Текст книги "Мозамбик"

– Я ничего не рушу. Я же не приехала к тебе, к твоей жене и не раскрыла всю правду.

– Но мне тяжко всё это.

– А со мной тебе не тяжко было?

– Это была минутная слабость.

– Ты такой же, как и все мужики, которым нужно только одно.

– Да я гад, брось меня.

– Не дождёшься. Всё равно мы будем вместе.

– Каким макаром?

– Твоя жена не вечна.

– Что ты несёшь?

– Я не собираюсь её убивать. Она уйдёт когда-нибудь из жизни.

– Я могу умереть быстрее.

– Нет.

– Ты прорицательница что ли?

– У меня в роду были колдуньи.

– Это чувствуется.

– Будь со мной осторожен.

И, как спасение в конце восемьдесят первого года в контору Льва пришла разнарядка на командировку в Мозамбик. Лев первым записался в группу геологов, отправлявшихся в Африку. Кроме него из Свердловска никто не захотел помогать братской социалистической стране.

Лиза была против:

– Это авантюра. Откажись.

– Лиз, ты давно мечтала о даче, о домике в деревне.

– Мы и так накопим на домик. У меня есть ученики на дому, могу взять ещё.

– Машину купим.

– Ты же не умеешь водить и я тоже.

– Научимся – делов-то.

– Это опасно.

– Чушь. Там советских специалистов охраняет армия, так как мы для них на вес золота.

Кое-как Лиза согласилась с доводами мужа, а Даше Лев в телефонном разговоре объяснил ситуацию так:

– Малыш, меня отправляют в Африку. Оттуда я редко смогу тебе звонить, если вообще смогу. Работать придётся в глубинке, где нет никакой связи, так что я тебя прошу, не надо искать меня в Свердловске. Не связывайся с моей женой. Этим ты убьёшь меня и её. Я вернусь в страну, и мы встретимся по мере возможности. Обещаю.

– Надолго ты уезжаешь?

– Да. Год минимум.

– Ты специально это всё устроил.

– Нет же. Меня направили, как самого честного добросовестного члена партии, которому можно поручить опасное задание.

– Ты мне привезёшь оттуда какой-нибудь сувенир?

– Конечно.

– Золотой слиток? Или голубой алмаз с куриное яйцо?

– Ну, у тебя и фантазия, милая моя. Это было бы очень круто. Если найду, что-то подобное, то привезу, но рассчитывай на что-нибудь поскромнее.

– Я хочу поехать с тобой.

– Это невозможно. Ты не член партии.

– Я попытаюсь вступить в неё поскорее.

– Нет. Это долгий процесс. И им нужны только определённые специалисты. Твоя профессия там не востребована.

7

Граса Машел поливала из лейки розы и георгины, росшие в клумбах в саду президентского дворца. Она была одета в простое оранжевое платье. Ей было тридцать восемь лет. Это была одна из самых образованных женщин Мозамбика африканок. Она знала несколько иностранных языков. Сзади тихо подошёл Самора, президент, её муж. Он ослабил галстук на белой рубашке и тяжело вздохнул. Граса увидела его и поставила лейку на землю. Самора поцеловал жену в щёку. Граса улыбнулась.

– Ещё один тяжёлый день кончился, – посетовал правитель.

– С таким настроением, дорогой, ты социализм не построишь в Мозамбике.

Самора широко улыбнулся.

– Мне бы твой, оптимизм, милая.

Они прошли к ближайшей скамейке и сели. В десяти метрах от них бродили два охранника в строгих костюмах.

– Я тебя хотела попросить за Даниеле Иссуфо, – сказала Граса.

– Кто это?

– Он работал в министерстве финансов, а сейчас в тюрьме. Его подозревают в связях с РЕНАМО и критике власти.

– Поделом негодяю.

– Откуда ты знаешь, что он виновен. Может быть, он стал жертвой доноса коллеги, метившего на его место?

– Опять через тебя просят родственники преступников помиловать.

– Он хороший мальчик. Если он и сделал что-то плохое, то это была ошибка, а не злой умысел. Сделай что-нибудь. Тебя и так называют Чёрным Сталиным.

– В задницу этих болтунов. Мне плевать.

– Пусть он получит хотя бы небольшой срок.

– Ладно, напиши мне его имя и фамилию где-нибудь, чтобы я завтра не забыл.

– Как дела на фронте?

– В южных провинциях армия разбила два отряда РЕНАМО.

– Большие отряды?

– Не очень по пятьдесят примерно человек. Двенадцать человек взяли в плен.

***

За окном выла пурга. Снег кружился вихрем, так что за ним едва можно было различить только серый силуэт фонаря. Лампа фонаря размылась в бледное жёлтое пятно. Светлана одна лежала в палате на две койки. Вторая койка была свободна. Она лежала на сохранении в больнице. Палата была не очень уютной. Зелёный цвет стен поблёк от времени и страданий, тех, кто пребывал в этом месте. Высокий сводчатый потолок напоминал о том, что здание это было построено в стародавние времена: при царях. Светлана лежала в кофте, укрывшись тёплым одеялом до головы. И зачем надо было делать такие большие окна в таком ужасном холодном климате? Надо было показать всему западному миру, что мы такие же, как они. А для чего? Не лучше ли быть тем, кто ты есть; тем, кем ты себя чувствуешь? Светлану потянуло на философские размышления.

В палату вошёл доктор Сливин – большой мужчина тридцати одного года, широкоплечий, нескладный с большой головой и маленькими глазками, которые, казалось, всегда блестели за линзами очков. Он держал руки в карманах халата.

– Светлана Ивановна, как вы себя чувствуете? – бодро поинтересовался доктор, при этом широко улыбнувшись, как будто он находится не в больничной палате, а в цирке.

– Паскудно, – честно ответила Светлана.

– Да уж февраль нынче лют.

Сливин с важным видом поглядел в окно.

– А знаете, что февраль на украинском и чешском называется лютый или лютий? – сказала Светлана.

– Забавно. Очень народно и некрасиво. По мне лучше февраль.

– Не любите народ?

– А за что его любить? Народ – хам. И вы сами это знаете, Светлана Ивановна, но из-за своей интеллигентности не можете в этом признаться открыто.

– Народ разный.

– Ох, я же обобщённо. Вы такая красавица и умница. Вам не к лицу горевать.

– Я должна думать о ребёнке, а мне что-то совсем о нём не думается.

– Это естественно. Дети доставляют столько хлопот и мороки.

– Вы не любите детей?

– Не то чтобы. Я думаю, что были бы у меня дети, я не смог бы тогда жить полноценно и счастливо.

– Отчего же вы бываете счастливы?

– Отчего? Да от пустяков порой.

– Например?

– Сегодня утром произошла драка в автобусе. Одна хабалка поцарапала лицо другой.

– Из-за чего они подрались?

– Известно из-за чего – не поделили место.

– И вам это было смешно?

– Очень. В жизни так много смешного. Нужно только всмотреться.

***

– Мы все тут погибнем, – проскулил жалобным голосом Фролкин и уткнул голову в согнутые колени.

Он сидел на жёлтой земле рядом с двумя овальными холмиками. Не выдержав тяжести переходов, редкой дурной еды и болезней умерли два советских специалиста. Их закопали в саванне.

Рядом с Фролкиным сидел Иван Скороспелов.

– Родственники никогда не смогут их похоронить по-нашему, по-человечески, – заметил Скороспелов.

– Их нет. А могилы и кладбища – это пережитки старого строя, – сказал Алешков, подошедший сзади. – Так что пусть покоятся с миром. Смерть – это неизбежность, поэтому глупо печалиться из-за неизбежного.

– Ты так легко это говоришь, – Иван говорил с нотками досады в голосе. – Был человек и нет его. Как это страшно. Я не хочу превращаться в пыль, ничто. В такие моменты я жалею, что не верю в бога и потустороннюю жизнь.

– Так поверь в бога, – предложил Алешков.

– Ты ещё можешь шутить в такой ситуации, – обиделся Иван.

– Я серьёзно говорю.

Подошёл Табатадзе.

– Я слышал разговор солдат. Они говорили, что их разведка впереди наткнулась на засаду правительственных войск, которые перекрыли дорогу в Родезию.

– Твою мать, – рассердился Алешков.

– Ты готов попасть в лапы американцев и их союзников? – удивился Скороспелов.

– Хоть бы так. Мы бы спасли жизни тех, кто совсем плох. Я думаю, американцы не съедят нас.

– А вдруг нас освободят правительственные войска? – предположил встающий Фролкин.

– Держи карман шире – за столько времени нас никто не освободил, а сейчас освободят, – сказал Алешков и криво улыбнулся.

Где-то вдали послышались раскаты автоматной очереди, а потом нескольких одиночных выстрелов.

– Слышите? – Глаза Фролкина излучали надежду и маленькую радость. – Они идут за нами.

– Долго идут, – Алешков был упрям в своём пессимизме.

Иван встал с земли и прошёлся по стоянке. Пленные лежали под деревьями и кустами, укрытые одеялами прямо на траве, а местами измотанные уставшие люди валялись на голой земле. Все были измождены и худы. У всех отрасли бороды.

Было начало февраля тысяча девятьсот восемьдесят четвёртого года. Охрана бродила хаотично и без всякого порядка вокруг пленных. У маленького деревца курил молодой солдат, глядя куда-то вдаль. Его казалось совсем не волновали раскаты выстрелов, будто ему было всё равно погибнет он или нет. Солдат посмотрел на Ивана.

– Туалет, – сказал Иван по-португальски.

Он зашёл за куст и сел за него на траву. Ему хотелось побыть одному. В голове крутился какой-то сумбур. Впереди показалась чья-то тень. Иван обернулся. Это была Ассане.

– Ты сходил уже? По-маленькому или по-большому?

– Издеваешься?

Девушка усмехнулась.

– А ты оказался не настойчивый. Все белые такие. Моя мама говорила, что мы для них что-то вроде забавы.

– Твоя мама не знала белых, кроме португальцев. Я другой.

– Ты взял бы меня в жёны?

– Как ты себе это представляешь? Ты воюешь против союзников СССР. Я из Советского Союза. Я не могу предать свою страну. Ты переходи на сторону правительства.

– Меня могут пытать и убить. В тюрьму посадят наверняка.

– Я не знаю ваших порядков. Этот мир устроен слишком жестоко и глупо.

– Ты не любишь меня, а просто хотел поиметь меня, как дешёвую шлюшку.

Иван встал с земли весь в возмущении.

– Я никогда не считал, что ты шлюшка. Поверь.

– Ты не хочешь меня, как женщину?

– С таким скудным питанием и усталостью я ничего не хочу и не могу. Я хочу еду и нормально поспать не на земле, а там, где имеется крыша над головой.

– Бедный. Иди к нам.

– Смеёшься? Я на это никогда не смогу пойти. Мне нужно попасть в свою страну желательно живым.

– Я принесу тебе банан.

– Я вынужден буду поделиться им со своими товарищами. Принеси два банана.

– Могу только один и для тебя.

– Ладно только так, чтобы никто не видел.

Под высохшим шоколадным деревом прятались от солнца Алешков, Фролкин, Улыбин, Янушев, Ленивцев и Табатадзе. Ломовский лежал около ствола в траве рядом с носилками, которые соорудили из подручных материалов и куска брезента две недели назад в деревне, где была устроена недельная остановка. Сергей уже не мог самостоятельно передвигаться, поэтому его несли товарищи на носилках во время переходов.

– Он, наверное, не выживет, – сказал Фролкин.

– Серёг, ты как? – обратился к больному Улыбин.

Тот только промычал что-то нечленораздельное в ответ.

– Видишь, – Фролкин будто увидел в этом подтверждение своим мыслям.

– Он столько времени болеет и всё никак не умрёт, – не согласился с ним Табатадзе.

– Чудес не бывает на свете. Он слишком слаб, – поддержал Фролкина Янушев.

– Надо думать, как нам всем тут не умереть, – сказал Алешков.

В этот момент к их группе подошёл и сел на траву Иван Скороспелов.

– Мы все об этом думаем, и ничего так и не придумали. Никто не хочет умирать, – молвил Иван ироничным тоном.

– Побег, надо бежать. Нас снова охраняют плохо. Необходимо этим воспользоваться, пока есть такая возможность, – заговорщицким тоном говорил Алешков.

– Это хорошая идея, – согласился Улыбин. – Но поздно.

– Что, значит, поздно? – не понял его Юрий.

– А кто будет заботиться о больном.

Улыбин кивнул на Сергея.

– Спасая его, мы можем погубить себя.

– А как мы выйдем на своих? – Янушев заинтересовался идеей Юрия.

– Пойдём на восток. В конце концов, выйдем к какой-нибудь деревне и там спросим, где можно найти правительственные органы, – объяснил Алешков.

– Это, если в деревне не будет повстанцев или тех, кто им сочувствует, – заметил Табатадзе.

– Всё может быть, но так у нас есть хоть какой-то шанс, – стоял на своём Юрий.

– Лев, ты чего держишься за грудь? Тоже заболел?

Улыбин обратил внимание, что Ленивцев ведёт себя как-то странно.

– Я очень устал, – отвечал Лев.

– Мы все устали. У тебя болит что-то? – Глеб будто играл роль врача.

– Не понимаю. Что-то щемит в груди и одышка.

– Что это может быть? Кто знает?

Все молчали.

– Ты дальше сможешь идти?

– Смогу. Если не смогу, бросьте меня.

– Не гони, чушь, – сказал Фролкин. – Мы никого здесь не бросим. Я предлагаю Серёгу оставить в лагере повстанцев, если мы будем через него проходить. Там у него будет больше шансов выжить.

– На лагерь мы ещё не скоро наткнёмся. Последний мы проходил уж месяц как назад. Не думаю, что их тут, как грибов в лесу в наших широтах после дождя, – заметил Скороспелов.

Ленивцев хило улыбнулся.

– Лёва, ты чего? С тобой всё нормально? – забеспокоился Глеб.

– Нет, конечно. Но это я не про самочувствие, а в широком смысле. Вспомнил, почему я сюда попал.

– Это может быть смешным? – спросил Алешков.

– Обхохочешься. Мы же возможно никогда не вернёмся домой, поэтому тут можно говорить о самом сокровенном. Я сюда попал из-за бабы, точнее из-за своей тупости. Меня шантажировала баба одна, с которой я переспал когда-то. Она угрожала, что расскажет о нашей связи моей жене, если я прекращу или попытаюсь прекратить связь с ней. На деньги мне плевать. Я так хотел просто отделаться от неё.

– Получилось? – спросил Янушев.

– Я ей не звонил отсюда. Но я должен был вернуться в Союз, где мне пришлось бы разрешить эту ситуацию как-то. Теперь же это стало не так актуально. Мы не знаем, выживем ли мы.

– У меня та же проблема – из-за бабы сюда прилетел, – признался Янушев.

Все на него посмотрели с удивлением.

– Любовница? – спросил Лев.

– Нет. Случайный секс. Дурная болезнь, как последствие, и мне пришлось здесь продолжать делать себе уколы.

– Как же ты прошёл медкомиссию? – спросил Алешков.

– Просто. Не знаешь, как у нас медосмотры проходят.

– Это ерунда по сравнению с моей проблемой, – заметил Ленивцев.

– Нет таких проблем, которые нельзя разрешить, – не согласился Янушев.

– И как решить мою проблему? Ну-ка подскажи.

– Надо заплатить денег.

– Её они не интересуют. Я предлагал.

– Тогда не ей. А человеку, который охмурит её и влюбит в себя.

– Где такого найти?

– Если постараться, то можно найти.

– Ему же придётся жениться на ней или жить с ней, чтобы она от меня отстала.

– Есть такие, которые ради денег и на это согласятся.

– Это очень сложно.

– Лев прав – это не вариант, – сказал Фролкин.

– Не вариант, так предложи свой, – проворчал Фёдор.

– Вам надо уехать всей семьёй в другое место. Вот и всё, – предложил Фролкин.

– А что здравая идея, – согласился Скороспелов.

– Действительно. Почему я до этого не додумался, – сказал Ленивцев. – Только как преподнести это жене?

– Скажи, что нужно сделать этого из-за того, что твоей жизни угрожают браконьеры из Сибири, с которыми у тебя случился конфликт, – предложил Алешков.

– Ребята, что ж я сразу к вам не обратился за помощью? Вот я дурак. Теперь я знаю, как исправить эту ситуацию.

– Вы слышите? – Скороспелов глядел в небо в сторону запада.

– Нет, – сказал Алешков.

– Не слышу, – сказал Фролкин.

– А сейчас?

Звук нарастал.

– Похоже на вертолёт, – сказал Табатадзе.

– Вон там глядите, – Иван увидел в небе точку, приближающуюся к ним.

– Вертолёт! – Янушев вскочил с земли.

– Они нашли нас! Нас освободят! – закричал Табатадзе и тоже встал.

Вертолёт пролетел над стоянкой. Многие пленные вскакивали с земли и с надеждой встречали и провожали машину, не решаясь помахать ему. Геликоптер летел высоко, видимо опасаясь, что может быть встречен огнём повстанцев.

Шли минуты. Больше никто не пролетал над стоянкой.

– Где наши? Где армия? – вопрошал Ленивцев.

– Они окружают лагерь, – предположил Фролкин.

– Видимо они не могут нас найти. Вертолёт мог дать неправильные координаты, – Алешков был менее оптимистичен.

Мимо их группы проходил Рыжков, который услышал их разговор.

У него был странный вид: озабоченный и загадочный. Он подошёл к курящему солдату, который оставил на земле свой автомат. Когда солдат отвернулся в сторону, Рыжков тихо схватил автомат и отбежал в сторону. Другие солдаты не сразу это заметили. Советские пленники, кто это увидел, напряглись и замерли в ожидание чего-то страшного или наоборот благополучной для них развязки. Рыжков направил автомат стволом вверх, передёрнул затвор и пустил очередь. Все вздрогнули. Кто-то вжался в землю, кто-то прикрыл уши пальцами. Двое солдат направили автоматы на Рыжкова, который кричал:

– Мы здесь! Эй, мы здесь!

И он снова пустил в небо очередь.

– Он с ума сошёл! – воскликнул Алешков.

***

– Ты псих! Людка Дымкова – первая красавица нашего села! – сестра Германа Рыжкова Елена развела руками. – Этого не может быть.

– Я вчера с ней говорил. Она согласна, – утверждал Герман.

Елена села на табурет.

– Не связывайся с ней.

– Как не связывайся, если мы вчера уже всё решили.

– Так и решили: без любви, без походов в кино и прогулок?

– Мы два раза гуляли до речки и обратно.

– Обманет она тебя.

– Да ну вас всех.

Герман махнул рукой и ушёл в свою комнатку, снял свитер, прилёг на кровать. В окошке ветер качал рябину. Елена вошла в комнату и села на стул в углу.

– А, что, если она хочет с тобой в город укатить? Она знает, что тебе комнату дают в общежитии?

– Конечно. Я рассказал ей всё.

– Простофиля.

– Хватит меня поносить и дурака из меня лепить. Хотела бы она в город махануть – укатила бы с Витькой Заборевичем.

– Заборевич алкаш, а ты тихоня у нас.

Под фразой «у нас» Елена подразумевала себя и деда Анисима. Родители Елены и Германа погибли в автокатастрофе. Отец был водителем. Он сильно злоупотреблял алкоголем и в тот день сел за руль под сильным градусом, прихватив с собой супругу. Его молоковоз перевернулся три раза, не оставив никаких шансов им на спасение. Елена тогда уже работала в колхозе, а Герман учился городе.

Не успел Рыжков вернуться из армии, где добросовестно отслужил в стройбате, как снова собирался покинуть родной дом: белую хатку с чудесным, заросшим садом, выходившим к маленькому пруду с мостиком. Ему было жаль старшую сестру, у которой никак не складывались отношения с мужиками. Первый воспользовался ей и бросил, опозорив её на всю округу. Следующий оказался гулёной. Елена сама его бросила. Она говорила:

– Судьба мне одной пройти жизненный путь.

Брат же вправлял ей мозги:

– Чего ты на себе крест ставишь из-за каких-то ушлёпков? Найдётся и на тебя жених. Чем тебе Филька Варежкин не угодил?

– Филька?! Ты погибели моей хочешь или шутишь так? Он же три раза в школе оставался на второй год. Тупее его в истории нашего села не было мужика.

– Зато не пьёт.

– Ему и пить не надо. Он и так с прибабахом уже родился. Всё время улыбается, как умственно отсталый.

– Человек радуется жизни, что в этом неправильного?

– Прости, Гера. Я понимаю, что он твой друг, но мне такие мужья даром не нужны. Муж – это человек, с которым хочется прожить до самой последней точки.

– Таких у нас в селе не встретишь. Нужно тебе в город ехать.

– Я боюсь. Страшно в городе. Там все злые и хитрые.

– Чудная. Не все. Люди везде живут нормальные и в городах и сёлах.

– Я же доярка, ничего кроме как дойки коров не умею делать.

– Всему можно выучиться было б желание. А насчёт города ты права: опасно тебе там: могут обмануть. Ты наивная.

– А ты лопух.

Жили они в Оренбургской области. Герман, получив место в общежитии в Оренбурге, переехал туда. Комнату ему выделила геологоразведочная контора, в которой он числился. В его обязанности входило помогать устанавливать и ремонтировать оборудование под руководством инженеров.

Герман был лопоухим. Широкое лицо его было в редких конопушках. Волосы у него были светло-русые прямые. Красавица Людмила никак не сочеталась с его простецкой внешностью потомка крестьян, будто у неё в роду были предки, являвшиеся незаконнорожденными детьми каких-нибудь графов или князей. У неё были волнистые русые с рыжим отливом волосы, чуть пышная фигура, прямой изящный нос и зелёные глаза-изумруды. Она была младше Германа на год. В селе она работала дояркой, как и сестра Рыжкова.

В Оренбурге Герман и Людмила расписались и начали жить в его комнате в общежитии. Заработки Германа Люду не устраивали, и она устроилась на работу на кирпичный завод. В дальнейшем она мечтала обучиться профессии парикмахера.

Счастлив в браке Герман был что-то около месяца… После чего началось… Людмила не давала ему ни отдохнуть, ни расслабиться, ни заскучать.

Как-то в один из будних вечеров Герман читал газету, сидя в кресле, когда в комнату ворвалась Люда.

– Иди к этому в серой майке из седьмой комнаты и скажи, чтобы он на меня больше не пялился! – требовала она.

– Как на тебя не пялиться? Это невозможно.

– Размазня!

И Людмила ушла из комнаты, громко хлопнув дверью.

Прошла неделя и Герману уже не удалось так легко, как в первый раз избежать разборок. Людмила на этот раз влетела в комнату, когда Герман мечтательно глядел в окно, сидя на стуле, слушая транзистор, стоявший на подоконнике.

– Этот козёл из восьмой комнаты при всём честном народе сказал, что у меня большие сиськи! – вопила Люда.

– Они действительно немаленькие.

– О боже! С кем я связалась? С ничтожеством.

Людмила, заламывая руки, ушла в коридор.

Герман же поднялся со стула, выключил транзистор, вышел в коридор и пошёл к восьмой комнате.

В восьмой комнате было темно. За грязным столом сидел огромный мужик с большой страшной головой. Грубое лицо его было изборождено глубокими морщинами вдоль щёк и на лбу. Волосы у него были светлые. На столе на пожелтевших газетах стояла початая бутылка водки, гранённый стакан, луковица, чёрный хлеб и открытая консервная банка.

– Тебе чего, мужик? – спросил он Германа, когда тот открыл дверь его комнаты, предварительно постучав три раза.

– Вы оскорбили мою жену.

– И чо?

Герман вошёл в комнату, приблизился к гиганту.

– Я прошу вас больше так не делать.

– Водку будешь? – предложил мужчина.

– Нет. Вы – хам!

– Чего?!

Гигант встал и двинулся на Германа. Тот чуть попятился. Здоровяк двинул Герману в скулу с правой так, что заступник жены отлетел к двери, ударившись о неё затылком, и скатился по ней вниз. Обмякшего Германа гигант выкинул в коридор.

Людмила вызвала милицию. Гиганта посадили на пятнадцать суток за хулиганку. Герман старался с ним больше не встречаться, когда того выпустили на свободу.

На этом приключения Германа в общежитии не прекратились. Прошло три месяца, и жена вновь потребовала от него защитить её честь:

– Меня ущипнул за задницу какой-то утырок из шестнадцатой комнаты. Иди разберись с ним.

– Опять.

Герман лежал на кровати усталый и расслабленный. На подоконнике работал любимый его транзистор.

– Тебе по фигу, что твою жену унижают?

– Вызови милицию.

– А ты на что? Ты не мужик?

Герман нехотя встал, нацепил на ноги тапочки и пошёл искать шестнадцатую комнату. Дверь в комнату была приоткрыта, и Герман даже не стал стучать в неё. Он открыл её.

На кровати лежал в одних тренировочных мужчина тридцати пяти лет худой с наколками на плечах и руках. Он курил папиросу, стряхивая пепел в оловянную пепельницу на полу.

– Ты кто? – спросил он.

Герман ничего не ответил.

– Заходи не бойся, уходя не плачь, – видимо шутил хозяин комнаты, в которой царила спартанская скудная обстановка.

– Ты щипал мою жену за зад? – спросил Герман.

– Это твоя жена была. Извини.

– Больше так не делай, – голос Германа был не достаточно грозен, что немного рассмешило хозяина комнаты. – Ты чего?

– Так. Смеюсь.

– Над чем?

– Не важно. Иди к себе.

– Мне показалось, что ты надо мной сейчас смеялся.

– Хоть бы и так.

Герман подошёл к кровати.

– Встань, – приказал он мужчине.

– С какого перепоя ты командуешь у меня в комнате?

Герман разозлился и начал бить кулаком по морде наглеца, пока его не остановил сосед из пятнадцатый комнаты, прибежавший на шум и подозрительные звуки. Этот хмырь никому не пожаловался на Германа и не обратился в милицию. За это Герман его даже зауважал на какое-то время, пока спустя десять дней во дворе его не отметелили четверо гопников. Этих подонков так и не нашли. Герман был уверен, что это было подстроено тем самым любителем щипать чужих жён за филейные места. Он пролежал в больнице месяц с ссадинами и переломом ребра.

Раны Германа зажили. Он снова работал, а по вечерам отдыхал в своей комнате в общаге. Теперь в углу комнаты работал чёрно-белый телевизор. Герман смотрел хоккей, лёжа на кровати. Дверь комнаты резко открылась. Когда она так открывалась, Герман уже знал, что не стоит ожидать хороших новостей. Кто это мог быть кроме Люды.

– Лежишь тут, телек смотришь, а в это время…

– Мою жену хватают за задницу, – попробовал угадать Герман.

– Издеваешься? Смеёшься? Нет! Меня пригласил в свою комнату Колька Плотников. Этот почти уже старик сорокалетний с гнилыми зубами. Заходи, говорит, хлопнем самогоночки, лясы поточим, расслабимся. Как тебе такой поворот событий? За кого он меня принимает этот урод? За шлюху подзаборную? И ты это всё спустишь так, будто ничего и не было? Какая же ты тряпка.

Герман вскочил с кровати и закричал:

– Всё! Хватит с меня!

– Ты чего, Гера?

Людмила села на стул.

– Собираем манатки и валим из этого общежития! – решил Герман.

– Куда это валим?

– Куда-угодно: будем снимать комнату, дом или квартиру; всё равно только бы не оставаться здесь.

– Это же денег стоит.

– Плевать! – Герман выкрикнул последнее решающее слово так, что оспаривать его Людмила не решилась.

Рыжковы сняли однокомнатную квартиру на окраине города, а через два года получили двухкомнатную от предприятия Людмилы. Как ей удалось так быстро продвинуться в очереди, Германа не волновало. Людмила как-то обмолвилась ему, что сунула кому-то на своём заводе тысячу рублей. Герман к тому времени уже регулярно мотался в командировки на север и в Сибирь, где хорошо зарабатывал. Все деньги он отдавал супруге. Когда они ещё жили в съёмной квартире, у них родился сын Антон. Сын был очень похож на мать. Людмила с него пылинки сдувала. Герман не ревновал.

После рождения сына характер Людмилы стал ещё хуже. Всё чаще она изводила Германа придирками и упрёками: и мужик он не настоящий и хватки у него нет деловой, и жизнь он ей всю испоганил. В интимной сфере дела ухудшились до критической точки. Если раньше Людмила могла хотя бы терпеть быстрый классический секс в позе миссионера, то теперь ей этого было не достаточно. Они и так редко были близки: обычно два-три раза в месяц, а то и реже. Герман ожидал раньше этих моментов с чувством приятного волнения. После же последних выпадов жены ему уже ничего не хотелось. Приятное волнение сменилось чувством тревоги и иногда даже страха. Людмила могла оттолкнуть его во время близости, так что Герман находился в состоянии растерянности и униженности.

– Что ты, как таракан елозишь на мне? Не можешь сделать всё по-нормальному, по-человечески, – ворчала Люда.

Герман лежал рядом, вопрошая:

– Это как?

Людмила мечтала вслух при муже:

– Вот бывают мужчины, так мужчины. Как взглянут, так сердце замирает; как прижмут к себе, так душа в пятки уходит; как бросят в постель, так отделают тебя так, что век будешь помнить.

– И где ты таких видела? – поинтересовался Герман.

– Как где? В кино.

– Тьфу-ты, – Герман зло плюнул в стену. – Кино, твою мать. Тебе киноактёр нужен, а не муж.

– Давай залезай на меня снова. Попытка номер два.

– Да пошла ты в жопу.

«Мало того, что у неё адский характер, так она ещё оказалась с очевидной придурью, с заскоками», – мысленно анализировал ситуацию Герман. С другой стороны у Люды была деловая хватка, и это обстоятельство возможно мешало разглядеть в ней те отклонения, от которых так страдал несчастный Рыжков. Он был уверен, что другие мужчины сумели-таки разглядеть Людины изъяны, из-за чего не стали с ней связываться. Потому-то и досталась она такая раскрасавица такому неотёсанному простаку – чудес на свете не бывает.

Герман стал игнорировать Людмилу, как женщину. Людмила злилась какое-то время. Ей приходилось напоминать мужу:

– Эй, ты забыл о супружеском долге?

– У меня голова болит.

– Это я давно поняла. Ладно, не каверзничай, я не буду вредничать, иди в ванную, а я после тебя. Давай пока время есть, пока Антоха спит.

– Не-а я хочу выспаться перед работой.

– Говнюк ты.

Дело доходило до того, что они были близки один-два раза в году. Герман хотел привнести разнообразие в их сексуальную жизнь: попробовать новые позы и поэкспериментировать с предварительными ласками и играми, но пытаясь приступить к воплощению задуманного, ловил себя на мысли, что у него ничего не получится. И причина этого, этой невозможности крылась в том, что у него не было уже никаких чувств к жене, кроме негативных.

Людмила отстала от него. Герман думал, что у неё могли появиться другие мужчины, и ему было всё равно на это. Он задавал себе ни один раз вопрос, зачем он до сих пор живёт с этой женщиной? Терять квартиру и нажитое имущество после развода ему было не жалко. Герман не был стяжателем. Он переживал за Антона. Сын любил его. В тоже время ребёнок страдал и переживал из-за постоянных ссор родителей. Ещё Герман надеялся, что Людмила измениться в лучшую сторону: подобреет, станет не такой вспыльчивой и агрессивной.

Перемен не происходило. Людмила всё так же часто трепала нервы Герману, выносила мозг и поносила по поводу и без такового. Герман уходил в себя, отдалялся от неё.

Он полюбил командировки, потому что в них не было Люды. В поездках, в палаточных лагерях Герман не был душой компании и обычно скромно сидел где-то в углу, слушая других, глядя, как другие играют на гитарах, поют песни, влюбляются, крутят романы, дерутся, веселятся, выясняют отношения. Ему было интересно за всем этим наблюдать, также, как он созерцал природу: птиц, насекомых, зверей, деревья, реки, ручьи, озёра, облака и звёзды. О романах с женщинами он не думал. Герман не был склонен к изменам. Когда же в нём пробуждалось желание женщины – против матушки-природы не попрёшь, ему казалось, что он настолько неказистый и непривлекательный, что ни одна девушка или женщина не захочет иметь с ним отношений. Сколько их было в командировках: интересных, ярких, умных и даже красавиц, не уступающих его мегере-жене. Всё это было мимо него, мимо Германа Рыжкова, стороннего созерцателя, скромного честного труженика. И вот на восьмом году семейной жизни Герман в командировке на Дальнем Востоке встретил девушку-геолога Дашу. Она была такой же неприметной и неказистой. Таких, как она, глупые мужчины имеют привычку обзывать серыми мышами. Даша не была уродиной. Она была простой и не выпячивалась никогда, не говорила много, не выёживалась, любила наблюдать за всем со стороны, как и Герман. Тогда Рыжков уже начал задумываться о разводе, после которого мечтал не о новой женщине, а о жизни в тихом одиночестве. Даша изменила направление его мыслей. Рыжков думал, стоит ли с ней познакомиться или нет. Он был женат и полагал, что будет конченным мудаком, если замутит с ней роман в этой экспедиции. Можно было взять у неё какие-нибудь координаты необязательно её домашний адрес, но хотя бы рабочий телефон, название организации, в которой она работала. Но не получилось. Он даже не смог с ней заговорить: стеснялся и колебался. О чём долго сожалел потом.