Текст книги "Я вернусь через тысячу лет"

10. «Нам никогда не узнать…»

– Знаешь, вот уже сколько дней думаю об этом радиомаяке. И страшно обидно!

Бирута говорит по-обычному тихо, даже будто сонно. Она лежит на койке в нашей каюте и, закинув руки под голову, смотрит в потолок. Мы недавно проснулись. До начала дежурства ещё три часа. Успеем и позавтракать, и позаниматься в спортзале, и посидеть над проекторами в библиотеке.

– Отчего же тебе обидно, Рут?

– Оттого, что нам никогда не узнать, какая там цивилизация, какие существа. Люди это или не люди… Как они живут… Что умеют… Как любят… Обидно из-за нашего бессилия! Мы даже не можем сообщить на Землю об этом маяке. Всего одна финишная ракета! И нужно ждать двадцать лет, чтоб её отправить!.. А представляешь, какой переполох поднялся бы в Солнечной системе от такого сообщения? Но целые поколения там умрут, так и не узнав об этой цивилизации, о братьях по разуму.

– А может, не было бы никакого переполоха? Ведь люди давно догадались, что в старых звёздных скоплениях – древние цивилизации. Но нам они пока недоступны. А им, видимо, не до нас.

– Вот это и обидно, Сашка! Есть разумные существа, и они нас ищут – тут ты не прав! – иначе для чего бы они ставили радиомаяки? А добраться до них мы не можем… Конечно, когда-нибудь… Но мы не доживём. Мы не узнаем. А так хочется знать!

– Подумай, Рут, о тех – ну, например, в двадцатом веке, – кто мечтал узнать хотя бы о Рите! Они первыми пробивали дорогу в космос, рисковали, гибли, а результатов не дождались. Результаты достались тем, кто селился на Марсе, на Венере. Нам достались. И мы что-то для кого-то оставим. Так устроена жизнь.

– Да я не меркантильна, Сашка! Я даже не хочу пользоваться результатами. Хочу только знать их! Обидно умереть и не узнать, чем кончилось твоё открытие. Наверно, я буду писать, Сашка… Какой-нибудь фантастический рассказ об экспедиции к звёздному скоплению. К той самой цивилизации. Мне её не узнать, так хоть придумаю!

– Ты говоришь так, словно уже пишешь.

– Как ты догадался?

– Чуть-чуть знаю тебя.

– Верно. Пишу. В рубке, за твоей спиной. В библиотеке. И главное, в уме.

– И пишешь медленно. Потому что прячешься.

– Тоже верно.

– А зачем прячешься? От кого?

– Боюсь: вдруг не выйдет. Ты не говори пока ни Бруно, ни Изольде, ладно? Я давно не писала рассказов. Отвыкла.

– А вообще – писала?

– Немного. Тоже фантастику. Их печатали в Риге, на латышском. А потом перевели в Вильнюсе и в Таллинне.

– Из-за этих рассказов тебя и взяли в «Малахит»?

– А ты думал, из-за тонкой талии?

– И я узнаю это только сейчас! А мы уже больше двадцати лет женаты! По всем правилам надо обидеться.

– Не обидишься – бессмысленно.

– Но почему ты молчала?

– У меня ничего не писалось в «Малахите». Ничего! Я так мучилась! Плакала даже. И было такое ощущение, будто я всех обманула. Теперь понимаешь?

– Пытаюсь. Но у тебя выйдет, Рута! Непременно! Я в тебя верю! И будешь ты фантастом Риты, Бирута нежная моя!

– Ты несносный человек, Сашка! С тобой совершенно невозможно говорить серьёзно!

– Ты уверена?

– Вижу.

– А если я подкину тебе идею?

– Какую ещё идею?

– Серьёзную.

– Разве ты на это способен?

– Рискни.

– Хорошо. Рискую. Гони идею.

– Я дам тебе коэму, Рут. Ту, свою… С обратной связью. А ты запишешь рассказ в неё. Это быстро и… впечатляюще.

– А это возможно?

– Для того они созданы.

– Для рассказов?

– Не только. Но, во всяком случае, не для баловства.

– Честно говоря, Сашка, я смутно представляю себе, для чего нужны эти коэмы. Мне всегда казалось, что это лишь любопытный технический эксперимент. Не более. Ну, выдумал, возишься… Мужчина должен возиться с чем-то техническим. Мне так всегда говорила мама. И советовала не мешать. «Пусть, мол, лучше возится с машинами, чем заглядывается на других женщин».

– А между прочим, не я их выдумал.

– Кто же?

– Один фантаст. Ещё два с половиной века назад. Но тогда их не могли сделать. Не было отправных приборов. А потом появились приборы, но забыли книжку того фантаста. И вот я случайно на неё наткнулся…

Я прикусил язык, потому что чуть было не сказал: «Таня посоветовала». А Бирута совершенно не выносит упоминаний о Тане.

– И что же писал тот фантаст?

– Он рассказывал о далёкой планете. Там эти коробочки эмоциональной памяти были вместо книг.

– Любопытно!

– Вот и давай попробуем! Может, тот фантаст неплохо придумал? Ведь я не мог сам записать в коробочку новый рассказ. Так сказать, по ограниченности способностей. Записывал поездки, какие-то реальные события. В общем, нечто документальное, сохранившееся в памяти. А ты можешь представить и записать выдуманное. И вот тогда будет на полную катушку.

– Расскажи подробнее, Сашка. Что писал тот фантаст?

– У тебя хватит терпения?

– Видимо.

– Тогда слушай. Далёкая планета. Книги на ней ушли в прошлое. Библиотеки стали архивами, в которые заглядывают лишь историки. На протяжении целого века книги – уже не бумажные, электронные – вытеснялись коробочками эмоциональной памяти, коэмами. Никто не запрещал одно, не вводил декретами другое. Каждый пользовался чем хотел. Но коэмы были удобнее, и люди предпочитали пользоваться ими. В коробочках аккумулировались биотоки мозга тех людей, которые способны творить. Это были записи виденного, пережитого, выдуманного. Вот как у нас с тобой – документальное и художественное. Доходит?

– Ты рассказывай! Когда не дойдёт, спрошу.

– Коэмы – двух видов: записи и воспроизведения. То есть записывающие ещё и воспроизводят. Для пробы, для просмотра. Но воспроизводящие – не записывают. Эти – только для читателя. Массовая продукция.

– А какие сделал ты?

– Первые. Для записи. Но они и воспроизводят.

– А что сделал Верхов?

– Только запись. Воспроизведение у него – лишь на экране. Не в мозгу.

– А коэмы только воспроизведения ты не делал?

– Зачем? Это, по сути, половина моей. Любой техник разделит.

– Что ещё было у того фантаста?

– Организация и последствия.

– Расскажи.

– Организация проста. Законченные записи обсуждались среди специалистов – писателей, историков, путешественников, филологов. Если запись одобряли – её размножали за счёт государства.

– А если браковали?

– Сдавали в архив. Но и архивы периодически просматривали молодые специалисты. И отбирали для размножения то, что считали полезным. У стариков не было права вето…

– А если кто-то из авторов и с этим не соглашался?

– Он мог пойти на завод и размножать свои коэмы самостоятельно. Своими ручками. И самостоятельно распространять. В общем, рай для талантливых.

– И каковы последствия?

– Естественные. Вначале в этот рай ринулась молодёжь. И многие быстро стали знаменитыми. Потом потянулись старички. Но не всем удалось тут закрепиться. Кто на бумаге не лгал, быстро пошёл за молодыми. А кто на бумаге прятал свои мысли за хитрой вязью слов, так же быстро выходил в тираж, терял аудиторию. В коэмах лгать было невозможно: всё обнажали!.. Тебе ещё не надоело, Рут?

– Пожалуй, разомнусь.

Она поднимается с койки, разминается несколькими лёгкими упражнениями, ходит по каюте – от двери до телеэкрана, от телеэкрана до двери. Пять шагов туда, пять – обратно. Весь наш «пенал»… И снова ложится.

– Ну, а как это сказалось на книгах?

– Примерно как у нас из-за Интернета. Поначалу… Книги отступали. Сохранились только в точных науках. Но у нас книги не умерли, сохранились во всех областях. А у них – не во всех. Формулы, расчёты, таблицы, схемы остались на бумаге. Астрономия, физика, химия, математика, геология без книг существовать не могут. Нигде! А литература, например, из книг ушла. Более того – как самостоятельный вид человеческой деятельности она вообще стала там умирать.

– Ну, это не ново! Литератору столько раз хоронили, а она всё живёт.

– У нас, Рутик! У нас! А ты просила рассказать про НИХ.

– Извини, Саш! Для меня это слишком близко. Продолжай! Почему она стала там умирать?

– Коэмы сделали литературное творчество слишком доступным. Стало ненужным мастерство, накопленное годами, упорная работа над стилем. Достаточно полёта фантазии, умения строить диалог, запаса ярких впечатлений и свежих мыслей. Бойкие непрофессионалы стали выдавать увлекательные записи. Философская проза погибла на корню. Хотя философия сохранилась. Но свелась к афоризмам. Художественные жанры вытеснялись документалистикой. Мы это тоже проходили…

– А как там поступили с классикой? Забыли?

Бирута садится на койке, складывает руки на коленях. Она очень напоминает сейчас ту маленькую, аккуратненькую, с косичками девочку Руту, которую видел я на старых фотографиях в Меллужи, в доме её родителей.

– Нет, Рутик! Классику не забыли. Просто начали переводить в коэмы. Как раз старшее поколение писателей этим и занялось. И на всю их жизнь хватило этой работы.

– Ты допускаешь, так же может быть у нас?

– Не дай Бог! Не для того я мастерил коэмы.

– А для чего тогда?

– Они заполнят свою нишу. Не вместо, а рядом. Кино не убило театр. Телевидение не убило кино. Радио не убило газет. Интернет не убил ни радио, ни телевидение, ни книги. Все живы! Но всем пришлось потесниться. Планета, придуманная древним фантастом, нам не указ. Но кое-чем можно и попользоваться… Впрочем, кто знает, что сейчас на Земле? Может, забыли давно про мои коэмы?

Маленькая острая грудь моей жены распирает кофточку. Нестерпимо хочется прижать эту грудь к себе, зарыться в неё носом, сдавить губами!

Но тогда уже не будет никакого разговора. Тем более серьёзного. А мне хочется убедить Бируту, уговорить её воспользоваться коэмой. Разве не для того бился я над ними, чтобы пользовались ими настоящие писатели? А тем более, когда писатель – моя жена.

– Конечно, может, и забыли на Земле твои коэмы, – говорит Бирута. – Но, может, и «пишут» в них сейчас молодые. Полвека прошло. Не угадаешь.

– Что Земля, Рут! Писали бы в них хоть на Рите! А то вроде ни для чего делал.

– Ну!.. Вот уже и раскис! Давай свою коэму! Я в неё напишу. А сейчас подымайся! Бегом в спортзал!

11. Старые стереоленты «Урала»

Конечно, я знал, что на корабле есть копии всех стереолент, снятых на Рите астронавтами «Урала». Их просто не могло не быть. Но, пока они не попали в руки, я не думал, не вспоминал о них. Знал – и как бы не знал.

Наткнулся на них случайно – искал подходящие стереоленты для Бируты. Она всё возится со своим рассказом, и просила меня подобрать в фильмотеке что-нибудь об исследовательских полётах в космос. Наш полёт, к сожалению, даёт ей слишком мало впечатлений Мы не останавливаем корабль, не выходим в пространство – это строжайше запрещено без разрешения командиров. Мы даже не проводим локацию лежащих на пути звёзд. Только летим – ничего больше. Чисто транспортный рейс.

А Бирута пишет о рейсе исследовательском.

Справочный автомат быстро выдал мне шифры подходящих файлов. Один за другим я выводил их на дисплей, прикидывал тематику и новизну, отбирал пригодные, по моему мнению, для Бируты, отбрасывал явно ненужное. Рядом со списком автомата вырисовывался постепенно мой список, покороче. Завтра по нему двинется Бирута. Разумеется, гораздо медленней меня.

Последним в списке автомата значился пункт: «Планета Рита. Стереоленты «Урала». Всё логично: рейс «Урала» был именно исследовательским.

А ленты эти я знал давно. Все одиннадцать! Ещё в седьмом классе, когда готовил доклад о Рите, я прочитал и просмотрел о ней всё, что возможно. И, конечно, прежде всего, материалы «уральцев». Три ленты я отобрал тогда для доклада и показал в классе.

Сейчас снова захотелось посмотреть их. Может, хоть на минуту вернутся почти забытые детские ощущения? Может, снова почувствую себя подростком, для которого далёкая Рита – всего лишь красивая мечта?

Я набрал шифры трёх лент, которые когда-то демонстрировал в школе. Тех лент, что рассказывали о важнейших встречах землян с дикими жителями Риты.

Встреча первая

Громадные, как простыни, листья пальм. Под ними сумрачно и сыро. На небольшой солнечной прогалине – сочная высокая трава. И на длинных голых голубоватых стеблях – яркие пышные багровые цветы, похожие на пионы. Над цветами – пятнистые, не меньше раскрытой большой книги, бабочки. У нас таких и в коллекциях не увидишь.

В лесу пусто – ни тропинки, ни зверя. Только птицы галдят где-то вверху, над листьями пальм.

Вот между стволами неторопливо, тихо прошёл астронавт. Он в высоких кремниоловых чулках с пружинящими каблучками. Такие чулки не прокусит змея. Они не боятся ни воды, ни льда, ни раскалённых песков. И их почти не чувствуешь на ноге. Этой обуви уже больше двухсот лет, но до сих пор она незаменима для любых путешествий.

Мы видим спину астронавта и не знаем, кто это. Ясно только, что мужчина. Широкие сильные плечи, крепкие ноги, мускулы которых так и играют под тонкой серой тканью обтягивающих брюк.

Он уходит в лес, этот астронавт, и за ним идёт ещё один, и ещё. Круглые белые шлемы мелькают среди мохнатых стволов, окутанных толстым зелёным мхом, и исчезают вдали.

И тогда из-за толстого ствола медленно выдвигается коричневое волосатое плечо, затем коричневая голова с копной спутанных тёмных волос и курчавой бородёнкой на резко скошенном подбородке.

Голова глядит вслед ушедшим астронавтам.

Видно, они уже не внушают опасений, потому что человек выходит из-за дерева весь – совершенно голый, коричневый, волосатый, опирающийся на толстую суковатую дубину.

Не поворачивая головы, он негромко, протяжно говорит: «О-о-у-у-л!», и из-за двух соседних толстых коричневых стволов выходят ещё два таких же коричневых волосатых человека.

Они тоньше и чуть выше первого, и бородки у них только пробиваются, и в руках у них не суковатые дубины, а короткие копья – обыкновенные копья, каких полно в исторических музеях Земли.

Эти двое тоже глядят вслед астронавтам, затем один из них цокает языком и, выпятив нижнюю губу, покачивает головой.

Видно, астронавты ему не очень-то понравились.

– Хой! – негромко командует первый человек, тот, который с дубиной, и все трое поворачиваются к нам спиной и двигаются вглубь леса, вслед за астронавтами. Ещё несколько секунд – и коричневые волосатые люди исчезнут за толстыми, мохнатыми стволами деревьев.

И в это время рядом со стереокамерой раздаётся громкий металлический щелчок.

Трое коричневых мгновенно поворачиваются лицом к камере. Двое крайних держат наготове копья. Средний отвёл для удара суковатую дубину.

Они на несколько секунд застывают в этих позах, изучая непонятного противника и позволяя себя фотографировать. В их маленьких, как щёлочки, глазах бегают тёмные зрачки. В глазах – страх. Страх и ненависть. И ничего больше.

Сильные коричневые тела напряжены. И хорошо видны развитые мускулы рук и груди.

Это сильные люди. Но лица их некрасивы. Они не вызывают симпатий.

Но вот, наконец, один из людей делает резкое движение, и в воздухе летит копьё. Оно летит прямо на стереокамеру и, кажется, будто вот-вот вонзится тебе в грудь. Но камера резко отодвигается в сторону, и видно, как копьё втыкается в землю возле мохнатого ствола пальмы, как, постепенно затихая, дрожит тонкое древко.

А когда камера вновь возвращается в прежнее положение, трёх диких охотников уже нет.

В лесу, как и раньше, тихо и пусто, и громадные пятнистые бабочки бесшумно летают с цветка на цветок. Лишь высокая трава медленно распрямляется там, где только что стояли три косматых коричневых человека…

…Я выключил дисплей, задумался.

С этими людьми ещё придётся встретиться. Больше того – жить с ними рядом, учить тому, что знаю я сам, учить добру.

Хватит ли терпения – у меня, у других?..

Ведь дикарям очень далеко до настоящих людей. Они не знают жалости, не понимают цены человеческой жизни. Убили же они Риту Тушину – спокойно, деловито… И главное – ни за что! Хотя она пришла к ним с добром.

Конечно, Бирута тоже видела эти стереоленты. Их много раз показывали по телевидению. Их знала вся Земля. И на лекциях в «Малахите» их не раз вспоминали.

Но мне не хотелось, чтобы Бирута сейчас снова всё это смотрела. Наверное, это помешало бы ей работать над рассказом, создало бы совсем не то настроение.

Поэтому две оставшиеся стереоленты я быстро скопировал и положил в карман. Вот-вот войдёт Бирута. Лучше унести копии в каюту, в наш «пенал», и, когда будет закончен рассказ и появится подходящее настроение, прокрутить их вместе с нею.

Несколько дней потом думал я, что ждёт нас на далёкой планете, так до конца и не понятой. Зачем мы летим? Ради чего навсегда простились с нашей ласковой и удобной Землёй?

Видно, так уж устроен человек, что какие-то проклятые вопросы мучают его всю жизнь, хотя, казалось бы, давно решены другими. И каждое новое поколение всё главное решает для себя заново, как бы не доверяя надёжному, дорого оплаченному опыту отцов.

Казалось бы, всё, что связано с планетой Рита, решено давно. Ещё до моего рождения о судьбе этой планеты спорила вся Земля. Всех это касалось! После возвращения «Урала» споры шли в научных советах, академиях и институтах, на заводах, фабриках и в учреждениях, по телевидению и радио, в газетах, журналах и книгах.

Большинство астронавтов «Урала», и прежде всего Михаил и Чандо Тушины, первыми сказали, что Земля должна помочь жителям Риты. В своих статьях, книгах и интервью «уральцы» доказывали, что негуманно оставить наших биологических братьев в темноте и невежестве на десятки тысячелетий, обречь их на повторение всех тех бесчисленных кровавых ошибок, которые совершило за свою историю земное человечество.

Поначалу возражений не было. Всё казалось просто, ясно, логично и благородно. Однако вскоре большая группа известных историков выдвинула серьёзные возражения.

Историки напомнили, что существует разница между субъективными намерениями тех, кто предлагает помощь другому народу, и объективным значением их поступков. И эта разница становится громадной, когда сам народ, отставший от других, не просит о помощи.

– Навязанная помощь – почти всегда насилие, – утверждали учёные. – И даже самые добрые намерения в таком деле ничего не меняют.

Тысячи христианских миссионеров, отправляясь из Европы к дикарям Африки или Океании, свято верили, что несут туземцам только добро, только просвещение и благоденствие. А приносили, по сути, колониальную эксплуатацию, потому что вслед за миссионерами приходили те, кто подчинял жизнь чужих народов своим интересам. Прежде всего – наживе.

– Помощь, о которой не просят, – утверждали историки, – вызывает невольное сопротивление. И оборачивается насилием, навязыванием чуждых порядков слабым народам. Это и есть установление власти одних народов над другими. Где гарантии, что на Рите, пусть и невольно, не получится такого навязывания своих порядков? Ведь первые же контакты астронавтов с аборигенами показали, что о добровольности не может быть и речи. Дикари уважают только силу и подчиняются только ей. Значит, кроме насилия, иного средства цивилизовать их просто нет. И если даже насилие не будет сопровождаться кровопролитием – допущение почти нереальное! – всё равно оно будет насилием. И, по сути, колонизацией. И потому вмешиваться в историю другой планеты земляне не должны. Пусть она развивается самостоятельно. А Земля вправе лишь послать туда несколько десятков наблюдателей. Чтобы углубить знания о первобытном обществе.

Что делать потом с этими наблюдателями, историки не уточнили. Ведь наблюдатели явно выпадут из своей эпохи…

С этого и началась дискуссия. Многие группы профессионалов в ней участвовали. Только астрономы, будто сговорившись, поначалу молчали.

Философы упрекали зачинщиков спора в неумении отличить колонизацию от братской и бескорыстной помощи, примеров которой на Земле было очень много. Не всюду же господствовал национальный эгоизм!

Экономисты приводили примеры того, как земные народы при братской помощи других, более развитых, перешагивали от первобытного общества сразу к современной цивилизации.

– Только внешне! – горячо возражали историки. – Только по внешним приметам!

Астронавты доказывали, что человечество не имеет морального права выпускать из поля зрения единственную планету, где такой же воздух, такая же вода и такие же люди, как на Земле. Во Вселенной это величайшая редкость. Двести с лишним лет искали такую планету астронавты. Многие десятки самых смелых сынов Земли погибли в поисках. И теперь, когда планета найдена, отказываться от общения с её обитателями – значит, признать, что жертвы были напрасны и что дальнейшие поиски бессмысленны. На планете Рита немало пустых материков и островов. Следовательно, у сравнительно немногих землян, прибывших туда, впереди десятки веков спокойного и свободного развития, при котором они ни в чём не стеснят аборигенов. И даже если совершенно не вмешиваться в их жизнь, а только торговать с ними, всё равно длительное общение с людьми высокой цивилизации ускорит развитие дикарей, избавит их от многих бедствий. И постепенно это общение создаст предпосылки для слияния двух биологически братских человечеств в единое общество.

Всё новые и новые группы людей вступали в дискуссию. И только астрономы упорно молчали, хотя за это молчание на них уже и посыпались упрёки.

Два крупнейших электронных центра – в Чикаго и в Кургане – были выделены Всемирным советом астронавтики для того, чтобы учитывать все высказанные в печати или в эфире мнения о судьбе далёкой планеты.

Учитывалось всё! И слёзы матерей, говоривших, что они растят детей не для исчезновения «в космической мясорубке». И спокойные, суровые слова седых отцов, вспоминавших, что и они в молодости уходили в неизвестность. Ведь без этого юность – не юность… И горячие клятвы мальчиков и девочек, юношей и девушек, готовых хоть сейчас лететь на Риту и отдать жизнь за счастье её дикарей.

Немало сторонников завоевало в этой дискуссии предложение компромиссное: вначале послать на Риту наблюдателей, затем обсудить на Земле их доклады и только после этого отправлять поселенцев. Однако и количество нападок на этот вариант оказалось рекордным. Главный упрёк был один – медлительность: «Человечество не может двести лет решать одну проблему!» Почему-то Земля не любит медлительных и осторожных решений.

Но в конце концов вступили в дискуссию и астрономы – сразу на всех материках, сразу на тысячах теле– и радиоканалов, сразу в бесчисленном количестве газет и журналов. Вряд ли остался на планете хоть один действующий астроном, который не поучаствовал в невиданном доселе астрономическом наступлении на умы человечества.

Удивительные люди, эти астрономы! Сколько ни читал о них, всегда восхищался.

Обычный человек мыслит масштабами своего города, посёлка, сёла. По крайней мере повседневно, в рабочей обстановке.

Общественный деятель уже должен повседневно, именно в рабочей обстановке, мыслить масштабами целой страны. Даже если поле его деятельности – небольшой посёлок. Замкнётся в мыслях на одном посёлке – обязательно ошибётся.

Хороший политик ежеминутно мыслит масштабами планеты. Даже если решает задачи небольшой страны. Однако и масштабами одной нашей Галактики мыслить ему практически незачем. Это может быть лишь его увлечением.

Для астронома увлечением может быть политика или география. А мыслить повседневно он должен масштабами Вселенной, даже если занимается «узко» Луной или астероидами. Это его работа. Не умеющей мыслить масштабами Вселенной – с бесчисленным множеством галактик – настоящим астрономом не станет.

Изо всех астрономов правителем государства стал один лишь Улугбек. И то лишь потому, что был внуком Тамерлана. Средневековый Самарканд получил при Улугбеке не только приличную обсерваторию, но и приличную жизнь. Однако астрономия его и погубила. Исламские ортодоксы обвинили Улугбека в ереси, убили его самого, уничтожили обсерваторию… Сочетание политики и астрономии не удалось…

Астрономов всегда было ничтожно мало. Но для общего роста самосознания человеческого они всегда делали невероятно много. Самосознание начинается с осмысления своего места – в семье, в обществе, на планете, в мироздании. Место человека в мироздании выясняют и определяют астрономы. И, соответственно, задачи человека во Вселенной им тоже виднее. Хотя политики думают иначе. Но именно политики в этом ошибаются. Они всегда ошибаются чаще астрономов.

Работают астрономы в тиши, их мало кто знает, и их долгое молчание в начале всемирной дискуссии поначалу было не очень заметно.

Однако, когда они наконец заговорили, все остальные примолкли.

Астрономы напомнили о том главном, что подзабыли люди за последние сто лет относительно спокойного развития. Напомнили о том, что Солнцу нашему осталось жить всего-то четыре с половиной миллиарда лет. В нынешних его границах… А потом в нём выгорит весь водород, начнёт гореть гелий, и Солнце распухнет до размеров красного гиганта, поглотит все ближние планеты, включая Землю и Марс, и ещё через миллиард лет сожмётся до белого карлика.

Однако и до распухания Солнца не сможет дожить человечество на обречённой Земле. Ещё около миллиарда лет украдёт у него космический путь Солнечной системы, который неумолимо влечёт её в галактический рукав Персея. Там особенно часто и густо вспыхивают Сверхновые звёзды. Их близкое и безжалостное излучение уничтожит всё живое вблизи Солнца.

Родилось оно в галактическом рукаве Стрельца. И, возможно, как раз в результате взрыва Сверхновой. Идёт к рукаву Персея, где происходит то же самое. Ровненько полпути пройдено…

Но и это ещё не всё, что уготовил людям космос… Есть и кое-что поближе. В самом конце двадцатого века было обнаружено точнёхонько на солнечной трассе громадное и густое газопылевое облако, в которое Солнце со всеми планетами врежется совсем уже скоро – через полсотни тысяч лет. И потускнеет солнечный свет на Земле, поползут в сторону экватора льды с полярных шапок, раздавят самые северные и самые южные города, накроют плодородные поля, изменят климат на всей планете.

Густая космическая пыль неизбежно проникнет в земную атмосферу, затруднит, а местами и вовсе оборвёт радиосвязь, сократит количество кислорода. Да и уменьшение растительности на планете тоже сократит его процент в воздухе.

Холод, голод и кислородное голодание охватят Землю. И надолго ли, даже сами астрономы не знают. Ибо ни глубина, ни границы газопылевого облака пока не измерены. Автоматические зонды, посланные к нему, не возвращаются, вязнут в нём, как в болоте.

В середине двадцатого века некоторые фантасты, которые были ещё и учёными, допускали, что в таких облаках может скрываться безжалостный космический разум.

Доказательств этого пока нет.

Но нет и доказательств обратного.

Именно по таким причинам, объяснили астрономы, был в своё время тихо похоронен красивый проект Фрэнка Дайсона, предложившего создать населённую сферу вокруг ближних солнечных планет. Учёный Дайсон разрабатывал свой проект, ещё не зная неумолимой судьбы нашего Солнца и глубоких колдобин на его пути. Дайсону казалось, что Солнце будет почти неизменным и просто тихо погаснет.

Но когда астрономам стало ясно, что Солнечная система – всего лишь временное пристанище человечества, что людям неизбежно придётся бежать отсюда, как с тонущего корабля, возник естественный вопрос: зачем же столетиями строить плот вокруг обречённого судна? Не проще ли поискать другую подходящую планету в другой солнечной системе – с большим запасом времени?

Именно тогда, в начале двадцать первого века, была похоронена идея сферы Дайсона, и всерьёз началось проектирование дальних звездолётов.

Вот что – если обобщённо! – сказали астрономы в той дискуссии, и спросили человечество: можно ли при таких радужных перспективах отмахнуться от единственной пока космической сестры Земли – планеты Рита? Да ещё при том условии, что ритянское солнышко (астрономы, словно сговорившись, везде называли его с прописной буквы – Солнышко) на миллиард с лишним лет моложе нашего, и на пути у него нет ни злых Сверхновых из рукава Персея, ни газопылевого облака. Только что то Солнышко из-за такого облака выглянуло… Не скоро с другим встретится…

Конечно, соглашались астрономы, не очень-то гуманно занимать пустующие земли, которые через миллионы лет пригодятся и самим потомкам нынешних дикарей Риты. Но ведь и тонущие в море путешественники поступают не очень гуманно, занимая каюты своих спасателей. Спасение утопающих всегда почему-то связано с некоторыми неудобствами…

Однако – спасают!

Видимо, со временем удастся разъяснить всё это потомкам нынешних аборигенов Риты. Важно ещё довести их до того уровня, при котором они смогут понять подобные объяснения…

Ошеломлённое астрономами человечество поначалу примолкло, и тем самым обнаружило свою вчерашнюю астрономическую неосведомлённость. Дискуссия, вроде бы, иссякла. Потом раздались отдельные истошные голоса:

– А что будет, когда ритянское Солнышко тоже станет красным гигантом?

– Неужели человечеству придётся скитаться всю свою будущую историю?

– Придётся, – охотно согласились астрономы. – Придётся «ехать на перекладных», если люди хотят жить и продолжать свой род. Придётся всё время искать новые планеты и новые солнца. Возможно, в дальнейшем искать уже вместе с человечеством Риты. Покоя не будет никогда. Покой бывает только от невежества. Ибо звёзды, как и люди, рождаются, живут и умирают. У каждой – свой срок. У одних больше, у других меньше. Наше Солнце – одно из самых долговечных. Нам повезло! А вечных звёзд во Вселенной не было, нет, и не будет. Как, впрочем, и сама она не вечна. Когда-то родилась и когда-то умрёт – сожмётся в точку. Вселенная пульсирует. Ещё великий Эйнштейн с этим очень неохотно согласился, когда петербуржец Александр Фридман предложил ему этот вывод из самой эйнштейновской теории относительности. И все последующие открытия полностью подтвердили эти расчёты.

Человечество не сможет ни отменить смерти Вселенной, ни выскочить за её пределы. Оно умрёт вместе с нею.

Но до этого пока далеко. Срок существования всех нейтронов Вселенной – сто миллиардов лет. Потом они превратятся в излучение. А прошли лишь пятнадцать миллиардов лет.

Впрочем, на этой длинной дороге ждёт человечество гораздо более близкая и ужасная космическая катастрофа. Дело в том, что на сближение с нашей Галактикой идёт со страшной скоростью громадная галактика, известная как туманность в созвездии Андромеды (М-31 по каталогу Мессье).

Туманность Андромеды в несколько раз больше нашей Галактики и, вонзившись в неё примерно через пять миллиардов лет, запросто её разрушит. Как разрушила недавно два своих небольших спутника – карликовые галактики М-32 и М-33.

Подобные спутники есть и у нашего Млечного пути – карликовые галактики Большое и Малое Магеллановы облака. Но наша Галактика не агрессивна – на сближение с ними не идёт.