Текст книги "Философия как духовное делание (сборник)"

b) Во втором случае есть ошибка. «Наше душевное устройство» есть совокупность живых временных свойств нашей души. Все это временно. Познаваемая же объективная связь не временна, не психична, не душевна и ни в какой обусловливающей связи с временным не стоит. Познание как сознание 2 × 2 = 4 обусловлено нашим душевным устройством. Но познание как объективная связь между двумя, двумя разами и четырьмя ничем не обусловлено. Кретин может и не познать, и не понять, что 2 × 2 = 4. Громадное большинство людей не знает ничего о функциональной связи между синусом и косинусом. И это безразлично, индифферентно для этих связей.

Разбираемый тезис был в свое время выдвинут Кантом; он оказал огромное влияние на весь ход философии и научного знания. И если мне удалось показать Вам, в какую меру он верен и как его следует понимать, то я покину сегодня эту кафедру с большим удовлетворением.

Прочитано: 1912. 2 окт.

Элементы объективно знаемого

1) Мы выяснили прошлый раз, что в общем сложном составе познания есть элемент субъективный – переживание, сознание, живое состояние живой души, и объективный – научное содержание, знаемая связь, объективное обстояние.

Эти две стороны знания не следует представлять себе как две различные реальности, два особливых бытия, так что одно, например, существует во времени, а другое существует не во времени. Если все это существует, то только во времени.

Мысль выделяет и начисто обособляет две различные стороны одной и той же данности. «Дано» – познание. Мы различаем: познание как душевное переживание человека и познание как смысл познанной в научной истине связи.

Говоря о картине: отдельно линии, отдельно краски; линии не могут быть зеленые или пестрые; краски не могут быть прямыми, кривыми и ломаными. Но в картине линии и краски даны в непосредственном единстве, в сращенности, картиною.

Говоря о движущемся теле: отдельно изучается движение, отдельно химический состав тела; нелепо говорить об атомном весе движения или об ускорении азота. Но в действительности тело данного химического состава дано в непосредственном единстве с движением: оно движется. Движение отдельно не дано, и тело отдельно не дано.

Так и у нас: первоначально и непосредственно нам дано сознание как душевное состояние и знаемая связь, вместе, одно в другом и с другим в девственной сращенности, в единстве.

Мысль не может их познавать вместе и пытается разделить. Выделить одну сторону для особенного рассмотрения от другой стороны.

Сознание есть всегда сознание чего-нибудь; познание – всегда познание чего-нибудь. Познаваемое содержание всегда познается чьей-нибудь душой, во времени. Сознаваемая научная истина всегда сознается эмпирически единичным человеческим сознанием, во времени. Но сознаваемость и сознаваемая научная истина суть столь различные составные стороны познания, что мы должны их выделить.

2) Естественны три желания:

а) усмотреть до конца всё их различие во всём его значении,

b) изучить, что́ же именно придает научной истине эту сверхвременную объективность,

с) установить, каково же может быть юридико-методологическое применение и использование этих с виду бесплодных утонченностей.

Спросим прямо: да нужны ли эти утонченности юристу? Под юристом можно разуметь или юриста-теоретика, или юриста-практика. Мы можем принять с самого начала и с полной несомненностью, что серьезному и идейному юристу важно и интересно все, что важно и ценно в юридической науке.

Ну а важно ли это для юриста-теоретика, работающего над научным знанием? Бесконечно важно и ценно потому, что вся научная жизнь юриспруденции, вся познавательная и преподавательская практика должны перестроиться по-новому, раз усвоив и поняв эти и последующие основные методологические различия.

Мы увидим впоследствии, как это сложится; мы не оставим нашей темы, не начертав полностью всей обновленной методологической схемы. Но чтобы начертать ее в обоснованном виде, нам, безусловно, необходимо довести себя до очевидности, до полной уясненности и несомненности в логических основах. Необходима некоторая доля терпения и внимания для преодоления этих основ. Пусть будет несколько трудно. Что делать, если в научной лаборатории многое дается нелегко, если там все сложно.

Когда я был студентом и слушал лекции и потом когда я слушал их за границей, уже будучи доцентом, я пришел к коренному и глубокому убеждению, что лекция должна непременно иметь характер введения преподавателем своих слушателей в свою научную лабораторию. Надо воочию препарировать научное знание, как бы оно ни было сложно и трудно. Так я начал, так я и буду продолжать⁴⁰.

3) Научное знание объективно по двум основаниям:

а) во-первых, потому, что оно есть смысл и имеет форму смысла,

b) во-вторых, потому, что оно по идее своей есть истина и имеет ее черты и достоинства.

Остановимся на этих двух элементах объективности всякого научного знания. Мы подойдем к ним уже известным нам по первой лекции подходом.

Научная истина есть истина суждения; истинное суждение есть суждение; суждение есть мысль. Пройдем этот ряд сверху вниз и снизу вверх – и мы увидим, как складывается ответ на оба вопроса.

Предварительно:

Всякая научная истина есть истинное суждение. Нет научной истины, которая не была бы истинным суждением. Вся наука и состоит именно из истинных суждений: не суждения (суждения могут быть сконцентрированы в понятия) не входят в науку вообще; не истинные суждения входят в науку или по недоразумению, или условно и предварительно как претенденты на истинность, впредь до обнаружения их неистинности. Они являются исполняющими обязанности истинных суждений, хотя, может быть, не имеют на то никаких данных.

Всякое истинное суждение есть суждение. Но не всякое суждение есть истинное суждение⁴¹.

Наконец, всякое суждение есть мысль. Но не всякая мысль есть суждение. Можно мыслить долго и не составить ни одного суждения. Таковы, например, все мысли о единичном: единичных предметах, их свойствах и т. д.

Чтобы образовалась научная истина, нужна поэтому наличность мысли; нужно, чтобы мысль созрела и сформировалась в суждение; нужно, чтобы это суждение было истинным. Вне этого нет научной истины, нет науки.

Что же такое мысль? Что такое суждение? Что такое истинность суждения и каковы ее гарантирующие признаки?

Укажем с самого начала, что все эти ступени, через определение которых мы проходим, имеют свою субъективную и свою объективную сторону, подобно выясненному раньше.

4) Итак: что есть мысль?

а) Мысль есть, конечно, прежде всего, душевное состояние, переживание, явление сознания. Это явление сознания изучается наряду с другими явлениями сознания – в психологии.

Психология: произвольное целесообразное сознательное активное обрабатывание представлений, отыскивающее их устойчивые отношения.

Обычная логика: добавляет к этому прикрепление к созданию понятий, суждений и умозаключений. Это есть деятельность, направленная целесообразно на создание верных понятий и суждений.

Мы можем предоставить психологам спорить о том, что мышление имеет преимущественно анализирующий или синтезирующий уклон, сравнивающий или соотносящий, апперцептивный⁴² или обрабатывающий и т. д.

Важно: и психология, и обычная логика (Зигварт, Вундт, Ибервег, Шуппе, Милль⁴³) понимают мысль как мышление.

Мысль есть для них своего рода психическая, душевная деятельность, функция живого, во времени существующего и действующего сознания. Направлена эта деятельность на представления вообще или на образование из них понятий и суждений – это есть, во всяком случае, реальный временный душевный процесс.

Поэтому все исследования, направленные на «мышление» как процесс и деятельность, суть виды единой психологии. Они стремятся описать в обобщенном виде, как слагается и протекает этот процесс, какие душевные силы в нем участвуют, какие функции он выполняет и т. д.

b) Однако мыслью называется не только душевный процесс, но еще и то, что́ мыслится, то содержание, на которое мышление направлено и которое в мышлении представлено.

Нет чистого мышления⁴⁴, мышления безо всего, пустого, бессодержательного; оно психически не существует. Мышление есть всегда мышление чего-то; как бы неопределенно и смутно ни было бы это «что-то». Это только мы представляем себе мышление как пустой котел, в который потом насыпается содержание. В действительной душевной жизни – мышление и его содержание сцеплены, сращены первоначально и неразрывно.

Мы и не производим реального разрыва; а только мысленно сосредоточиваемся на двух, в корне различных сторонах. То, что мыслится в мысли, – мыслимое нечто, мы будем называть предметом мысли. Мышление всегда психично, временно, субъективно. А предмет мысли? Что есть предмет мысли? Возьмем четвертушку бумаги, будем ее мыслить. Не она ли и есть предмет мысли? Нет – она есть вещь в пространстве и во времени; предмет же мысли, то, что мыслится, не в пространстве и не во времени. Кусок бумаги вне нас в пространстве и мыслимый кусок бумаги не совпадают. Чувственный кусок бумаги сгорит, его унесут, разорвут. Мысленный кусок бумаги не может сгореть, его нельзя унести и разорвать.

Материалист со своей обычной грубоватой наивностью сказал бы: мыслимый кусок бумаги не на столе, а в мозгу. Психологист со своей смутной ошибочностью сказал бы: мыслимый кусок бумаги – это наше представление.

Но что есть наше представление? Это кусок временного, психического процесса. Наше представление есть часть души, оно душевно, психично. Что же, разве мыслимый кусок бумаги душевен, психичен? Наше представление может быть ошибочно; если мыслимый кусок бумаги есть наше представление – то мыслимый кусок бумаги может быть ошибочен.

Нет; наша мысль о куске бумаги может быть ошибочна, но не мыслимый кусок бумаги. Наше представление о куске бумаги может слагаться ненормально (мы душевно заболели); что же, это значит, что мыслимый кусок бумаги слагается ненормально?

Остановимся на сущности гражданского права. Что это такое? Тончайший и оригинальнейший из современных психологов-правоведов⁴⁵ скажет: это есть особого рода нормативно-атрибутивное переживание sui generis эмоциональное состояние души. Но так как всякое душевное состояние есть кусок личной душевной жизни, имеет определенную длительность и в своем роде единственен и неповторяем, то гражданское право есть кусок личной субъективной психики; гражданское право имеет определенную длительность; гражданское право единственно и неповторяемо.

Итак: ясно, что мыслимый предмет не то же самое, что соответствующая ему внешняя пространственная вещь, и не то же самое, что наше субъективное представление, мыслительное переживание.

Нельзя сказать: «мир есть наше представление»⁴⁶, ибо тогда и часть мира есть наше представление, Земля есть наше представление. Следовательно: или мы ходим по нашему представлению, или наше представление о нас ходит по нашему представлению о Земле.

Представление о Земле не совпадает с Землей, вертящейся вокруг Солнца. Представление наше о Земле может быть смутно; это не будет значить, что смутна Земля, вертящаяся вокруг Солнца.

Одно дело вещь в пространстве и во времени, другое дело мысль об этой вещи. И точно так же одно дело наше мыслительное состояние, другое дело мыслимый предмет.

5) Что же такое этот мыслимый предмет?

Мыслимый предмет есть определенное в содержании своем смысловое единство. Мыслимый предмет не вещь пространственно-временная и не психическое временное переживание, а смысл. Может быть, можно сказать: логический смысл.

Сущность смысла так же трудно определить, как сущность переживания, бытия, времени. Его можно очертить отрицательно и подойти к нему через выделение особого вида переживаний смысла. Постараемся ощутить это особое переживание, и мы увидим и самый смысл.

Помыслим «снег». О чем мы мыслим? Что есть предмет нашей мысли? Забудем обо всем и сосредоточимся на мыслительном представлении снега.

Белое. Множественное. Холодное. Падающее сверху вниз раздельно. Лежащее сплошно. Превращающееся в воду. Сверкающее. Причудливо, но симметрично узорчатое. Что это все? Снег как предмет мысли, мыслимый предмет.

Но мы говорим долго и много. В переживании нашем по очереди всплывали: белизна, множественность, холодность и т. д. Всплывали не как ощущаемые или видимые «нечто», а как мыслимые «нечто». Мы мыслили белизну, множественность, холодность, падение вниз и т. д. Воображению нашему предносились и соответствующие конкретные зрительные образы. Откинем их мысленно, отвлечемся от них. И у нас получится ряд мыслимых содержаний – ряд смыслов.

Мыслимая белизна отнюдь не совпадает с видимым в пространстве и времени белым предметом; подумаем только: мы не видим в пространстве и времени белизну, а видим белую, летящую, лежащую, сверкающую вещь.

Точно так же мыслимая белизна отнюдь не совпадает с нашим представлением о белом, появившимся у нас в душе и угасшим, – нашим временным душевным состоянием. В нашем представлении «белое» могло явиться в искаженном виде: сероватым, розоватым, кремовым. Но мышление наше имело в виду верную, устойчивую «белизну».

Наконец, все перечисленные нами смыслы соединяются в один, когда мы говорим «снег». Что такое смысл снега? Это не снег, лежащий в Москве, на Театральной площади, и не снег швейцарских гор. Это не единичный снег, здесь, сегодня, или там, в прошлом году. Это не реальная эмпирическая вещь в пространстве и во времени. Тот снег растаял, а смысл снега не растаял. Смысл есть нечто непреходящее, незаразимое ни пространством, ни временем, ни сменою текучих явлений. Это есть нечто, так сказать, устойчиво-пребывающее (не эмпирическое бытие, не метафизическое бытие).

Но смысл снега не есть и наше представление о снеге. Не конкретное образное представление какого-нибудь определенного снега, когда-то падавшего, или другого, в пространстве падающего. Не наша мысль о снеге, т. е. наше субъективное мыслительное состояние, содержанием которого является «снег».

Снег как мыслимый предмет не есть чье-нибудь душевное состояние; «смысл» не совпадает с тем душевным состоянием, в котором смысл переживается. Смысл есть не душевное состояние, а логическая сущность мыслимого. Снег как мыслимый предмет есть снег вообще в его логической мыслимой сущности.

6) Итоги:

Мысль есть психологическая величина, как состояние душевное, как переживание, как акт души.

Мысль есть логическая величина, как мыслимый предмет, как логическая сущность мыслимого.

Я мыслю снег. Что это такое? Душевное переживание: то самое, что я мыслю, что человек, сидящий перед столом, имеет мыслительное переживание.

Где же будет смысл? Мыслимое нами в снеге.

Важно ли это для юриста? (Предварительное пояснение.)

Последнее самое значительное, что было сказано в мировой литературе философии права, есть, может быть, сказанное Петражицким: право есть переживание.

Мы увидим, что право и все правовое есть не только переживание, а и смысл.

Право нужно искать не вне человека, а внутри, думает психолог-правовед. И не внутри только, скажем мы, но в содержании, в смысле известного рода (допустим условно) нормативно-атрибутивных переживаний. Вся юридическая методология, а за ней и вся юриспруденция должны перестроиться заново на основе намеченной нами точки зрения. И это будет.

Прочтено: 1912. 9 окт.

Смысл (окончание)

1) Мы установили прошлый раз, что под «мыслью» можно понимать двоякое: мысль есть нечто психическое и психологическое, как мышление, как состояние душевное, как переживание, как мыслительный акт души; мысль есть нечто логическое, как мыслимый предмет, как логическая сущность мыслимого, как смысл.

Уподобление: переживание подобно одежде, смысл подобен одетому телу. Психолог подобен художнику, рисующему складки одежды; логик подобен художнику, рисующему самое тело. Ученый-психологист, разрешающий все в психологическое, в переживание, подобен художнику, не видящему тела за одеждой.

2) Укажем теперь систематически основные черты смысла.

I. Смысл есть нечто сверхвременное и сверхпространственое. Он не совпадает с временной и пространственной вещью. Он не совпадает с временным душевным переживанием. Он не развивается, не живет, не начинается и не кончается⁴⁷. Все эти и другие временные определения к нему неприложимы, для него безразличны, индифферентны. Где речь идет о смысле, там угасают все временные и пространственные термины и атрибуты. Отсюда необходимость удалить их из сферы смысла, как недоразуменно попавшие туда.

II. Смысл есть нечто сверхпсихическое. Это ясно уже из того, что все психическое, душевное – временно; а смысл сверхвременен. Это ясно также из всей разнородности их атрибутов: психическое имеет происхождение, может быть больным и здоровым, оно есть энергия, деятельность; смысл не имеет происхождения, не может быть больным и здоровым, не есть ни энергия, ни деятельность. Психическое переживание может быть целесообразным и нет; смысл не может быть ни целесообразным, ни нецелесообразным.

III. Смысл есть нечто идеальное, т. е. мыслимое логическое содержание. Смысл не реален ни эмпирически, ни метафизически. Он не реален эмпирически, ибо все реальное-эмпирическое временно. Но он не реален и метафизически, хотя отдельные системы (Гегель) пытались истолковать его в этом смысле. Тогда смысл получал значение абсолютной божественной духовной силы и получал целый ряд абсолютизированных эмпирических атрибутов: жизнь, движение и т. д.

Идеальность смысла не следует понимать в значении идеала, совершенства. Идеальность выражает то, что смысл, чуждый во всех отношениях какого бы то ни было бытия, постигается только мыслью; что смысл есть нечто только мыслимое, и как мыслимое он особлив и своеобразен; что он не существует, а «значит», имеет значение (gilt⁴⁸).

IV. Смысл есть своеобразное, особливое, значащее нечто, и постольку он не субъективен, а объективен. Это не значит, что смысл можно было бы постигнуть вне субъективного переживания, как-нибудь иначе. Нет. Только субъективное душевное состояние – личный мыслительный акт, опыт – есть путь и средство к познанию смысла. Путь к смыслу субъективен потому, что он есть переживание субъекта, душевно-мыслительное состояние индивидуального субъекта.

Объективность смысла в том, что он един и самостоятелен, тогда как субъективная сторона множественна и зависима от реальных условий. Смысл, раз определенный в своем содержании, готов и зрел, и значение его объективно. Мыслимая белизна, и падение, и множественность снега сохраняют свое «значение» независимо от того, мыслит его кто-нибудь или не мыслит. Смысл правоспособности не зависит от того, живы люди на Земле или нет. Именно это свойство смысла заставило Платона придать своим идеям особое существование .

V. Объективность есть неуклонность, неукоснительность, перманентность и самостоятельность смысла и тесно связана с его тождественностью. Каждый смысл как таковой равен самому себе; он есть нечто единое, внутренно завершенное и неизменное. Поэтому он с точки зрения постигающей его мысли является повторяемым, т. е. может быть повторен, оставаясь одним и тем же, сохраняя свое полное тождество. Он противоположен в этом неповторяемому конкретному⁴⁹.

Смысл «собственности», «парламента», «векселя», «треугольника», «часов», «пушки», «синуса» – каждый сам по себе в своем своеобразии неизменен и потому может быть повторен, оставаясь тождественным. Все конкретное эмпирическое единственно, потому что неповторяемо; смысл единственен, потому что неизменен, неисказим, тождествен, повторяем.

VI. Эта повторяемость смысла при тождественности его существенного состава объясняется его всеобщностью. Всеобщность понятия в обычной логике понимается в том значении, что признаки его присущи многим данным предметам; они общи всем вещам, входящим в объем этого понятия; так что кто знает что-нибудь о признаке, тот знает нечто и о всех вещах, им обладающих. Всеобщность выражает там отношение логического центра к подведенной под него периферии.

Всеобщность смысла несколько иная. Она выражает его устойчивую неизменную наличность во всех мысленных актах, направленных на тот же предмет. Каждый раз, как мы мыслим «пушку» – основное существенное логическое содержание неизменно тут. Каждый раз, как мы мыслим «собственность» – мы разумеем «полное исключающее безусловное вещное правомочие». В этом смысл собственности; он тождественен, неизменен, повторяем, устойчив. Во всех случаях при всех видоизменениях нашего душевного состояния и самой владеемой вещи и при сособственности и т. д. – смысл собственности неизменно наличен; он общ всем мысленным актам, в коих мыслится собственность, – он всеобщ.

VII. Отсюда уже ясно, что смысл налицо каждый раз, как есть мышление или единичный мыслительный акт, мысль. Если есть одно чувство только, одна эмоция, одно волевое состояние, одно эстетическое созерцание – только, – то нет смысла. Можно часами жить интенсивной душевной жизнью и не переживать смысла; так мы живем в музыке, в молитве, в созерцании красоты, в волевой борьбе с физической болью или с чувственным инстинктом.

Но раз что есть мысль – правомерен вопрос о ее смысле. Смысл есть то, что имеется в виду в мысленном акте; смысл – это логическое содержание, разумеющееся в акте мысли. О смысле мы спрашиваем, говоря: «Что вы хотите сказать? что именно вы разумеете?»

VIII. Это ведет нас к признанию того, что смысл есть нечто абстрактное.

Под абстракцией обыкновенно понимают некоторый общий признак, который, в силу того что он присущ многим вещам, выделяется мысленно, обособляется, как бы задерживается сортирующей мыслью и мыслится в этом отрыве. Абстракция есть оторванное от единичного, от индивидуального, от экземпляра, родовое. Это отвлеченное понятие.

Такая абстракция есть только один из видов смысла. Индивидуальную вещь также можно мыслить, как и родовое понятие. Следовательно, индивидуальная вещь имеет свой смысл, так же как и абстракция. Под абстрактностью смысла мы разумеем нечто иное.

Во-первых. Смысл абстрактен постольку, поскольку он вырезан мыслью из душевного переживания. Смысл дается нам всегда во внутреннем мыслительном опыте; он дается нам как сросшийся с тем душевным мыслительным переживанием, которое принесло его к нашим берегам. Мы абстрагируем от переживания, от временного, психического; мы отмысливаем, отделяем, отрываем обе стороны и фиксируем – объективную, идеальную, тождественную сторону смысла. Все познающее внимание направляется нами не на то, что кто-то что-то мыслит; а на то, что́ именно мыслится. Итак, смысл абстрактен, ибо абстрагирован от цельного опытного явления, именуемого «мышление смысла», и также, если угодно, абстрагирован от первоначальной сращенности с временным психическим потоком душевных явлений. Смысл абстрагирован от мышления.

Во-вторых. Смысл абстрактен постольку, поскольку мы, чтобы найти его, должны абстрагировать мышление от не-мышления.

Мы уже сталкивались с этим выше. Возьмем треугольник. Будем его мыслить. Обратите внимание на то, что каждому из нас при этом мерещится и навязывается образ треугольника: кому остроугольный, кому тупоугольный, кому как бы на стене висящий, кому лежащий на земле в ракурсе и т. д. Все это есть не мышление треугольника, а наглядное зрительное представление, созерцание одного единичного треугольника с известными случайными свойствами; игра воображения.

Остановим нашу мысль на симфонии. Будем ее мыслить. Обратите внимание на то, что происходит в вашем сознании. Оркестр; дирижер; зала благородного собрания; седьмая Бетховена; вторая Рахманинова; обе в отрывках; приятное воспоминание о наслаждении; грусть, что нельзя посещать концерты чаще. Все это не мышление смысла симфонии, а отрывки созерцательных, слуховых, эмоциональных переживаний, пригнанные к нам по ассоциативным путям волной инстинктивной жизни.

Нужно большее или меньшее усилие воли для того, чтобы отвлечься от этого легко и неотвязно приплывающего потока и постараться фиксировать симфонию как таковую посредством мысли. Нужно абстрагировать акт мысли от актов чувства, созерцания, воли, памяти, восприятия. И соответственно: мыслимую сторону единого конгломерата «симфонии» от чувствуемой, созерцаемой, воспринимаемой, волимой. И тогда мы увидим, что симфония есть «эстетическое единство звуков, производимое по установленному плану избранным множеством инструментов под управлением единой внешней воли».

Итак: единый переживаемый предмет может быть чувственным, созерцаемым, волимым и мыслимым. Для нас, познающих, это есть мыслимый предмет. Симфония как мыслимый предмет есть смысл, или определенное в содержании своем смысловое единство. Мы переживаем тогда симфонию не в звуках, не в образах, не в эмоциональных настроениях, а мыслью, как мыслимый предмет. Мы спрашиваем о логической сущности симфонии вообще и отрываем, изолируем, абстрагируем эту логическую сущность от слышимой (звуковой), видимой (образной), чувственной (эмоционально переживаемой) сущности симфонии.

Вот почему смысл абстрактен во-вторых.

IX. Это второе значение абстрактности смысла ведет к признанию его сверхчувственности, безо́бразности. Психологически говоря, наше мышление обходится с большим трудом без вспомогательных образов и сопровождающих эмоциональных окрасок. Но это значит только, что, для того чтобы мыслить чистый смысл, необходима серьезная душевная работа и, может быть, умственная культура.

Есть люди, которые не могут воспринимать чистую, абстрактную музыку. Они обречены на восприятие романса и оперы: без помощи слов, живых фигур драматической фабулы музыка для них китайская грамота: скучность и непонятность поддерживают и питают друг друга взаимно.

То же с линиями и красками. Так, как художник видит, живет и страдает в чистых красках и линиях, как композитор переживает и творит в чистых звуках, – так мыслитель живет и творит и страдает в чистой, сверхчувственной, безо́бразной мысли.

Способность эта дается каждому из нас в большей или меньшей степени от природы и вырабатывается культурой.

X. В этом своем чистом, безо́бразном, сверхчувственном виде смысл может мыслиться без слов, но для обозначения, закрепления и, тем более, для выражения нуждается в словах.

Чем проще, элементарнее смысл, чем изолированнее он от связей с другими смыслами, тем легче он поддается бессловесному мышлению. Каждый из нас при известном усилии и внимании может достигнуть и проверить это. Однако и повседневность богата примерами.

Примеры: одинокое мышление при погруженности; могут с несравненной быстротой пониматься смыслы вещей и отношений и строиться суждения и выводы; если выразить весь процесс в словах, понадобится втрое больше времени (отсюда ограниченность романа, вынужденного все выражать в словах, даже то, что в словах не выражается). Афазия⁵⁰ и ее проявление в споре: смысл отчетливо перед нами; а слова нет. Слово подобно огоньку, блуждающему над кладом: оно есть знак того, что здесь зарыт смысл.

Мы будем иметь дело, как юридические методологи, только со словесно выраженными смыслами. Значение словесного выражения смысла: гарантируется себе и другим тождественность («соблюдение закона тождества»); облегчается повторяемость в пределах той же самой души и разных душ. Словесное закрепление смысла особенно важно в последнем случае, в социальной атмосфере; в скрещении множества смысловых передач; в постоянной заинтересованности в подмене одного смысла другим («юридический кривотолк», «разъяснения»). Юрист мог бы поэтому, пожалуй, практически совсем не считаться с бессловесным характером смысла. Но теоретически и для него эта возможность налицо.

3) Мне остается еще упомянуть о том пути, на котором постигается смысл. Этот путь может быть охарактеризован как «феноменологический». Феноменологией со времен Гегеля называется учение о сущности, постигаемой через явление ее. Этот термин и выбрал глубочайший и самостоятельнейший из современных логиков – геттингенский профессор Эдмунд Гуссерль.

Феноменологическое постижение объекта совершается через погружение в переживание его; это погружение должно дойти до полного забвения всего субъективного, личного, не от объекта идущего; вплоть до забвения того, что это самозабвение вообще состоялось. Формулированный рассказ об увиденном и откроет смысловую сущность вещи. Так возможно постижение искусства, истории философии, нравственности. В научном познании этот метод самозабвенного интуитивного слияния применяется и должен применяться ко всему мыслимому, для открытия его смысла.

Мыслью уходит научный феноменолог в данное ему мыслимое содержание и возвращается с аналитическим, впоследствии синтезируемым, рассказом о познанном. Этот феноменологический метод практикуется всеми нами, повседневно, и в науке (например, в дескриптивном естествознании, истории, психологии) искони. Но полусознательно, нередко небрежно, без принципиального осознания того, что может дать и чего не может дать этот метод.

Главное: не следует пытаться отвлеченно понимать и критиковать этот метод; нужно внутренно попытаться применить его, познавательно пожить им, а потом судить и обсуждать его возможности и пределы.

Прочитано: 1912. 16 окт.