Текст книги "Цветок боли"

Лиз провела языком по пересохшим губам и взялась за ручку двери, чтобы открыть ее и навсегда переступить порог, откуда уже нет возврата назад.

***

Отец сидел за столом своего кабинета и даже не поднял головы, чтобы взглянуть на дочь. Лиз замерла, так и не дойдя до стула, чтобы присесть. Она знала, что ее здесь не хотят видеть, но все-таки надеялась. Как же она надеялась, что еще возможно повернуть время вспять и вернуть то, что она раньше не ценила, а сейчас, потеряв, понимала, что не может без этого жить. Она не могла жить без любви. Любовь родителей окружала ее всегда, и она выросла в этой любви, а потом «его» любовь, и она поверила ему и предала тех, кто ее любил, а он предал ее. Вот такая горькая усмешка судьбы – и что в результате? Пустота и понимание, что ничего уже не вернуть.

Она смотрел на отца, ей казалось, что он изменился, хотя, конечно, это было глупо предполагать. Магия навсегда оставила его в возрасте чуть старше сорока. Он был красивым мужчиной и с высокой худенькой мамой всегда смотрелся очень эффектно. Лиз пошла в маму, такая же высокая, а характером в отца – веселая и жизнерадостная. Только все переменилось, ее отец больше не улыбался, и, наверное, непривычный для него вид с отпечатком горя на лице так ее и поразил.

– Ты зачем пришла? – продолжая листать бумаги, спросил он.

– Папа, прости меня. Я совершила ошибку и хочу ее исправить.

– Прощения ты не получишь. Признание ошибки – мне это уже все равно. Если это все, можешь идти.

– Это еще не все… это я сделала так, что правитель Багтира подписал бумагу о передаче города Винсенту из рода Ран. Я предала наш род…

– Я предполагал, что это могла сделать ты, но надеялся… хотя, видно, зря. Ты просто тварь и заслуживаешь проклятие. Убирайся!

Лиз стало больно, внутри сердце болезненно сжалось от слов отца и продолжило распространять боль, от которой хотелось кричать и биться головой о стену и, наверное, кусать локти в попытке исправить то, что исправить уже было невозможно.

– Я знаю, папа, что мне нет прощения, но я не хочу так жить. Я хочу сделать то, что искупит мою вину…

Лиз не смогла произнести это словосочетание «после смерти». Ей было больно это сказать, ведь она так любит эту жизнь… Или любила ее…

– Убей того, кто обесчестил тебя. И тогда я обещаю, что убью тебя, чтобы избавить от позора в веках, – сухо произнес ее отец.

Лиз видела, что отец так же увлечен просматриванием бумаг. Наверное, ее приход сюда он не воспринимал всерьез.

– Я хочу убить того, кто ему дорог. Я хочу убить Винсента.

Впервые за все время этого разговора отец оторвал глаза от бумаг и посмотрел на стоящую перед ним дочь. Он узнал и не узнал ее. Ему показалась, что она умерла внутри, хотя внешне была такая же, или нет, он ошибался, этот тлен разложения души отражался и на ее внешности. Бледные с желтизной щеки, глаза, где не было блеска, потрескавшиеся губы, тусклые волосы. Магия жизни уходила из тела, где не было любви. Он знал, что такое бывает, но никогда этого не видел. Для такого нужно слишком сильно любить. Только истинно любя можно умереть от любви.

– Тогда иди и убей его, – он заставил себя произнести эти слова, хотя ему было и больно видеть сейчас свою дочь. Но проклятие в ее адрес произнесено, и она уже не его дочь. Все это осталось в прошлом.

– Моих сил не хватит, чтобы справиться с тем, кто живет уже шестьсот лет. Но я могуподобраться к Винсенту, если ты дашь мне силу и магию для его убийства.

– Почему я должен верить тебе? Ты предала наш род, может, сейчас ты действуешь в сговоре со своим любовником?

– Папа, ты же знаешь, что это не так.

– У тебя больше нет отца!

Смотря в глаза своей дочери, он знал, что она сейчас не лжет и что она готова убить Винсента. Он видел ее ненависть к Лонту, даже его пугала та тьма, что сейчас была в душе его дочери.

– Хорошо, – Лиз замерла, слыша это и понимая, что убедила отца поверить ей, – я переговорю с древними из нашего рода. Возвращайся домой и живи, как жила. Как ты можешь помочь нам в убийстве Винсента, если живешь у своей подруги, а не со своим любовником?

– Я вернусь к нему.

– К тебе придет тот, кто будет говорить тебе, что делать, а ты будешь рассказывать ему все, что узнаешь от Лонта о Винсенте.

– Как я узнаю этого человека?

– Узнаешь… а теперь убирайся, таким, как ты, не место здесь!

– Спасибо, папа, я искуплю свою вину перед нашим родом.

Лиз, развернувшись, вышла из комнаты. Она шла по коридорам замка, и в душе ее за все это время было светло и хорошо. Чувство мести окрыляло, она ощутила прилив сил и поняла, ради чего теперь она будет жить.

***

Перемены, произошедшие с Лиз, я увидела сразу, но промолчала. Она тоже не считала нужным мне что-либо рассказывать. Потом я несколько раз пыталась вывести ее на откровенный разговор, но Лиз все переводила в другие темы, и я поняла, что к ней мне уже не пробиться. Видя Лиз и то, что после разговора с отцом она ожила, я окончательно понимала, что ни к чему хорошему все это не приведет. Уж лучше бы она вышла от отца как «побитая собака». Я же знала, что прощения ей никогда не будет, а значит, ее состояние эйфории не в улучшении дел со своей семьей, а в чем-то другом. Но вот в чем? Много думая обо всем этом, я не могла понять, что могло так оживить Лиз. Наконец, устав от пустых волнений и переживаний, я продолжила просто жить, вышивая платки и общаясь с Лиз за общим столом в кухне, сидя за чашкой заварки с травами, как будто у нас в жизни все хорошо.

«Все хорошо» продлилось недолго – Лиз заявила, что возвращается к Лонту. От этого известия я в прямом смысле упала со стула. Но этот факт Лиз не рассмешил, мне казалось, что сам факт моего существования рядом с ней она вообще не замечает.

Лиз начала собирать свои вещи для переезда обратно. Я молча ей помогала. Внутренних сил у меня уже не осталось, я лишь смирилась и ждала, что из этого выйдет. Я уже настолько израсходовала себя всеми переживаниями за Лиз, что теперь, просто абстрагировавшись от происходящего, смотрела на нее молча.

К вечеру приехал Лонт. Его слуги перенесли вещи Лиз в карету. Лонт, на удивление для меня, поздоровался со мной, а потом, нежно обняв Лиз, повел ее к стоящей на улице карете. Я наблюдала эту идеалистическую картину и понимала, что все это фальшь. Но только что я могла сделать?

Глава 8

Время без Лиз стало проходить для меня в беспросветном одиночестве. Как быстро я привыкла к ней и к тому, что я больше не одна. Несмотря на все происходящее, Лиз была для меня лучиком света, она озаряла этот дом, его комнаты и наполняла их теплотой. Теперь же в комнатах поселилась пустота, и время медленно текло, обволакивая меня и говоря, что вот так я могу провести вечность. Одна, совсем одна. Выкинутая с праздника жизни и ставшая никому не нужной. Мои дни слились в один поток времени, и я уже и не различала их. Регулярно возникающее во мне желание пойти в гости к Лиз я душила в себе чувством разума. Если бы она хотела меня видеть, она бы пришла ко мне. Конечно, можно прийти и самой, но разве я ей нужна. Теперь у нее есть тот, кого она любит, и она счастлива. Я опять во всем этом чувствовала фальшь, и, наверное, еще и это меня останавливало от желания увидеться со своей подругой.

Теперь часто ночами я не спала, а сидела на кровати, обхватив колени руками, и смотрела в распахнутое окно. На небе были видны звездочки, и иногда месяц луны озарял мою комнату бледным сиянием. Легкий летний ветерок одаривал меня благоуханием ночных цветов, а цикады разбавляли тишину своим вечным пением. Вот так проходили мои ночи – в созерцании прекрасного. Под утро я обычно засыпала, а с лучиками солнца вставала и заставляла себя продолжать жить, хотя теперь и не знала зачем.

***

Очередная ночь принесла с собой очередную бессонницу. Пение цикад раздражало, а легкий ветерок, постоянно теребящий легкую ткань занавесок, заставлял бросать взгляды на окно. Создавалось впечатление, что там кто-то есть, и я, каждый раз погружаясь в свои безрадостные мысли, возвращалась в действительность, переводя взгляд на проем окна. Но в окно заглядывала лишь лунная ночь, и я, опять прикрыв глаза, погружалась в раздумья.

В очередной раз бросив взгляд на низкий подоконник, я увидела на нем тень и замерла. Это было уже в реале. На подоконнике стоял человек, или не человек, но главное, что он был там, и я видела его силуэт.

– Разреши войти.

О, этот голос, я узнаю его из тысячи. Этот голос с тягучими нотками, такой вкрадчивый, от которого внутри все напрягалось и скручивалось в тугую спираль – этот голос принадлежал Винсенту. Я не испугалась, просто сидела и смотрела на него. Ветер играл его роскошными кудрями и перебирал их на плечах, и я хотела тоже вот так же, как этот ветер, перебирать своими пальчиками эти смоляные кудри. Сейчас он не стянул их сзади лентой, и поэтому они, как змеи, отпущенные на свободу, шевелились и перевивались в крупные завитки. Его лицо было в тени, но я чувствовала его взгляд, и опять ощущение того, что он меня им медленно раздевает, возникло во мне. Только вот прикрыться от такого постыдного разглядывания у меня не возникло желания.

– Разреши мне войти, – повторил он еще раз, возможно, устав от моего ступора, в который я впала при его появлении.

Если бы я была обычной смертной, то, конечно, давая разрешение войти в дом вампиру, я бы подписала себе смертельный приговор. Но мой дар магии был мне защитой, и любой вампир знал, что моя кровь, если ее будут забирать без моего согласия, станет для вампира ядом, иногда и смертельным. Понятно, что для такого могущественного вампира, как Винсент, мои магические потуги жалки, но все-таки удовольствия от питья моей крови он не получит. Значит, бояться мне было нечего. Хотя, обдумав это, я чувствовала, что вру сама себе – я боялась, но не его, я боялась себя.

– Ты можешь войти в мой дом, – произнесла я магические слова, после которых любой вампир может пересечь ту незримую грань, которая оберегает всех от его клыков.

Я заворожено смотрела, насколько грациозно он спрыгнул с подоконника и как медленно, как будто пантера в предвкушении своей жертвы, подошел ко мне. Я так и сидела на кровати, подтянув ноги к груди и обхватив их руками. Мои длинные волосы, распущенные на ночь, окутывали меня как покрывало.

Мужчина замер около меня, а потом провел рукой по моим волосам. Пропустив струйки локонов сквозь пальцы руки, он поднес завиток моего рыжего локона к своим губам и поцеловал его. От этого действия мне вдруг стало жарко. Я сдержала в себе воздух и попыталась как можно бесшумнее выдохнуть его.

Его волосы сейчас касались моего лица. Они источали тонкий аромат, от которого я почувствовала слабость во всем теле и волну тепла, накрывающую меня.

Губы Винсента стали приближаться к моим губам, и я, понимая, что он хочет сделать, резко отстранилась. Осознание, что он меня хотел поцеловать, ввергло меня в воспоминания о поцелуях моего мужа. Когда Норан заставлял меня не противиться всему, что он делал, а если я сжимала губы или отворачивала лицо, он бил меня. Поцелуи Норана оставили в воспоминаниях лишь отвращение, боль и унижение.

Более ни с кем в своей жизни я не целовалась и только от Лиз слышала рассказ, что это восхитительно. Только вот сейчас, видя приближение губ Винсента, я, наверное, не была еще готова попробовать, что такое поцелуй.

Его взгляд переменился, казалось, он внимательно изучает меня, затем он так же медленно отошел от моей кровати и вернулся к окну.

– Сегодня очень красивая ночь, – произнес он, смотря в окно на ночное небо.

– Разве тебя еще могут впечатлять ночи, когда ты видел их столько веков?

Спросив это, я встала с кровати и, наверное, все-таки влекомая любопытством, подошла к окну, чтобы взглянуть на то, чем любовался Винсент.

Он развернулся ко мне, и его рука стала приближаться к моему лицу.

– Я вижу красоту, века не стерли ее восприятие из моей души. Ты очень красивая.

Его рука коснулась моей щеки, затем я ощутила его пальцы на своей скуле, потом он провел ими по моему подбородку и затем по губам. Прикосновения, то, как он неспешно исследовал мое лицо, – это завораживало меня. И когда рука исчезла, я выдохнула вздох разочарования и поняла, что хочу опять ощутить эти прикосновения на своей коже.

Винсент сделал шаг вперед, и теперь между нами был лишь небольшой промежуток. Моя тонкая ночная рубашка, казалось, исчезла, настолько мое тело ощущало стоящего рядом мужчину, и когда опять его губы стали приближаться, я лишь нервно вздохнула.

– Не бойся, – прошептал он, и его губы накрыли мои.

От этого прикосновения я почувствовала, что воздух из легких исчез, и, чтобы вздохнуть, приоткрыла рот. Его язык проник между моими зубами, и мне казалось, он просит пустить его, и я разрешила. Жар его дыхания обжигал, его губы терзали мои, то покусывая их, то проводя по ним языком. Мое дыхание сбивалось, а когда он, захватив мой язык, стал его посасывать, только его рука вокруг моей талии оставила меня в вертикальном положении.

Затем он отстранился от моих губ, и я чувствовала, как они пульсируют и начинают сохнуть от горячего ночного воздуха вокруг нас. Он сделал шаг назад, а затем, легко вскочив на подоконник и замерев на нем на секунду, спрыгнул с него в ночь и растворился в ней.

Я, добредя до кровати, обессилено упала на нее, понимая, что я хочу большего, что мое тело ожило и уже не подвластно мне. Оно хотело прикосновения его рук, его губ, его влажного языка, который был так искусен, что волны жара до сих пор проходили по мне. В этот момент я поняла, что хочу его. Была ли это любовь? Не знаю, но я знала, что если бы он пошел дальше, я бы не сопротивлялась, каждая моя клеточка желала этого мужчину. И понимание такой правды окончательно вывело меня из равновесия.

В эту ночь я уже не заснула. Я так и лежала на кровати и смотрела в распахнутое окно, думая о Винсенте.

***

Эта ночь навсегда изменила меня. Я стала другой. Утро не принесло облегчения, и все мои уверения, что я забуду его, были тщетны. Он вошел в мою жизнь, он заполнил пустоту одиночества в ней и стал для меня тем, ради чего я теперь жила. Да, как бы глупо это ни звучало, я жила теперь ради встречи с ним. Вопреки всем доводам разума, которые я сама же для себя проговаривала в своем ежедневном мысленном монологе, вопреки всем своим рассуждениям, я хотела его увидеть. Теперь мое настроение сменялось от эйфории от воспоминания о нем на глубочайшую депрессию после мыслей о том, что он вообще больше может никогда не появиться в моей жизни.

Я вообще не понимала, почему он пришел ко мне? Кто я для него? Зачем он это делает? Таких красоток, как я, за все века Винсент перевидал массу, уж об этом-то я не строила иллюзии, и сейчас он при его красоте, власти и богатстве может найти себе девушку в сто раз краше меня, а главное, она будет чиста и невинна. И вот после этих мыслей я впадала в уныние, осознавая, что я распутная женщина, отвергнутая мужем. Причем мой позор наблюдал весь город, и все знают глубину моего падения. Тогда зачем я ему? Не находя ответы на эти вопросы изо дня в день, я изводила себя обсуждением с самой же собой своей никчемности и ущербности. Так что уже через неделю мои нервы окончательно пришли в полный разлад, а вся моя жизнь сузилась к мыслям о нем. И вот тогда я поняла, что влюбилась. Да, именно так называлось то мое состояние, в котором я пребывала. Я влюбилась, и это было ясно как день. Только как теперь жить дальше? Что делать, придет ли он еще? Столько вопросов, ответы на которые я не находила.

***

Поскольку все происходящее в моей жизни со мной было впервые, и я не знала, как с этим справиться, мои мысли стали все чаще возвращаться к Лиз. Если разобраться, то мы ведь с ней не ссорились. Просто у нее был тяжелый период, потом она отстранилась от меня, а сейчас в ее жизни все наладилось. Хоть я сама и не верила вот такому объяснению всему происходящему с Лиз, но я решила, что не стоит рвать с ней дружбу. И если она сама первая не идет на контакт, то, наверное, мне стоило, переломив свою гордость, сделать шаг ей навстречу. Тем более в этом была моя корысть. Я больше не могла все происходящее со мной держать в себе. Мне нужно было выговориться. А кому я могла еще доверить свою сердечную тайну? Только моей Лиз.

В один из дней я испекла сладкий медовый пирог и, положив его в корзинку, пошла к ней. Поскольку был день, я надеялась, что Лонта нет дома. Лиз сама рассказывала, что он все дни напролет с Винсентом, так что у меня были все шансы застать Лиз одну.

Мне повезло – она была одна. Лиз с безразличным внешним видом встретила меня и пропустила в дом. Ее равнодушная отстраненность меня задела, но я решила, что причина в пережитой ей травме разрыва с Лонтом, от которой она просто до конца еще не восстановилась. Зайдя в дом, я сразу направилась в кухню и стала выставлять на стол чайный сервис, сказав, что принесла пирог и хочу с ней попить чаю. Лиз опять лишь пожала плечами, как будто говоря, что перетерпит меня. Я опять не стала на это обращать внимание. Когда горячий чай с ароматными травами был разлит по чашкам, а мой порезанный пирог лежал на тарелках перед каждой из нас, я, набравшись смелости, стала рассказывать о Винсенте. Мой рассказ был хаотичен и в основном состоял из моих эмоций, мыслей и переживаний. Одно меня порадовало: как только я упомянула имя Винсента, Лиз как будто ожила. Она просто переменилась на глазах, превратившись из безразлично-отстраненной в такую внимательную и вникающую буквально во все мелочи.

Мы долго говорили обо всем. Лиз по десять раз меня переспрашивала о Винсенте, и я говорила о нем, чувствуя, как мне нравится о нем говорить. Меня наполняло тепло только от его имени, а мысли о нем были так приятны, что порой я увлекалась и только потом останавливалась в своих мечтах, понимая, что просто уже перегрузила Лиз своими переживаниями.

Вдоволь наговорившись, мы очень тепло распрощались. Лиз взяла с меня слово, что теперь я буду рассказывать ей о Винсенте буквально все. Я с радостью пообещала ей это и, окрыленная таким вниманием подруги к моей жизни, пошла домой.

***

Моя жизнь явно стала налаживаться. Теперь я регулярно бывала в гостях у Лиз, а она ходила ко мне, и мне казалось, что все стало как раньше. Хотя смутный червячок и точил меня изнутри, но я не могла объяснить природу его происхождения, поэтому и старалась не обращать на него внимания, а просто жить.

Вскоре моя идеалистическая картинка жизни омрачилась тем, что мне пришло официальное приглашение на бал во дворец правителя. Могла ли я подумать, что такое приглашение вызовет во мне столько отрицательных эмоций. Раньше я только и мечтала о том, что когда вырасту, то буду посещать балы регулярно, но все изменилось. И вот, вертя в руках этот свиток с красивой печатью и витиеватыми буквами, я понимала, что должна пойти туда даже при всем своем нежелании.

Ведь несмотря ни на что, я была из рода Мафис, а все из этого рода были туда приглашены. Меня не проклинали как Лиз, я лишь опозорила свою семью недостойным поведением в браке, но это не значило, что я отвергнута семьей. Конечно, в реальности я ей была отвергнута, да только по закону все члены рода должны быть на этом балу. Заболеть я не могла – с даром магии такие варианты не проходят, а значит, уважительных причин не пойти у меня не было.

На всю следующую неделю до начала бала мое настроение категорически ухудшилось, и только Лиз спасала меня постоянными своими уговорами, что я должна пойти туда, так как она не может там быть, а ей очень хочется, и я должна запомнить все, что там будет происходить, и потом подробно рассказать ей. Я прекрасно понимала Лиз, она теперь навсегда лишена возможности там появляться, так что я являлась единственным источником, который расскажет ей, как там было все красиво.

Наверное, только ради Лиз я бы пошла куда угодно, так что к концу недели мое настроение восстановилось, и я уже смирилась с тем, как там на меня все будут смотреть и шептаться за моей спиной. Ради Лиз я все это вынесу.

К предстоящему балу мы готовились основательно. Не имея денег на покупку соответствующего платья, мы приняли решение его шить. Хорошо, что в этом мне помогала моя Лиз. Мы с ней ночами корпели над пошивом этого платья. Мне повезло, что Лонт как раз куда-то уехал по делам, и теперь Лиз даже оставалась у меня ночевать. Наши с ней труды не прошли даром, и в день бала на мне было умопомрачительное по красоте платье. Лиз постаралась и затянула на мне корсет так, что я стала в два раза тоньше, хотя и так была худая. Зато парчовые темно-красные юбки с золотой отделкой создавали вокруг меня пышный круг, как будто возводя зону неприступности.

С каретой на бал я договорилась заранее, и когда она приехала, то в сопровождении Лиз торжественно прошла в нее. Лиз еще раз ободрила меня, сказав, чтобы я не обращала ни на кого внимание, и я поехала на бал.

Несмотря на шепот горожан за моей спиной, даже тыканье пальцами в мою сторону и злобные взгляды, я все равно была счастлива на этом балу. Правда, одно я понимала: шансов потанцевать у меня нет. Никто не станет приглашать такую, как я. Поэтому я ела сладкие фрукты в меду, пила сок и, прогуливаясь по залам дворца, наблюдала за остальными.

В очередной раз заворожено смотря, как пары медленно кружатся под красивую мелодию, я услышала его голос:

– Прекрасное создание, тебя можно пригласить на танец?

Обернувшись, я столкнулась с его рубиново-кровавым взглядом и потерялась в нем. Миллион слов промчались в моей голове: от отказа до долгих объяснений, что он запятнает свое имя, танцуя со мной, но из всего потока слов я смогла и лишь сказать:

– Да.

И покраснела так, что мои щеки, наверное, стали в тон моему платью. Его красивые губы лишь тронула улыбка, и он протянул руку. Я замерла, а потом, опомнившись, протянула свою. У меня было ощущение, что от его присутствия я словно впала в состояние заторможенности. Почему-то я начинала плохо соображать, а все мои движения были медленными, и вообще, это ощущение незнакомого мне чувства в себе при его присутствии меня сильно напрягало.

Он повел меня в самый центр огромного зала и, положив мне руку на талию, повел в такт мелодии. Мне казалось, что я двигаюсь как неуклюжая гусыня, но при этом мне было так хорошо, что вдруг все стало уже неважным. Я смотрела в его глаза и плыла. Именно так можно было назвать мое состояние, я буквально плавилась в его руках, и плавилось не только мое тело, но и мой мозг.

Видно, он уловил мое состояние полного отупения, иначе никак сейчас я себя назвать и не могла по той глупой улыбке на своем лице, которую я никак не могла оттуда убрать.

Винсент, чуть склонившись, произнес:

– Поедем ко мне.

Его дыхание обожгло мои губы, и я невольно провела по ним языком. Он перевел взгляд на это действо, и в его теле я уловила чуть заметную дрожь. Потом его взгляд от моих губ опять перешел мне в глаза. Он смотрел на меня, и вот сейчас я вспомнила слова Лиз о том, что мужчина может смотреть так, что аж ноги не держат. Я чувствовала, что меня не держат мои ноги. Смотря в его глаза, я поняла, что он меня хочет. Еще никто и никогда не смотрел на меня так. Этот взгляд побуждал во мне отклик, которого я боялась.

Опять рой мыслей в голове и опять пустота, а потом, видно, мое сознание еще было способно что-то помнить, и я вспомнила, что он мне задал вопрос.

– Да, – на выдохе прошептала я, не совсем понимая, на что я соглашаюсь.

Винсент замер, потом галантно поцеловал мне руку и, сжав мои пальчики, повел меня к выходу из зала.

Если бы мои мозги были способны думать, то я бы осознала, что сейчас при всех иду за мужчиной, и все, кто это видит, понимают зачем. Только вот я не могла думать, и из всех только я не понимала, зачем я иду за ним. Наверное, просто потому, что я этого хотела.

Путь в карете вместе с ним превратился для меня в пытку. Скорее всего, свежий ночной воздух немного отрезвил меня, и всю дорогу я думала, что нужно сказать ему, что я передумала, поблагодарить и попросить подвезти меня до дома. Или поблагодарить и попросить просто остановить карету, или поблагодарить и… в результате от шквала таких мыслей я чуть не свела сама себя с ума. Он же все это время сидел в расслабленной позе рядом, и казалось, что все происходящее его вообще не волновало.

Слуги открыли дверцу, он помог мне выйти и, продолжая сжимать мою руку, повел меня в дом. Возможно, здесь было красиво, да вот только увидеть что-либо я не могла. От того, на что я решилась, у меня плыло все перед глазами, и вдруг перестало хватать воздуха. Я шла за ним как в тумане, а когда мы остановились, и я бросила взгляд по сторонам, то поняла, что это спальня. Глупо было спрашивать, чья это спальня. Вообще, сейчас, когда уже двери за нами захлопнулись, глупо было что-либо спрашивать, выяснять и говорить. Я подняла голову и встретилась с его глазами. Они пожирали меня. Я уже чувствовала себя голой, и еще такого откровенного желания обладать я никогда не подозревала, что можно ощутить в ком-либо по отношению к себе.

Видно, вся его сдержанность и самообладание, которые он демонстрировал все это время, наконец рухнули, и он сгреб меня в объятия. Его язык по-хозяйски проник мне в рот, а руки до боли сжали мои ребра. Как же он целовался. В его поцелуе чувствовалась власть и жестокость и в то же время упоительная сладость. Я ощущала, что не хватает воздуха, он не давал мне отдышаться, углубляя поцелуй и делая его таким интимным и чувственным.

И я ответила на его поцелуй, неумело, наверное, даже он это почувствовал и, отстранившись, заглянул мне в глаза, а потом, запустив руку в мои волосы, потянул их назад и припал к моей шее. Его язык чертил на ней замысловатые узоры. Кожа горела от них, а он, оставляя влажные дорожки, перемещался ниже, сначала к ключицам, потом к моей груди. Его руки теперь переместились к шнуровке моего корсета, пока его губы посасывали то один мой напряженный сосок, то другой. Каким-то чудом или многовековой практикой Винсенту удалось достаточно быстро расшнуровать мой корсет, и еще он успел снять с меня часть юбок, но потом опять с силой притянул к себе и впился в мои губы. Я опять ответила на его поцелуй, задыхаясь от жара внутри себя и впиваясь в его губы с такой страстью, что он даже отстранился от меня и опять посмотрел мне в глаза.

Затем опять были объятья, от которых тело горит, а еще я чувствовала его желание, оно упиралось в меня, и от ощущения, что он меня хочет, мое тело откликнулось и все дрожало от нетерпения.

Винсент одним движением приподнял меня и, держа за талию, пошел вперед. Я, не понимая, что происходит, цеплялась за него руками и ногами. Он, усадив меня ягодицами на стол и разведя ноги, встал между ними.

Почувствовав его руку в своем самом сокровенном месте, я вздрогнула и сжалась. Воспоминания о Норане были еще так свежи, а воспоминания о нем были связаны лишь с болью и унижением.

Винсент, почувствовав это во мне, очень нежно начал ласкать меня там своими пальцами, а его шепот обжег мне ушко:

– Не бойся, я не причиню тебе боль… расслабься… Я сделаю тебе хорошо…

О да, он сделал это. Я не знаю, что он там тронул, но вот разряд сладкого спазма заставил меня стонать в его губы, и я уже не сдерживала себя. Я сама подавала свои бедра вперед и сама насаживалась на его пальцы. Я стонала и кусала его губы, наслаждаясь их вкусом.

Потом свои пальцы Винсент заменил на свое возбужденное достоинство, и я, ощущая, как он проникает в меня, хваталась руками за его камзол и обвивала его бедра своими ногами. Теперь было уже непонятно, кто больше кого хотел.

Комнату наполнили пошлые хлюпающие звуки, которые меня только еще больше заводили, я уже не могла даже стонать, а лишь скулила в его губы, требуя еще и понимая, что не выдержу этого напряжения в себе.

– Я больше не выдержу этого.

Словно со стороны, я услышала свой голос и не узнала себя. Мне было так жарко и так мучительно сладко, что все это сводило меня с ума.

Винсент, слыша эти слова, резко вышел из меня, перевернул меня на живот и опять вошел. Я начала стонать в голос, хватаясь руками за стол и чувствуя, что мир вокруг меня начинает исчезать. Только его руки не дали не упасть на пол. Я слышала его приглушенное рычание на себе и жар внутри себя. Затем он отстранился и, подняв меня на руки, донес на кровати. Положив на нее, снял с меня еще болтающиеся на мне юбки и затем, стоя надо мной, стал сам раздеваться. Его красивое тело в приглушенном свете свечей было прекрасно. Я протянула руку и стала водить пальчиками по его коже, ощущая, как она горяча и покрыта капельками пота.

Винсент, нервно сбросив с себя остатки одежды, приник к моим губам в глубоком и влажном поцелуе. Я чувствовала, как оживает его достоинство, и сама начинала опять ощущать в себе это желание. Я опять хотела, чтобы он заполнил меня собой. Я хотела ощутить его внутри себя.

– Хочу тебя, – прошептала я в его губы.

– Какая ты ненасытная.

Я слышала его хриплый от возбуждения голос и уже не могла себя сдерживать. Толкнув Винсента и повалив его на кровать, я села сверху, заполняя себя им, и мои стоны, наверное, были слышны по всему дому, но мне все это не важно. Я делала то, что хочу, то, что чувствую, то, что считаю правильным, так как это идет из глубины меня. В моих действиях нет и грамма фальши, и я отдаюсь этому мужчине полностью, без остатка.