Текст книги "Метафизика власти и эволюция демократии"

Потрясенный всем этим один из французских исследователей функционирования власти Анри-Бенжамен Констан де Ребек эмигрировал в Германию, провел некоторое время в Швеции и вернулся во Францию только после разгрома наполеоновской армии. Он уловил тенденцию развития молодого капиталистического общества в постоянном захвате рынков, силовом решении проблем конкуренции, стремлении к прибыли любой ценой, что порождало социальное неравенство и несправедливость внутри страны, постоянные военные конфликты за ее пределами. В своем главном произведении «Дух захвата и узурпация»[66]66
  Benjamin Constant. De I’esprit de la conquete et de I’usurpation. Paris, 1986. P. 83–130.


[Закрыть] Констан выделял эти качества как имманентно присущие новому обществу. В становлении политической структуры во Франции, часто называемой новым республиканизмом, он наблюдал негативные константы социальной несправедливости и постоянного нарушения правовых режимов, которые вместо благополучия будут приносить французам несчастье. Правда, Констан видел источники этих процессов не столько в новых социально-политических структурах современного ему общества, сколько в развитии пессимизма как неотъемлемой части старения и кризиса цивилизации. Он констатировал отсутствие прогресса в событиях, последовавших за Великой французской революцией, однако верил, что идеи и принципы, заложенные ею в современном обществе, принесут свои позитивные плоды.

В 1806 г. Констан опубликовал относительно небольшую работу «Принципы политики», применимую, по его убеждению, ко всем правительствам, в которой пытался смягчить пессимистические выводы своих предыдущих публикаций. Констан стремился философски и социологически обосновать необходимость внедрения в общественную жизнь трех слоганов Великой французской революции. Он был убежден, что диктаторские, монархические и авторитарные режимы ни в коем случае не могут решить задач современного развития, которые явственно обозначали себя как бурный прогресс производительных сил, совершенствование общественных отношений и обеспечение прогресса личности.

По возвращению в Париж в 1814 г. Констан увидел, что социальная ситуация по окончании наполеоновских войн и разгромов во Франции отнюдь не улучшилась и мало подходила для реализации проектов прогрессивного развития. Поэтому он считал, что его главная работа «Дух захвата и узурпации» играет важную роль не столько в том, чтобы построить общество на началах, провозглашенных революцией, сколько предупредить правителей и народ о том, что будет всегда существовать опасность узурпации прав и привилегий равенства и братства.

В событиях Франции после наполеоновского периода Констан видел, естественно, опасность восстановления монархического режима и яростно этому сопротивлялся, считая, что свержение Наполеона было выдающейся исторической заслугой французов, а восстановление власти Бурбонов – наихудшее зло, которое могло ожидать Францию. Суждения о Наполеоне как диктаторе, поправшем идеалы равенства и братства, заложенные Великой французской революцией, перемешались в его работе с восхвалением союзников и их освободительной миссией. Это создавало определенную противоречивость текста: вроде как призывая к прогрессу, восстановлению идеалов равенства и ответственного управления, он косвенно хвалил системы, которые и ведь войну с Наполеоном начали с целью сохранения монархических абсолютистских режимов. Констан выступал против формального воспроизведения принципов грекороманской политической структуры. Он полагал, что новые формы частной собственности, управляющие и мотивирующие процессы производства должны свободно выходить за национальные границы. В ходе деятельности по накоплению собственности и богатства, по его убеждению, главную роль играли не столько правовые нормы и общественные задачи, сколько личные стремления и интересы, и в этом смысле личность должна была становиться центром исторического процесса[67]67
  Ibid. P. 99–114.


[Закрыть].

Современный человек, по мнению Констана, не должен был стремиться к власти, а должен овладевать как можно большей собственностью, создавая устойчивое сообщество граждан, которое избирало бы собственное правительство, подотчетное ему. В этом смысле политические структуры древности мало что могли подсказать современному человеку, так как они реализовались в условиях непрерывных захватов и рабства и не содержали достаточных социально-исторических гарантий для полноценного развития личности. В современности эпоха модерна, как считал Констан, была полностью поглощена задачей производства и обмена – эти цели несовместимы с задачами древних. По этой причине всякие захватнические войны были, безусловно, огромным злом для общества, так как мешали реализации новых целей производства, обеспечивающих устойчивость гражданского сообщества и прогресс цивилизации[68]68
  Ibid. P. 116–121.


[Закрыть].

Бонапартистскую диктатуру Констан интенсивно осуждал за то, что она пыталась внедрить в современную ему эпоху принципы социально-исторической стратегии древних, их непрерывные войны, рабство, социальное неравенство и несправедливость. Именно собственные идеи о необходимости нового управления обществом с согласия управляемых, задачи противодействия всякому виду диктатуры (Бонапартизм он считал высшим выражением диктатуры, несовместимой с потребностями его эпохи) обеспечили ему популярность в тогдашней Европе. Крупные исследователи общества в эту эпоху во Франции и Европе признавали значимость идей Констана для дальнейшего развития общества по пути преодоления авторитаризма, авантюризма военных захватов и присвоения собственности силовыми методами[69]69
  Ibid. P. 116.


[Закрыть].

Современные возможности и реальности свободы отличаются от тех, которые были свойственны миру античности. Новыми их признаками являются совместное (общественное) исполнение гражданских обязанностей, осуществление социальных и политических властных полномочий. Гражданин в новых условиях был вынужден участвовать во всеобщем исполнении власти и через это участие получать возможность личного самосовершенствования и нравственного созревания. Отсюда главной задачей человека становится осуществление своих собственных интересов и расширение возможностей, но лишь в контексте публичной сферы, где вся эта деятельность регулируется законами и интересами других членов общества. Взгляды Констана о политической организации власти совпадали со взглядами английского исследователя, нонконформиста XVIII в. Уильяма Годвина. Оба исследователя признавали необходимость социального договора (le contrat social) для решения возникающих проблем путем консенсуса и для обеспечения наиболее эффективных путей развития производства и образа жизни. Они яростно отрицали божественные права монархов и полагали, что политическая организация современности не могла извлекать уроки из античного опыта. По их убеждению, современная эпоха была революционна в том смысле, что утверждала права и полномочия города, сообщества, его коллективной воли, которую должны были бы учитывать правители.

Констан энергично утверждал необходимость признания индивидуальных прав и гарантий развития личности, так как эти требования являлись объективными требованиями человеческой природы, нацеленными на самосовершенствование и самореализацию. Суверенность власти он понимал как выражающую общую волю (volonte generale), которая должна была быть зафиксирована правовыми положениями и предусматривать постоянное делегирование властных полномочий снизу вверх при контроле верхов низами. Диктатура Наполеона рассматривалась обоими авторами как извращение принципов французской революции. Идеи Констана о представительном правлении, ориентированном на исполнение общей воли, но избегающем военных авантюр и захватов, были созвучны с идеями других мыслителей эпохи.

Констан был тверд в своих убеждениях: не разделял взглядов, циркулирующих в его время, что власть является необходимым злом; неустанно утверждал возможность ее контролировать, подчиняя гуманным задачам развития всего человеческого сообщества. Частью исполнительной власти должно неизменно являться внимание к индивидуальным правам и к необходимости содействия реализации личностных целей индивида. У Констана нет упоминаний о сильной власти. Вместо этого он выступает за власть представительную, контролируемую гражданами сообщества. Именно эти идеи нашли позже выражение в буржуазных конституциях, в первую очередь в американской конституции. Констан говорил о необходимости разделения властей, но регулируемыми исключительными правовыми нормами. Эта идея была достаточно полно реализована в первой демократической конституции – Конституции США. Она стала неизменной статьей большинства европейских конституций XVIII и XIX вв. Констан исходил из того, что силы прошлого (остатки монархических феодальных режимов) должны уступить объективным требованиям развития промышленности, что означало довольно резкий разрыв с социально-политическим наследием прошлого. В яростных полемических обличениях оппонентов он неизменно утверждал, что потребность свободы и равенства записана в натуре человека, которая должна определять этику отношений между гражданами и политические принципы их сосуществования[70]70
  Ibid. P. 116–117.


[Закрыть].

Главный упрек, который Констан делал в адрес древних, состоял в том, что занятые постоянными военными экспедициями, они мало заботились о благополучии своих граждан: «…захватчики античности удовлетворялись общим послушанием и мало заботились о благополучии внутренней жизни в своих странах граждан и особенно рабов»[71]71
  Ibid. P. 119.


[Закрыть].

Попытки усвоения данных принципов современными правителями будут способствовать продолжению тирании и абсолютизма, затрудняющими полноценную жизнь и развитие индивидов: «…захватчики наших дней, народы или монархи хотели бы, чтобы их империя представляла собой одно единое пространство, которое управляется высшей властью, желаниям которой не противится никто. Такая империя должна была управляться одним кодексом, исповедовать одни и те же манеры и правила, употреблять те же меры вещей и по возможности один и тот же язык, что для правителей являлось бы высшим выражением социальной организации. Религия являлась в этом случае своеобразным исключением и стояла как бы в стороне, может быть, оттого, что правителям, монархам представлялась определенным предрассудком и исключением <…> Во всем ведущим словом была бы униформность. Правители иногда жалели, что им не удается разрушить до основания все города и построить их по одному и тому же принципу, сравнять все горы, чтобы оставалась только одна равнина. И я не удивился бы, что в этих условиях всех граждан заставили бы носить один и тот же костюм с тем, чтобы правитель не видел никаких различий в поведении или привычках»[72]72
  Ibid. P. 166.


[Закрыть]. Нетрудно заметить, что некоторые из этих принципов, к сожалению, воплотились в ряде политических структур Европы и Азии в XIX и XX вв. Констан видел опасность возникновения этого нового униформного общества в реставрации Бурбонов, что сегодня восхищение униформностью, которая свойственна ограниченным умам, передается умам сервильным, подчиненным и становится религиозной догмой, утверждаемой в общественном мнении чрезмерными ее сторонниками. Он был убежден, что становление такого режима было бы катастрофическим для развития общества.

В свою очередь, на примерах появления и насильственного ухода диктатур в XX в. видно, что опасения, высказанные Констаном, реализовались в еще более впечатляющих масштабах, ибо влекли за собой не только сервильность, рабское подчинение, единообразие, но постоянно требовали жертвенности в качестве свидетельства прочности этого разнообразия. В Европе и мире пролились потоки крови. Были принесены в жертву жизни миллионов людей только для того, чтобы способствовать продолжению жизни неограниченных диктатур, осуществляющих свою власть с помощью насилия, принуждения, террора. Констан видел в своей эпохе, несмотря на реставрацию Бурбонов, признаки прогресса цивилизации, который должен был обеспечить свободу, равенство индивидов. По мнению Констана, прогресс цивилизации, коммерческие тенденции эпохи, связи народов между собой размножили и многообразили пределы и возможности счастья. Для того чтобы быть счастливыми, людям достаточно, чтобы их оставили в покое и предоставили свободу их занятиям, их предприятиям, в сфере их активностей и их фантазиям.

Конечно, Констан сожалел о том, что сказанные им идеалы узурпируются, страсти обостряются и принимают облик жесткой борьбы за наживу любой ценой, тем не менее он был оптимистом, хоть и выражал свою надежду достаточно утопически, полагая, что вверху иерархии, избранной свободными индивидами, будет всегда особый человек: «…на самом верху политической иерархии должен оказаться человек без страстей, без каприза, недоступный соблазнам, ненависти, злобе и ревности. Он должен быть активным, бдительным, толерантным ко всем мнениям, настаивая на подтверждении своих ошибок, им должно управлять руководство во благо, сопротивляясь страстям и уважая законы эпохи. Внизу (иерархии. – И. А.) должна была быть градация власти, представленная министрами, обладающими теми же самыми достоинствами, послушными, но без рабского подчинения, избегая ложных убеждений или соблазнов эгоизма»[73]73
  ibid. P. 186.


[Закрыть]. Констан создал идеальный, а потому утопический тип носителя власти. Тем не менее в демократических процедурах XX–XXI вв., особенно в ходе выборов высших руководителей государств, и сегодня рисуется такой образ безгрешного, бессребряного, высокоодаренного человека. Практическая политика нынешней эпохи показывает невозможность существования таких людей. Этот утопический образ очень часто демонстрировал сопряженную с этим опасность, особенно в эпоху массмедиа, когда хайп, созданный вокруг той или иной личности, успешно камуфлировал ее явные недостатки, отсутствие опыта государственного управления, что затем оборачивалось непременными скандалами, социальными взрывами, напряженностью и кризисом общества.

Эпоху XX–XXI вв. исследователи называют кризисом демократии. Сходные идеи реализовали Томас Пейн и Годвин. В истории мысли XIX в. они считаются «эпигонами» радикальной философии, ибо проповедовали свободу индивида, своеобразный культ принципов правового регулирования общества. Они были убеждены, что главная задача в жизни каждого человеческого индивида – искать свою выгоду и благополучие. Поэтому каждый индивид должен действовать в соответствии со своими убеждениями, прислушиваясь к мнениям окружающих, но в отдельных деталях у него самого должна быть сугубо собственная линия поведения. Интересно, что в дальнейшем эти идеи исповедовались группой европейских эмигрантов, сосредоточившихся в Англии после разгрома революции 1848 г. в Европе, – Кошут, Луи Блан, Ледрю-Роллен, Пьер Леру, к которым относят и Александра Герцена. Интересно, что их деятельность, по мнению русского исследователя Моисея Острогорского, оказала серьезное влияние на политическое поведение и эволюцию структур власти в Великобритании. Английские парламентарии, основываясь на этих идеях, начали энергичную борьбу, пытаясь ограничивать правовыми регулированиями и общественной критикой власть яркого дуэта двух выдающихся деятелей, популярных в то время политиков Гладстона и Дизраэли. Активным в этом был член английского парламента Коуэн. Влияние парламентских дебатов привело к тому, что в парламенте организовался кокас (caucus) – своеобразная активная группа депутатов, которая занялась регулярной деятельностью по оценке действий премьер-министров и по подготовке будущих лидеров общества, предлагая их кандидатуры в ходе тщательно организованных выборов.

Значительную роль в развитии взглядов на природу власти в условиях, когда правители осуществляют свои функции с согласия массы избранных, сыграла работа Годвина «Исследование, касающееся политической справедливости». Он выступал за политическую структуру, тщательно регулируемую законом, настаивая на том, что в обществе должны существовать механизмы анализа человеческих ошибок, а не только успеха, что общество должно самокорректироваться по ходу своего развития, тщательно анализируя свои успехи. В какой-то мере идеи Годвина перекликались с идеями Руссо и французских философов эпохи Просвещения. Он выступал ярым сторонником критики действия правовых структур и политической власти со стороны индивидов гражданского общества, неустанно говорил о необходимости соблюдения прав индивида, защиты нравственных принципов, таких как чувство долга, стремление к общественному благу.

Правда, в структурах общества будущего Годвин склонен был исповедовать утопические идеи идеального общества, которым управляют не носители активной власти, а друзья и соседи. Только такая политическая структура могла обеспечить торжество истины и справедливости. Он полагал, что самоориентация (самоопределение и чувство независимости) является основополагающей для природы человека. Свободный человек руководствуется только собственными мнениями и делает собственные умозаключения. Но несмотря на то что он занят поиском истины своими собственными средствами, все же должен уважать существующие права и принципы общежития. Некоторые исследователи видят в этом принципы индивидуалистического либерализма. Однако внимательное прочтение основного упомянутого труда Годвина говорит о том, что утверждением свободы индивидуальной самоориентации он разделял и некоторые принципы анархизма, полагая, что разумно действующему, рационально ориентированному индивиду нет необходимости руководствоваться указаниями правительства и подчиняться ему. По убеждению Годвина, люди подчиняются правительству, потому что они невежественны[74]74
  William Godwin. Enquiry concerning Political Justice. 1976. P. 165–200.


[Закрыть]. Некоторые исследователи видят в работах Годвина систематическое изложение принципов анархического управления общества: политическая простота, политический контроль и политическая искренность[75]75
  Ibid. P. 209–248.


[Закрыть].

Утверждение данных принципов в управлении обществом требовало, по мнению Годвина, геополитической трансформации общественной системы (человеческие массы слишком долго обманывались и использовались для плохих целей повсюду в мире). Для того чтобы избежать такого состояния в будущем, необходимо упростить управление обществом и создать новую социальную систему. Как-то незаметно эта новая система выливалась во всеобщий контроль, потому что Годвин полагал обязательством каждого индивида наблюдать за тем, чтобы его сосед жил в соответствии с тем объемом сил, которыми управлялось общество и которым отвечали общественные настроения. Это предполагало ликвидацию состояния, при котором люди жили в изоляции. Все должны были следить друг за другом, и только благодаря этому в обществе вырабатывались простые, правильные, всем доступные правила поведения.

Годвин полагал, что страны, которые управляются постоянным давлением декретов вместо аргументов, создают сугубо фантомные ориентации. В этих условиях просто невозможно узнать, как бы вели себя люди в обществе, если бы не было этих ориентаций, если бы им была предоставлена свобода мыслить. Годвин избегал ситуаций, при которых наказание людей за их проступки и нарушение закона может применяться неуклонно. Это лишает людей ощущения справедливости, которое формируется у них только тогда, когда они принимают собственные решения и действуют, ориентируясь на собственные взгляды и мнения. По его мнению, «…если человек каким-то образом предпочитает собственное мнение, то во всех случаях он будет вынужден консультироваться с другими, прежде чем он может определить, что то или иное дело следует решать так или иначе. Исходя из этого окончательно становится ясно, что убежденность в способности индивидуального человеческого понимания является единственным легитимным принципом его поведения и формирования обязанностей»[76]76
  ibid. P. 205.


[Закрыть].

Годвин говорит о том, что есть три гипотезы, которые характеризуют природу власти. Первая гипотеза заключается в том, что власть должна обладать силовым измерением, в соответствии с которым масса человечества должна содержаться в определенных сдерживающих рамках. Правда, критериев этих рамок и правил не существует – они обычно излагаются произвольно и поэтому чаще всего оправдывают применение насилия. Вторая гипотеза основывается на божественном праве, суть которого состоит в том, что не только люди обязаны своим происхождением и своей жизнью Создателю, но и сообщество должно подчиняться правилам, сформулированным Создателем, а выразителем правил должен быть монарх или господин, требующий абсолютного подчинения. Исторически, убежден Годвин, эта форма политического функционирования власти отживает (хотя он писал эти строки в условиях существования королевской власти, которая, правда, к тому времени находилась в сложном процессе синтеза королевской власти и парламентской демократии). Третьей гипотезой, которую Годвин считает наиболее подходящей для современной ему эпохи, является сообщество, основанное на принципах равенства и справедливости. В данном обществе масса индивидов входит в социальный контракт (социальный договор) со своими управителями и между собой, в чем и состоит главная функция правительства и власти[77]77
  Ibid. P. 209.


[Закрыть]. Понятно, что наиболее удобным выражением этой новой структуры является социальный договор – добровольное согласие всех на жизнь по определенным правилам в условиях индивидуальной свободы, сохранения собственности и права добиваться ее увеличения.

Социальный контракт, по мнению Годвина, содержит в себе нечто большее, чем просто признание определенных правил общежития: «…я не только обязан в этом случае соглашаться со всеми законами, которые приняты обществом, но и с теми законами, которые будут приняты в будущем»[78]78
  Ibid. P. 210–211.


[Закрыть]. Руководствуясь этим мнением, Руссо, размышляя над последствиями социального контракта, был убежден, что масса людей, над которой властвует суверенная власть, не может передавать эту власть никому другому. Сущностью этой власти является общая воля, а такая воля, как правило, не может быть выражена в полном объеме. А то, что она может быть именно такой, а не другой, не терпит альтернатив и истолкований. Избираемые народом депутаты являются не столько их представителями, сколько адвокатами. Законы, которые не утверждаются всем обществом, не являются законами – они ничего не значат[79]79
  Ibid. P. 215.


[Закрыть].

Таким образом, концепция социального договора, разрабатываемая мыслителями XVIII–XIX вв., по существу, униформна. Она предполагает избрание правителей, подчинение их определенным законам и не зависит от индивидуальной воли каждого из членов общества. Годвин определил основные факторы, руководящие людьми, как «…удовольствие и боль, счастье и несчастье, они постоянно подвергнуты моральному осмыслению и исследованию. Однако суть ее всегда одна и та же – стремиться к обретению удовольствия и счастья и избегать боли и неудовольствия. Всякое исследование человеческого воображения не может тут придумать ничего другого»[80]80
  Ibid. P. 220.


[Закрыть].

Данная вневременная и внеисторическая формула для определения человеческого интереса используется Годвином как главный ориентир обретения счастья человечеством. Он полагал, что «…улучшение человечества основано не на чем ином, кроме как обычной практике честности, открытости и искренности»[81]81
  Ibid. P. 222.


[Закрыть]. В основе этого стремления лежит право обладания собственностью, владение которой подчиняется законам, изменяющимся в зависимости от обстоятельств. Интересно, что эти формулы, социально-политическая конкретность которых подменена абстрактными дефинициями, легли в основу почти всех демократических процедур и обещаний лиц, выдвигаемых обществом на руководящие должности. Их предложения об изменении ситуации к лучшему абстрактны по своему содержанию. Всякая конкретизация для избираемых носителей политической власти опасна, так как она легко проверяема, особенно в условиях информационной эпохи, когда роль средств массовой информации запросто подвергается критике и обличению. Тем не менее социально-философская основа стремления к общему благу при всей абстрактности ее выражения и избежании конкретизации содержания и постулатов стала непременным компонентом объяснения и оправдания всех демократических процедур и их законодательных истолкований.

В результате данного исследования неоднократно проводится основная идея – формирование концепции власти и конкретных политических структур ее реализации, которая зависит от социально-исторических условий эпохи. Гоббс создал свою книгу «Левиафан» в 1651 г. в разгар гражданской войны в Англии. Пуритане сражались против католиков, а англиканцы – между собой. Англичане воевали с шотландцами, права и привилегии короля наталкивались на претензии парламента. Как уже отмечалось, за два года до этого в ходе войны снесли голову королю Чарльзу I. Ясно, что общественную ситуацию Гоббс видел как войну всех против всех и придал ей универсальное значение как постоянного состояния человечества. Именно в этом своем истолковании власть понималась вплоть до эпохи Просвещения. Смысл был прост: неограниченная власть мощного властелина – такая формула лежит в основе понимания власти на всем протяжении развития капиталистического общества. Истолкованию подвергалась только фигура властелина: от конституционной монархии, ограниченной определенными правами, до демократической структуры власти. Однако на всем протяжении исследования центральным являлся тезис, что насилие – исключительная функция суверена, которое обеспечивает общественный порядок и формирует основание позитивного развития общества. Альтернатива этому состоянию – хаос и анархия. Почти неизменно вплоть до Великой октябрьской социалистической революции в России в концепции формирования власти и политических структур для ее обеспечения выделялась в виде главной основы частная собственность.

Выдающийся немецкий социолог Макс Вебер уже в XX в. расширил толкование основания современной власти с учетом социально-экономических признаков капитализма своей эпохи. Движущей силой общества, по его мнению, являлось частнособственническое предприятие, нацеленное на получение прибыли, рационально организованное, тщательно учитывающее доходы и расходы и этим обеспечивающее устойчивое развитие общества. Такая система у Вебера называлась капитализмом[82]82
  Max Weber. The theory of Social and Economic organisation. New York; London, 1947. P. 51–55.


[Закрыть].

Вебер понимал, что вся многомерная и многогранная деятельность по обеспечению прибыли частнособственнических предприятий не ограничивается какими-то жесткими формами. Накопление капитала в его денежной форме активно действующими предприятиями может обеспечиваться различными способами. Характер деятельности предприятий и способы получения их доходов, по Веберу, зависели, во-первых, от постоянного процесса купли и продажи товаров (и получения кредитов) в условиях свободного рынка на условиях строгой отчетности; во-вторых, частью этого процесса являлось обращение денежного капитала и активные спекуляции денежными средствами на биржах; в-третьих, выдающуюся роль в общей деятельности по обеспечению прибыли должна была играть система кредита и его доступность; в-четвертых, непременным условием этой активной деятельности является и получение прибыли силовым путем – под этой формулой Вебер имел в виду экспансию капиталистических стран в колонии, деятельность колониальных и зависимых стран он характеризовал как колониальный капитализм; в-пятых, источником получения прибыли является использование чрезвычайных условий органами власти – такими условиями являются войны и их финансирование, разного рода кризисные ситуации в обществе; биржевые спекуляции товарами, кредитными обязательствами и финансами являются исключительным средством усиления движения капитала и активизации процесса накопления[83]83
  ibid. P. 51.


[Закрыть].

Власть по Веберу совершенно однозначно должна была обеспечивать эту деятельность всеми имеющимися средствами. Он уже видел новые контуры капиталистического производства и был убежден, что для активного их распространения в мире, необходима транснациональная организация капитала в виде мощных корпораций. Властные полномочия в условиях капиталистического накопления Вебер называл императивным согласованием, суть которого заключалась в том, что управление этими процессами в интересах всего общества возможно только при условии, если будут исполняться «…специфические указания органов власти, которые не только обеспечивают мирный, максимально выгодный характер капиталистического производства, но и серьезно влияют на распределение производимого продукта. Система императивного контроля есть система власти современного государства, и главная особенность есть в том, что она использует не только экономические возможности принуждения, распределения производимого продукта, но и воздействует на общество сложнейшей системой политико-правовых критериев»[84]84
  Ibid. P. 324–326.


[Закрыть].

Спецификой власти в обществе, по мнению Вебера, является то, что ни одна из его форм никогда не ограничивается только средствами материального воздействия, морального воспитания или авторитета. Задачей этой системы во всех видах ее воздействия на общество является формирование уверенности в ее легитимности. Та система легитимности, которая свойственна каждому данному обществу, обеспечивает и способы подчинения административным и политическим директивам. Вебер считал возможным классифицировать вариации власти на основе ее способов осуществления легитимности. Главным в обеспечении легитимности, по его убеждению, было то, как власть обеспечивает защиту и правовое регулирование процесса накопления собственности[85]85
  Ibid. P. 325.


[Закрыть]. Он понимал, что далеко не каждое юридическое положение или акт являются прямым выражением власти – во многих из таких актов есть и определенная доля субъективности и произвола. Оправданием действия того или иного властного полномочия является более или менее добровольное исполнение гражданами его требований. Вебер полагал, что добровольность – основа всякой легитимизации, а недобровольное исполнение властных распоряжений означает социальный статус раба[86]86
  Ibid. P. 326.


[Закрыть].

Подчинению власти (obedience) Вебер уделял очень много внимания. Он был убежден, что согласие действующего субъекта исполнять те или иные предписания является и оправданием самих этих предписаний, и условием успеха. Вебер говорил о трех видах «легитимной власти». Первый вид власти строится на рациональных основаниях, когда нормативные правила учитываются в отношениях общественных сил и возможностей, реализации действующими субъектами своих целей. Такая власть традиционно называется легальной правовой властью (legal authority). Второй вид власти основывается на традициях, ценностях, унаследованных из предыдущих этапов развития, религиозном освещении отдельных видов деятельности. Традиционная власть не столько предписывается, сколько передается в качестве общественной памяти из поколения в поколение. Третьим видом власти является харизматическая власть, осуществляемая субъектами, ориентирующимися на свои убеждения о справедливости своих действий и силу своих убеждений, а также действия, подчиняющие общество своим целям и задачам.