Текст книги "Ыттыгыргын"

Умкэнэ наедине с Большой Тьмой (за полчаса до)

Пароход ныряет под эфир в тот самый момент, когда Мити прекращает петь. Она замирает, прислушивается. Ищет ослабевшими эйгир Маленькую Тьму. Ничего. Пусто.

Маленькая Тьма умерла, не дождавшись изнанки.

Что со мной? Кто здесь?

Томми. Всё в порядке, мальчик. Всё хорошо. Кажется.

Нужно выбираться. Мити шевелит невидимыми эйгир. Её мир – тесная утроба томми. Дальше – пелена сна. Ещё немного – и Мити укутается в неё целиком. Она почти не чувствует уже тошнотворные цвето-запахи парохода. Это хорошо. Она не слышит Аяваку. Плохо.

Нет. Спать нельзя.

Ну-ка, мальчик. Нам пора, давай. Мити тянет непослушные эйгир к пугливой душе томми. Маленькая Тьма повредила его изнутри, но томми твёрдо помнит маршрут туда, где ждут его тепло и спасение. Не бойся, мальчик, я помогу тебе. Мити собирает остаток сил, чтобы сдвинуть его с места.

– Куда-то собралась? – спрашивает Большая Тьма.

Здесь, на изнанке, она всюду. Мити не нужны эйгир, чтобы знать это. Изнанка – и есть Большая Тьма. Кэле.

Часть его заперта в огромном неживом шаре, опутанном латунными трубами. Мити видит этот шар глазами томми.

Но весь Кэле – летит, несётся по течению вместе с «Бриареем», обнимает его огромными чёрными щупальцами.

Мити – это всё, что ему нужно. Бьётся, беснуется запертая в шаре Тьма. Рвёт обшивку парохода, втискивается внутрь Тьма из подэфирного течения.

Ирония: снотворное, с которым Мити так упорно борется вот уже несколько часов, защищает её сейчас. В этом мокром белом песке вязнут не только эйгир и мысли Мити, но и Большая Тьма.

Бежать.

– Ты никуда не уйдёшь.

Не отвечать. Правой. Левой.

Давай, мальчик, вперёд. Очень хочется спать. Во сне кружит метель и огромная снежинка падает на нос – тает, а где-то совсем недалеко спряталась евражка.

Не спать. Мити открывает глаза. Она почти уснула. Без её помощи томми снова замер на месте, не способный пошевелиться.

– Как дела у моих девочек?

Входит британец, мёртвый душой. Доволен. Думает, что всё идёт по плану. По его плану. Британец не видит Большую Тьму. Не умеет видеть. Ему кажется, он здесь главный. Мысли британца – сепия, амин, ваниль, индол, красный, циннвальдит. Он предвкушает.

Вслед за британцем появляются томми. Ещё один. И ещё.

Нужно уходить, но её томми не двигается с места. Шестерёнки его механизма примёрзли друг к другу.

Британец достаёт пенковую трубку – такие же Мити видела у онтымэ в британском порту и у многих майныян. В трубку принято насыпать смесь высушенных и перемолотых листьев, но британец сыплет туда кристаллы Тьмы. Он вдыхает чёрный дым, наполняется Тьмой до краёв.

– Выпусти меня, – требует Большая Тьма.

Британец слышит Тьму как эхо собственных желаний. Он плохой слуга, не умеет выполнять указания точно, своевольничает, путает, забывает.

– Выпусти меня, – повторяет Большая Тьма терпеливо. Но Мити чувствует в её голосе скрытый гнев.

Британец подходит к шару, в котором заперта Тьма, и принимается колдовать над ним. Он доволен, как ребёнок, задумавший напакостить родителям. Наконец, британец завершает свой ритуал, и от Большой Тьмы отделяются кристаллы, которые тотчас плавятся, чтобы по латунным трубам улететь прочь. Мити, отгоняя на мгновение сонную пелену, бросает эйгир вслед. Ей нужно знать.

Длинные иглы, не встречая препятствий, проникают в спящие тела пассажиров, и в каждого из них вливается Тьма. Растекается по венам, сковывает разум, наполняет безумием.

Большая Тьма довольна, но это не всё.

– Выпусти меня, – терпеливо повторяет она. – Выпусти по-настоящему.

Британец вскрывает черепную коробку соседнего томми и высыпает туда кристаллы Маленькой Тьмы из своего кисета. Закрывает. Подходит к следующему. Всего в двух шагах от Мити.

Медлить нельзя.

Давай, мальчик, давай. Не подведи меня. Мити щекочет вялыми эйгир замёрзшие шестерёнки томми и чувствует, как самой ей становится холодно – сон подкрадывается ближе. Но шестерёнки со скрипом начинают вертеться. Шаг, ещё один.

– Ну-ка стой, – мягко и уверенно говорит британец. Он не сомневается, что томми послушается. Томми обязаны беспрекословно слушать британцев. Не в этот раз. Иди, милый, иди, мальчик. Мити ласково подталкивает его вперёд. Мити не знает, куда пойдёт томми, но это и неважно. Где угодно будет лучше, чем здесь.

Большая Тьма гневно плещется в своей темнице. Её яростный вопль должен расслышать даже британец. Не слышит. Британцы слепы и глухи.

Мити успевает заметить, как в точности выполняя приказ Большой Тьмы, томми принимаются громить надёжную тюрьму, в которой Тьма заперта.

Не закрывать глаза. Мити не слышит больше ничего, не видит ничего и ничего не хочет. Всё, на что она способна – не закрывать глаза. Остались только они, последний оплот реальности. Сон сомкнул мягкие лапы и тянет её вниз, вниз, в белую бездну. Но пока глаза открыты, она здесь.

Опутанный Маленькой Тьмой томми, догоняет их, когда они почти добрались к цели.

– Не уйдёшь, – шипит Маленькая Тьма из его головы, и томми наносит удар.

В этот самый миг снотворное в крови Мити взрывается снежной бурей и забирает Мити в страну медведей и хитрых белок. Девочка спит.

Капитан Удо Макинтош собирается наверх

Туловище и голова томми были изрядно помяты в битве. Без рук, предусмотрительно снятых Мозесом, выглядел он жалко и безвредно. Равнодушное лицо, испачканное сажей, производило впечатление трагической маски. Никаких особых примет, обыкновенный носильщик. Как и у всякого носильщика, имелась в туловище этого томми камера для особо ценных вещей.

– Что там? – спросил Макинтош, зная ответ заранее.

Мозес молча отворил дверку.

Внутри, укрытая старым клетчатым пледом Мозеса, спала девочка. Крошечная. Макинтош не дал бы ей и пяти лет. Бледное луораветланское лицо, чёрные волосы. Свернулась калачиком.

Умкэнэ.

– Я оставил её внутри, боялся разбудить. На звуки-то она не реагирует, – Мозес осторожно, с нежностью прикоснулся к светящимся волосам умкэнэ. – Вот, вишь, загадка природы. Вроде спит малышка мирно, а случись что не по её, останутся от нас всех рожки да ножки.

Он посмотрел на свою металлическую руку пристально, будто ожидая видимых изменений от прикосновения к луораветланскому ребёнку.

– Ты хотел спрятать её от меня? Почему?

Мозес не ответил, но капитан понял всё сам. Старый чёрт боялся, что Макинтош без лишних раздумий убьёт ребёнка. И ведь, надо признать, это было бы самым разумным, пусть и циничным решением вопроса. Совершенно в духе холодного бесчувственного Макинтоша.

Что изменилось?

– И не поймёшь ить, что она там внутри себя делает. Может, чёрным льдом командует. Очень может быть.

Макинтош покачал головой. Чёрный лёд луораветланы не любили особенной нелюбовью. Едва ли не больше пароходов. Лёд опасен, говорили они. Что тут ответишь? Да, опасен. Об этом известно всякому моряку. И эфир опасен. А уж флогистон как опасен – это любой мальчишка расскажет. Лёд – другое дело, убеждали шаманы. Но объяснения их были путаны и наивны – с привлечением первобытной луораветланской космогонии, Кутха, Кэле и прочих то ли животных, то ли богов. Потому британцы только весело отмахивались. Соблюдая, однако, строгое условие: не привозить лёд ни в порт, ни, тем более, на Землю Науканскую.

Где-то наверху, под потолком, тревожное шипение репродукторов сменилось потрескиванием, затем послышался голос.

– Внимание-внимание, говорит пост номер один. Сообщение для капитана Удо Макинтоша. Удо. Повторяем по буквам: У-Д-О, – голос в репродукторе шипел и булькал. – Дорогой капитан Удо Макинтош, если вы немедленно не вернёте нашу ценную собственность, мы вынуждены будем применить к вам чрез-вы-чайные меры. Чайные, вы слышите? Любите ли вы чай, капитан?

Репродукторы захлебнулись страшным каркающим смехом.

– Кошки, стервец, не иначе! – всплеснул руками Мозес. И добавил задумчиво: – Это он, собака, всю мою систему, значит, зацентровал.

Макинтош тревожно оглянулся на умкэнэ – как бы не проснулась. Но та даже не шевельнулась.

– Одно могу сказать наверняка, – сказал Мозес. – Хохотун этот употребил пол унции льда, никак не меньше.

Макинтош кивнул. Ему приходилось общаться с подлёдниками. После трубочки-другой те делались веселейшими людьми, деятельными и активными. И невероятно самовлюблёнными. Особенно легко в зависимость от чёрного наркотика попадали люди творческие: когда у них было достаточно льда, они становились королями мира. Весёлыми и страшными королями мира.

– Повторяем. Капитан. Я говорю – капитан. Как слышно? Короток сачок, мышка прыг да скок, зонтик развернёт и опять уснёт, – голос затихал, скатываясь в какое-то невнятное бормотание.

Капитан не узнавал ни интонации, ни смех, ни голос – всё сглаживалось отвратительным шипением.

Неужели и правда Кошки? Не металлический носильщик, не призрак, не мифическое существо. Человек. И человеку этому зачем-то нужна была маленькая умкэнэ. Но где-то сломался его, Джима Кошки, план, и ценная спящая собственность попала не в злодейские руки, а сюда, под клетчатый плед Мозеса.

Страшными представлялись цели старшего помощника, если вспомнить, на какие преступления он пошёл. Макинтош не намерен был дожидаться прямых угроз, а тем более их исполнения. Механически Макинтош отметил, что обыкновенный человек на его месте сейчас непременно разозлился бы.

– План такой: я поднимаюсь в рубку и продуваю балласт. Ты присматриваешь за нашими дамами и запускаешь турбину, едва мы окажемся в эфире.

Мозес наклонил голову влево, задумчиво скрипя шестерёнками.

– Хороший план. Только вот как ты один справишься против дюжины безумных томми?

– Не один. Два.

Макинтош обернулся на голос. Это была Аявака.

Луораветланка сидела на ремонтном столе. Волосы её больше не светились, лицо было спокойно.

– Прошу извинение за мой недвижимость. Сей час вполне порядок.

– Амын-ым! Етти! Ымто гыыт1717
  Амын-ым! Етти! Ымто гыыт! – Приветствую! Как ваше здоровье? (луораветланск.)


[Закрыть]?! – закричал Мозес, старательно артикулируя непростые звукосочетания. Кажется, получилось у него пристойно, потому что Аявака, моргнула, ответила:

– Вэлынкыкун1818
  Вэлынкыкун – спасибо (луораветланск.)


[Закрыть]…

Ответа Мозес, похоже, не понял, но остался доволен. И тотчас ринулся в бой.

– Милая барышня, сдаётся мне, вы немного в курсе, что за чертовщина у нас здесь творится, – он галантно протянул Аяваке манипулятор. Та, ничуть не удивившись, опёрлась о механическую ладонь машиниста-механика и спрыгнула со стола.

– Немного в курсе, – повторила Аявака за Мозесом и убедительно кивнула. – Кэле.

Макинтош покачал головой.

В первый раз глупую, наивную байку про Кэле он услышал после гибели Марты. Правда, тогда старые шаманы особо не настаивали на виновности мифического своего врага и даже предложили выбрать девятерых луораветлан и казнить их – взамен убитых Аявакой британцев.

Почему Макинтош вспомнил об этом именно теперь? Он смотрел, как Аявака ласково гладит спящую умкэне по волосам. Простая луораветланская девушка. Ничем не отличается от своих сверстниц. Что в ней такого, что двенадцать лет назад каждый из старейших шаманов готов был отдать себя и всю Землю Науканскую, лишь бы она осталась жива?

Аявака подошла к Макинтошу, положила ему руку на грудь.

– Ты должен отпустить.

О чём она? Макинтош умоляюще посмотрел на Мозеса, тот покачал головой. Аявака повторила:

– Должен.

И, как ни в чём ни бывало, подошла к люку, где глицериновая лужа проигрывала битву чёрному льду.

– Идти? Идий!

Затрещал один из рупоров. Из него выползло шупальце чёрного льда, замерло, словно прислушиваясь, а потом тонкой струйкой потекло по стене вниз.

Эн Аявака идёт навстречу судьбе

Макинтош где-то впереди. Аявака едва поспевает за ним, пол уходит из-под ног, вокруг черно ото льда. Кэле больше не скрывается, он всюду. Он тянет свои щупальца, хватает Аяваку за ноги.

С тех пор, как погиб Нишмук, а мир остался без Кутха, Аявака никогда не чувствовала себя такой умиротворённой. Аявака больше не боится Кэле. Она прозрачна и чиста, и весь мир течёт сквозь неё, не оставляя следов.

– Слишком спокойна… Зачем ты так спокойна? – голос Кэле бежит вслед за ней. Аявака не отвечает. Она знает свою судьбу и идёт ей навстречу.

Аявака догоняет капитана. Пора.

Из писем в Тайную комиссию (1892 – 1904, папка «Чёрный лёд», ответственный секретарь Ф. Баклэнд)

«… совершил открытие, которое перевернёт наше представление о мире. Знаете ли вы, что при употреблении чёрного льда в человеке обнаруживается способность видеть неизвестные науке цвета, слышать звуки и даже – новые буквы, что кажется мне весьма интересным с точки зрения развития литературы…»

«…Прошу обратить внимание на незаменимые особенности чёрного льда, который известен у нас как наркотик, а между тем, способен послужить страшным оружием (страшным, разумеется, для врагов Британской Империи)…»

«…что бы вы миня поняли как следуит вынужденн признатса что курю чорный лёд но делаю это исключително в целях благародных. Недавна было мне видение коим спешу поделиться с ува жаемой комисией…»

«… а также выслать мне сто фунтов для приобретения вышеуказанного „льда“ с целью проведения испытаний на животных. Я, со своей стороны, обещаю заручиться поддержкой моего дяди Дика Кэхилла, у которого, как я писал выше, имеется собственная ферма с большим количеством коров…»

Капитан Удо Макинтош покидает этот мир

Никогда прежде Макинтошу не приходилось дрейфовать под эфиром, да ещё в таком глубоком и быстром течении. Без машинной тяги «Бриарей» превратился в бумажный кораблик среди штормовых волн. Бурный поток как будто выжидал, не веря, что добыча попала в его сети. И вот, наконец, качка настигла их – в коридоре первой палубы. Лёгкая вибрация сменилась заметной тряской, а там и вовсе взяла власть над «Бриареем» и его обитателями.

Одновременно в Макинтоше проснулась лихорадка. Словно соревнуясь с бурным течением – кто раньше уронит капитана на пол – лихорадка запустила свои когти в лёгкие Макинтоша, разрывая их и мешая дышать.

Макинтош привалился к стене и принялся набивать трубку вишнёвым табаком. Это было его единственное средство против коварного птенца.

Стена не помогла: повинуясь воле течения, «Бриарей» подпрыгнул в очередной раз, и Макинтош, потеряв равновесие, упал. Очень соблазнительной казалась мысль остаться лежать и никуда больше не идти. Пусть случится то, что случится. А капитан Удо Макинтош немного поспит.

Завидев добычу, к Макинтошу пополз чёрный лёд, нечеловеческими узорами которого был увит уже почти весь коридор.

Стиснув зубы, капитан стал подниматься, упражнение это давалось ему нелегко. Лихорадка кружила его в безумном непредсказуемом танце по раскачивающейся палубе. Поднявшись, Макинтош обнаружил, что выронил и трубку, и кисет – прямиком в цепкие щупальца льда. Оставалось разве что сесть в уголке и зарыдать. Вместо этого Капитан расправил плечи и двинулся по коридору. Стены, то приближаясь, то удаляясь, умоляли опереться на них, но капитан был слишком моряком для такой слабости.

– Стойти! – его догнала Аявака. Она протянула Макинтошу свой тулун. – Пейти.

Капитан наслышан был о диких традициях луораветланов. В тулуне могло оказаться всё что угодно. В том числе, например, протухший рыбий жир. Макинтоша едва не стошнило от этой мысли, он замотал головой.

Тогда Аявака демонстративно сделала огромный глоток и снова протянула тулун капитану.

– Пейти.

Сам не понимая, что делает, Макинтош взял тулун, зажмурился и выпил.

Напиток по вкусу напоминал скисшее молоко, но был неожиданно бодрящим. А главное, в одно мгновение усмирил лихорадку. Теперь птенец ласково щекотался крыльями и смешно курлыкал.

По курлыканью этому Макинтош понял, что выпил какой-то наркотик. Плевать. Зато можно двигаться вперёд.

Ходовая рубка была совсем рядом. Капитан сделал Аяваке знак остановиться, а сам подкрался к приоткрытой двери, заглянул. Сложно поверить, но хаос внутри сделался ещё более ужасающим. Всё, что оставалось целым, когда Макинтош уходил отсюда два часа назад, разнесено было в щепки. Щепки эти тонули, растворялись в прожорливых объятиях чёрного льда, который добрался и в рубку. Стараясь ступать бесшумно и держа «бульдог» наготове, Макинтош вошёл. Пусто. Ни одного томми. Ни одного человека – по крайней мере, живого. А вот мёртвых прибавилось.

У штурвала, рядом с Фарнсвортом, лежал Ирвинг. Выглядел он таким же спокойным и уверенным, каким был при жизни. Только ноги его были скованы ледяным узором, и лёд продолжал движение.

Дальше, за штурвалом Макинтош увидел тело доктора Айзека Айзека. Широко открытые его глаза без очков казались какими-то особенно беспомощными.

Капитан привычно отметил, что сейчас ему следовало бы почувствовать вину.

Это Макинтош отправил старого доктора одного против десятков томми и коварного их хозяина. Но Макинтош ощутил только неприятную пустоту от своей неспособности быть человеком.

Он пересёк рубку, осторожно обходя тела, убрал «бульдог» и обеими руками взялся за вентиль продувки.

За спиной его раздался невнятный звук. Одновременно краем глаза Макинтош заметил то, чего не увидел сразу – ещё одно тело. Лежало оно в стороне от прочих, за рундуком. Это был Кошки. Убитый выстрелом в глаз.

Макинтош обернулся к штурвалу.

Вроде бы всё было по-прежнему, но капитана не покидало ощущение, будто что-то изменилось. Он сделал шаг, другой. Вот они Бёрк, Броуди, Фарнсворт. Ирвинг. Доктор Айзек Айзек…

Доктор, чьё лицо минуту назад было настоящей маской печали, теперь улыбался.

Рука Макинтоша, опередив мысль, сама потянулась за «бульдогом».

– Вот ведь незадача, – Айзек стал подниматься. – Так и думал что не удержу эту печальную гримасу. Надо было сразу улыбаться!

Он отряхнул сюртук, достал из кармана очки.

– Правда, смешно вышло? Только не говорите, капитан, что не оценили. Я – оценил. Ей-богу, вы чуть не плакали! Впрочем… – Айзек помрачнел, – вы даже не остановились. Это подло, капитан. Подло и коварно. Коварно-товарно! Заварно! Не знаю, как вы, капитан, а я здорово хочу есть.

Айзек, казалось, не видел направленный на него револьвер. Был он весел, улыбался глупейшей улыбкой, весь дёргался, приплясывал, размахивал руками, словно адреналин заполнил его до макушки. Макинтош подумал, как непросто, должно быть, дались доктору эти несколько минут без движения, когда он притворялся мёртвым.

– С вами скучно, капитан. Я, пожалуй, поищу друзей повеселее! Смелее! И выше, и выше, и выше летят облааакааа… – он направился к двери.

– Стойте, Айзек. Вы никуда не пойдёте.

– Ерунда. Очень даже пойду.

– Вы без промедления расскажете мне, что здесь происходит.

В крайнем случае, думал Макинтош, можно прострелить ему ногу. Мысль эта казалась капитану дикой, но мёртвые моряки рядом примиряли с любой дикостью. В голове у капитана зашумело, во рту снова появился кислый привкус напитка из тулуна. Макинтош пошатнулся, но тотчас взял себя в руки.

– А то что? – Во взгляде Айзека появилось любопытство. Лицо его исказилось злой улыбкой, и он достал револьвер из кармана. – Я стреляю, как учили, куропатке точно в глаз! Нет ли у вас лишнего глаза, а, капитан?

Айзек двинулся на Макинтоша, подняв руку с револьвером, будто дуэлянт.

– Десять, девять, восемь, семь, капитан умрёт совсем!

Неожиданно Макинтош заметил, что Айзеков стало двое. Они надвигались на капитана неумолимо и у обоих были револьверы. Макинтош целился то в одного, то в другого, пока не увидел третьего Айзека, который шёл к нему по потолку. Был он фиолетов, с огромными ушами, из которых солёной волной лилось убаюкивающее шипение.

Луораветланка отравила его, понял Макинтош. В тулуне был не рыбий жир, а кое-что похуже.

Отстранённо и равнодушно Макинтош наблюдал, как теряет контроль над телом. «Бульдог» выпал из его руки, а сам капитан по стене сполз на пол.

Тем временем в рубке, надрывно скрипя суставами, появился томми, ведя перед собой Аяваку.

Зачем этот цирк, когда всякому понятно: они заодно – старикашки и луораветланка. Макинтош попытался открыть рот, чтобы сказать об этом Аяваке, но мышцы сделались чужими и каменными.

Айзеки, включая фиолетового на потолке, несказанно обрадовались Аяваке, отступили на несколько шагов назад, чтобы видеть одновременно и её, и капитана. И принялись считать.

– Я стреляю – раз-два-три, мой приказ тебе – умри! – говоря так, Айзеки поочерёдно указывали револьвером то на Макинтоша, то на Аяваку. На слове «умри» дуло уставилось капитану в лицо. Макинтошу было всё равно. Он чувствовал, как одна за другой на лицо ему падают снежинки, забиваются в нос, рот, глаза, тают и оборачиваются речным потоком, который несёт, несёт его прочь. Капитан равнодушно смотрел, как Аявака вырывается из железных объятий томми. Как удивлённо разворачиваются к ней все присутствующие Айзеки Айзеки, как стреляют, и три пули медленно и дискретно летят луораветланке в сердце.

– В глаз, в глаз, – проворчал Айзек. – Нет в вас, капитан, эстетической жилки.

Но Макинтош уже не слышал доктора.