Текст книги "Не исчезай"

37

Стук шагов. Кто-то что-то бормочет про бензин. «Я уверена, что у меня была еще канистра в запасе». Мамин голос. Сначала он звучит удивленно и с надеждой, потом обеспокоенно и расстроенно. Внезапно он резко затихает, прямо посреди предложения. Проходит какое-то время. Я снова проваливаюсь в небытие. Затем веки вздрагивают, открываются, и я различаю очертания хорошо знакомой фигуры. Она сидит чуть поодаль совершенно неподвижно. Мама! Ты нашла меня, ты приехала! Хочется позвать ее, но голоса не слышно. Мне удается пошевелиться и привлечь ее внимание. Тяжело дыша, она наклоняется вперед. Весь ее облик выражает тревогу.

– Грета, – говорит она. – Вот я и приехала. Как ты?

Она тоже связана? Из-за этого она сразу же не бросилась ко мне? Мои губы беззвучно прошептали одно слово.

– Дорогая, – обратилась мама к кому-то с другой стороны. – Позволь мне подойти к дочери и посмотреть, как она.

– Так она твоя дочь?

Ударение лежало на двух последних словах, голос сочился презрением. Я направила взгляд в ту сторону, куда смотрела мама, и сразу же увидела ее. Она стояла, прислонившись к стене, всего в нескольких метрах от стула, на котором сидела мама. Она стояла ко мне в профиль, длинные светлые волосы закрывали лицо. Простое легкое платье в цветочек и светлый кардиган. Повседневный, будничный наряд. Она выглядела бы как любая другая женщина, если бы не черный, узкий и длинный предмет в руках. И хотя я было воспряла духом, увидев маму, едва поняв, что это за предмет, потеряла всякую надежду. Она нашла топор. Топор, который я купила, чтобы защитить себя. Теперь было нетрудно понять, почему мама не может пошевельнуться, не попросив разрешения.

– Позволь подойти к ней.

Психотерапевт нервно провела рукой по волосам. Ее пальцы застряли в спутанных прядях, и она резко дернула рукой, вырвав клок волос. Ее движения были порывистыми, она выглядела неуверенно, почти смущенно. Совсем не так, как некоторое время назад, когда мы были с ней одни.

– Почему я должна это делать?

Когда она приехала сюда, она, очевидно, думала, что я буду в полном ее распоряжении. Мамин приезд спутал ее планы.

– У тебя есть дети? – спросила мама с едва заметной дрожью в голосе. – Если да, то знаю, ты меня поймешь.

Несколько мгновений было тихо. Психотерапевт, казалось, совещалась сама с собой. Наконец она махнула топором перед маминым носом:

– Ладно, но не забывай о том, что у меня в руках вот эта штука. Если будешь что-нибудь выдумывать, я не замедлю ей воспользоваться.

Через несколько секунд мама опустилась на колени возле меня и наклонилась ко мне.

– Деточка моя, что же такое с тобой случилось?

Она осторожно обхватила обеими руками мое лицо, нежно провела прохладными пальцами по щекам и шее. Она невольно поморщилась, и я решила, что она обнаружила след от галстука Алекса. Что я отвечу на ее вопрос? Но тут я вспомнила, как ветки раздирали мне лицо в лесу, как весло ударило по голове и по плечу. Вспомнила, что футболка пропиталась спиртом, ноют корни волос, руки и ноги связаны. Отметина на шее трехдневной давности явно должна была сейчас привлекать меньше всего внимания. Мама наклонилась совсем близко, как будто бы затем, чтобы поцеловать меня в щеку. Я услышала шепот возле уха:

– Я не знала, что она здесь. Она набросилась на меня, отобрала сумку и мобильный как раз в тот момент, когда…

Быстрые шаги приближались к нам. Мама поспешно выпрямилась. Когда она отходила обратно, я слышала, что она пытается воззвать к психотерапевту «как мать к матери».

– Она вся в синяках и ранах, дочь сейчас очень нуждается во мне. Кроме того, у нее жар, она вся горит. Ты должна позволить мне дать ей хотя бы стакан воды.

Упоминание воды принесло болезненное воспоминание о моем обожженном горле. Казалось, что в голове полыхает пожар. Я должна была, просто была обязана глотнуть воды. Но у психотерапевта, очевидно, закончилось терпение. Ее растерянность прошла. Она резко оттащила маму обратно на стул.

– Я ничего вам не должна, – холодно сказала она. – Единственное, что я должна сделать, – это покончить со всем этим.

Она наклонилась к маме и принялась делать что-то, о чем я могла только догадываться.

– Тебе нет нужды меня связывать, – глухо сказала мама. – Даже если мне удастся развязать Грету, она будет не в состоянии отсюда сбежать. А одна я тоже никуда не денусь. Я не уйду из этого дома без своей дочери.

Движения психотерапевта замедлились, по ее спине было заметно, что она колеблется. Наконец она пожала плечами и отошла от мамы.

– Ты не должна была приезжать сюда, – пробормотала она. – Я не собираюсь оставлять свидетелей.

«Покончить со всем этим. Свидетели». Меня охватил ужас. Я беспокойно заворочалась, чувствуя, как веревка впивается в запястья.

– Что же такое ты собираешься делать?

Мамин вопрос остался без ответа. Жесты психотерапевта тоже ничего не выдавали. Она крепко схватила топор обеими руками. Мой взгляд был прикован к маминому лицу. Над ее верхней губой выступили жемчужины пота. Очень долго стояла тишина. Затем мама осторожно протянула руку к топору.

– Отдай мне его, – сказала она. – Отдай мне его, и тебе не придется делать ничего, о чем ты потом пожалеешь.

Этот ее тон, властный и повелительный, я так хорошо его знала. Я почувствовала зуд под кожей, когда услышала его. Нет, мама, не надо, не делай так.

– Ты не хочешь всего этого, – убедительно продолжала мама. – В действительности ты этого не хочешь.

– Замолчи ты.

Психотерапевт сделала шаг в сторону и заслонила маму. Я больше не видела ее лица, только слышала голос.

– В глубине души я верю, что ты умная и рассудительная женщина. Даже если сейчас ты очень рассержена. Ты знаешь, что не можешь причинить Грете вреда. Что это было бы неправильно.

Я была готова завопить от страха. У психотерапевта задрожал мускул на скуле. Неужели это вижу только я? Разве ты не видишь, мама? Разве ты не понимаешь?

– Заткнись и сиди спокойно.

Но мама не сделала так, как ей велели. Вместо этого она поднялась, так что глаза их оказались на одном уровне. Взгляды встретились.

– Позволь рассказать тебе о моей дочери.

– Я тебя предупредила.

– Если бы ты знала Грету так хорошо, как я, если бы ты знала, что она за человек, ты никогда бы не смогла сделать ей больно.

От маминых слов что-то зашевелилось во мне, больше не хотелось думать ни о чем другом. Но это длилось всего лишь мгновение. Потом психотерапевт подала голос. Оттолкнув маму так, что та свалилась на пол, она закричала так громко, что зазвенело в ушах:

– Но я прекрасно это знаю! Я прекрасно знаю, что за человек твоя дочь. Она шлюха и убийца!

Она развернулась так быстро, что волосы взвились в воздух, как розги. Потом уперла в меня свой горящий взгляд. Подняла топор. И бросилась вперед.

38

Должно быть, я на мгновение ослепла, потому что вокруг стало абсолютно темно. Потом я услышала крик, и зрение снова вернулось. На полу в нескольких метрах лежала мама и тянулась ко мне. Между нами возле журнального столика стояла психотерапевт. Ее руки синхронно поднимались и опускались. Топор со свистом пролетал в воздухе, обрушивался на свою жертву и сокрушал ее. Столик протестовал с громким треском, но его безжалостно заставили замолчать, разрубив пополам. Инстинктивно я отвернулась, стараясь закрыть лицо и грудь. Невидящими глазами я смотрела под диван, слушая, как за спиной продолжается уничтожение журнального столика. Что-то жесткое ударило меня по бедру, и сухая безжизненная щепка упала на лицо, покрытое холодным потом.

Казалось, прошла вечность, прежде чем затих свист топора и треск разрубаемого дерева. Я не осмеливалась развернуться, пугало то, что я могу там увидеть. Наконец я все-таки осторожно перевалилась на другой бок. Предмет, который лежал на бедре, соскользнул на пол и покатился прочь. Эта была одна из ножек несчастного столика. Его обломки были разбросаны по всей комнате.

Мама по-прежнему лежала на коврике. Она прикрыла глаза и жалобно стонала. Начальственный вид и рассудительный тон как ветром сдуло. Ее профессиональное самообладание исчезло, броня высокомерия будто спала с нее. Теперь она была просто сама собой. Просто моей матерью. Психотерапевт опустилась на колени рядом с мамой и отняла руки от ее ушей.

– Это ты послушай мой рассказ о твоей любимой доченьке. Ты знаешь, что она соблазнила женатого мужчину, семейного человека? Моего мужа, отца Смиллы.

Наши с мамой глаза встретились. В ее глазах под пеленой тревоги я прочитала мучительные вопросы так же ясно, как если бы она произнесла их вслух. «Так это та самая женщина?.. Так это ее мужа ты?.. И его ребенка ты ждешь?..» Я отвела взгляд, чувствуя, что меня снова одолевают боль и усталость.

Психотерапевт села на коврик по-турецки и стала собирать в кучу щепки от разрубленного стола. Ее руки двигались машинально, светлые волосы были заложены за уши. Теперь ее лицо было открыто взглядам. Мое зрение прояснилось, и я хорошо ее видела – сосредоточенно нахмуренный лоб и темные круги под глазами. «Я тебя вижу. Я имею в виду, действительно вижу тебя. По-настоящему. Просто хочу, чтобы ты это знала». Говорил ли он и ей когда-нибудь эти самые слова? У них все начиналось так же, как у нас?

– Да, твой муж…

Мама говорила слабым, хриплым голосом. Она не закончила предложение. Вместо этого зашла с другого конца:

– Но убийца… Я не понимаю, почему ты так говоришь… что ты имеешь в виду?

Психотерапевта, казалось, не заботило, что она сидит к маме спиной и не следит за каждым ее движением. Несмотря на то что сейчас случилось, она, кажется, все равно не собиралась ее связывать. И я мгновенно догадалась почему. Она знала, что у нее в рукаве есть козырь, и, предъявив его, она нанесет решительный удар, и мама будет полностью обезоружена.

– Несколько лет назад, до того, как все это случилось, твоя дочь ходила ко мне на терапию. Правда, она пришла всего несколько раз, а потом бросила. Но перед этим она успела кое о чем поведать. Я скажу так: мне все известно про вашу маленькую грязную семейную тайну. Твоя дочь вытолкнула из окна своего отца, твоего мужа. Она убила его.

Тишина легла на комнату как покрывало. Очень долго я не могла решиться взглянуть в мамину сторону. Но в конце концов мне, конечно, пришлось это сделать. Она лежала на боку, уставившись в потолок, рот был полуоткрыт. Я не могла оторвать глаз от ее лица. Казалось, оно как будто разбилось на мелкие кусочки, которые потом кто-то собрал в неправильном порядке. Я много лет не видела на ее лице этого выражения. Ни разу с того самого вечера. Наконец, ее взгляд скользнул по потолку, по стене и остановился на мне.

– Так ты рассказала? Мне казалось, мы пообещали друг другу никогда никому не рассказывать о том, что случилось.

Впервые за долгое время я увидела в ее глазах что-то жалкое и беспомощное.

– Мамочка, мне было всего восемь лет.

Не знаю, удалось ли мне произнести это вслух или я это просто подумала. Из-за слабости и лихорадочного жара трудно было что-либо понять. Мамин взгляд затуманился, она перестала меня видеть, погрузилась в себя.

– Да, конечно же, – казалось, бормотала она. – Ну, разумеется.

Психотерапевт продолжала свою работу быстро и сосредоточенно. Спустя некоторое время она повернулась к подставке для бумаг и вытащила оттуда целую кипу газет. Разобрала их на отдельные листы с таким же остервенением, с каким незадолго до этого разнесла в щепки столик. Потом она смяла листы, подложила их снизу и сверху кучи щепок. Топор лежал у нее на коленях, поверх сложенных по-турецки ног.

Только тогда до меня дошло, чем она была занята: она складывала костер. От этой догадки к горлу подступила тошнота. Так вот каков был ее план: разжечь огонь прямо на полу, выбежать, как только поднимутся первые языки пламени, и запереть за собой дверь. Наверняка она уже закрыла все окна, видимо, эту часть ее приготовлений я пролежала без сознания.

Я никак не смогла бы выбраться отсюда, если бы начался пожар. Даже если бы я была в состоянии подняться и доковылять до двери, эта женщина не позволила бы мне избежать огня. Она сделает все, чтобы удостовериться, что я буду в доме, пока он не сгорит дотла. Когда это произойдет, меня, конечно, уже давно не будет в живых. Сколько времени пройдет, пока комната наполнится дымом и кислород закончится? Не больше нескольких минут.

Тошнота сдавливала горло, поднималась все выше и выше. Я повернула голову вбок и открыла рот; изо рта вытекла желчь. Казалось, я тону, иду ко дну. Не было никакой надежды на спасение.

Если бы только мама вырвалась отсюда. Она вообще не должна была быть здесь, это совсем не ее проблемы. Краем глаза я заметила, как она медленно, помогая себе одной рукой, приподнялась и села. Несмотря на то что мы с ней находились в одной комнате, ее голос как будто шел откуда-то издалека.

– Я прекрасно понимаю, что ты чувствуешь.

Она обращалась не ко мне. Психотерапевт поднялась, повернулась к маме лицом и посмотрела на нее. Какая-то тень пробежала по ее лицу, как будто едва заметное сомнение. Потом она продолжила заниматься своим делом. Обвела взглядом полки и нашла то, что искала: зажигалку. Поднялась, взяла ее и вернулась к куче на полу.

– Обычно, кажется, люди пытаются лгать и скрывать свои романы на стороне, но мой муж поступал по-другому. Он любил швырять признания в лицо, использовать как оружие в наших ссорах. Простая правда заключалась в том, что ему нравилось меня истязать.

Мама смотрела прямо перед собой. Ее волосы растрепались, блузка помялась, но она не пыталась привести себя в порядок. Она говорила с обнаженной откровенностью, бесконечно далекой от всего искусственного и надуманного. Руки психотерапевта продолжали делать свою работу, но не стали ли ее движения чуть медленнее и настороженнее? Мама продолжала, по-прежнему ни на кого не глядя:

– Все те годы, что мы были вместе, он постоянно мне изменял. Все время появлялись новые женщины. Я часто мечтала отомстить, расцарапать кому-нибудь из них лицо, схватить за волосы и ткнуть мордой в грязь. Или избить. Но потом я поняла…

Руки психотерапевта слегка дрожали, теперь я ясно это видела. Она теребила зажигалку, не пытаясь по-настоящему высечь огонь. Ее длинные волосы падали на лицо, скрывая его. Так прошло несколько секунд.

– Так что ты поняла? – послышался наконец глухой голос, идущий откуда-то из-под светлой копны волос.

– Что мои фантазии о мести были направлены не в ту сторону. Что все эти женщины были на самом деле ни при чем. Что это был его выбор, он сам разрушал нашу жизнь.

Я зажмурила глаза. Я и хотела, и не хотела слушать. Если мама дойдет до конца, если расскажет все… Противоречивые чувства раздирали меня, дурнота с такой силой сдавила грудь, что меня едва не вырвало снова.

Психотерапевт двигала большим пальцем вверх-вниз и в конце концов нажала на кнопку зажигалки, так что из нее вырвался маленький язычок пламени; но она сразу же отпустила ее, и он потух. Потом она снова проделала то же самое.

– Он хочет, чтобы это случилось, – произнесла она почти печально. – Он сам так сказал.

Так, значит, Алекс знает, что она здесь и что задумала. И не просто знает, а одобряет это. Он хочет, чтобы она избавилась от меня. Комната завертелась перед глазами. Я вспомнила, как он слегка потрепал меня по щеке, когда я сказала, что решила бросить его. «Нет. Ты этого не сделаешь». И услышала его голос в телефоне, когда он наконец позвонил: «Я просто решил дать тебе шанс как следует подумать. Чтобы ты смогла понять, что не можешь без меня жить». Не можешь без меня жить… В буквальном смысле.

– Я понимаю. А он хороший отец? Он сможет заменить тебя в твое отсутствие, пока Смилла – так, кажется, ее зовут – будет расти?

Мамин голос звучал почти неестественно спокойно. Психотерапевт наморщила лоб.

– Что ты имеешь в виду?

Мама осторожно подалась вперед, чуть приблизившись к другой женщине. У меня невольно затряслись руки. Веревка снова с силой впилась в тело. Топор, мама, ты должна забрать у нее топор. Но мама не делала резких движений. Кажется, она придвинулась только потому, что хотела посмотреть этой женщине в глаза. Заставить оторваться от зажигалки и встретить ее взгляд.

– Убийство или поджог с целью убийства. И то и другое – очень серьезные преступления. Ты получишь долгий тюремный срок, возможно, пожизненный. Я полагаю, что ты об этом подумала. И он тоже. Он должен был принять это в расчет, когда попросил об этом одолжении.

Снова стало тихо. Прошло много времени.

Наконец я почувствовала, что мне будто обожгло лицо. Подняв глаза, я обнаружила, что психотерапевт смотрит прямо на меня. Крепко держа зажигалку, она указала на меня пальцем. Голубые колючие глаза впились в меня, но она по-прежнему говорила с мамой.

– Ты стояла рядом и смотрела, как твоя дочь убивает твоего мужа. Потом, чтобы защитить ее, ты притворилась, что это был несчастный случай.

Мама сделала глубокий вдох, и я поняла, что она собирается с силами, ищет голос.

– Тебе так сказала Грета? Она сказала, что все произошло именно так?

Психотерапевт пригладила волосы и выпятила подбородок.

– Нет, она никогда этого прямо не говорила. Не осмеливалась это признать, хотя правда сразу бросалась в глаза.

Она безрадостно усмехнулась.

– «Это ускользает от меня», – вот что она говорила. Я прекрасно это помню. Как она могла не помнить такое? Было просто удивительно, что она лжет.

Мама не ответила, просто кивнула как бы сама себе. Потом она поднялась, прошла то небольшое расстояние, что отделяло ее от психотерапевта, и встала прямо возле нее.

– На самом деле все было по-другому.

Она сделала короткую паузу и затем снова опустилась на колени. Она так приблизилась к другой женщине, что их носы почти касались друг друга.

– Я думаю, ты понимаешь, что произошло в действительности. И почему именно так и должно было быть.

Я закрыла глаза. Время стояло неподвижно. Вокруг была только тишина. Мамины слова тяжело нависали над нами в спертом воздухе комнаты. Смотрели ли они по-прежнему друг на друга? Если да, что они видели в глазах друг друга? Мой язык засох и распух, в плече и в голове стучало так, как будто там мучительно колотилось сердце.

Через несколько минут я услышала приближающиеся шаги, почувствовала, как кто-то садится на корточки рядом. Чьи-то ласковые пальцы провели по щеке, и когда я открыла глаза, увидела мамино лицо. Она слабо улыбнулась.

– Бедная моя девочка, – сказала она. – Все эти годы. А теперь еще и это.

Без колебаний мама протянула руки и взялась за веревки вокруг моих запястий. Я ожидала, что психотерапевт бросится к нам и остановит ее, подбежит с топором наперевес, выкрикивая проклятия. Но ничего подобного не случилось. Когда маме удалось ослабить веревку, которая стягивала запястья, она переключилась на щиколотки. Пока она дергала и тянула веревку, я исподтишка наблюдала за психотерапевтом. Та совершенно неподвижно сидела на коврике перед незажженным костром, задумчиво глядя на зажигалку в руке. Развязав меня, мама поднялась на ноги со слабым стоном. Она постояла, переводя дух, а потом снова обернулась к женщине, сидящей в середине комнаты.

– Я хочу сходить на кухню и принести стакан воды для дочери. Когда я вернусь, если ты хочешь, я расскажу тебе историю о матерях и дочерях и о том, что может случиться с неверными мужьями. Но тогда тебе надо будет отложить вот это.

Она вышла из комнаты, оставив меня наедине с психотерапевтом. Я в ужасе оцепенела, но женщина не двигалась и даже не взглянула в мою сторону. Она сидела на том же месте, держа зажигалку между большим и указательным пальцами. Я слышала, как где-то на кухне хлопотала мама, как открылся и закрылся кран, и вскоре она вернулась, держа в руке большой стакан. Она усадила меня, поддерживая рукой за спину, и помогла сделать несколько глотков. Прохладная вода, струящаяся по пересохшему горлу, доставляла такое наслаждение, что на мгновение я забыла обо всем на свете.

Когда я опорожнила стакан, мама поставила его на стол. Потом снова повернулась к психотерапевту. Я проследила за ее взглядом и увидела, как другая женщина после минутного колебания отшвырнула от себя зажигалку. Мама подошла и подняла ее.

– Топор тоже, – сказала она. – Я не могу разговаривать, пока он в комнате.

Не проронив не слова, психотерапевт взяла в руки топор, который лежал рядом на полу, встала и оценивающе взвесила его в руке. На секунду показалось, что она сделает, как ей сказали, и унесет зловещий черный предмет, но внезапно она передумала. Топор остался в комнате. Она просто подняла уголок ковра и убрала под него свое оружие. Потом села в кресло и обхватила себя руками, ни на кого не глядя.

– Ну, рассказывай, – сказала она. – А потом посмотрим.

Мама глубоко вздохнула. Опустилась на диван рядом со мной и откинулась на спинку.

– Ну хорошо, – сказала она наконец. – Я расскажу, что в действительности случилось одним сентябрьским вечером много лет назад.

Я не могла видеть ее лицо и поняла, что она к этому и стремилась.