Текст книги "Я вернусь через тысячу лет"

8. Голос космоса

Они собрались в кают-компании и великодушно включили видеофон, чтобы я не очень скучал в рубке.

Марат предлагал накрыть стол прямо между щитами – места тут достаточно. Но я запротестовал. Если они будут в рубке, я не выдержу, и хоть бокал, да выпью. А пить нельзя: я остаюсь единственным дежурным на корабле.

Они заказали много разных вин – не ради количества, а просто попробовать. Были в кладовой корабля такие вина, которых никто из нас ни разу не пил. Мы слишком молоды, чтобы хорошо разбираться в винах.

Среди небольших прозрачных пакетиков с вином была на столе у ребят и одна бутылка – тёмная, старинная, стеклянная бутылка старинного вина. С двадцатого века хранилось оно в каких-то французских погребах. Это было редкое коллекционное вино, но мы ещё на Земле знали, что на каждое дежурство есть в кладовой корабля по одной такой бутылке.

Собственно, из-за этой-то соблазнительной древней бутылки я и не позволил им накрывать стол в рубке. Я ведь никогда не пробовал такого вина. И на Рите не придётся. Только здесь, на корабле, через сто дней, когда буду сдавать дежурство.

Почему-то вспомнилось, что сдавать его придётся Женьке Верхову. Так выпал жребий. А на Земле думалось, что хоть тут не увижу Женьку.

Ребята шумят в кают-компании, и поют, и включают записи последних земных мелодий, и даже, несмотря на тесноту, умудряются танцевать.

Знакомая песня доносится до меня:

 
Я вернусь
Через тысячу
Лет.
Так хоть в чём-то
Оставь мне
Свой след.
 

Я гляжу на большой экран, и вижу чёрную холодную Бесконечность, и немигающие глаза её – звёзды, и вспоминаю весенний «Малахит», и юную зелень парка, и наш с Бирутой первый поцелуй.

Никогда больше не увидеть мне «Малахит» и мохнатые мои Уральские горы, и родные улицы, и мраморных великих людей в высоких, древнерусских шапках из снега. Ни-ког-да!

Зачем люди придумали это беспросветное слово?

Я слушаю космос – лёгкое, быстро ставшее привычным потрескивание в динамике. Случайные радиоволны далёких радиозвёзд. И ещё слышу тихие голоса ребят и их смех, и мелодии, которые они включают.

Уже полтора часа сижу я один в рубке. Два раза прибегала раскрасневшаяся от вина Бирута – соскучилась. Но, посидев со мной несколько минут, снова убегала в кают-компанию. Там веселее.

Я знаю, что ничего не случится, и что я тоже мог бы уйти туда. Уже двадцать лет ничего не случается в этой рубке. Корабль идёт точно, автоматы работают надёжно, и дежурные сидят здесь просто так, для мебели. И ещё для того, чтобы будить других дежурных.

Но таков уж закон нашего корабля – ни на секунду не оставлять рубку. А мы уважаем свои законы.

И поэтому я терпеливо слушаю космос и периодически пробегаю взглядом по красному и жёлтому щитам – нет ли загоревшихся лампочек?

И вдруг слышу голос. Громкий, отчётливый, нечеловечески спокойный голос, который пробивается через лёгкое потрескивание космоса.

Этот голос произносит непонятные слова медленно, раздельно, с какой-то железной скрипучестью.

«Красный щит! – вспоминаю я слова Марата. – Он сам всё скажет, всё объяснит!»

Я обегаю глазами красный щит, его приборы.

Но тут всё спокойно. Ни одной загоревшейся лампочки. Ни одной мечущейся стрелки.

Я перевожу взгляд на жёлтый щит, на два голубых. Тоже ни одной красной лампочки. Всё нормально. Всё спокойно.

И тут только я соображаю, что голос не сказал ни одного понятного слова.

Может, это голос не нашего корабля?

Я опять смотрю на экран, перевожу взгляд с одной светящейся точки на другую. Может, хоть одна вспыхивает? Может, хоть одна увеличивается?

Нет! Ни одна не вспыхивает. Ни одна не увеличивается.

И вдруг я слышу голос снова. Он снова произносит те же слова – так же раздельно, чётко, скрипуче-железно.

Он идёт из динамика, этот голос. Это радиоволны, это голос космоса, голос Бесконечности.

– Ребята! – кричу я в микрофон. – Космос заговорил!

Они срываются из кают-компании и громко топают по коридору.

А в рубку падают и падают из динамика непонятные нечеловеческие, механические какие-то, слова.

Может, это встречный корабль? Но тогда почему его нет на экране? Почему молчит локатор?

Механический голос замолкает как раз тогда, когда ребята один за другим влетают в рубку. Какой-то последний густой звук доносится до них. И, когда они затихают, прислушиваясь, в динамике опять одно тихое потрескивание.

– Кто говорил? – почти кричит Марат.

– Космос, – отвечаю я. – Какие-то непонятные железные слова. Сейчас включим анализатор, там должно быть записано.

Я нажимаю рычажок анализатора.

– Он должен сказать что-то ещё! – убеждает себя Марат. – Эх, если бы можно было пользоваться приёмниками мыслей!

У нас есть лёгкие каркасы приёмников мыслей. Четыре клеммы у такого каркаса – две к вискам, две за ушами. И всё, что говорит или хочет сказать на любом языке другой человек, сразу понятно. И если на его голову надеть такой же приёмник – поймёт всё, что скажем мы.

Но это – только для личного общения. Потому что приёмники ловят и усиливают биотоки собеседника лишь на расстоянии нескольких метров. А через космос да ещё через обшивку корабля биотоков не поймаешь!

Мы ждём, а космос молчит. Лишь привычное лёгкое потрескивание доносится до нас из динамика.

– Странно, – говорит Марат. – На кораблях первое обращение повторяют три раза.

– На наших кораблях, – уточняет Майкл Доллинг.

– Да корабля не видно! – возражаю я. – Локатор ничего не обнаружил.

– А может, это просто розыгрыш? – тихо произносит Бруно и улыбается. – Человек один, ему скучно…

Я не успеваю ответить – вспыхивает длинный узкий экран анализатора. Чёрные чёткие слова ползут сбоку:

«Вижу третью оболочку разумных существ, – читаем мы. – Откуда куда идёте?»

Слова бегут по экрану, уходят влево, и снова вползают на экран те же самые слова. Это анализатор выдаёт вторую запись.

– С кем мы говорим? – спрашивает Бруно. – Не могу понять!

– Это же розыгрыш… – ехидно напоминаю ему я.

– Давайте спросим! – предлагает Бирута. – Пошлём позывные: кто вы? где вы?

Она садится к передатчику возле красного щита и кладёт пальцы на зелёные клавиши первых позывных.

– Возражений нет, ребята?

– Нет, – говорю я. – Давай.

Она нажимает первую клавишу, и в это время из динамика снова доносится скрипучий размеренный механический голос, который произносит уже другие непонятные слова.

Пальцы Бируты замирают.

Теперь голос космоса звучит долго. И когда он умолкает, я включаю анализатор, не дожидаясь повторения.

– Это, по-моему, не человек говорил, – произносит Бруно.

– Не только по-твоему, – замечает Майкл.

На экран анализатора выползают первые слова. И почти одновременно с этим железный голос космоса в динамике медленно повторяет своё второе сообщение.

– Через полкруга, – читаем мы, – ко мне придут ваши вопросы: кто вы? где вы? Отвечать будет поздно: вы не услышите меня. Поэтому отвечаю сейчас. Я стою на пятом шаре красной жизни 849. Я глаз и ухо моего хозяина. Мой хозяин – возле роя жизней. Мои новости доходят до него через другие глаза и уши. Две такие же Оболочки, как ваша, прошли, не успев ответить мне. Они только спрашивали. Вы – отвечайте.

– Это радиомаяк! – вдруг кричит Изольда Монтелло. – Отвечайте ему быстрее! Иначе мы тоже пролетим – и он не услышит нас.

– Подвинься! – говорит Бируте Марат. – Тут есть клавиши с набором информации о Земле и Рите. Вот, видишь? Нажмём эти две! К нему уйдёт целая радиопередача. И через две минуты нажмёшь снова, ладно?

– Ему надо сказать, что через шесть лет пойдёт ещё корабль, – предлагает Энн.

– Зачем? – удивляется Марат. – Мы не знаем, что это за разум! Добрый он или злой? Мы можем приготовить тут такую встречу нашему кораблю!..

– Верно! – поддерживает Бруно. – Это уже чересчур. Достаточно того, что мы послали.

– А где он находится? – спрашивает Бирута. – Надо ведь понять, где он находится!

– Видимо, здесь! – Майкл подходит к экрану и уверенно показывает красную тусклую звёздочку. – Это сейчас ближайшая к нам. Б-сто тридцать два. Мы проходим от неё на расстоянии светового года. Видимо, у неё пять планет. И на пятой – радиомаяк. Маяки выгоднее ставить на последней планете.

– А почему не упоминает о нём Тушин? – спрашивает Ольга. – Ведь в материалах «Урала» ни слова об этом. А Тушин здесь пролетал.

– Я сейчас принесу! – кричит Энн и убегает в коридор, к библиотеке.

Через три минуты она возвращается с двумя дисками – с книгой Тушина и дневником «Урала».

Мы смотрим страницы книг на больших экранах над дверью рубки. Одну страницу за другой. Всё не то, не то…

– Стоп! – командует Майкл.

Но Энн уже и сама остановилась.

«На дальних подходах к красной звезде Б-132, – читаем мы страницу книги Тушина, – наш корабль обнаружил гигантское облако космической пыли. Оно было столь густым и простиралось так далеко, что мы не решились пробивать его насквозь. Частично сбросив скорость, мы стали огибать его по дуге, которая становилась всё более и более вытянутой, потому что облако, как оказалось, двигается почти в одном с нами направлении. И довольно быстро.

Мы обогнали его и вышли на прежний курс. Но из-за него нам не удалось сделать локацию звезды Б-132. Так что мы до сих пор не знаем, есть ли у неё планеты.

Трассу космических кораблей на Риту можно рассчитывать в этой части пути обычно – прямо, так как облако пыли в ближайшее время уйдёт далеко в сторону».

И всё. И ничего больше не было в книге Михаила Тушина об этой звезде.

А в дневнике «Урала» было то же самое, только расписанное по дням, часам и дежурствам.

– Не скоро теперь узнает Земля об этом маяке, – грустно говорю я. – Когда-то дойдёт до неё наша финишная ракета!

К сожалению, у нынешних звездолётов очень плохо устроена связь с Землёй. Это ахиллесова пята всех звёздных экспедиций. Радиоволны не дойдут – слишком мала мощность передатчиков. А чтобы послать сообщение в луче лазера, надо сжечь все аварийные запасы топлива. Никто ещё на это не решался. И мы не решимся. Мы отправим обычную финишную ракету на Землю. Ракету без людей, с одними механизмами. Отправим её перед тем, как спуститься на Риту с круговой орбиты. И вложим в ракету все новости с дороги и все новости с планеты Рита.

Но на Землю наша ракета придёт лишь через полтора земных века после сегодняшнего дня. Если вообще придёт…

И всего за двенадцать лет до её прихода Земля может узнать об этом радиомаяке – из финишной ракеты «Рита-1». Но и те сведения могут быть неполными. Ведь маяк только нам сразу дал информацию! А с первыми двумя кораблями он пытался вести диалог.

Однако пока что и «Рита-1» ещё в пути, в чёрной Бесконечности. И Михаил Тушин, его жена Чанда, второй командир корабля Аркадий Резников, ещё лежат холодными ледышками в тёмных каютах и ничего не знают про маяк.

Ужасен и бездонен космос! И лучше не думать о его безграничности, потому что нет радости от этих мыслей.

А Майкл Доллинг довольно улыбается. Он, видимо, думает совсем не о безграничности космоса.

– У цивилизации Риты, – говорит Майкл, – уже появляются свои космические открытия. Даже свои тайны от Земли.

– Но чей же маяк? – тихо спрашивает Энн.

– Да ты проанализируй текст! – спокойно поясняет Ольга. – Звезду он называет «жизнью». Хозяин – возле «роя жизней». Значит, на окраине звёздного скопления. А до ближайшего – почти триста световых лет. Не на соседних же планетах его хозяин!

– А почему не на соседних? – так же тихо спрашивает Энн.

– Но ведь мы поставили на Плутоне маяк только для своих кораблей, а не для чужих! Для чужих будут ставить на окрестных звёздных системах.

– Не все должны мыслить, как мы!

– Да вспомни текст! – настаивает Ольга. – Он стоит на пятом шаре красной жизни. Значит, пятая планета красной звезды. А потом – рой жизней. То есть рой звёзд. Звёздное скопление!

– А если это всего лишь пятый спутник планеты? – по-прежнему тихо возражает Энн. – А хозяин – возле «роя» планет. То есть близко к звезде. Звезда-то прохладная! А «жизнью» можно назвать и звезду, и планету. Если эта цивилизация здесь, рядом с нами?

– Ты что же, предлагаешь развернуться и обследовать её? – спрашивает Марат. – Ты понимаешь, что это означает?

– Я ничего не предлагаю. – Энн отрицательно качает головой. – Я просто думаю.

– А если на самом деле эта жизнь рядом? – спрашивает Бирута. – И мы уже никогда не сможем вернуться к ней… Разве потом простишь себе?

– А если мы загубим корабль? – почти кричит Марат. – Это мы себе простим? Ты представляешь, что означает торможение, новый разгон и годичное путешествие к этой системе?

– Мара-ат! – протяжно говорит Ольга. – Мара-ат!

У неё пылают щёки. И уши. Наверно, ей стыдно за Марата.

– Если мы пройдём мимо цивилизации, мы потеряем больше, – негромко и чётко произносит Бруно. – Мы потеряем совесть!

– Тебе лишь бы рисковать! – бросает ему Марат. – Я против полёта к маяку!

– Подождите ссориться, ребята! – кричу я. – Давайте снова прогоним текст!

Бирута стоит возле красного щита. Рядом с ним анализатор. Она нажимает клавишу повтора, и по узкому экрану снова ползут знакомые слова.

– …Я стою на пятом шаре красной жизни восемьсот сорок девять, – громко читаю я и прошу: – Останови, Рута!

Слова застывают на экране.

– Что, по-вашему, означает эта цифра, ребята? Восемьсот сорок девять…

– Только номер звезды, – говорит Майкл. – Планеты с таким номером быть не может.

– А ведь верно! – подхватывает Изольда. – Где может быть столько планет?

– А почему не может? – всё так же тихо, тем же почти детским голоском упрямо спрашивает Энн. – Только потому, что мы не встречали?

– Сдаюсь, ребята! – Бруно громко вздыхает и растерянно улыбается. – Если бы было столько планет, мы летели бы сейчас между их орбитами. Но этой звезде не удержать столько – кишка тонка.

– Рута! – прошу я. – Прогони начало ещё раз!

Бирута снова нажимает клавиши, и я громко читаю первые же слова сообщения:

– Через полкруга ко мне придут ваши вопросы…

Слова застывают на экране. Энн закусывает губу.

– Кажется, и я сдаюсь, ребята! – виновато говорит она. – Полкруга равны нашему году. Ведь до звезды световой год?

– Да, – подтверждает Майкл.

– Значит, это орбита планеты, а не спутника. У спутников орбиты меньше.

– Кажется, снова можно идти в кают-компанию, – улыбаясь, произносит Майкл. – Там ещё кое-что осталось… А записи мы доверим Сандро. Тем более что он во всём и виноват.

Ребята шумно вываливаются в коридор. Марат выходит последним, низко опустив взлохмаченную черноволосую голову.

Я опять остаюсь один на один с Бесконечностью.

9. Марат

– Сандро…

Тихий, какой-то неожиданно робкий голос Марата в динамике.

– Что, Марат?

– Мы готовы, Сандро. Можно сейчас сделать всё по инструкции. Дать сон, потом холод…

– Ты так говоришь, словно можешь предложить что-то другое.

– Я хочу попросить, Сандро. Мы хотим попросить… Ещё сутки. Понимаешь?

Мы переглядываемся с Бирутой. Мы хорошо знаем, что это не положено. И он знает. Конечно, это не опасно. Никому ничем не грозит. Просто эти сутки отнимут у них с Ольгой неделю жизни на Рите. Как минимум.

Но ведь это их жизнь! Неужели они не вправе распорядиться чем-то в своей жизни?

– Что же ты молчишь, Сандро? Ты – против?

– Нет.

– Думаешь о запасах? Мы можем не есть эти сутки.

– Какая чепуха! Есть аварийные!

– Так то аварийные! А у нас каприз. Собственно, вообще-то не каприз. Когда-нибудь ты поймёшь. Это долго объяснять.

– И не нужно! Я всё понял. Валяйте!

– Спасибо, дружище! Счастливого тебе дежурства! Прощаться будем завтра в это же время.

В динамике щёлкнуло. Марат выключил микрофон. Тогда и я выключил свой. Чтобы разговаривать с Бирутой.

Она долго сидела молча, и я видел, как пылают её щёки. Потом она тихо сказала:

– Мы так не будем, Сашка! Ладно? Мы ничего не будем просить! Я понимаю их. Но мы не будем?

– Конечно, нет!

Я ещё подумал, что если бы мы вдруг и решились, нам пришлось бы просить у Женьки Верхова.

Меня передёрнуло от этой мысли.

Бирута вздохнула.

– Всё-таки ужасно, когда сдают нервы…

А Бруно Монтелло, принимая от нас дежурство, отнёсся к этому совершенно иначе.

Едва взглянув на приборы, он сразу сообразил.

– Амировы не спят? – спросил он.

– Нет.

– Это, конечно, их просьба?

– Да.

– Я ждал чего-нибудь в этом роде.

– Почему?

– Потому что они искреннее нас! И счастливее! Они молодцы!

– Объясни, пожалуйста! – попросила Бирута, и мне послышалась в её голосе плохо скрытая растерянность.

– Как тебе сказать, Рута… – Бруно наморщил лоб, а потом улыбнулся своей обычной лучезарной южной улыбкой. Однако большие карие глаза остались грустными. У него всегда были грустные глаза, даже когда он хохотал. – Мне кажется, – пояснил Бруно, – мы все слишком правильные. Чересчур. Мы всё делаем как надо. Это понятно: отбирали прежде всего таких. А Марат иногда позволяет себе делать как хочется. Поэтому он и попал в дублёры. Но ведь одно из непременных условий счастья – быть самим собой. Вот ему захотелось – и он попросил. А нам захочется – и мы не попросим. Или вчера, когда мы спорили об этом радиомаяке… Никому ведь из нас не хотелось ломать курс, обследовать эту звезду. Мы не пилоты и можем погубить корабль. Мы морально не готовы к таким исследованиям. Но мы говорили правильные вещи, а не то, что чувствовали. Марат же был честнее нас.

– А ты помнишь, что говорил ты?

– Конечно! Так сказать, чувство долга. Но не желание сердца. Мы ещё слишком земные. На Рите с нас это послетает. А Марату там будет легче, чем нам. Он естественнее. И понадобится – он скорее сможет найти общий язык с туземцами.

– А ты, видно, твёрдо уверен, что мы на Рите станем другими, – заметил я. – Ты и в «Малахите» это говорил…

– Это неизбежно, Сандро! Ведь там наверняка многого будет не хватать. Согласен?

– Разумеется! Особенно на первых порах.

– А нехватка чего-то жизненно важного всегда разжигает страсти. Если в древнем племени не хватало женщин – их крали из другого племени. Или отбивали силой. Если не хватало хлеба – человек далеко не всегда пахал землю, чтобы его добыть. Иногда он просто убивал другого человека и забирал его хлеб.

– Бруно, дорогой! Так ведь именно в этом случае он не был человеком! Человек – пахал! А убивал – зверь!

– Согласен! Кто спорит? Но зверь просыпался в человеке!

– Неужели ты думаешь, в ком-то из нас?..

Я не договорил. Вдруг подумал о Женьке Верхове. Если в школьные годы он мог делать подлости… Каким же он станет, когда обстоятельства сложатся жестокие, неумолимые? Разве могу я поручиться, что в нём не проснётся тот безжалостный зверь, о котором говорит Бруно?

– А ты можешь поручиться? – спросил он, как бы прочитав мои мысли. – Ты можешь поручиться за любого на этом корабле?

Я молчал. Может, за любого и поручился бы. Но за Женьку?..

– А я не могу поручиться даже за себя, – признался Бруно. – Уверен только, что в человеческих обстоятельствах всегда буду человеком. Но если обстоятельства потребуют жестокости, может, стану жестоким.

– Человек должен всегда оставаться человеком, – тихо сказала Бирута. – Даже в нечеловеческих обстоятельствах.

А я молчал. Думал уже о себе. Никогда я не был жестоким. И считал, что не могу. Но сейчас Бруно в чём-то поколебал меня. Может, всё-таки могу?..

Он смотрел на меня. Потом понимающе улыбнулся.

– Копаешься в себе? Истинно человеческое занятие!

Бруно провёл ладонью по коротким, торчащим «ёжиком» волосам и повернул голову к Бируте.

– Ты, конечно, права, Рута! – Он вздохнул. – Но только если говорить об идеале. А идеалы всегда в меньшинстве. Общество, конечно, стремится к идеалу. Но оно грубо ошибётся, если примет человеческий идеал за среднее арифметическое.

– Однажды приняло – и не ошиблось, – тихо возразила Бирута.

– Что ты имеешь в виду?

– Войну с фашизмом в двадцатом веке. Россию в этой войне. Тогда как раз средним арифметическим был идеал. Ни одна буря на Земле, ни до, ни после, не дала столько истинных героев. Ошибка общества заключалась тогда в обратном. Людей считали менее идеальными, чем они были на самом деле. Скольких героев зачисляли в предатели! И прошло много лет, пока общество поняло, что они герои. – Бирута вздохнула, покусала губы и продолжала: – В ходе войны тогда погубили и посмертно оклеветали целую армию. Её назвали армией предателей, перешедшей на сторону фашистов. А на их сторону перешёл только один командарм с поварихой. Сама же армия просто погибла – сто тысяч героев, которых завёл в непроходимые болота великий главнокомандующий. Свою ошибку он и списал на одного предателя… Полвека потом такие ребята, как мы, рылись в местах боёв, отыскивали останки непохороненных героев, и торжественно, с почестями, хоронили их. Один из моих предков участвовала этих поисках.

– Где это было? – тихо спросил Бруно.

– Совсем недалеко от Латвии. В волховских болотах. Сейчас там громадный заповедник

– И об этом есть книги?

– Есть. Первая из них называлась «Мясной Бор». Я читала их уже после того, как прочла записки моего предка. Они хранились в семье и никогда не публиковались. Но с них начался мой интерес.

– Я не силён в русской истории, – тихо произнёс Бруно. – Но она всегда вызывала у меня глубочайшее уважение к народу, который её творил. Правители часто заводили этот народ в катастрофу. Но после каждой из них Россия возрождалась более могучей, чем была прежде. Это вызывает почтение… Наверное, вы правы, ребята. В том, что касается России. Но я не уверен, что на Рите будут действовать законы именно русской истории.

Я слушал молча и вспоминал свой школьный доклад о второй мировой войне. Насколько поверхностным, оказывается, он был! Судьба ста тысяч погибших героев не отразилась в нём ни одним словом. Я и не ведал о ней. Если бы не Бирута, так, видно, и не узнал бы.

И насколько, оказывается, неисчерпаемы мы здесь, на объятом сном корабле! Какие бесценные сокровища информации хранит память каждого из нас!.. Ведь за два года в «Малахите» о чём мы только с Бирутой ни переговорили! Но ни разу не обмолвилась она о судьбе той армии, которая так взволновала её. А я ничего не успел рассказать ей о работе своих родителей в подлёдных посёлках Антарктиды.

Впрочем, может, на Рите успеем наговориться?