Текст книги "Дикие пчелы"

Уехала Груня, так и не разрешив своих сомнений. Да, прав отец, от такого волка не уйти. Найдет под землей. Решила молчать, таиться и ждать…

Глава пятая
Макар Булавин

1

Над тайгой гулял ветер, и в тайге гулял ветер. Басом гудел в морозных сучьях, стонал в дуплах, выл и попискивал. Он, крылатый, раскачивал тайгу, широкую и заснеженную, гнал поземку. Но не мог он сдуть им же прибитый снег с сопок. Снег лежал на пнях-стариках, которые надели высокие боярские шапки: одни прямо, другие лихо их сдвинули набок, третьи насунули на самые брови и оттого казались еще более хмурыми. Снег забивался в косматую хвою – грел ее. Змеился по сучьям, грядами лежал перед хребтами.

И вот в эту ветреную и загадочную тайгу мчался Шарик. Шел широким наметом, радовался обретенной свободе. Вихрился снег под сильными лапами, навстречу неслись ветер и тайга. Зов предков, волков, звал его в эти дебри.

Верст двадцать отмахал пес. Потом перешел на рысь. Затрусил по лезвию сопки, где ветер был еще сильнее. Остановился, заколебался. Что-то непонятное творилось с ним. Звала тайга. Сколько здесь шири и свободы! А собачий инстинкт тянул домой. В тайге столько незнакомых запахов, звуков – они пугали, настораживали.

На вершине сопки от сильного порыва ветра грохнулся кедр-сухостой, отстоял свое. Дерево подмяло под себя молодую поросль, подняло столбы снега. Пес метнулся от страшного грохота, влетел в распадок, затем выскочил на сопку. Остановился. Сел на хвост-полено, поднял морду в небо, где метались гривастые тучи, где висело холодное солнце, и завыл. Тугой, протяжный вой рванулся по ветру, прошел над сопками и распадками, упал и зарылся в снегу. Пес послушал, послушал, покрутил головой, будто хотел дождаться ответа у неба, но оно молчало. Покрутился на месте и снова провыл. И в ответ раздался чужой и зловещий вой. В нем звучало голодное и смертельное предупреждение. Он понял язык своих врагов – надо бежать. Побежал.

Следом катилась лавина серых волков. Январь – время волчьих набегов и свадеб. Волчья стая дружно мчалась за собакой. И они поняли ее язык. Что-то в нем было собачье. Волчье и собачье. Да пусть даже и волчье – убить и съесть соперника, убрать лишнего с дороги. Соперник явно молод. Нет той матерой густоты в его вое. Нет угрозы, а есть мольба. Просителям в тайге тяжко жить. Волки шли полукольцом, хвосты наотлет, хруст снега под лапами, голодное подвывание. Они надеялись, что пес начнет кружить, как это часто делают косули, изюбры, неопытные собаки, но он уходил по прямой. Это уже шло от волков. Только прямая может спасти. След был как струна, лишь отворачивал от деревьев. Сейчас Шарик был в силе, он был сыт и надеялся уйти от волков. Но эти звери, опытные бегуны, возьмут измором. Ведь как ни скор на ногу изюбр, но они и его догоняют благодаря выносливости и хитрости. И наверное, не уйти бы собаке, если бы под сопкой не прогремел выстрел. А рядом с Шариком, гремя валежником, серой тенью проскочил раненый изюбр. В ноздри волков ударил запах крови. И враз умолкло завывание. Значит, волки выскочили на след раненого изюбра. Секунда, другая – и вой с новой силой раздался позади, теперь в нем еще явственнее слышалось звериное торжество. Волки пошли по следам изюбра. Вой начал удаляться, потом затих за сопкой, развеялся по ветру – волки ушли за подранком. Потом Шарик услышал вдали хлесткие выстрелы. Это охотник настиг волков и расстреливал их.

Пес остановился. Снова в душе сумятица и неуверенность. Упал в снег и начал хватать его запаленной пастью, часто-часто хакать. Отдохнул. Чуткий нос уловил знакомый запах – по орешнику напетлял заяц. Уж зайцев-то он знает, десятки съел. Он помнит, как легко их ловить: прыжок-два – и готов зайчишка. Жамкнул раз челюстями – и пируй. Те зайцы, которых приносила им мать, были полуживыми. Пес обнюхал обглоданную осинку, оставил на ней метку – помочился, начал распутывать следы. Никто его этому не учил.

Шаг, другой. Пес повел носом. Запах острее – значит зверь совсем близко. Но где? Вот здесь косой сделал петлю, затем прыгнул в сторону и затаился под елью. Он видит пса, но сидит и ухом не поведет: весь белый, лишь кончики ушей черные. Раскосо ловит каждый шаг врага – в глазах страх и настороженность.

Пес верхним чутьем пошел на зайца. Вот он сжался в пружину и прыгнул. Но косой тоже не дремал – он взвился вверх под самым носом пса, перепрыгнул через него и снежным комом покатился в гущу орешника. И тут же исчез из глаз. Пес опешил. Как же так? Тех он брал с ходу, а этот вон как прыгнул. Взлаял, бросился следом, но тут же уперся в стену шеломайника. Чаща была настолько густа, что собаке не пробиться. Он замешкался у орешника. А косой сидел себе за валежиной, прядал ушами и не трогался с места. Даже пес его видел. А как взять? Шарик злобно метнулся в чащу, начал рвать зубами кусты, но они, мерзлые, крепкие, трудно поддавались. Пес залился в неистовом лае. Но заяц-старик мало обращал на этот шум внимания. Пусть, мол, себе лает, а я передохну в кустах. Видимо, это чаща не раз спасала косого. Кто-то уже раньше грыз и рвал эту чащу, но напрасно. Долго ярился пес, кружил вокруг чащи орешника, но не мог найти нигде лазейку. Поярился, устал. Потерял интерес к зайцу, затрусил в тайгу. Теперь он уже не бежал, как вначале, без цели. Он трусил и высматривал, кого бы поймать на ужин.

На снегу глубокие вмятины. Аккуратные, след в след. Таких следов пес еще не встречал. Но инстинкт предков-собак и предков-волков подсказал ему, что этот след самый страшный в тайге. Горе тому, кто посмеет войти во владения хозяина этого следа. Здесь у него пасутся кабаны. Тигр не дает волкам нападать на его табун, сечь молодых чушек и поросят. Это все – его. Сбоку прошла наторенная кабанья тропа.

Табун направлялся на новые кормовые места – в дубняки. В том году был хороший урожай желудей. Шел за кабанами и тигр. Вот у валежины страшный зверь оставил пахучую мочу, чтобы другие звери знали, что здесь прошел он. Волки и собаки всегда спешат уйти от этого следа. Лишь собаки-тигрятницы не поджимают хвосты, они смело бросаются по следу тигра, зная, что за ними идут друзья-охотники. Но такие собаки очень редки. На кабана или изюбра тигр делает обычно всего один прыжок, а если промахнется, не бросится следом, тут же отойдет в сторону, даже не посмотрит вслед счастливцу, безразлично этак зевнет: не поймал, ну и ладно, вдругорядь поймаю. Но вот когда выйдет на след собак или волков, то будет бежать следом и пять, и десять верст, пока не устанет. Только самые сильные и молодые могут уйти от него.

Пес рыкнул от страха, метнулся от следа и тут же угодил лапой в лунку: это под снег на ночь забрался рябчик, и Шарик наступил птице на хвост. Рябчик с шумом вылетел, обдал собаку снегом. Сбоку вылетел другой, третий – и началось: фыр-р-р-р-р! Фыр-р-р-р-р-р-р-р! Фыр-р-р-р!

Метнулся пес в сторону, поджал хвост и сломя голову сиганул от страшного места, от тигрового запаха, от этого жуткого фырканья. Ведь ему не приходилось в своей короткой жизни видеть тигров, рябчиков. Кто знает, может быть, эта фыркающая тварь и есть тот, кто так страшно пахнул. Врезался в дерево, но забыл о боли, рванулся вниз по распадку, где брала свое начало Павловка, которая рождается из тысячи ключей и ручейков, питающих эту бурную с хрустальной водой речку. Шарик выскочил на прилавок высокой сопки и застыл. Вокруг косматая ширь тайги. Буруны сопок. А на косогоре полосатый владыка дрался с бурым медведем-шатуном. И не понять, что остановило собаку: страх или любопытство.

Тигр рвал медведя, летели по ветру бурые клочья шерсти. Медведь рвал тигра, тело его покрылось кровавыми полосками. И вот исполины-бойцы поднялись на задние лапы, всю мощь и всю силу своих лап и зубов обрушили друг на друга, заревели, сотрясая горы. Медведь ударом мощной лапищи сбил тигра с ног, тот юзом скатился с сопки, но, несмотря на свой огромный рост и вес, он гибкой кошкой вскочил, рванулся на медведя, цапнул его лапой за бок. Раздался истошный рев, медведь упал, тигр прыгнул ему на спину, вонзил клыки в загривок, но медведь, оставляя лоскуты кожи в зубах тигра, вырвался. Снова они стали друг против друга, ощерили клыки, враз зарычали. Владыка уссурийских дебрей медленно приседал для последнего прыжка. Медведь начал медленно подаваться назад; ставя лапы вкривь, под себя, чуть сбочась, отходил, сдавался. Царь требовал покорности – и медведь покорился. Резко прыгнул в сторону, сбил грудью гнилую ель, бурым комом покатился вниз.

Владыка рыкнул, поежился от боли, лег, чтобы зализать свои раны. Лег победителем, лег, как и прежде, царем.

Пес поспешил оставить это страшное место. Теперь он знал этих зверей, знал, кто царь, а кто подданный, узнал и тот запах. А те, что фыркали и взлетали, против этого мошка.

Бежал Шарик быстро и долго. Влетел под раскидистый балаган виноградника, чтобы здесь перевести дух. Но из дупла старой липы ему на спину свалился кто-то неизвестный? Уж так ли неизвестный? От него пахло почти тем же запахом, что и от владыки. Разве чуть послабее. Дикий уссурийский кот вонзил когти в спину собаки, вспушил свой грязно-серый хвостище, противно зашипел, замяукал, тремя лапами впился в кожу псу, а четвертой рвал ему уши, лоб и все норовил вырвать глаза. А в дупле пищали котята.

Пес от страха и боли, как заяц, перевернулся через голову, прокатился на спине, чтобы сбросить кота, но тот, как клещ, не отпускал его. Бросился Шарик в куст таволожки. Инстинкт самосохранения подсказал ему, что только там можно сбросить с себя врага, который оседлал спину. Так делали его предки, так делать должен и он. Морозные прутья отбросили кота в сторону. Он отряхнулся. Встал боком к убегающему псу, грозно зашипел. Серый, в темных крапинках, под цвет зимней тайги. Но как только пес скрылся за сопкой, кот метнулся в дупло: малыши звали к себе. Пришелец больше не придет к их дому. Наказан.

Долго бежал пес. Выбился из сил. Лег на снег. Но тут сбоку что-то треснуло – пес вскочил, бросился в сторону. Остановился, долго нюхал зыбкую тишину. Но ничем угрожающим не пахло. Кто-то прошуршал снегом – снова настороженность.

А тут пришла ночь. Ночь, одиночество и страх. Давила ночной тишиной тайга. Ветер утих. В Шарике снова проснулась собака, которая хотела бы услышать голос доброго хозяина. Но где он, этот хозяин? Эх, попасть бы в деревню, лечь в свою конуру и спокойно закрыть глаза. Уснуть без тревог и волнений.

Пес все чаще и чаще стал поворачивать голову назад. К Федьке бы, лизнуть его теплые руки…

Старые, опытные собаки уходят домой прямой дорогой, потому что они хорошо знают тайгу, таежные тропы. Но Шарик еще новичок в этой тайге – от страха бы спастись, не до познания пока. Он может вернуться домой только своим следом. Но на его следах столько опасностей! Наверно, его стережет кот или тигр, или поджидают волки.

Пес заметался, сбежал в распадок, кинулся вверх по ключу. Вскарабкался на крутую сопку, сел на ее вершине и завыл.

– Ив-ии-ив воуууууу! – стал звать далекого друга.

– У-у-у-у-у, – прогудела тайга, отозвалось разбуженное эхо.

Пес взъерошил шерсть на загривке, попятился от эха. Но бежать уже не мог. Лапы стали тяжелыми, спина прогнулась от усталости. Слабо тявкнул и смолк. Над головой висел бисер холодных звезд. Луна забралась в крону косматого кедра, грелась в его хвое. И пересилив страх, пес снова протяжно завыл. И уже не мольба, не стон были в его вое, а злоба и отчаяние. Злоба на весь мир, который так страшен и зыбок, на все, что его окружало. В отчаянии он готов был схватиться на этой сопке с любым – пусть идут. Он найдет еще силы, чтобы драться, драться и победить.

Из-под горы отозвался одинокий волк. В такое время и одинокий? Значит, он либо болен, либо глубокий старик, поэтому и не пошел за брачной волчицей. Сильные и молодые отогнали. Отступил, чтобы остаться жить хоть один день, одну ночь. И пес услышал в его голосе слабость, даже страх. Волк тоже у кого-то просил защиты. Роли менялись. В сильном, хоть и усталом псе просыпался кровожадный волк. Волк, которому ничего не стоит съесть своего собрата.

Пес ответил угрожающим воем. Ждал ответа. Но его не было. Враг не ответил на вызов. Провыл еще раз, в ответ – молчание. Волк струсил, по голосу узнал о силе соперника и поспешил уйти от него. Такова судьба слабых зверей в тайге. Они рады довольствоваться малым, лишь бы жить. И повыть на луну во весь голос нельзя – убьют. Лучше убежать на своих ногах, чем оказаться у сильного в желудке.

Пес сбежал с сопки и затрусил по распадку, все больше забирая в сторону реки Щербаковки. Он враз преобразился. Откуда взялась смелость, сила? Нет, не пугали его больше шорохи и треск чащи, он сам шел на них. Конечно, не очертя голову. Осторожно, по-волчьи. Впереди промелькнули три зверька. Гибкие, верткие, они разом зашипели на собаку, зафыркали. Пес рванулся с места, выбросив вперед комья снега. Смерчем налетел на растерянных харз-куниц. Они только что задавили маленькую кабарожку и теперь пировали. А имеет ли право слабый пировать на глазах сильного? Нет. Пес враз разметал хищниц, на ходу поймал замешкавшуюся харзу; предсмертный зевок – и харза задохнулась в пасти пса. Он швырнул вонючую на снег, где она подергалась и замерла. Бросился к растерзанной кабарожке, впился зубами в парное мясо и жадно, с рычанием начал есть. Наконец-то и он насытился. Две харзы пошипели на пса, но скоро ушли от опасного врага по вершинам деревьев.

Кабаргу Шарик съел в один присест, тем более что от нее осталось не больше половины. Ведь кабарожка и пуда не потянет. После суточного голода такому большому псу половины маленького оленя не хватило. Передохнул он и лениво взялся за харзу. Десяток раз жамкнул, разорвал и проглотил вместе с костями. Волчья привычка: поменьше жевать, побыстрее спрятать добычу в желудок, не то вырвут из зубов собратья. Да и харзы, когда поедают добытое сообща, также спешат насытиться побыстрее. Шипят, дерутся, рвут друг у друга из зубов куски мяса – в такой колготне могут съесть мяса в два раза больше своего веса. А потом расползутся по дуплам и будут дремать двое суток подряд. Зверь всегда наедается впрок.

Вот и пес после обильной еды разрыл под липой снег, свернулся калачиком и сладко задремал. Но спал чутко, настороженно, по-звериному. Видел собачьи сны в коротком забытьи: он то убегал от кого-то, поэтому лапы его дергались во сне, то злобно рычал, наверное, видел ненавистного хозяина, то тихо поскуливал, словно ласкался к кому-то.

Проснулся оттого, что кто-то настойчиво стучал по дереву. Пес рыкнул, вскинул темные глаза с желтыми обводами на вершину дерева, увидел дятла. Вскочил. Дятел испуганно присел на хвост, оттолкнулся лапками и взлетел, предупредил тайгу об опасности: трык! трык! трык!

Пушистая белочка спрыгнула с дерева, поднялась на задние лапки, быстро поводила головой по сторонам, но не заметила ничего опасного – знать, наврал дятел – и поскакала по снегу в поисках корма. Орешки есть в складках желтокорых и черных берез, туда их прячут дятлы про запас. Но пока надо искать шишки. Быстро заработала лапками, разметала снег по сторонам, выхватила целехонькую шишку, парную, как баба булку из печи. Взяла в лапки и быстро начала доставать ядреные орешки острыми зубами. Вкуснота! Хорошо! Даже глаза от удовольствия закрываются. Вот белка постучала зубом по следующему ореху: гудит как пустая бочка – не стоит зря время тратить, надо брать орех с зерном.

Пес пристально следил из-за дерева за пушистым комочком. Прицеливался, чтобы взять его половчее. Припал на лапы, уши прижал, затаился. А белочка знай себе спокойно занимается своим делом. Пес не выдержал и пополз на животе. Прогудел кедр, загомонили деревья от ветра. Упала серебряная пыль на шубку белочки. Зверюшка чуть затревожилась, подняла голову: тайга зря не гудит. Встретилась глазами со страшным зверем, черным, огромным. «Гур-гур-гур!» – испуганно закричала и метнулась на кедр. Шишку псу оставила. Жалко было оставлять, там так еще много вкусных орешков. Но жизнь дороже.

Пес подбежал к шишке, нюхнул: пахло смолой и белкой, а что толку!

– Цок-цок-цок! Гур-гур-гур! – начала бранить с дерева пса белочка: мол, не дал поесть, нечестно отбирать чужую добычу, это моя шишка. Пес тявкнул. Настоящий волк не станет голос подавать неведомо кому. Себя раскрывать. Но что делать, привычка собачья не забыта – облаивать каждого, кого не можешь достать зубами. Должен бы прийти охотник и добыть найденное псом. Но где он?

По ловушкам шел Устин. Он услышал лай собаки и насторожился. Откуда здесь собака? У них их нет. Не берут. Боятся, не попали бы в ловушки или капканы. Устин поднялся на взлобок, остановился, убрал сосульки с усов. Лай слышался далеко. Знать, кто-то из охотников зашел в их угодья. Пусть себе ходит, только бы не стал варначить и вытаскивать из ловушек колонков. За это можно свободно получить пулю в спину. Таков закон тайги. Идешь по чужому путику, нашел в ловушке убитого колонка или соболя, вытащи, ловушку насторожи, а добычу повесь в развилку куста, так, чтобы охотник сразу увидел трофей. Постоял Устин, подумал и пошел от лая в свое зимовье. Здесь уже собрались Арсе, Журавушка и Петр.

Устин рассказал, что слышал лай.

– Похоже, собака лаяла на белку. С ленцой, без азарта.

– Белки мало, только и можно взять с собаками, – проговорил Журавушка. – Что добыл?

– Двух соболей взял капканами. А вы?

– Да тожить хорошо, по соболю и три колонка.

– Завтра я сбегаю на лай-то, мало ли кто сюда забрел. Может, заблудился. Ить тут зимовья-то нет на сто верст, – сказал Устин и начал разуваться…

Пес еще долго облаивал белку. Потом бросил и затрусил прочь.

Ветерок принес запах фыркающих птиц. Пес теперь уже понял, что эти птицы не опаснее белки, и начал подкрадываться. Ночь прошла, кончался день – есть снова захотелось. На всякий случай опустил хвостище, поднял шерсть на загривке. Подкрался к лунке в снегу. Понюхал ее – и бац на лунку лапами. А рябчик вылетел сбоку, с шумом поднял клубы снега. Пес прыгнул на другую лунку, но снова промах. И тут началось такое фырканье, что пес заметался от одной птицы к другой. Пытался на лету поймать. Но этому еще надо научиться. Налетел на дерево, потом на куст орешника, чуть глаза не выколол. Гавкнул два раза и бросил никчемных птиц, которые так дико фыркают.

Ночь провел под скалой. Там сочился родничок. Пес пил воду и дремал на подстилке из старых листьев. Тепло и тихо. Конечно, будь он волком, не дремал бы ночь, а шел бы на охоту. Ведь все хищники добывают в основном корм ночью, когда кабарожки выходят поесть мох на елках, изюбры попастись на вейнике или аралиях. Кабаны тоже ранним утром выходят на пастьбу. Да и на лежке по свежим следам можно быстрее натропить на след.

Утро разгоралось. Из-за сопок выползло красное солнце. Подожгло небо. Стучали дятлы, цвиркали поползни, пищали синички, гомонили снегири.

Пес пытался поймать какую-нибудь из мелких птиц, но скоро понял, что тех, кто летает, добыть трудно, а вот тех, кто бегает, легче, но надо и здесь быть осторожным, иметь сноровку.

Пес вышел на ловушку. Вот и добыча. Рыжим комом лежал мерзлый колонок. Не понять псу, чего это его туда занесло? Однако постоял, подумал и выдернул его из-под давка. Тут же начал есть. Колонок был невкусен, вонюч, но голод не родная тетка – будешь есть. Съел. Снова затрусил по путику. Еще один колонок… Хороша тропа, на ней можно и поесть. Но что это? Под корнем дерева виднелся кусочек мяса. Но перед мясом стояла какая-то железина. Пес потоптался, покрутился, сунул нос в эту железину, капкан подпрыгнул и сжал свои челюсти на морде пса. Он завизжал, сбил лапами с морды капкан, поджал хвост и во весь дух припустил по путику.

Сзади послышались выстрелы. Шарик свернул к развилке речки. Здесь много было колонковых следов, густо натропили белки. Взлобки сопок рыжели дубками, орешником, зелеными массивами кедра. На берегу речки стоял дуплистый тополь. В стволе его темнел лаз, из лаза курился парок. Пес встал на задние лапы, обнюхал лаз. Запах знакомый, едкий, густой – запах медведя. А что, если…

Пес обежал тополь, снова поставил лапы на дерево и громко взлаял. Так делали собаки, когда звали к себе охотника, но так бы не сделал волк. Конечно, и волки лают – волчица, когда хочет предупредить свой выводок, или волчата, когда потеряют мать. Но лай их отрывист и чаще заканчивается воем. Но они никогда не облаивают зверя. Если бы они лаяли, то охотники давно бы их перебили. Добычу берут молча, долгой гоньбой и засадами. Когда идут стаей, то воют, взлаивают, потому что тогда они не боятся даже тигра.

В дупле было тихо. Пес залаял громче, чаще. В дупле кто-то зашуршал гнилушками. Пес поднял яростный лай. Раздался рык зверя. Утроенный пустотой дупла, он был сильнее грома. Из пролаза вывалился белогрудый гималайский медведь. Злюка и забияка. Бурый медведь куда добродушнее, чем этот чертенок. Утробно рыкнул и ринулся на собаку.

Шарик замешкался, медведь успел шлепнуть его лапой по боку, отчего пес, кувыркаясь, слетел с обрыва речки. Шлепнулся на припорошенный снегом лед, прокатился по нему юзом. Этот удар был похож на удар палки или бича его бывшего хозяина. Взъярился пес. Забыв о боли, рванулся на медведя, тот прыгнул ему навстречу, но пес отскочил. Благо, на льду было мало снегу, не торчали кусты, а то поймал бы зверь собаку, разорвал бы своими мощными лапищами. Пес нырнул мимо медвежьих лап, с ходу рванул его за «штаны», так что брызнула кровь, на снег полетели клочья шерсти. Клыки у Шарика что шилья. Еще совсем молодые, не притуплённые, рвали по-волчьи. Ахнул медведь, сел на зад, выбросил вперед лапы, но пес ловко увернулся и еще раз «починил» клыками бок косматому черту. Медведь заревел от ярости, кинулся с рыком на пса. И тут началось: медведь гонялся за псом, скользил лапищами по льду, падал, ревел, а пес, словно челнок, проскакивал мимо его лап, хватал зубами за что попало, давился шерстью, ярился от крови медвежьей.

Пес понимал, что ему не задавить эту зверину. Но сказалась собачья привычка держать зверя. Понимал он и то, что если попадет в лапы косолапому, то тот разорвет его на части. Но понимая, наступал все яростнее.

Наконец медведь запалился. Прижался задом к обрыву и плаксиво заревел, начал хватать камни, куски глины передними лапами и бросать их в надоедливого пса. Сделает рывок, отгонит пса и снова задом к берегу. Но и здесь нет покоя. Медведь метнулся на берег, потом на тополь – там он видел свое спасение. Но пес успел поймать зверя за «штаны» и не отпускал его. Однако медведь не остановился, взлетел на тополь. Пес не разжал зубы и волочился следом за медведем. И лишь когда тот оторвал его лапы от земли, он отпустил зверя и больно ударился о корпи тополя. Еще сильнее рычал, лаял. Начал грызть зубами корни, рыть лапами стылую землю, будто хотел повалить тополь.

Медведь же ловко примостился в развилке тополя, уркал на пса, порыкивал, чавкал, тянул губы. Не слезал, застыл черной глыбой на дереве. Понял, что нет противнее на свете зверя в тайге, чем собака. Ему не раз приходилось драться с собратьями, даже с тиграми, но там сила ломала силу. А здесь? Право же, нечестно. Не сходится для праведного боя, а цапает за зад, за бока, в лапы не дается. Разве ж так можно? Раз нападаешь, то дерись, не будь увертышем.

Наконец и пес устал. А медведь уже и не уркал: пусть себе гавкает. Только бы охотника не привел за собой. Но вот и пес замолчал. Отошел от тополя. Но стоило медведю пошевелиться, как он снова бросался к дереву, начинал лаять. Медведь совсем притих. Пес оставил несбыточную затею и затрусил, чуть кособочась, на взлобок сопки. Хрупал снег под лапами, дремала тайга.

На пути попадались мыши, пес ловил их. Но они не утоляли голод. Хотелось поймать кого-нибудь покрупнее. Прошел мимо еще одной берлоги. Но не стал поднимать медведя. Погонял зайца. Этот оказался глупее. Взял быстро. Съел. Теперь можно и передохнуть.

Пес становился волком. Когда гнался за зайцем, уже ни разу не взлаял.

Пахнуло колонком, когда солнце начало падать за горы. Пес бросился по следу, низко опустив нос. И мышковавший рыжий бесенок метнулся от него. Пес в несколько прыжков догнал колонка, но тот, не успев взбежать на дерево, юркнул под корень дуба. Пес быстро разметал снег, разгрыз корни, просунул морду в лаз, поймал колонка за хвост, но хвост вырвался из зубов. Тогда пес еще больше расширил убежище зубами и лапами, достал колоночью лапку и выдернул его из временной крепости. Колонок пронзительно заверещал, извернулся и хватил острыми зубами за щеку пса. Тот икнул от боли, сильно тряхнул головой и отбросил прочь зверька. Но тут же схватил его за спину и придушил. Наступил лапами на тушку, разорвал ее надвое и не торопясь съел. Слизал бусинки крови со снега, еще раз обнюхал разрытое убежище и побежал дальше.