Текст книги "Темный силуэт"

IX

Трёхэтажное здание Управления Туапсинским округом по фасаду имело шестнадцать окон. Начальник округа, податной инспектор, акцизные чины, отделение Екатеринодарского Окружного суда, управление порта, нотариус и мировой судья – все располагались здесь. В доме горело лишь окно мирового судьи. Пристав Добраго, поднятый посыльным городовым, молча курил и рассматривал текст письма, переданного присяжным поверенным. Судья Семивзоров отхлёбывал чай из стакана и ждал, пока Ардашев ознакомится с протоколом допроса.

– Всё верно, господа. Замечаний и дополнений не имею, – адвокат расписался и положил перо на подставку.

– Это ваше счастье, Клим Пантелеевич, что у вас имеется разрешение на ношение трости со скрытым кинжалом, – резюмировал судья. – И правильно, что при себе сей документ держите. А то бы беды не избежали. И свидетелем не зря обзавелись. Кучер, хоть и струхнул и дал дёру, но подтвердил, что убитый первый бросился на вас с ножом. Необходимая личная оборона. Статья 101 Уложения о наказаниях.

Ардашев усмехнулся и процитировал:

– «Нанесение нападавшему увечий или даже самой смерти не вменяется в вину оборонявшемуся, если при отражении нападения, он не имел возможности прибегнуть к защите местного или ближайшего начальства».

Семивзоров посмотрел на адвоката, покачал головой и сказал:

– Одно плохо: слово своё вы не сдержали. Обещали не предпринимать никаких самостоятельных шагов – ан нет, не послушались. Нешто жизнь не дорога?

– Ещё как дорога, Архип Андреевич. Вы же понимаете, что я не мог не отправиться на встречу. Мы бы тогда вообще не вышли на сообщника убийцы профессора.

– А что толку, что вышли? Вы же его и порешили. Вот если бы он живой остался, тогда другое дело. Мы бы его смогли допросить.

Ардашев вынул коробочку монпансье, положил в рот синюю конфетку и сказал:

– Жаль, конечно. Но, видно, так Господу угодно. Хочу заметить, что убитый мною преступник и есть тот самый человек, которой менял «молочные» бутылки у двери дома профессора.

– Вы уверены? – наморщив лоб, спросил судья.

– Абсолютно. Мне ещё показалось, что на руке нападавшего я видел татуировку.

– На это счёт мы запросим Новороссийское сыскное агентство. Возможно, на него что-то есть в картотеке, – предположил пристав.

– Мне кажется, стоит проверить схожесть отпечатков пальцев на записке убитого Панкратова, где была указана моя фамилия, и на этом письме. А вдруг папиллярные узоры совпадут?

– Неужто вы думаете, мы бы и сами не догадались? Сдаем, как велено, вельможный пан. А утром примчимся к вам на доклад, – недовольно пробурчал Семивзоров.

– Утром мы с супругой собирались посетить несостоявшуюся ранее экскурсию в черкесский аул, – не замечая иронию собеседника, парировал Ардашев. – А к обеду – к вашим услугам… Я могу быть свободен?

Судья посмотрел на пристава. Тот кивнул и сказал:

– Полицейская пролётка доставит вас в «Европу». Я распоряжусь, пойдёмте.

Приморский город прекрасен не только днём, но и ночью. И хоть в мае ещё нет того специфического морского запаха, которым водоросли наполняют воздух, но шум волн, бодрящая свежесть воздуха и аромат цветущих магнолий дарят ощущение счастья любому отдыхающему, приехавшему к Чёрному морю. В особенности, если он прибыл из бескрайних, тонущих за горизонтом ставропольских степей с палящим солнцем, серебристыми волнами полыни и клубами пыли, неотступно следующими за экипажами.

Ардашев вздохнул полной грудью.

– Как дышится! Отчего-то всегда тянуло к морю. Жюль Верн – любимый писатель детства.

– Так и оставайтесь у нас, – простодушно проговорил Добраго. – Народу, правда, не много. Тысяч двадцать пять, да и то, если с приезжими считать. Для присяжного поверенного вашего уровня – доход мизерный. Другое дело наведываться сюда на дачу. Если хотите, могу порекомендовать надёжных комиссионеров. Подскажут, не обманут. Уж поверьте. Они у меня вот где, – он потряс кулаком, и усмехнулся в усы, вероятно, что-то припоминая.

– Спасибо. Над этим предложением стоит подумать.

– Доброй ночи!

Полицейский возница, задремавший в коляске, услышав голоса, проснулся и выпрямился на облучке.

Присяжный поверенный забрался в коляску и только теперь почувствовал усталость, накопившуюся за несколько дней отдыха.

X

Отправившись на экскурсию в черкесский аул, Ардашевы слушали неспешный монолог Бельского об ушедших временах, когда в 1830 году на побережье высадился первый русский морской десант и изгнал из здешних мест черкесов. Позже, Вельяминовская крепость, теперь город Туапсе, стала одной из семнадцати крепостей Черноморской береговой линии.

Дорога в селение Карповка проходила по правому берегу реки Агой и начиналась за железным мостом. Так называемая Агойская щель представляла собой долину, сдавленную с боков горами. Но по мере течения реки она расширялась, превращаясь в живописное и уютное для проживания место. Сам аул состоял из одной улицы, каменной мечети и начального училища с единственным здесь русским человеком – учителем.

Со слов Бельского в прежние времена черкесы промышляли в этих местах не только разбоем на дорогах, грабя путников, но и своеобразным морским пиратством. Ночью, они разжигали костёр на скале Кадош, чтобы суда контрабандистов приняли его за свет маяка, и, напоровшись на скалы, потерпели крушение. А утром черкесы собирали прибитое волнами к берегу чужое добро. В этих местах дно усеяно остатками разбитых фелюг. Сей преступный промысел процветал вплоть до конца прошлого века, пока его не пресекла таможня и полиция.

Со стороны могло показаться, что Ардашев внимательно слушал Бельского, который страдал от жары, то и дело, вытирал платком пот с лица, но, на самом деле, присяжный поверенный был занят мыслями об исчезновении профессора Поссе, и потому искренне обрадовался, когда, подъезжая к гостинице, увидел пристава Добраго. Адвокат расплатился с возницей и Бельским, что-то сказал жене, и она вместе в проводником скрылась за входной дверью отеля.

– Клим Пантелеевич, не уделите пару минут? – выговорил полицейский.

– С удовольствием, Пров Нилович. Какие новости?

– Насчёт отпечатков пальцев вы были правы. На конверте и записке – папиллярные узоры принадлежат покойному метрдотелю.

– Исходя из этого, можно сделать вывод, что он был связан с теми, кто вчера организовал на меня нападение. По всей видимости, убитый пытался их шантажировать. Возможно, даже ему заплатили какие-то деньги (об этом свидетельствует выброшенный преступником портмоне покойного), но ему захотелось ещё и нажиться за мой счёт, и он отправил письмо по почте в гостиницу, где и служил.

– Но зачем? – пристав пожал плечами. – Мог бы просто принести его и оставить на стойке.

– Так меньше подозрений.

– Но откуда Кузьма Сафронов или его сообщник могли знать, когда состоится ваша с ним встреча?

– От самого метрдотеля. Вы же сами сказали, что его пытали.

– Помнится, вы высказывали мнение, что какое-то известие или событие вынудило метрдотеля на определённые шаги, в результате которых он был и убит. У вас уже есть соображение на этот счёт?

– Да. Это вечерний выход статьи в газете «Туапсинские отклики» об исчезновении профессора и моём приезде в Туапсе. Считаю, что убийца профессора использовал метрдотеля «втёмную». Его попросили лишь сообщить о моём прибытии в гостиницу, что он и сделал бесплатно или за какие-то совсем небольшие деньги. А тут – газетная статья. Панкратов сразу понял, кто может иметь отношение к бесследному исчезновению Поссе. Видимо, этот человек не вызывал у него ни страха, ни опасений за свою жизнь, и он решил его шантажировать. Шантаж удался, деньги метрдотель получил. Но этого ему показалось мало. Он решил заработать ещё пятьсот рублей и отправил письмо в «Европу» на моё имя. Попал, очевидно, в западню и под пытками рассказал о содержании письма, затем его просто зарезали и выбросили на улицу.

– Думаете, он переценил себя?

– Совершенно верно. А нет ли сведений насчёт нападавшего?

– Это Кузьма Сафронов. В прошлом отбывал на каторге восьмилетний срок за грабёж. Освободился пять лет тому назад. Мы считаем, что убийство метрдотеля – дело его рук.

– Резонно. А чем он занимался в последнее время? Где работал?

– В порту. Дорос до старшего артельщика. Заливал бетонные кубы на строительстве нового мола.

– Старший артельщик? – Ардашев открыл жестяную коробочку с надписью «Георг Ландрин» и положил в рот красную конфетку.

– Да, а что?

– Тогда надобно ехать в порт.

– Зачем?

– Хотелось бы взглянуть на его рабочие табели за апрель.

– Кажется, я начинаю догадываться…

– Вот и прекрасно, – проговорил Ардашев и махнул тростью проезжающему мимо свободному извозчику.

Строительная контора «Общества Армавиро-Туапсинской железной дороги», ведавшая строительством порта, помещалась в небольшом одноэтажном здании неподалёку от южного мола.

Главный инженер, познакомившись в Ардашевым, не преминул указать на большую фотографию в рамке, висевшую над его столом. На ней была запечатлена палуба судна «Штандарт» с Императором, нанесшим визит в порт Туапсе в прошлом году:

– Позвольте узнать, а кто эти люди рядом с Государем, – осведомился адвокат.

– Это члены делегации: Певцов Пётр Николаевич, основатель нашего общества, его брат Николай Николаевич (жаль скоропостижно скончался через месяц), его сводный брат, купцы, начальник округа и ваш слуга покорный.

– Интересно-интересно, – выговорил присяжный поверенный и отправил в рот жёлтую конфетку из коробочки монпансье.

Главный инженер провёл Ардашева и Добраго в другой кабинет, а сам, сославшись на неотложные дела, удалился.

Следующие две четверти часа адвокат и полицейский были вынуждены находиться в компании малоприятного человека, то и дело высказывавшего разного рода недовольства.

– Господа, откровенно говоря, я не совсем понимаю, для чего должен присутствовать при ознакомлении вас с рабочими табелями. Я, если угодно, не какой-нибудь там письмоводитель или счетовод, а товарищ[17]17
  Товарищ – заместитель (прим. авт.).


[Закрыть] главного инженера порта. У меня много дел. Я должен присутствовать при строительстве мола, а не носить вам кипы бумаг, – выговорил долговязый, похожий на потрёпанную осину человек в очках с оправой из черепашьего панциря. Его клиновидная бородка и тараканьи усы совсем не сочетались с мундиром железнодорожного инженера.

Ни Ардашев, ни Добраго никак не реагировали на стенания. И это обстоятельство вывело из себя хозяина кабинета:

– Это возмутительно! Я всё-таки надворный советник и попрошу меня уважать!

– Ага, нашёл! – воскликнул адвокат, указывая на отпечатанный типографским способом лист, заполненный красным карандашом. – Вот, двадцать третье апреля. Заливка куба № 42, 8-й блок. А двадцать первого и двадцать четвёртого – другие работы. Видите, Пров Нилович?

– Да-да.

– Так вот, – присяжный поверенный посмотрел на инженера, – господин Мосин, придётся этот восьмой блок отрезать, вытащить на берег и разбить на части.

– Но это невозможно! Каждый блок – это ячейка куба. Их несколько десятков. Они связаны между собой. Это титанический труд! И кто понесёт затраты? Кто покроет обществу издержки?

– Это не моё дело, Павел Петрович. Потом разберёмся. А пока велите начать работы, – ответил полицейский.

– Без письменного указания я и пальцем не пошевелю, – неожиданно выкрикнул надворный советник, и, испугавшись собственной смелости, опустил глаза в пол.

Пристав оторвался от табеля и уставился на инженера, как учитель на провинившегося гимназиста.

– Что? Вы отказываетесь выполнять указание полицейского начальства? Неповиновение власти? Потворствуете преступникам?

– Господа, вы меня неправильно поняли, – дрожащим голосом проронил Мосин. – Хорошо. Мы попытаемся разделить его на части, применим газосварку (благо блок не в центре куба, а с краю). С помощью водолазов зацепим, отбуксируем и вытащим на берег. Но как мы его разобьём? Это железобетон!

– Придумаете, что-нибудь, Павел Петрович. На то вы и инженер, – Добраго усмехнулся, – и надворный советник. – Соблаговолите приступить немедленно.

– Ладно. Даст Бог, к вечеру управимся.

А вечером пошёл дождь.

Казалось, сама природа оплакивала профессора Поссе, найденного в середине железобетонного блока. Первичный осмотр трупа показал, что смертельный удар был нанесён чем-то тяжёлым сзади по голове. Затем, к ногам покойника привязали гирю и поставили вертикально в блок куба, который тут же залили бетоном и опустили на дно. У приехавшего на осмотр трупа судебного медика, создалось впечатление, что профессор не сразу умер. Вполне вероятно, он пришёл в себя, когда на него лился раствор и принял мученическую смерть.

При наружном осмотре в нагрудном кармане пиджака были обнаружены очки в роговой оправе, те самые, без которых учёный никуда не выходил. Они лежали в чехле-коробке и потому совсем не пострадали.

Ардашев внимательно их осмотрел и спросил Добраго:

– А как найти в Туапсе окулиста?

– Проще простого. Напротив вашей гостиницы находится кабинет частнопрактикующего доктора Фонберга. А зачем он вам?

– Нужно подтвердить или опровергнуть одну догадку. Правда, для этого мне придётся прихватить с собой очки профессора. Не возражаете?

Пристав и судья переглянулись. В глазах обоих представителей власти читалось недоумение.

– Смею предположить, что ваша догадка связана с раскрытием данного убийства. Назовёте имя убийцы? – предположил пристав.

– Я вам покажу его.

– То есть как? Разве он не отправился в столицу за выигрышем?

– Смогу ответить на этот вопрос только после беседы с врачом.

– Тогда я поеду с вами.

– Отлично.

Соприкоснувшись с воздухом, труп стал быстро чернеть и его увезли в морг.

XI

Он смотрел на снующих по перрону Новороссийска пассажиров и вновь возвращался к недавним событиям.

О том, что надо бежать, он понял сегодня, когда увидел, как из бетонной могилы вызволяли тело его жертвы, – профессора Поссе. А ведь как всё прекрасно складывалось! После смерти сводного брата, заболевшего тяжёлой формой чахотки, немалая часть облигаций «Общества Армавиро-Туапсинской железной дороги», согласно духовному завещанию последнего, перешла к нему. И первая серьёзная выплата процентов по облигациям за прошедший год должна была состояться пятнадцатого июня. «Всего через пол-апреля, май и половину июня, то есть через два месяца, моя жизнь должна была измениться до неузнаваемости, и я покинул бы этот неумытый городишко с покосившимися заборами Полтавской улицы, вечными вымоинами Казачьей, свалками мусора на Тенгинской и бесконечными грязными кабаками на Екатерининской, – мысленно рассуждал он. – Для начала я бы женился, а потом купил бы себе уже не облигации, а пакет акций «Общества Армавиро-Туапсинской железной дороги» и переехал бы с молодой женой в меблированные комнаты на Невском проспекте. А позже, к сентябрю, когда закончилась бы постройка южного мола и волнолома, а на месте нынешнего пассажирского порта появилась бы пристань с двумя складами и железнодорожными путями, мои акции поднялись бы в цене, как минимум, раза в два. В декабре года вышел бы новый отчёт общества и ценные бумаги вновь бы поднялись в цене процентов на тридцать-сорок. Хороший гешефт! Разве это не достойная награда человеку, годами сносившему унижения от своего старшего сводного братца? Иногда казалось, что уже не вытерпеть, но Господь смилостивился и вразумил больного передать мне часть облигаций. А сколько пришлось умолять, просить, стоя на коленях перед ложем умирающего и клясться, что после смерти его жена и дети не останутся без родственного присмотра? Поверил. Часть облигаций отписал, но деньги на счетах, недвижимость и остальные ценные бумаги оставил жене и детям. Справедливо? Нет! Но даже и этим вполне скромным мечтам не суждено было бы сбыться, если бы чокнутый профессор передал газетчикам расчёты, из которых явствовало, что постройка нового порта ведётся из негодных материалов. По его словам, в строительстве допущена чудовищная ошибка и через два года, мол, начнёт рассыпаться и уходить под воду. А потом и пристань. Узнай об этом заёмщики – всё, крах! Облигации бы обесценились, а там и до банкротства недалеко. И прощай, мечта. Прощай молодая жена и комнаты на главной столичной улице. Слава Создателю, что Поссе проговорился. Убедить его выбраться вечером на, мол, якобы для того, чтобы привести доводы на месте труда не составило. Нет, я не пачкал руки злодейством и не брал грех на душу. Смертоубийство совершил другой. Для этого пришлось расстаться со ста рублями. Сумма двухмесячного жалования… В последний момент, обречённо глядя на волны, профессор почувствовал неладное и сказал, что оставил у нотариуса три письма, которые в случае его смерти должны будут отосланы в три газеты: одно – в «Туапсинские отклики», другое – в «Черноморскую газету» Новороссийска, а третье – в Санкт-Петербургские «Биржевые ведомости». Но деньги были заплачены, и саван смерти уже висел над его головой. Потому и пришлось придумывать весь этот цирк с «молочником», свечами, «Летучей мышью» и абажуром. Но зря. Оказалось, что профессор блефовал. Никаких писем никому не оставлял. А метрдотеля совсем не жалко. Жаден оказался братец и глуп. Да и Кузьме давно пора было сгинуть. Рвань каторжная. Заплечных дел мастер. Как таких супостатов только земля носит? А с Ардашевым справиться не смог. Слабак. Надобно было порешить ставропольского гостя ещё в первый вечер, как только он появился. Этого я не додумал. Жаль, что моя поездка в Новороссийск для отправления телеграммы якобы от имени Поссе и срочное возвращение обратно оказались бесполезными. Одно радует – выигрыш в лотерею. Пятьдесят тысяч – сумма немалая. Сумел-таки профессор разгадать тайну «счастливых чисел», сумел! Масоны бились, розенкрейцеры ломали копья, но всё напрасно, а у него получилось. Жаль формулу не удалось найти. Остался лишь выигрышный билетик. Правда, пришлось попотеть, прежде чем его отыскал. Это ж надо было додуматься вставить крохотную бумажку в альбом для фотокарточек!.. Только вот с очками неувязка вышла. Мои пропали. Неужто профессор по ошибке забрал мои, а я его? Это могло произойти только в последний вечер, когда он в своём кабинете мне формулы писал про коррозию металла и разрушение бетона. Точно помню, что я доставал очки. И он… А потом я уговорил его поехать на мол. К нам подошёл Кузьма. Профессор заподозрил неладное и стал говорить про нотариуса, письма, газеты, но было поздно… Кузьма ударил его по голове молотком, потом обыскал бездыханное тело и сказал, что кроме очков ничего нет. И я поверил. Футляры! Вот в чём беда! Они у нас одинаковые… А когда Кузьма опустил труп и включил бетонный шланг, профессор вдруг ожил. Я был не в силах на это смотреть и отвернулся… Скорей бы поезд тронулся».

– Добрый день, Африкан Ростиславович! А мы вам очёчки ваши привезли. Насилу успели. Как же вы без них-то в столицу собрались? – усмехнулся пристав и протянул очки. – Ваши?

– Пров Нилович? Клим Пантелеевич? Здравствуйте! Простите, не пойму о чём вы, господа. О каких очках идёт речь? Это розыгрыш? Мои вот, – Бельский вынул из внутреннего кармана чехол и раскрыл его: в нём лежали очки.

– Всё правильно. Эти тоже ваши, – объяснил Ардашев. – Только вы их купили в начале мая, потому что старые тогда ещё живой профессор по рассеянности сунул в свой карман в день предстоящего убийства, то есть двадцать третьего апреля. Чехлы у вас были одинаковые, вот он и перепутал. Вы этого сразу не заметили, а когда хватились, было поздно: труп уже залили бетоном, и блок опустился на дно. Вам ничего не оставалось, как вновь обратится к своему офтальмологу, чтобы он заказал вам новые очки. Вы их получили, но не сразу, а только через некоторое время, которое понадобилось для заказа столь редких линз. Дело в том, что, как объяснил доктор Фонберг, вы страдаете редкой формой глазного заболевания – смешанным астигматизмом. Данный дефект компенсируется очками с цилиндрическими линзами, имеющими не только различную кривизну по горизонтали и вертикали, но и определённый градус. Такие линзы весьма необычны, их непросто подобрать и привыкание к ним занимает определённое время. Чаще всего, чтобы получить нормальную переносимость коррекции, приходится жертвовать остротой зрения. И каждый раз при выборе новых очков необходимо посещать офтальмолога и проводить тщательное исследование. По словам доктора Фонберга, из всего двадцати пяти тысячного населения города только два человека носят линзы с подобными характеристиками кривизны.

– Помилуйте, господа, но это же полнейшая чушь! Фонберг не единственный офтальмолог и не может знать всех пациентов, страдающих этим недугом.

– Не спорю, – согласился пристав. – Но мы посетили всех окулистов города, включая и тех, кто работает в четырёх больницах: городской, окружной, больнице Черноморской железной дороги и Армавиро-Туапсинской. Никто из них, кроме доктора Фонберга, не встречал в Туапсе пациентов с астигматизмом. Кстати, мы даже успели опросить второго больного страдающего этой редкой болезнью. Им оказался директор Варваринского училища садоводства и виноделия Леонид Петрович Рыбкин. Последний раз он менял очки пять лет назад, – выговорил Добраго и щёлкнув крышкой карманных часов, сказал: – Поезд вот-вот отправится. Извольте освободить купе и пройти с нами в комнату жандармского офицера.

– Для чего?

– Для задержания, личного обыска и допроса, сударь. Прошу.

Бельский повиновался. Его трясло от волнения и он, точно сомнамбула, брёл за полицейским.

…Письмоводитель сидел на стуле в одном исподнем. Корешок лотерейного билета был найден зашитым в воротнике сорочки. Отмеченные цифры совпали с теми, что указал профессор в письме, отправленном Ардашеву из Санкт-Петербурга 7 апреля.

Пристав заканчивал заполнять протокол задержания.