у тебя есть?

– Во-первых, я хочу, чтобы Стайлз сам озвучил свою роль. После того, что он продемонстрировал сегодня… Послушайте, Джек, мне кажется, я могу говорить с вами откровенно. У вас немало пороков, но тщеславием вы, кажется, не страдаете…

– Хватит ходить вокруг да около. Что у тебя на уме?

– Вечером я прослушал все сцены, которые вы дублировали за Стайлза, Джек. Вы сделали это неплохо, но все же недостаточно хорошо. Я не хочу вас обидеть, – быстро добавил Брезач. – Вы это понимаете?

– Понимаю. Я не обиделся.

– Вы уже не актер, – продолжил Брезач. – Вы умный, добросовестный человек, который вплотную приблизился к тому, чтобы стать актером, но все же не переступил черту. Я прав?

– Да, – согласился Джек.

– Но даже если бы вы были актером, вы – не Стайлз. Вы, разумеется, превзошли Стайлза, но лишь потому, что он был плох. Делани так закомплексовал несчастного пьяницу, что у Стайлза язык к нёбу прилипал.

– Что ты предлагаешь?

– Я предлагаю его разморозить, – Брезач выпустил густые клубы сигарного дыма. – Разморозить и одновременно излечить от алкоголизма.

– Каким образом ты собираешься сделать это?

– Я прочитал сценарий Шугермана, – сказал Брезач, как бы не расслышав вопроса. Он коснулся рукой папки, лежавшей на соседнем стуле. – Я заставил Хильду разыскать его для меня. Хотелось посмотреть, как выглядел материал до того, как Делани прошелся по нему своей рукой. Я надеялся отыскать там одну-две маленькие сцены, которые могли бы помочь Стайлзу…

– И что же ты нашел?

– Конечно, Делани все испортил, – сказал Брезач. – Я это обнаружил немедленно. Шугерман написал историю мужчины, а Делани увлекся Барзелли и все переиначил. Однако материал не допускает такого насилия. Отсюда все эти скучные сцены с Барзелли, где она расчесывает волосы, глядит в окно с грустным видом, раздевается, демонстрируя свои красивые ноги, словом, убивает фильм. А Стайлз по воле Делани меланхолично расхаживает в течение всей картины, словно святой Бернард, и твердит одно и то же: «Я люблю тебя. Мне грустно. Я люблю тебя…»

Брезач презрительно фыркнул.

– Я нашел в исходном сценарии то, что искал, и в большом количестве. Герой там половину времени пьянствует, постоянно смеется над самим собой, говорит обратное тому, что думает, ужасно обращается с девушкой и ненавидит ее сильнее, чем любит. Это хорошая роль, и Стайлз способен великолепно сыграть ее.

– Возможно. Если не будет пить, – заметил Джек.

– Вам известно, что в течение первых двух недель Стайлз не прикасался к спиртному?

– Нет, я этого не знал.

– Это правда. Затем он увидел, что делает с его ролью Делани, и сломался, – произнес Брезач. – Если Стайлз обходился без алкоголя две первые недели, то он продержится без него и две последние. Особенно если поверит в значимость своей работы.

– Но как мы убедим его в ней?

– Мы покажем его крупным планом в отснятых эпизодах, сделаем вставки везде, где это допустимо. И даже те сцены со Стайлзом и Барзелли, которые нельзя изменить, мы озвучим заново. Добавим горечь, самоиронию… А там, где не удастся записать новый текст взамен совсем уже неприемлемого старого, мы дадим музыку, шум поезда, что-нибудь еще. Мы докажем Стайлзу искренность наших намерений, он поймет, что мы работаем на него, помогаем ему остаться в кино, верим в его способности…

Слушая Брезача с непроницаемым лицом, Джек почувствовал поток энергии, излучаемой парнем; он восхищался чутьем Роберта, его интуитивным видением недостатков картины и путей избавления от них, горячим желанием выполнить порученное дело как можно лучше. Внезапно Джек оживился, усталость отступила, его захватили идеи Брезача. Последний раз он находился в таком состоянии еще до войны, когда они с Делани каждый вечер проводили в спорах, обсуждениях; работая вдвоем, они волновались, кричали, смеялись.

– Хорошо, – Джек указал на папки, – покажи мне, что, по-твоему, тут можно сделать.

Дрожащими руками Брезач положил сценарии на стол.

– Начнем с… – Он поднялся. – Извините. Меня снова тошнит.

Брезач поспешил в туалет.

– Бедный парень, – посочувствовал Макс. – Такие яства.

Роберт вернулся побледневшим, но более спокойным. Он сел рядом с Джеком, и они начали просматривать постранично оба сценария, а закончили лишь в начале второго, когда в зале стали гасить свет, и их засыпающий на ходу официант остановился у ближайшей колонны.

– Хорошо, – сказал Джек. – Я попрошу у Холта еще одну неделю. Прямо сейчас.

Он подошел к телефону и набрал номер Холта. В трубке зазвучал бодрый голос Сэма:

– Алло?

Джек объяснил ему, что они делают с Брезачем, и попросил разрешения продлить съемки еще на одну неделю.

– Вы гарантируете, что результат окупит затраты? – спросил Холт.

– В подобных делах, – заметил Джек, – никто не может что-либо гарантировать. Скажу только одно: я думаю, на это стоит пойти.

– Для меня достаточно вашего мнения, Джек. Вы получите эту неделю. Не кладите трубку. У меня есть для вас новости. Сегодня вечером я был у Мориса, он прочитал новый сценарий, написанный этим пареньком, Брезачем; рукопись ему очень понравилась, он хочет снимать по ней свой следующий фильм, когда выйдет из больницы. Вы читали эту вещь, Джек?

– Да, – ответил Джек.

– Вы согласны, что сценарий – стоящий?

– Несомненно, стоящий.

– Хорошо. Передайте молодому человеку, пусть он зайдет завтра ко мне в офис обсудить условия. Я весь день буду у себя. Вы ему скажете?

– Да, – пообещал Джек. – Спокойной ночи, Сэм.

Он вернулся к столу, усыпанному сигарным пеплом и листами бумаги. Макс и Брезач уговорили официанта принести им напоследок по рюмке бренди.

– Все в порядке, – сказал Джек. – Холт дал нам неделю.

– Что тут такого? – небрежно обронил Брезач. – Это всего лишь деньги. Макс, пошли спать.

– Еще кое-что, – продолжал Джек. – Он просит тебя заглянуть завтра к нему в контору. Делани сказал ему, что хочет снимать фильм по твоему сценарию, и Холт собирается заключить с тобой контракт.

– Роберт, – взволнованно произнес Макс, – ты слышишь?

– Да, слышу. Студия «Смертный одр» – новый колосс киноиндустрии.

– Ты подпишешь контракт? – спросил Макс.

Брезач допил остатки бренди.

– Возможно. – Роберт задумчиво посмотрел на Джека. – Делани говорил с вами об этом?

– Очень кратко.

– Что он сказал?

Джек пожалел о том, что Брезач задал этот вопрос; он решил ответить на него честно:

– Делани сказал, что после внесения некоторых изменений он сможет снять по нему свой лучший фильм.

– Он собирается вносить изменения?

– У него уже есть тысяча идей. Он хочет сделать нечто в стиле прежнего Делани.

– О Господи, – вырвалось у Брезача. – Он намерен сам снимать фильм?

– Да.

– Все равно, – сказал Макс, – такой шанс упускать нельзя, Роберт.

Брезач двинул пустую рюмку из-под бренди по столу, словно шахматист, делающий ход фигурой.

– Эндрюс, – произнес он, – вам есть что сказать по этому поводу?

– Сейчас – нет.

– Сейчас – нет, – повторил Брезач и встал. – Пойдемте отсюда. Завтра у нас много дел. Приходите ко мне. Нас не будут отвлекать телефонные звонки. Мне не хочется работать в вашем номере. Там не выветрился стойкий запах предательства.

Джек не отреагировал на выпад Брезача:

– Я буду у тебя в двенадцать. Нам обоим не помешает выспаться.

Они молча прошли мимо официанта со слипающимися глазами и оказались на улице. Дул студеный ветер, и Макс заботливо сказал Брезачу:

– Застегни пальто.

– Ну, – глубоко вздохнул Брезач, – мы славно потрудились. – Он устало потер глаза. – Я скажу вам, Джек, кое-что о вас. Мне жаль, что вы так умны и благородны. Ненавидеть вас становится все труднее.

Он усмехнулся. Холодный свет уличных фонарей падал на его худое лицо с запавшими глазами.

– Если Вероника даст о себе знать, – сказал Роберт, – пригласите ее заглянуть на съемочную площадку. Пусть увидит меня в лучах славы. Может быть, именно лицо любимой способно избавить меня от приступов тошноты.