Текст книги "Мозамбик"

Однажды Герман лежал в ванной и думал. Он любил так думать, лёжа в тёплой воде, где никого не было рядом, где никто на него не кричал, никто не мотал ему нервы. И его озарило, что развод – это не конец, не крах, а, может быть, наоборот, новый отсчёт, начало более счастливой жизни. Разве он не заслужил хотя бы немного счастья? Надо разводиться.

В дверь постучали. Был поздний час.

– Гера, ты долго там? Вылезай.

Герман вздрогнул.

– Зачем?

– Узнаешь.

Герман вышел из ванной. В их комнате горел ночник. Людмила лежала на боку у стенки в розовой ночнушке, откинув одеяло к ногам.

– Ты зачем трусы одел? – спросила она.

– Как понять зачем?

Людмила странно улыбнулась. Герман остановился у края кровати.

– Ты не хочешь сладенького? Как ты терпишь так долго? Или у тебя кто-то появился?

– О чём ты?

Герман не успел опомниться, как Людмила схватила его за руку и повалила в кровать к себе.

– Давай целуй меня да покрепче, – требовала она.

– Люд…

– Не Люд, а целуй…

– Тише Антошу разбудишь.

У них до этого не было секса уже больше семи месяцев. Людмила была добра к мужу и не сильно требовательна в ту ночь. Это очень удивило Германа. Он передумал разводиться в надежде, что жена измениться в лучшую сторону. В конце концов и самые пропащие люди с тяжёлыми характерами с возрастом становятся мудрее.

Пару месяцев Люда была не так жестока по отношению к мужу: реже трепала ему нервы и выносила мозг. Однако даже редкие ссоры приносили много мучений Герману. Он устал. Это была не жизнь. Герман пришёл к выводу, что всё равно нужно разводиться. С этой мыслью он шёл домой с работы. Надо было только поговорить спокойно с женой обо всём, расставить все точки над ё. Ему не нужна была квартира. Он готов был выплачивать алименты. Герман разделся в прихожей, прошёл в ванную, помыл руки. Из кухни шёл приятный запах. Людмила готовила неплохо – это было её единственной положительной чертой, как жены. Герман прошёл на кухню, поздоровался с Людмилой, сел на табурет. Людмила стояла у окна. Вид у неё был странный, недоброжелательный. Герман подумал, что разговор о разводе будет лучше отложить до более спокойных времён. Он встал, чтобы наложить себе еды.

– Сиди, – скомандовала жена. – Я сама наложу.

Герман сел обратно на табурет и взглядом, как бы показал, так в чём дело, накладывай.

– Разговор есть.

«Она сама хочет развода», – радостная догадка мелькнула в голове Германа.

– Я слушаю.

– Я беременна.

Герман весь посерел, потерял дар речи.

– Ты хочешь, чтобы я сделала аборт?

– А ты, что хочешь?

– Я не знаю. О чём ты думал, когда забрался на меня, дебил?

– Я же прервал…

– Я что от кого-то другого что ли забеременела? Посчитай сам, беременность два месяца, всё совпадает. Значит, не так прервал… Ты больше не хочешь детей от меня…

Людмила повернулась к нему спиной, лицом к окну и шмыгнула носом. Герман вскочил, подошёл к ней и обнял сзади, прижав к себе.

– Ну что ты. Ещё как хочу.

Людмила родила ещё одного мальчика, которого назвали Олегом. Олег был очень капризен, много плакал и плохо спал. Людмила измучилась с малышом. Она истерила и обвиняла всех вокруг себя и весь мир в своих страданиях. Больше всех доставалось Герману:

– Осёл! Что ты наделал! Сам с ним сиди, а я пойду на работу!

У Германа самого было состояние на грани здравого смысла и безумия. Однажды утром, когда на кухне жена ему делала очередную выволочку, он стал на четвереньки, подобно собаке и залаял. Из своей комнаты прибежал испуганный Антон и с криками: «Мама, мама», прижался к её ноге.

Олег рос, но не менялся: и в год, и когда ему стукнуло два годика.

Людмила как-то грозилась:

– Я убью его и себя: выброшусь с ним с балкона.

А Герман уже никак на это не реагировал, сидел тихо в углу в комнате в кресле, уставившись в одну точку.

– Существо, – обозвала его жена. – Тряпка! Размазня! Кусок говна, а не мужик!

Герман взял отпуск за свой счёт на работе и уехал в родную деревню, ничего не сказав Людмиле.

Елена была рада его увидеть. Они редко виделись. Герман не хотел, чтобы сестра видела его состояние, но в этот раз он рассказал ей всё, что было у него на душе. Они сидели на кухне, пили чай.

– А ведь ты была права, когда мне говорила, что не нужно жениться на Людке, – вспомнил Герман.

– Может быть, Олег подрастёт, она успокоится, – пыталась вселить надежду в брата Елена.

– Вряд ли. Не знаю, что мне дальше делать. Я её ненавижу. Весь мой брак – это сплошное мучение и обман.

– Многие так живут.

– А я хочу, как человек хоть немного пожить.

– Разводись с ней.

– А дети?

– Будешь с ними общаться по выходным. Ты давно не приезжал ко мне в гости, и я тебе не напоминала о себе. У меня в жизни произошли изменения.

– Замуж выходишь? Неужели.

– Пока только встречаемся. Он тракторист из соседней деревни Фёдор, вдовец. Ему сорок два года.

– Хороший он человек?

– Да, положительный.

– А дети есть у него?

– Трое.

– Ох, ничего себе.

– Они уже повзрослели, кроме младшей, которой пятнадцать лет.

– Что ж, желаю тебе счастья. А дом наш родительский? Совсем будет заброшен?

– Я не собираюсь к нему переезжать. Во, всяком случае, пока.

– Может быть, родишь ещё.

– Куда мне в тридцать восемь лет?

– Это не предел.

– Ладно, и правда – не в этом счастье. У меня двое, а толку-то? Счастливым от этого я не стал ни на миллиметр.

Вернувшись к «родному очагу», Герман получил ожидаемую выволочку. Люда орала и поносила его последними словами. Герман не выдержал.

– Хочешь – разведёмся?

– Ишь, чего удумал? А кто будет детей поднимать? Я одна?

– Оставь их мне.

– Оставь. Деловой нашёлся крендель. Не оставь, а забирай их и проваливай.

– Ладно, договорились.

– О чём договорились? Ты совсем берега попутал?

– Я найду квартиру для съёма и заберу сыновей, а ты шикуй тут одна в двухкомнатной квартире.

– Глядите: он и, правда, спятил! Я тебе устрою развод!

Людмила замахнулась на Германа полотенцем и хлестанула его им по лицу. Дело происходило на кухне. Герман попятился назад к двери. От второго удара он увернулся, выхватил полотенце и проскользнул в прихожую. Людмила попыталась ударить мужа кулаком по физиономии. Герман снова увернулся и отвесил жене звонкую оплеуху по щеке. Люда схватилась за щеку и завизжала. В комнате проснулся Олег и истошно заверещал. Людмила села на пуфик в прихожей, зарыдала и запричитала:

– Скотина! Бьёт жену! Я на тебя в милицию напишу заявление!

Через пятнадцать минут Людмила уже готовила ужин на кухни с сердитым, но холодным видом, будто ничего и не было.

Герман рассказал о своей ситуации товарищу по работе Николаю. Николая он считал своим приятелем. Они иногда делились друг с другом личными историями и мыслями. Николай был уже второй раз женат и много натерпелся в первом браке. Приятели курили в курилке, устроенной на лестничном пролёте, сидя на скамейки одни. Николай предложил:

– А ты убеги в другой город. Скройся.

– Это как? – не понял Герман.

– Просто. Так делают те, кто хочет скрыться от плохих жён и алиментов. Рабочие руки нужны везде. Страна у нас большая. Без работы не останешься. К тому же у тебя голова трезвая во всех смыслах. Тебя везде с руками оторвут.

Идея пришлась по душе Герману. Он стал мечтать о побеге. Дома, когда было более-менее спокойно, он тайком доставал из книжного шкафа атлас СССР и листал его, выискивая города и места, где ему хотелось бы осесть ради начала новой жизни. Ему нравились красиво звучащие города: Орёл, Ереван, Ставрополь, Краснодар, Петропавловск-Камчатский, Рига. Он остановился на Риге. Прибалтика – это что-то почти иноземное, волшебное. С зарплаты Герман начал откладывать деньги на побег, сказав жене, что с него начали срезать часть зарплаты для помощи жителям Украины, пострадавшим от наводнения. Людмила была недовольна и грязно выругалась. Она не знала ничего про Украину и с трудом представляла, где она находится. Новости Людмила также не смотрела, поэтому поверила вранью Германа. А через месяц в контору Германа пришла разнарядка на поездку в Мозамбик. Он сразу же попросил начальство, чтобы его отпустили помогать африканским друзьям советского народа строить социализм и поднимать народное хозяйство. Герман после рождения Олега никуда не ездил. Новость о его командировке не вдохновила жену.

– Никуда не поедешь, – решила она. – Пока Олег не подрастёт.

– Там много платят, – сказал Герман.

– Ещё заработаешь.

– Три тыщи в месяц, – наврал Герман.

– Сколько тыщ?

Людмила села на табуретку около раковины с посудой, которую она не домыла. Герман сидел за столом, облокотившись спиной к холодильнику.

– Три тысячи, – повторил он.

На секунды на кухне повисла звенящая тишина, нарушенная шумом детворы во дворе, гоняющей мяч.

Людмила встала, выключила воду в кране, подошла к холодильнику, достала с него тетрадку и карандаш, с которыми села за стол напротив Германа. Она принялась считать, делая записи в тетради:

– Итак три тысячи – это за сколько месяцев? Один или два?

– За год?

– Что?! Год?! Ты охренел?! Три тысячи умножить на двенадцать – тридцать шесть тысяч. Бляха-муха. Я смогу больше нигде не работать. Нет, я, конечно, устроюсь куда-нибудь вахтёром на сутки-трое, но на кирпичный завод больше не ногой. А что мы будем делать с этими деньгами? Ты будешь тратиться в этом, как его?

– Мозамбике.

– Ну да.

– Только трать не больше сотки.

– Хорошо.

– Что мы купим на эти деньги? Машину – «волгу». Это раз. Квартиру будем менять на четырёхкомнатную в центре города. Твою мать, вот я дура!

Людмила положила карандаш на стол.

– Ты чего? – спросил Герман.

– Как я сразу не догадалась. В Москву нам надо. Там купим квартиру или в Подмосковье.

– У нас же прописки нет.

– Ты совсем что ли без мозгов. Мы разведёмся, тебя женим на бабке какой-нибудь, заплатив ей пару тысяч. Ты пропишешься и перевезёшь нас в столицу, после того как разведёшься со своей бабулей.

– Так сложно.

– Сложно, но правильно. Я у тебя мозг. Слушай меня и всё у нас будет тип-топ. Когда нужно уезжать в твой Мозамбик?

– Через месяц.

– Ладно, я подготовлю тебе вещи. А там есть, что украсть?

– В смысле?

– Ну шкуры, меха, дефицит какой? То, что можно будет здесь перепродать.

– Не знаю.

– Узнай, не будь простофилей.

Так Рыжков попал в Мозамбик.

8

Негр в белой одежде зашёл на мостик и принялся из ведра выкидывать в пруд мутно-зелёного цвета рыбу из ведра. Из воды вынырнул крокодил. Рептилия принялась ловить рыбу пастью, что веселило негра в белом. Загородный дом президента Саморы находился в десяти километрах от столицы. Сам он и Велозу сидели в плетёных креслах в тени в беседке около пруда с крокодилом. Дом его был не так богато устроен, как дворец в столице: обычный большой дом в один этаж из известняковых блоков построенный португальцем-колонистом предпринимателем до революции, после которой делец в ужасе бежал с чёрного континента сначала в Бразилию, а потом в Европу. На столике перед хозяевами Мозамбика стоял графин с розовым вином, блюда с фруктами и сырной нарезкой, а также квадратная бутылка виски, присланная по дипломатической почте из враждебного ЮАР. К ним шёл огромный мужчина в военной зелёной форме с каменным лицом в сопровождении двух охранников. Это был представитель советского спецназа полковник Сергей Леонов. Его голова походила на грубый серый булыжник с дырками-щёлками глаз, тонким рубцом ртом и несуразным выступом-носом. По его виду не трудно было сразу понятно, что такому человеку было плевать на внешность. Он жил другими ценностями. Леонову было уже хорошо под пятьдесят. Самора и Велозу встали и поздоровались с ним за руку, широко улыбаясь громиле и заискивающе заглядывая ему в глаза. Леонов свалился в плетёное кресло, чудом его не развалив. Самора махнул рукой и из ближайшего домика к ним прибежал молодой африканец переводчик Роберто в тёмно-синей рубашке, севший между мозамбикцами и советским офицером. Самора предложил выпить вина за советско-мозамбикскую дружбу. Леонов был не против, но он предпочёл виски, сразу засадив сто пятьдесят грамм крепкого напитка, даже не поморщившись и не сразу закусив.

– Вы знаете зачем я пришёл? – перешёл к делу полковник.

– По поводу ваших пленных геологов, – угадал Самора.

– Так точно. Со мной прибыл отряд из пятнадцати надёжных и очень умелых ребят, которые порвут на лоскутки этих драных повстанцев, которые их держат в плену уже больше полугода.

– Мы сами мечтаем это сделать, – встрял в разговор Велозу. – Но нам не удалось их обнаружить. Пока.

– Бляха-муха!

Леонов махнул кулаком по воздуху, пожалев стол с закуской и выпивкой.

– Мы предлагали выкуп этим уродам. Почему они не взяли деньги? Или они ничего не узнали о нашем предложении?

Велозу попытался выкрутиться:

– Узнали. Это сто процентов. Но надо понимать их ход мыслей. У них есть свои идеалы.

– Какие блин идеалы могут быть у этих пособников мирового империализма? У них могут на уме быть только бабки и девки. Наркотики и казино.

– Это всё верно, но…

Велозу потерял мысль.

– Что но? На фига они тогда вообще их похитили? Какая у них цель? Объясните мне. Будьте так любезны.

Самора жестом показал Велозу, что сам хочет ответить.

– Возможно их пленение не было целью. Нападение могло оказаться спонтанным.

– Тогда почему их до сих пор не пристрелили и деньги не взяли?

Президент объяснил:

– Они ждут от своего командования решения. Есть вариант, что они запросят взамен выпустить из тюрем некоторых своих товарищей.

– Тогда надо выйти с ними на контакт и самим предложить такой обмен.

– Это сложно, – сказал Велозу.

– Почему?

– В наших тюрьмах не так много осталось повстанцев.

– Что, значит, не так много осталось?

– Многих пришлось расстрелять, – пояснил президент.

– Ладно, давайте карту, будем смотреть, где они могут сейчас быть.

Охранник в белой рубашке с красным галстуком принёс карту, которую Велозу расстелил на столе.

– Они двигались на юг, прямому мимо Мапуту, к границам Родезии. Наши отряды перегородили им путь и не дали пересечь границу. После перестрелки повстанцам удалось уйти без серьёзных потерь с пленниками, – рассказывал Велозу.

– Где их видели последний раз? – спросил Леонов.

– Тут.

Велозу показал пальцем место выше точки, где произошла перестрелка с правительственными отрядами.

– Зачем они так далеко забрались на север от границы с Родезией? – не понимал Леонов.

– У них есть лагеря и базы в этих местах, где они могут укрываться, прятаться неделями, – объяснил начальник безопасности.

Леонов задумался на минуту и сделал выводы:

– Я понял, они держат их или для обмена или хотят предъявить вашему правительству какие-то требования. Они могли бы уйти.

– Куда? Граница с Родезией практически перекрыта, – поспорил Велозу.

– Ерунда.

Леонов ткнул пальцем на Малави.

– Малави? – удивился президент. – Они уверяли меня, что хотят дружбы и сотрудничества с нашей страной.

– Уверять они могут в чём-угодно и кого-угодно. Я смотрю в суть, а у них правят далеко не коммунисты. И всё-таки они ещё не ушли. Их начальники не решили чего просить взамен наших ребят. Сейчас они прячутся где-то на одной из своих баз и я их найду. Надо готовить вертолёты.

– Мы можем подготовить заключённых повстанцев для предложения обмена.

– Поздно. Я хочу видеть их кровь, стоны и боль.

Леонов взял из блюда гранат и сжал его с такой силой, что сок брызнул в разные стороны, а больше всего на его форму. Велозу и Самора сморщились.

– Если они вас заметят, то могут убить ваших людей, – предупредил Велозу.

– Плевать, пусть погибнут двое или даже шестеро, но остальных я доставлю целыми в страну.

– И всё же я вам выделю двух опытных проводников.

***

Сливин смеялся задорно и заливисто, как мальчишка. Он травил анекдоты про тёщу, Чапаева и Штирлица. Светлана улыбнулась. Она сидела на своей койке, подложив подушку к спине. Другой стороной подушка упиралась в спинку койки. Сливин сидел рядом на табуретке. В палате было светло. Светлана обитала в палате одна, благодаря стараниям Сливина.

– Сливин, сколько вы знаете анекдотов? – спросила Светлана.

– Больше тысячи.

– Врёте.

– Нисколько. Хотите, проверим.

– Нет, это слишком для меня утомительно.

– Смех продлевает жизнь и делает её приятней и легче.

– Мне бы ваш позитивизм.

– Давайте жить вместе, и я научу вас быть счастливой.

– Если бы всё было так просто…

– Жизнь очень простая штука. Это люди привыкли сами всё усложнять.

– А муж?

– Простите, но вы сами всё понимаете, но боитесь себе честно во всём признаться.

– Никто не видел его мёртвым.

– Африка – это не место для увеселительных прогулок. Не понимаю, какого лешего, вас туда понесло. Пусть будет урок на будущее. Не поверю, что вы его так любили.

– Любила.

– Всё время?

Светлана задумалась.

– Видите. Не всегда, – Сливин почувствовал, что прав.

– Нет ничего бесконечного. Конечно, были моменты, когда я уставала от наших отношений и не понимала его.

– Это была глупая юношеская любовь, страсть, которая проходит при помощи суровых испытаний взрослой жизнью.

– Все так живут.

– Не все. Есть мужчины, которые могут обеспечить надёжный и сытый тыл своим жёнам.

– И каким образом вы обеспечите такой тыл?

– Я хороший врач. У меня есть свои отдельные клиенты-пациенты, которых я консультирую.

– Это незаконно.

Сливин ухмыльнулся.

– Светлана, не будьте наивной девочкой. Среди моих клиентов-пациентов есть сотрудники милиции и даже военные.

– Если для вас так важны деньги, зачем вам женщина с ребёнком? Вы же не любите детей.

– Да, но у нас будет один ребёнок и хватит. Пусть. Его подарила нам судьба. Мы сделаем из него уважаемого человека, обеспечим его и образованием и всеми благами. А то, что я не чужд материальных ценностей, так это естественный ход вещей. Все стремятся к достатку и богатству, но не всем удаётся преуспеть в этом. Победителями становятся единицы. Будьте с победителем и не прогадаете.

– Я не люблю вас.

– Это пустяк. Ерунда.

– Стерпится-слюбится?

– Пусть так, пусть как-то ещё. Я вам обещаю не претендовать на ваш суверенитет ни в каком виде. Мне ценен человек, а не его плоть и кровь.

– Душа сказали бы ещё.

– И скажу. Вы думаете, если человек преуспевает и любит достаток у него не может быть развито духовное начало?

***

– Герыч, ты в порядке?

Алешков потрепал Рыжкова по плечу. Герман лежал на циновке бледный, исхудавший с мокрой чёрной бородой-мочалкой под навесом из листьев и соломы. Глаза его были полуоткрыты. Он промычал что-то неясное.

– У тебя болит что-то? – спросил Алешков.

– Я очень устал, – пробормотал Рыжков.

– Мы все устали, – сказал Юрий и прошёл к другой постройке с навесом, где находились его товарищи: Скороспелов, Табатадзе, Ломовский, Улыбин, Ленивцев и другие.

Они второй раз за всё время передвижения по Мозамбику с повстанцами оказались в этом лагере, скрытом в маленьком лесочке в глуби саванны в предгорной местности. Здесь были постройки с навесами, укрывавшими от жестокого солнца и дождя, где располагались пленники. Повстанцы разместились в палатках. В земле лагеря были зарыты запасы с консервами и другими необходимыми припасами. Это был перевалочный пункт и база отдыха одновременно для боевиков РЕНАМО. Первый раз советские пленники с повстанцами пробыли здесь десять дней. Когда они оказались тут во второй раз, то многие обрадовались, потому что здесь было не так жарко и имелось хоть какое-то укрытие, не нужно было спать на земле, в лагере был колодец, из которого можно было вдоволь напиться хорошей воды.

Шёл второй день пребывания пленников в лагере.

– Герман тоже плох, – сказал Алешков.

– И ещё Ленивцев с Ломовским, – добавил Скороспелов.

– Надо бежать отсюда, пока есть возможность. Охрана опять потеряла нюх. Они толком не следят за нами, – предложил Алешков.

– Я бы согласился, да…

Улыбин не знал, как закончить мысль. Он очень устал и чувствовал себя неважно.

– Что? – спросил Юрий.

Глеб кивнул на больных Ленивцева и Ломовского.

– А, что с ними будет?

Ломовский прохрипел, приоткрыл глаз. Все посмотрели на него.

– Бегите, не будьте идиотами. Это ваш единственный шанс, – напутствовал он товарищей.

Алешков поглядел на Улыбина. Тот только пожал плечами.

Настала ночь. Все улеглись под навесами, укрывшись одеялами, выданными повстанцами. В небе светил большой круг Луны. Под навесом, где лежал в центре Ломовский, лежали Алешков, Скороспелов с одной стороны и с другой Улыбин, Фролкин и Янушев.

– А они не такие страшные, – непонятно к чему сказал Улыбин.

– Кто? – не понял его мысли Янушев.

– Эти повстанцы. РЕНАМО. Могли бы давно убить нас или искалечить.

– Пропаганда рисует врагов нашего государства и наших союзников зверьми, а когда мы с ними сталкиваемся в живую, оказывается, что они такие же люди, – объяснил Алешков.

– Если они такие хорошие, то договорись с ними, чтобы они нас отпустили, – предложил Иван.

– Им нужно что-то выторговать за нас, – сказал Алешков.

– Деньги им, кажется, не нужны, – заметил Фролкин.

– Возможно, они сами не знают на что нас обменять, потому и возятся с нами, – предположил Улыбин. – Их руководство, наверняка, хочет выдвинуть какие-то политические требования, но никак не может их сформулировать.

Настал следующий день. Повстанцы не собирались покидать этот лагерь, будто чего-то ожидая. Около четырёх часов дня Алешков подошёл тихо к Скороспелову, пившему воду в ладошках из ручья и хлопнул его по спине.

– Фу – напугал меня.

Иван вылил воду из ладоней. Вокруг никого не было.

– Сегодня мы бежим, – решил Юрий.

– А Фролкин? Табатадзе?

– Все отказались. Остались только мы.

– Но…

– Ты передумал?

– Нет.

– Смотри – это действительно может быть нашим последним шансом.

– Жалко остальных ребят.

– С ними будет всё в порядке. Они обменный фонд для выгодной сделки с властями. Как только начнёт темнеть, выдвигаемся на восток. Охрана сам видишь какая расслабленная. До утра точно нас не будут искать, а за ночь мы сможем пройти пятнадцать-двадцать километров.

Иван и Юрий вернулись к своему навесу по отдельности. Они пролежали молча примерно полчаса, после чего Скороспелов привстал и принялся задумчиво глядеть в сторону тёмного места в лесу, куда уходила тропа, по которой они пришли на эту базу. Он смотрел без всякой цели, бессмысленно, переваривая собственные мысли. По плечу его потрогал Фролкин.

– Пройдёмся, – предложил он.

Они пошли в лес. Отошли метров десять от навеса. За ними наблюдал солдат с автоматом наперевес, показывая всем своим видом, что им не стоит делать глупостей.

– Представляешь, Юрий настаивает на побеге, – заговорщицким тоном сказал Фролкин.

– И чего? Уж лучше, чем тут загнуться.

– Ты бы побежал?

Иван пожал плечами.

– Не дури.

Фролкин был похож на сверхзаботливую мамочку, такой был у него тон.

– Всё равно погибать, – Иван почти открыл свои мысли.

– Это безумие.

– Почему?

– Мы же все ослабли. На побег нужны силы, которых у нас не осталось. Это верная гибель.

– Спасибо, тебе, Тимофей.

Иван подержал дружески Фролкина за предплечье и добавил:

– Я подумаю. Я хочу, чтобы ты остался жив. Ты очень хороший человек.

Они двинулись к своим местам на стоянке. Слева кто-то окликнул Ивана. Он увидел Ассане. Она стояла около тонкого дерева и улыбалась. Иван подошёл к ней.

– О чём вы говорили? – спросила девушка на португальском. – Собрались бежать?

Сердце Ивана ёкнуло. Женщина. У неё чутьё ведьмы.

– Нет. Мы говорили о том, что будем делать, если умрёт Сергей. Кто передаст его близким о его смерти, – соврал Скороспелов на португальском, который уже неплохо освоил.

– Он совсем плох?

– Уже давно, но держится.

– Идём за мной.

Асане пошла в глубь леска, где предположительно находились солдаты. Иван последовал за ней.

– Куда ты меня ведёшь? На расстрел? На допрос? – спросил он, глядя в затылок негритянке.

Он бы мог легко напасть на неё и обезоружить её.

Ассане остановилась около куста с пёстрыми фиолетово-голубыми цветками и узкими листочками и обернулась к Ивану. Она смотрела в глаза Ивана. Тот не понимал, чего хочет от него девушка. Ассане бросила автомат на землю. Иван еле успел убрать ноги.

– Ты что?

Девушка взяла его правую руку. Другой свободной рукой она расстегнула несколько пуговиц на своём кителе и притянула кисть Ивана к себе под китель. Иван почувствовал пальцами горячую упругую грудь, большой круглый набухающий сосок. У него спёрло дыхание. Он почувствовал, что Тимофей был не прав: силы его не совсем покинули, особенно те, что позволяют предаваться любовной страсти.

– Ассане, – пролепетал Иван.

Девушка убрала его руку.

– Завтра я возьму тебя с собой. Ты будешь мне помогать переносить рюкзаки с консервами и крупой. Их мне передаст наш человек в условленном месте, – сообщила Ассане.

Иван обнял её и притянул к себе. Его губы уже устремились к её губам, но Ассане оттолкнула мягко его и подняла с травы автомат.

– Держи себя в руках. Здесь нас могут заметить и наказать обоих. А завтра всё случится. Я хочу этого. Я чувствую ты мой мужчина.

– Я могу не дожить до завтра. Давай сбежим от всех.

– Куда?

– Куда-нибудь. Где нет ни РЕНАМО, ни ФРЕЛИМО.

– В СССР?

– Почему нет.

– Меня казнят или посадят в тюрьму надолго власти Мозамбика. Самора.

Иван пожал плечами и предложил:

– Можно уйти в другую нейтральную страну. Танзанию, например.

– Это далеко отсюда.

– Есть другие страны, я думаю. Кроме Родезии и ЮАР.

– Да. Но я никуда не побегу. Потерпи до завтра, а потом я что-нибудь придумаю для тебя.

Небо стало серым. Приближалась ночь. Алешков и Скороспелов лежали под одеялами рядом под навесом.

– Пошли, – тихо сказал Алешков.

Они встали и прошли до края поляны к дереву с длинным изогнутым стволом, на котором было много рубцов сделанных ножом. Алешков прочертил пальцем по этим отметинам и поглядел назад. Лагерь жил своей жизнью. Пленные лежали под навесами. Кто-то сидел на траве и разговаривал с товарищами. Двое солдат играли в карты и курили в двадцати пяти метрах от них.

– Идём к тому месту, где густые заросли кустарника, – Алешков кивком головы указал путь. – Там нет охраны. Давай, двигаемся медленно, как будто мы решили просто отлить.

– Подожди, – остановил его Иван.

– Ты чего?

– Может быть, завтра?

– Сейчас или никогда. Ты со мной?

Иван задумался на несколько секунд.

– Пошли, – решился он.

Они дошли до густых зарослей кустарника, обогнули его и прошли метров тридцать по густой растительности, которая достигала местами вышины выше человеческого среднего роста. Дальше брели по леску минут пятнадцать. Наконец, лес закончился. Вышли в саванну.

– Темнеет, – сказал Иван.

Солнце уходило за возвышенности, начинающиеся за леском. Его красный краешек трепыхался над серой полоской горизонта.

– Там запад, – Алешков указал на заходящее солнце. – Значит, нам в противоположную сторону. Вперёд.

В лесочке Алешков и Скороспелов подобрали себе палки, которые хотели использовать на случай, если на них нападут животные.

– Быстрее пока совсем не стемнело, – подгонял друга Алешков.

Они устремились на восток. То тут то там подавали голоса разные звери, что совсем не пугало беглецов, так как они уже привыкли к подобным звукам.

Стемнело.

– Надо пройти ещё хотя бы километра три, – сказал Юрий. – Чтобы нас наверняка не догнали и не обнаружили.

– Ни фига ж почти не видно, – сетовал Иван.

– На ощупь двигаемся. Подожди – глаза привыкнут к темноте.

Палки использовали как посохи и прощупывали ими то, что было впереди. Шли медленно. Юрий был прав. Постепенно глаза привыкли к темноте, и они уже двигались уверенней. Так они дошли до небольшого неглубокого овражка.

– Здесь спрячемся на ночь, а как рассветёт двинемся дальше на восток, – решил Юрий.

– Холодновато, – жаловался Иван. – Жаль, что не взяли одеяла.

– Надо чем-то жертвовать, чтобы спастись.

Они улеглись на траве. В небе мерцали яркие звёзды. В южном полушарии можно было наблюдать другие созвездия, не те, что были видны в СССР.

– Какой я идиот, – сказал Иван.

– Жалеешь, что решился на побег? – спросил Юрий.

– Нет, по жизни. На фиг мне дался этот Мозамбик?

– Будет, что потом рассказать детям и внукам.

– Если они будут. Это мне наказание.

– Ты стал верить в бога?

– Не знаю, но возможно существует какая-то высшая сила. Наломал я дров в своей тупой жизни. Переспал с женой друга. Сволочь я. А сегодня обманул девушку. Как мне с этим теперь жить?

– Какую девушку? Эту из повстанцев?

– Да.

– Обещал на ней жениться?

– Нет. Завтра мы должны были пойти куда-то, где всё бы и случилось. Она любит меня.

– Ты, правда, не в себе. Ты же геолог. У тебя высшее образование. Ты книжки читаешь умные.

– Я и говорю идиот.

После паузы Юрий усмехнулся и пихнул Ивана локтем в бок.

– Ты не идиот. Это обычный человеческий инстинкт. Мужчине нужна женщина. Тебе нужен был секс.

– Секс?

– Да – это важно. У нас в СССР об этом не любят много говорить. Ханжеское общество. Тем не менее, люди вступают в близость, изменяют, развлекаются, рожают детей.

– А ты?

– Что я?

– Ты тоже хочешь?

– Конечно.

– И как ты с этим справляешься?

– Пока никак. Не до этого. Вот спасёмся, так буду думать, как с этим быть.

– Юр, а ты был женат, кажется.

– Ну, был и что?

– Как её звали? Точнее зовут. Она жива?

– Жива. Скорее всего. Илона.

***

Илона любила астрологию, гадания, всё мистическое, самиздат, прослушивала «Голос Америки» и прочие вражеские радиостанции. У неё было широкое красивое лицо с правильными аристократическими чертами лицо, зелёные глаза и русые с рыжеватым отливом волнистые волосы. Фигура у неё была идеальной с точки зрения античного представления о красоте. Училась в школе она хорошо и не получила серебряную медаль исключительно из-за вредности и политической позиции, поспорив с учителем истории о целесообразности советских выборов, на которых был только один кандидат, и безупречности политики КПСС на международной арене и внутри страны. Также досталось Илоне и от учительницы русского языка и литературы, которая не соглашалась с доводами юной бунтарки, утверждавшей, что Шолохов был чекистско-большевистским проектом и не писал «Тихий дон», который был написан коллективом талантливых авторов. Так пара троек помешала ей получить серебряную медаль. Страдали от правдолюбия и диссидентства Илоны и её родители. Мама Тамара Фёдоровна врач-пульмонолог не успевала пить сердечные капли, опасаясь за дальнейшую судьбу дочки, предъявляя ей:

– Ты чего хочешь, чтоб тебя посадили? Или упекли психушку? Или посадили нас с отцом? Впрочем, ты, скорее нас до кладбища доведёшь.

Отец Олег Михайлович обычный советский инженер сочувствовал дочери и отмалчивался во время её конфликтов с матерью. Он слушал сам «Голос Америки». Иногда с дочкой. Ему также доставалось от жены за неправильную политическую позицию.

Илона была единственным ребёнком, и мать не на шутку переживала за неё. Она не была поклонницей советского строя. Её родители сами сгинули в жерновах ГУЛАГа, передав ей животный страх перед бездушной тоталитарной системой с самого детства с ощущения потери самых близких людей, но Тамара не была борцом.