Текст книги "Мой брат, мой враг"

– Тут, наверное, какое-то семейное торжество, не буду мешать. У вас ко мне дело по поводу Ростова?

– Забудем на время о делах. Я же говорю, что мы ждали вас.

За столом сидела действительно лишь семья: тонкая черноглазая Инна, ее мать, как и муж, полная, высокая. Голос ее тоже был мягкий, грудной.

– У нас действительно семейный праздник, сегодня день рождения Инночки, но мы не позвали гостей, потому что она никого не хочет видеть. Никого, кроме вас, Сережа. Так что уж не откажите…

Нельзя сказать, что застолье прошло весело, все было слишком чинно и почти официально. Хорошо еще, что не пришлось произносить тосты – Бильбао этого не переваривал.

Курить вышли в комнату, где, видно, работал хозяин: на массивном столе стоял компьютер, книжные полки были загружены совсем не художественной литературой. Женщины в это время принялись за подготовку к чаепитию.

– Относительно просьбы по Ростову, – начал Яков Яковлевич. – Понимаете, Сергей, я бы сам туда мог проехать, езды – всего ничего, но мне по некоторым причинам нежелательно светиться в обкоме. А надо туда просто зайти, позвонить снизу и передать пакет. У меня там работает сейчас друг, бывший биолог, между прочим…

– Пакет с чем?

Коган сузил глаза, рассматривая тлеющий кончик сигареты.

– Это имеет значение?

– Да, Яков Яковлевич. Если в нем деньги, я пересчитаю их и дам вам расписку.

Коган чуть улыбнулся:

– К чему такие формальности? Я вам полностью доверяю…

– И возьму расписку у человека, которому вручу пакет. Только так!

Коган, кажется, растерялся:

– Но этот человек никогда не даст никакой расписки, он же… – Потом подумал, чуть кивнул. – Ладно, деньги возьмет тот, кто оставит вам автограф. Только не просите его ничего писать при вас и пересчитывать. Он придет уже с готовой запиской… У вас, смотрю, профессиональный подход к делу. Это хорошо.

– Это нормально, – ответил Бильбао.

Коган взял с полки новый кошелек из натуральной кожи, протянул Бильбао:

– Это, как у вас, журналистов, говорят, гонорар, так?

В комнату вплыла хозяйка:

– Мужчины, свечи на торте уже зажжены.

От машины Бильбао отказался, и к автобусной остановке его вышли провожать всем семейством. Рядом у освещенного окна магазина пожилая женщина продавала розы. Бильбао взял все и протянул Инне:

– Простите, что пришел без подарка.

Торговка, увидев, сколько денег ей дал покупатель, тут же ушла, словно опасаясь, что ее вернут и попросят сдачи.

– Ах, какой вы!.. – сказала восхищенная мамаша.

Лица Инны не было видно из-за огромного букета.

– Приходите к нам почаще, мы будем рады, честное слово, – пропела она.

Глава 3

Дел-то было всего на день, остальные можно было гулять в свое удовольствие.

Не гулялось.

На левом берегу Дона, который горожане называли «лебердоном», в стекляшке-кафе Бильбао пил кислое пиво, глядел на грязноватую воду и слушал Коленьку.

Коленьку, как и прежде, слушать было приятно, но говорил он совсем не радостные вещи. Орды, по сути, нет, распалась орда. Каждый за себя стал жить. До чего дошло – вернулся Аслан, и Дойник перед ним, кажется, протянул лапки кверху. С Лёнчиком, который бывший комсомольский секретарь, вообще беда: убили Лёнчика. Обложили налогом, он отказался платить, мало того, заявил в милицию, думал, бывший райкомовский вес поможет.

– Но менты, так думаю, его бандитам и сдали. – Коленька пиво не пил, смотрел на старика еврея, играющего на скрипке. – Музыка какая. Мурашки по коже, до того печальная.

– А что с девочкой, которая была у райкомовца пионервожатой?

– С Ирой? Спилась, пошла по рукам. Ребята Чеха тоже на все забили, живут кто как может.

– Предлагаешь на недельку заявиться туда и навести порядок?

Коленька грустно улыбнулся:

– Это никому теперь не нужно, даже торгашам. Люди Аслана на грузовой машине объезжают села, покупают мясо и платят за него вполне прилично. Экономика правит политикой.

– Вовремя, значит, я Сиротку к себе выдернул.

Коленька посмотрел на Бильбао так, словно решал, стоит ли ему говорить то, что накипело, или нет. Решил.

– Не хотел расстраивать тебя, но с отъездом Сиротки, Серега, не все ладно получилось. Я, может быть, не все понимаю…

Он все еще не сводил взгляда с Бильбао, и тот, предчувствуя недоброе, поставил бутылку с пивом на край стола:

– Выкладывай.

– Конечно, Серега, бывают обстоятельства, в которые не посвящают даже близких, чего там…

– Выкладывай, – повторил Бильбао.

Впервые Коленька говорил с ним вот так, намеками, и это начинало раздражать.

– Ладно. Наши не поняли, зачем тебе столько денег. В денежных вопросах ты всегда играл с нами открытыми картами. А тут не поняли. И это одна из причин того, что все – вдрызг.

Бильбао прикрыл глаза, словно устал смотреть на мутную воду.

– Поясни.

Коленька глубоко и прерывисто вздохнул, ему неприятен был начинающийся разговор.

– Сиротка, как ты знаешь, держал нашу кассу, там было много на день его отъезда, и он ни с кем не расплатился. Сказал, что деньги везет тебе. Если бы ты хотя бы объяснился, понимаешь?..

Бильбао резко встал, при этом задел ногой пластиковый стол, и бутылка упала на пол, разбилась.

– Идем отсюда!

Он шагнул к выходу, и Коленька заметил, как дернулась навстречу ему буфетчица, – наверное, выговаривать за разбитую посуду. Бильбао остановился возле скрипача, вытащил из кармана несколько купюр, не считая и даже не глядя на них, бросил деньги в черную широкополую шляпу, лежащую на коленях музыканта.

– Благодарю… – начал тот и замолчал, завороженно глядя на крупные купюры. Буфетчица тоже застыла, вытянув шею.

– Вы, наверное, ошиблись, – наконец выдавил скрипач и улыбнулся. Улыбка вышла заискивающей, жалкой.

Бильбао ничего не ответил, прошел мимо него и дальше, по песку, к самому берегу. Остановился, когда носки туфель почти соприкоснулись с серой спокойной водой. Коленька стоял за его спиной.

– Я не брал у Сиротки ни рубля. Я даже ничего не знал об этом.

Коленька положил ему ладонь на плечо.

Загорелые девчонки в открытых купальниках прошли рядышком, едва не задев их, очевидно надеясь на то, что услышат от этих высоких парней хоть слово. Не услышали. Мимо проплыла баржа, от нее взбугрилась волна, и только тогда Бильбао, уже с мокрыми ногами, повернулся и зашагал в сторону города. Коленька поначалу едва поспевал за ним, потом тронул его за рукав:

– Постой. Ну виноват я. Мы ведь меняемся, реже видимся… Я не должен был, конечно, этому верить, но Сиротка все же твой брат.

Бильбао лишь на миг остановился:

– Он вернет всё до копейки, можешь передать нашим. Только не говори…

– Я понял, – сказал Коленька. – Сиротку ты закладывать не хочешь.

– Сам с ним разберусь.

– За это ему можно и врезать. Но он все-таки недальновиден. Неужели не просчитал простейшего хода, что ты когда-нибудь встретишься со мной или с кем-либо из наших и все узнаешь?

– Ты слишком мягко говоришь. Дурак он.

– А мы умные? – спросил Коленька.

Бильбао недоуменно взглянул на него через плечо:

– О чем это ты?

– Трезвые до сих пор. Так нельзя. Сегодня вечером идем на маленький сабантуй, у однокурсника моего день рождения.

– Я там буду чувствовать себя лишним. Лучше по вечернему городу полазаю.

Коленька чуть улыбнулся:

– Как знаешь. Но на вечеринке Наташа будет. Еще помнишь ее?

Ресторан стоял на берегу Дона. На набережную можно было спуститься по бетонной лестнице или прямо по крутой тропинке меж высокой травы.

– Пойдем по тропинке, – сказала Наташа.

Ноги скользили по глинистой сырой почве, ему надо было идти чуть впереди и то и дело поддерживать спутницу. Наконец Бильбао достиг ровной площадки под огромной ивой, от которой вниз вела хоть и плохая, но выложенная из битого кирпича дорожка. Наташа стояла еще вверху небольшого обрывчика, который он только что преодолел.

– Прыгай, поймаю.

Наташа прыгнула, и руки ее нечаянно оказались на плечах Бильбао. Бильбао чуть отстранился, словно испугавшись близости ее тела, но Наташа сама прильнула к нему и сказала просто, без придыхания и томления:

– Что ли, поцелуемся?

Поцелуй получился коротким и скорее дружеским.

Они ушли из ресторана в самом начале пирушки, только успев выпить за именинника. Остаться на чужом празднике их никто не упрашивал, – Коленька, видно, провел соответствующую работу.

Солнце едва-едва зашло, и катерок у причала собирался совершить последний на этот день маршрут к противоположному берегу. На ночь глядя к пустеющему пляжу и в темнеющий негустой лесок за ним отправлялись только парами. Парни уже на палубе начинали проверять на прочность пуговицы женских блузок и трогать своих подружек за колени.

Наташа обвела оценивающим взглядом пассажиров и тихо сказала:

– Только без глупостей.

– Тебя можно будет после прогулки пригласить в гостиницу?

– Нет.

Она произнесла слово твердо, словно давая понять: тема эта, по крайней мере на ближайшее время, закрыта.

Кафе, где днем сидели Бильбао с Коленькой, закрывалось: над стойкой горела лишь одна лампочка, и стулья вверх ножками покоились на столах. Окончил свою работу и старый музыкант: он как раз шел навстречу, к катеру, неся футляр со скрипкой. Остановился, глядя вслед прошедшему Бильбао. Конечно же, он узнал его.

А Бильбао аккуратно приоткрыл подпертую ведром с водой дверь кафе, зашел в полутемный зал. Буфетчица, протирающая стойку, крикнула недовольно:

– Повылазило, что ли? Не видите, что закрыто? Прут как я не знаю!

– Пойдем отсюда, – тихо сказала Наташа. – Рядом стекляшка открыта.

Но за ее спиной раздался мягкий старческий голос:

– Проходите, проходите! Верочка, это… Я не знаю, кто это, но очень тебя прошу!

Буфетчица Вера, вне сомнения, уважала музыканта, и голос ее теперь уже прозвучал мягче:

– О чем просишь?

Скрипач взглянул на Наташу, потом на Бильбао:

– Обо всем, чего хотят эти молодые люди.

– Мы хотим посидеть в вашем мраке за столиком, – сказал Бильбао.

Старик кивнул, обратился к буфетчице:

– Я плачу. Накрой, пожалуйста. – Потом повернулся к Бильбао: – У Веры есть коньяк, но неважный, и вино, местное, донское. И сухое, и крепленое. Девушки, конечно, предпочитают сухое, но я бы рекомендовал…

Бильбао взглянул на Наташу.

– Следую рекомендациям, – улыбнулась она.

– Вера, все под вино! – Голос музыканта звучал теперь торжественно. – Груши, виноград… Сыр! Нарежь сыр, который я сегодня ел!

– Свет включить? – спросила буфетчица.

– Не надо.

– Свечей у меня нет.

– Нам ничего этого не надо, – опять ответил Бильбао.

– Да, – понимающе склонил голову музыкант. – Вы хотите посидеть в тишине и одни. Посмотрите, вот тот столик. Вы будете видеть лес и поднимающуюся луну. Сегодня красивая полная луна. Она покажется минут через двадцать. Вера, крайний слева столик, застели его красной скатеркой.

– Вы ему по-королевски заплатили, – сказала Вера, проходя мимо с бокалами и бутылкой. – Он даже со мной поделился. Отстегнул за то, чтоб я убрала разбитую бутылку.

– Ах, перестань! – Старик театрально вскинул руку. Затем тише, словно по секрету, обратился к Бильбао и Наташе: – Она меня любит, как отца. Старого, дурного еврея. Так иногда любят бродячих собак: специально для них носят в сумочках косточки. Я сам видел: приличные люди, и носят косточки. – И уже к буфетчице: – Дело вовсе не в деньгах. Этот молодой человек так внимал музыке! Но сейчас я не буду вам докучать, мы с Верой уйдем в подсобку.

– А если мы попросим сыграть? – спросила Наташа. – Мы попросим? – взглянула она на Бильбао.

– Как хочешь.

Старик, словно и ждал этого, уже расстегивал футляр и вынимал из него скрипку:

– О, я с радостью, с большой радостью… Вы садитесь за свой столик, Вера там уже все сделала. Садитесь, наливайте, пейте… А я сыграю… Вы даже о сыре забудете, вот увидите. Только музыка и темное вино! Музыка и вино.

– Выпейте с нами. – Наташа протянула ему бокал.

Он было замялся:

– Печень… – потом махнул рукой: – А, ладно! Вера, неси еще два бокала! Этот я беру… Неси себе и девушке. Вы не против, если мы выпьем с вами? Потом Вера сразу уйдет, а я сыграю и тоже уйду. Мы выпьем за знакомство. Меня зовут Миша. Мойша, если хотите. Здесь меня знают все.

Вера выпила стоя, даже не присаживаясь, и действительно сразу ушла, сказав напоследок:

– Сидите сколько хотите, но не дольше десяти. В десять я уезжаю.

– А я, можно сказать, живу тут, на лебердоне, – пояснил скрипач. – В дачном поселке меня нанимает на лето одна семья. Скорее не на роль охранника, а на роль чучела. Вороны не садятся на грядки, где стоит чучело. Вот и я: хожу по двору, включаю свет… Демонстрирую, что тут есть кто-то живой. И в дом никто не залазит. А другие дома обчищают. Столько развелось жулья…

Вино было густым, приятным на вкус, не отдавало пережженным сахаром, как все остальные вина, которые пробовал Бильбао.

Миша, поставив на стол опустошенный бокал, не закусывая, тотчас забормотал:

– Что же вам… что же такое… Ага, вот! Хотите Чайковского? «Памяти великого художника»? Он посвятил это Мендельсону. Тут бы еще виолончель и фортепьяно, но и одна скрипка… Послушайте, послушайте…

Вышла луна, тьма за окнами стекляшки окрасилась в зеленоватый цвет, вспыхнули рубином наполненные вновь бокалы. Музыка была красивой и печальной, – лучшего определения ей Бильбао не нашел. Он пожалел, что она стихла.

Вновь подошла Вера, поставила на стол еще одну бутылку, вытерла ладонью щеки:

– Ну, Мойша проклятый, довел меня! Ты так еще не играл никогда.

– Некому было, – ответил Миша. – Все просят черт-те что. А эти ничего не просят, эти внемлют. Я могу еще выпить?.. Теперь послушайте. – Он тронул смычком струны, потом сделал паузу, сказал почему-то шепотом: – Это Бен-Хаим, тут его почти никто не знает. И наши даже мало знают. Бен-Хаим…

Позже, когда Бильбао и Наташа сидели на стволе огромного дерева, рухнувшего почти у самой воды, казалось, эта мелодия еще звучала, тихо, как звучит вода, шуршащая о песок.

– А почему тебя все так зовут – Бильбао?

– Не все.

– Но все же?

– Это давно было. Лет в десять. Я рыбачил в море с лодки и увидел, как проплыл мимо пароход. Обычно они далеко проплывают, а тут я даже название прочел – «Бильбао». Белый, красивый. А днем позже, не знаю, как так вышло, но моряки с него у нас на рынке появились, трое. Я там бычков продавал и целую связку отдал иностранцу. Просто так, без денег. И тогда он вытащил из сумки футболку, новенькую, в пакете еще, и подарил мне. Шикарная такая футболка с надписью «Бильбао». Я долго ее носил…

– Это где-то в Испании – такой город?

Бильбао кивнул:

– Говорят, небольшой и грязный.

– Тебе хочется туда съездить?

– Сейчас нет. Может, когда-нибудь…

Он обнял ее за плечи, поцеловал, на миг прильнувшую, в прохладную щеку. Наташа тотчас встала:

– Пойдем, пора. И не надо больше ни поцелуев, ни приглашений в гостиницы. Мне и без всего этого сегодня хорошо.

– А завтра?

– А завтра будет видно.

В город они возвращались через огромный Ворошиловский мост, который заметно дрожал под ногами от проезжающих тяжелых машин.

В гостинице Бильбао ждал тот человек, к которому он прибыл от Солодовых.

– Василий Егорович передал, что вам надо срочно возвращаться. Уехать отсюда непросто, билетов нет, потому я вас провожу и посажу в вагон…

Солодовых выглядел еще старше и сутулее. Руки его поначалу лежали на столе, и Бильбао заметил, как мелко дрожат тонкие длинные пальцы. Шеф перехватил его взгляд и убрал руки на колени.

– Петров хотел с ними договориться, – продолжил он. – Разговор, видно, не сложился. Его просто изрешетили, полтора десятка пуль.

До этого Василию Егоровичу вновь позвонил Пугачев, напомнил о судьбе Борга и стал диктовать свои условия сотрудничества в бизнесе. Они были неприемлемы, и все же Петров убедил шефа разрешить ему встретиться с теми, кто недавно расправился с Боргом и не оставляет попыток сломать Солодовых. Иван Николаевич не хотел войны, он рассчитывал договориться…

Судя по всему, разговор и не думал слаживаться, как сказал о том шеф. Петров выехал на шоссе, на триста пятый километр, там остановил свою машину, вышел из нее и курил, прислонившись к багажнику. Встреча должна была состояться в два часа дня. И, как зарегистрировано в милицейских протоколах, в тринадцать пятьдесят пять из проезжающей мимо машины – белой «копейки» – был открыт автоматный и пистолетный огонь, в результате которого Петров получил множественные ранения, несовместимые с жизнью.

– Чего вы хотите дальше?

Солодовых непонимающе взглянул на Бильбао:

– То есть?

– Вы хотите отдать бизнес Пугачеву и отойти от дел или…

Солодовых вскинул худую руку вверх:

– Или. Я знаю, что у меня не много шансов уцелеть, раз пошла такая охота, но… Но я скажу тебе, Сережа, сейчас фразу, полную цинизма. Меня убьют последним, после тебя. Я им нужен живым, потому что без моих подписей, без моих действий эти ребятки ничего не добьются. Они будут продолжать меня пугать, расправляясь с моими людьми.

– И с вашей семьей, – вставил Бильбао.

– Это для них уже сложнее. Вчера я отправил сына далеко отсюда и, считаю, в надежное место. Даже Татьяна не знает, куда именно. Обязан сказать вам также, что смерти от рук убийц не боюсь, поскольку, если не начну серьезно лечиться, жизни мне осталось и так немного. А чтоб лечиться, нужны деньги. Следовательно, выбора у меня нет. Но он был у Петрова, сейчас есть у тебя, поскольку ситуацию ты знаешь и можешь отказаться от меня.

– У вас есть хоть какие-то связи с милицией? Солодовых невесело улыбнулся:

– Ты хочешь, чтоб я там поискал защиты? Это совершенно бесполезно. Наша власть вывела данную структуру из игры. Правовой бардак, как это ни странно, на руку всем.

– Меня интересует другое, Василий Егорович, – сказал Бильбао. – Хочу знать, кому принадлежали «жигули» первой модели, задержали ли тех, кто стрелял.

– Конечно, не задержали. Конечно, машина значилась в угоне, конечно, ее нашли брошенной в лесополосе, конечно, ни оружия, ни гильз в салоне не оказалось. Но если ты, Сергей, согласен продолжать работать со мной на месте моего старого товарища Вани Петрова, тогда у нас будет и другой разговор. Я ведь приплачиваю кое-кому и из тех, кто погоны носит. Они не в больших чинах, правда, и не из героев, но дополнительную информацию могут поставить.

– Пусть поставляют.

Солодовых удовлетворенно кивнул:

– Понял. Я организую тебе встречу с таким человеком, когда скажешь. А ты, если надо, набирай людей…

Человек этот никак себя не назвал, от встречи уклонился, сказал, что в этой дыре, слава богу, телефонные разговоры еще толком не научились прослушивать, и, выслушав вопросы, обещал перезвонить без четверти девять вечера.

Слово свое он сдержал, и в девять Бильбао знал, может быть, не много, но хотя бы кое-что из того, что хотел узнать.

В «копейке» за рулем сидел Акимов, или Леша Шанс, тридцати лет, год назад вышедший из зоны. Срок мотал на Пуксе, под Архангельском, за кражу машин. Сейчас лег на дно, дома не появляется, выясняет, знают или нет в милиции о его причастности к убийству Петрова. Из двух других пассажиров известна лишь кличка одного – Брут. У этого – прямой выход на Пугачева. Как оба выглядят, где их искать – темный лес. В милиции команды «фас» на них пока не поступало. Может быть, и не поступит. У Пугачева хорошие связи.

Все.

Здесь, в еще незнакомом городе, Бильбао отдавал себе в этом отчет, сам он убийц не найдет. И на Пугачева сам не выйдет. А выйти надо. Петров ошибался, когда заранее уповал лишь на стратегию защиты. Договариваться с врагом нельзя.

Сиротка, поскольку сына Солодовых увез, отвечал теперь за безопасность Татьяны, которая большую часть времени сидела дома. Почти не выходила отсюда и нянечка Дениса Елена, превратившаяся в домработницу. На этом настоял Бильбао. Он не хотел, чтоб Сиротка и Татьяна надолго оставались одни.

Сразу по приезде из Ростова объясниться с братцем не удалось, не до этого было, а сейчас для серьезного разговора появилось сразу две причины. Бильбао стоял у окна и видел, как Сиротка вышел из машины Рома и направился к подъезду, а водитель, как всегда, к газетному киоску.

Сиротка вошел в кабинет по-свойски, чуть ли не ногой открыв дверь, плюхнулся на стул, вытащил сигареты.

– У меня не курят, – сказал Бильбао.

– Ты табличку соответствующую повесь, – недовольно произнес тот.

– Может, повесить табличку и о том, что нехорошо обворовывать своих?

Сиротка не понял смысла фразы, но сигареты спрятал.

– Зачем я тебе понадобился? Дом ведь без охраны остался.

Бильбао оставался спокоен:

– Сколько денег ты забрал у наших и светловцев? Называй точную цифру, вплоть до копеек.

Сиротка побелел, и пот сразу выступил крупными каплями на его лбу.

– Сколько? – переспросил Бильбао.

Сиротка разлепил тонкие губы:

– Братан, они там еще заработают, а нам здесь, чтоб обустроиться… Мы же не пешками были, наша доля должна выделяться…

– «Мы», «нам», «наша» – это ты о ком?

Сиротка еще не полностью пришел в себя, но остекленевшие было глаза теперь забегали.

– Я и не думал все оставлять себе, просто не было случая объясниться, сразу столько всего навалилось… Я тебе принесу деньги завтра же, я их ни на что не тратил…

– Принесешь сегодня же. Под периной такую сумму хранишь?

Сиротка дернул головой:

– Ты что? В сберкассе… Ну, прости! Так получилось. Когда вырастаешь в нищете, и тут такое… Прости, братан!

Бильбао вновь подошел к окну. Ром наводил блеск на боках машины.

– Поедешь сейчас с Ромом и привезешь деньги. Куда и зачем едешь, ему ни слова.

– Понял. Но может, не все снимать со счета? Только твою долю?

Бильбао кстати вспомнил слова Коленьки: «За это можно и врезать». Вспомнил уже тогда, когда Сиротка докатился по полу от удара до стены. Вспомнил и успокоился:

– Вытри нос, бери листок и садись писать, кому и сколько денег надо отдать. Отдашь с теми процентами, которые набежали, мне привезешь расписки, поскольку доверия к тебе уже нет. И поклонишься им низко в ноги, если они не захотят тебя убивать.

– Ты никогда на меня не поднимал руки, – сказал Сиротка хрипло, неуверенно поднимаясь с пола. – Что б там ни случилось, но я тебе все-таки брат. Такое не прощается…

– Ничего ты не понял, – покрутил головой Бильбао. – Придется, видно, еще раз тебе мозги прочистить. Если бы я не был твоим братом, то или плюнул на тебя, или вообще прибил. А так – не теряю еще надежды человеком сделать. Даже после того, как ты постарался, чтоб ребята думали, будто их деньги прикарманил я.

Сиротка оставался стоять у стены, привалившись к ней плечом. Слезы выступили на его глазах.

– Сволочь я, гад недорезанный! Ну, прости, братан! Рассудок помутился. Прости! Больше никогда в жизни!.. Ты вспомни, разве я когда-нибудь подводил? Первый же раз! Прости!

– Садись и пиши список тех, кому должен, никого не забудь. – Бильбао сощурил глаза, словно вспоминал что-то, потом спросил: – В этом списке будут Лукаш и Захар Скрипка?

Сиротка поднял упавший стул, поставил его на место, присел, теперь робко, почти на краешек:

– Знаешь, Серега, я ведь вел всю бухгалтерию, привез записи сюда. Они у меня дома. Я заодно заеду и за этой тетрадкой, все выпишу с нее… А Лукаш и Скрипка там есть. Им, правда, не много причитается.

– Где они сидели, под Архангельском?

– Ну да, в Пуксе.

– А чем занимались перед твоим отъездом сюда?

– Лукаш – основной профессией. Кошельки тырил. Может, его и посадили уже. Захар Скрипка работал в своем колхозе.

Лукаш еще раз оглядел квартиру, недоверчиво покрутил головой:

– Это что, действительно моя одноходочка?

– Служебная, – скрывая улыбку, сказал Бильбао.

– И у Скрипки такая же?

– Примерно.

– Черт возьми! У меня никогда в жизни не было своего угла, не считая шконки в зоне. Родительский дом не в счет, там всегда такой бедлам творился, что я терпеть его не мог.

– Давай все-таки ближе к делу, – напомнил Бильбао. – Ты можешь мне помочь?

Лукаш потрогал рукой упругость кресла, сел, покачиваясь, блаженно улыбнулся:

– То, что ты просишь, – не задача, а одно баловство. Корешей мне тут найти – раз плюнуть. Ни одного города в Союзе нет, где бы я братьев по профессии не встретил. Мы друг друга с полувзгляда видим. Я с ними общий язык найду, не в том смысле, что лагерный…

Бильбао тоже сел на соседнее кресло:

– Ты много говоришь.

Лукаша эта фраза, похоже, задела за живое.

– Думаешь, я болтун? Клянусь, завтра вечером скажу, где находится Леша Шанс и как лучше с ним повидаться. Честно признаюсь: не хочется выступать в роли моссера, вроде как своего закладывать, но этот Шанс – вшивый, его и в зоне не терпели… У меня что, и ключи от этой квартиры будут?

Бильбао вытащил из кармана ключ на брелке и бросил его Лукашу:

– Держи.

Лукаш поймал, тотчас сунул в карман, словно боясь, что его отберут, но потом счастливо, по-мальчишески, рассмеялся:

– Веришь, последние недели по сараям и пустым дачам ночевал. А тут – ванная, зубная щетка, мыло, сортир и в нем даже рулон бумаги…

– И неплохая оплата за выполненную работу.

– Мне Сиротка уже немного подкинул, когда сюда приглашал.

– Те деньги я тебе был должен. Теперь за работу заплачу.

– Долгов никогда не помню. А это не работа, честно говорю. Баловство. Ты только подскажи, где тут рынок и где мужики бомжуют.

Следующим вечером они сидели в этой же комнате на этих же креслах. Разница состояла лишь в том, что Лукаш был отмыт, причесан, одет в чистую футболку и новые, еще с этикеткой, синие джинсы. Когда Бильбао вошел в квартиру, Лукаш уже успел выпить полбутылки дорогого марочного вина. В пальцах его дымилась тонкая ароматная сигара.

– Когда делаешь дело, лучше не пить, – сказал Бильбао.

Лукаш тотчас наполнил уже два стакана янтарной жидкостью:

– Такую задачу можно выполнять и пьяным.

– Ты что-нибудь узнал?

Тот принял вид глубоко оскорбленного человека:

– Как это – «что-нибудь»? Это не город, а одна сплошная малина, тут, оказывается, все свои. Я сделал вид, что куш сорвал, угостил их, и… Я с Шансом два часа назад за встречу выпил, можешь поверить? Зону вспомнили, корешей… Он уже тепленьким был. Как ты и просил, я с ним ни о чем ни слова, только о зоне. И правду говорю: закладываю его с удовольствием. Как был он дерьмом, так дерьмом и остался. А если на «мокрое» дело пошел, то пусть ответит, гад!

Лукаш готов был сразу же ехать в дачный поселок и показывать, где таится Акимов по прозвищу Шанс, но Бильбао решил, что светиться вместе им не стоит, – коль Лукаш уже был сегодня там, то его может кто-то узнать.

– Мы с Захаром справимся. А ты сиди дома, если понадобишься – позвоним.

– Буду сидеть хоть сто лет. Можешь даже не предупреждать – никакого желания покидать эти стены не испытываю.

Дачный поселок был старым, только на окраинах его стали появляться каменные особняки, а в центре стояли в основном простенькие бытовки, покрашенные в один цвет: бледно-голубой. Утро выпало будничное, народ, торопившийся на работу, уже схлынул с автобусных остановок, уехали и владельцы легковушек. Теперь в поселке оставались в основном пенсионеры с детьми.

Бытовой домик, где, по информации Лукаша, отсиживался Акимов-Шанс, стоял по окна в бурьяне, на положенных сотках грядки даже не прослеживались. По крайней мере, в этом сезоне огородом здесь никто не занимался, и потому вполне логично смотрелся на двери большой амбарный замок. Хорошо, Лукаш предупредил, что замок этот висит на одной петле и входу в дом никак не мешает.

Бильбао и Скрипка прибыли в поселок так рано, что во многих окнах тут горел еще свет. В этих – тоже. Сейчас уже почти девять утра, а сквозь неплотно прикрытые шторы, если присмотреться, видна светящаяся лампочка.

– Может, выключить забыл? – предположил Захар. – Как с вечера нажрался и заснул, так и… Со мной когда-то тоже такое было.

Бильбао оглядел улицу. В конце ее бабка гнала двух коз. Подождав, когда она свернет за угол, он легонько хлопнул Скрипку по плечу:

– Ладно, идем. И никакой самодеятельности, действуем так, как договорились.

Неспешной походкой праздношатающихся они подошли к калитке. Та была без запора, легко открылась. Теперь по бурьяну обогнули домик так, чтобы пройти вдоль глухой стены, а не под окнами. Все. Вот она, дверь. Бильбао легко нажал на нее – лишь чуть поддалась. Заперта изнутри на крючок. Такой вариант был предусмотрен.

– По счету «три», – сказал Бильбао.

Два нехрупких плеча врубились в дверь, и она распахнулась – то ли с петель сорвалась, то ли крючок с косяка выскочил – некогда было смотреть.

Комнатка была крохотная, тут размещались только узкий шкаф, стол и кровать. Стол был уставлен коряво открытыми банками консервов, огрызками хлеба и бутылками. На кровати лежали двое: обнаженный мужик и женщина, тоже в костюме Евы. Женщине было лет двадцать пять, она не испугалась, не засуетилась, тут же легко вскочила с кровати, начала деловито одеваться, подбирая с полу свои вещи. Даже улыбнулась при этом Бильбао.

Шанс тоже сел на кровать, стянув несвежую простыню на колени. Похожий на ощипанного воробья, тонконогий, темный от загара, он не запаниковал, потер ладонями виски – видно, от попойки болела голова:

– Менты, вы напрасно это… Брут вас в порошок сотрет, если меня вязать вздумаете. Господи, граммов пятьдесят бы сейчас!..

Скрипка ударил его без замаха, но этого хватило, чтобы Акимов взлетел в воздух и шлепнулся у ножки стола. В этот самый момент женщина, еще в расстегнутой блузке, рванула к двери, выскочила во двор.

– Жаль, – сказал Бильбао.

– Догнать? – спросил Скрипка.

– Надо было бы. Но бегать по улице, шум поднимать… Она кто такая?

Вопрос адресовался уже Акимову, тот все еще лежал на полу, тряс головой, приходя в себя после нокаута.

– Суки, вы что делаете? Вас мало Пугач кормит, да? Да завтра же вас по стенке размажут за меня…

– Мы с тобой это сделаем сегодня. Сейчас. – Бильбао ногой подфутболил к нему лежавшие на полу трусы. – Оденься. Хотя перед смертью, конечно, все чистое надевать положено, но тебе и так сойдет.

– Попугайте, попугайте. – Акимов потянулся за трусами, потом надел рубашку. – Я вас, ментов, никогда не боялся и бояться не буду. Нечего мне вас бояться. И тебе, боров, – он посмотрел на Скрипку, – за то, что ударил меня, я попрошу руки-ноги повыдергивать, по одной, понял? Я водитель Брута, это вам что-нибудь говорит?!

Второй удар был по силе таким же, ощипанный воробей пискнул и от стола переместился по воздуху к ножкам буфета.

– Кто эта женщина? – еще раз спросил Бильбао.

Шанс обеими руками держался за верх груди, куда пришелся удар, голос его был теперь слабым.

– Я не знаю, у магазина вчера познакомились… Менты, вы чего? За что бьете? Если надо – ведите в отделение, а так – на хрена?

– А почему ты решил, что мы – менты?

– Ну а кто же… – Шанс криво улыбнулся, но улыбка стала застывать, а лицо его бледнеть. Он внимательно оглядел незваных гостей, и только после этого глаза его стали испуганными. – Не менты. Точно. Фраернулся. Чего вам надо, мужики?