Текст книги "Не исчезай"

22

Я всегда наблюдала со стороны. Стояла снаружи и заглядывала внутрь. Подслушивала мамин плач, когда она разговаривала с Рут, украдкой следила за мамой и папой, когда они ссорились. Но в тот вечер, в тот самый последний вечер, я наконец-то стала участником событий. Вместо того чтобы тихо прошмыгнуть в свою комнату, я шагнула к родителям, движимая силой, которая была мощнее всего, что мне довелось испытать за восьмилетнюю жизнь.

– Я ведь знаю, что Грете от тебя досталось… Ударить собственного ребенка… как только у тебя рука поднялась?

Брошенное обвинение воскресило событие, которое я так старалась забыть. Меня уговорили молчать о нем. А теперь внезапно оно превратилось в оружие в конфликте родителей. Мулле остался лежать на полу там, где я его бросила, прежде чем скользнуть обратно в родительскую комнату. Но они уже перестали обсуждать пощечину, оставили позади тот факт, что один из них поднял руку на общую дочь. В фокус их яростной перепалки уже попало что-то другое, кто-то другой.

Как быстро мои родители сменили тему, как быстро оставили позади себя мое потрясение, мою боль и унижение. Все, что мне пришлось вынести, превратилось в очередной аргумент в их ссоре, в пару секунд их времени и внимания. Там, в коридоре перед их дверью, на меня нахлынули чувства, овладели мной. Я… да, есть только одно слово, способное описать, что я чувствовала. Я пришла в бешенство.

Они заметили меня не сразу. Или, точнее, когда они заметили меня, было уже слишком поздно. Папа был слишком увлечен, он открывал маме горькую правду и не мог меня заметить. Мама стояла вполоборота ко мне, я видела, как решительное выражение ее лица понемногу размывалось, пока на нем не осталось ничего, кроме приоткрытого рта и горящих глаз. И все-таки папа продолжал, у него еще остался запас колкостей, он все еще метал ядовитые стрелы.

Я стояла и смотрела, и в этот момент что-то произошло, что-то поменялось в моем восприятии. Мой папа. Тот, который приносил красивые подарки и играл со мной, тот, который называл меня хорошенькой и дурачился, когда готовил завтрак на кухне. Этот папа все еще существовал под толстым слоем оскорблений, лжи и предательства. Но я больше не могла его разглядеть. Человек, сидящий на подоконнике, был кто-то другой. Злой человек. Жестокий. Человек, который делал маме больно. Который превращал ее жизнь в ад. И когда я снова подумала про эту пощечину, в груди что-то перевернулось.

Я сделала шаг вперед. Объединилась со своими родителями в одном яростном порыве. Кто сделал первое движение? Кто и что сделал потом? Это ускользает от меня.

Затем я сидела у себя в комнате и ждала. Меня парализовали шок и стыд. Врачи «Скорой помощи» приходили и уходили. Полицейские приходили и уходили. Когда все исчезли, стало очень тихо. Я слышала, что, перед тем как уйти, они говорили маме, что ей было бы легче, если бы с ней кто-нибудь побыл. Они могут помочь ей позвонить и позвать кого-нибудь. Мне не нужно было слушать, что отвечает мама, я и так знала. Звонить было некому. Абсолютно некому. Люди в форменной одежде закрыли за собой дверь, оставили нас с мамой в квартире одних. Так как она больше не кричала и не стонала, а спокойно и неподвижно лежала в своей комнате, они, видимо, решили, что она позаботится обо мне, когда они уйдут. Но она не приходила. Я сидела одна.

Все изменилось только после того, как пришла Рут. Целую вечность было темно. Потом внезапно зажегся свет и снова погас. Неожиданно в прихожей появилась Рут. Она что-то сказала мне, не помню что, и подошла к закрытой двери комнаты, которая теперь была только маминой спальней. Я видела, как спина Рут приподнялась, когда она сделала глубокий вдох и постучалась. У меня не было возможности услышать, что они говорили друг другу там внутри. Но спустя некоторое время Рут вышла оттуда с мертвенно-бледным лицом. Она быстро подошла к входу в мою комнату, посмотрела на меня полным ужаса взглядом и исчезла. Больше я ее никогда не видела.

Через какое-то время мама возникла передо мной, она стояла в дверном проеме, прислонясь к косяку. Я заморгала, едва могла поверить, что это правда. Наконец-то она снова была со мной. Она неловко прошла вперед и посадила меня на колени. Я зажмурила глаза, зная, что должно произойти. Мы будем говорить. Мы будем долго говорить о вине и гневе, об ответственности и примирении. О справедливости. И о наказании. Мне было страшно, я уже плакала. И в то же время знала, что нельзя преодолеть это иначе. Другого пути не было.

– Все, – прошептала мама, – теперь все кончено. Мы должны продолжать жить дальше, ты и я. Должны держаться вместе. Ты можешь положиться на меня.

Я ждала, но больше она ничего не сказала. Я удивленно посмотрела маме в глаза. Она взглянула на меня в ответ очень серьезно, и я поняла, что она сказала все, что собиралась сказать. И от меня она тоже не ждала каких-то слов. Случившееся – то ужасное, что случилось, – должно остаться нашей с ней тайной. Нельзя искать прощения ни здесь, ни в каком-либо другом месте. Мама безмолвно протянула мне свою руку ладонью вверх.

Я смотрела на нее, полная противоречивых чувств. Меня как будто придавливало к земле, и в то же время я словно парила над ней. Тяжесть и легкость существовали одновременно. Мне было только восемь лет, я была слишком мала, чтобы сделать выбор. И все-таки я его сделала. Я положила свою руку на мамину ладонь. С этого момента и навсегда друг у друга были только мы. И мы должны были держаться вместе, ровно так, как сказала мама. Любой ценой мы должны были держаться вместе.

23

Солнце закрывали легкие облачка, над Морхемом лежал туман. Я распахнула дверь на веранду и огляделась вокруг, прежде чем выйти в сад. Там было влажно, должно быть, ночью шел дождь. Не было никакого смысла искать следы, но все же я попыталась это сделать. Проглотила кусок сухого кекса, чтобы прогнать тошноту. И теперь я двигалась по участку, пристально разглядывая траву. В то же время я будто бы наблюдала сама за собой, удивляясь, что могу вести себя так спокойно и естественно, несмотря на то что случилось в последние несколько дней.

Отчасти я была уверена, что мое взвинченное сознание могло неверно проинтерпретировать вчерашнее видение, что такое случается, когда человек переживает стресс. Что вчера за окном гостиной я могла видеть оленя или всего лишь тень дерева. Но другая часть меня знала, знала абсолютно точно, что я видела, кого я видела. И в каком-то смысле это приносило облегчение, а не волнение.

Я наложила новый слой макияжа, посильнее напудрила шею и впихнула в себя тарелку йогурта. Это были последние остатки в пакете. Потом взяла листок бумаги и начала записывать список покупок. Молоко, фрукты, хлеб. Внезапно уронила ручку и с удивлением уставилась на написанное. Если я собираюсь закупать еду, это означает, что я планирую остаться здесь. К этой мысли я отнеслась с поразительным равнодушием. Просто подумала – ну да, ну да, наверное, так и будет. Я почувствовала, что во мне что-то шевелится, как будто что-то вот-вот случится. Все тело чесалось, как будто я должна была сбросить кожу. Скоро, очень скоро я избавлюсь от своей старой оболочки и обнажу то, чем я являюсь на самом деле. То, чем я всегда была, но старалась удержать внутри.

Взгляд скользнул по куклам Смиллы, которые все еще лежали на кухонном полу. Мельком я заметила, что одна из белокурых Барби лежит поперек лица Кена, закрывает его рот и нос своим телом. Его руки были вытянуты вверх, словно он энергично жестикулировал. Но освободиться не мог. Барби не отпускала его. Закрыв глаза, я сделала глубокий вдох, заново наполнилась силой. Я приняла трудное решение. Сделала единственно возможное, то, что нужно было сделать. Выбора не было. Я вспомнила о Смилле, и чувство вины снова захлестнуло меня. От него я бы не смогла освободиться так просто. Сопротивляясь ему, я поднялась со стула и снова взглянула на кукол на полу. Ты должна освободить Смиллу, ты знаешь это в глубине души. Должна.

Я медленно прошла обратно в гостиную и приблизилась к окну, выходящему в сад. Встала так близко, что кончик носа касался стекла. Долго смотрела на то место, где ночью появилась темная фигура. Смотрела так долго и так напряженно, что картинка расплылась, потеряла четкие очертания. И совсем как недавно, когда я стояла в прихожей перед зеркалом, я внезапно увидела перед собой лицо другой женщины, которое сливалось с моим собственным.

Ее глаза и мои глаза становятся одним целым, и мы смотрим в темноту друг друга. Темноту, которую мы с ней разделяем. Она – это я, я – это она. Возможно, несмотря ни на что, еще есть кое-что, что я могу сделать. Возможно, еще не слишком поздно.

Прежде чем покинуть дом, я наполнила полупустую кошачью миску. В середине движения я замерла. Где Тирит? Этой ночью он не спал вместе со мной в кровати. Я не видела его все утро, не слышала участливого мяуканья, к которому так привыкла. Я снова заглянула в гостиную, но не обнаружила там пушистого зверька, свернувшегося калачиком на диване. И тут наконец вспомнила. Я же сама выпустила его из дома. Но когда это было? Я нахмурила лоб. Вчера? Наверное, вчера. Я не смогла вспомнить когда, время слилось для меня в один беспорядочный комок, и чем больше я старалась рассортировать все по часам, тем сильнее они перемешивались между собой.

Следы от ночного посещения было уже невозможно разглядеть на дороге, ведущей от дома. Дождь смыл последние намеки на проложенные колесами колеи. На лобовом стекле моей машины тонким слоем лежали дождевые капли, и я заметила, что кто-то пальцем нарисовал по ним какую-то картинку. Картинку или приветствие. Я хотела бы поехать на машине туда, куда собиралась, но это было невозможно. Дорожка вдоль озера была слишком узкой и ухабистой. Но у меня болели бедра и поясница, так что идти туда пешком я тоже не могла.

На нашем участке стоял маленький покосившийся сарай. За ним лежал всякий старый хлам, который Алекс, видимо, задвинул подальше и давно собирался выбросить. Заржавелая лейка, выцветший на солнце маленький надувной бассейн и одинокое весло. А еще к стене привалился старый велосипед. Я нагнулась и пощупала шины. Неожиданно оказалось, что они достаточно хорошо накачаны, так что я выкатила велосипед на дорогу, села на него и принялась крутить педали. Проехала мимо все тех же пустых домов, все той же брошенной садовой мебели, что и вчера. Велосипед скрипел и скрежетал. Чем ближе я приближалась к своей цели, тем сильнее колотилось сердце – и не только потому, что крутить педали было тяжело.

Я не знаю точно, что ожидала увидеть, но когда я добралась до того места, где впервые встретила подростков, там никого не было. Я долго просто стояла и думала, что теперь делать. Все чувства обострились, и я настороженно прислушивалась к каждому звуку, но единственное, что мне удавалось расслышать, – это шум машин где-то вдалеке. По другую сторону высокого леса, который плотным кольцом охватывал озеро, проходило шоссе до города. Было сложно, практически невозможно поверить, что он действительно существует, когда ты находился здесь, в этом захолустье, в месте, так далеком от всего, что называется цивилизацией.

Я прислонила велосипед к дереву и стала осторожно спускаться в канаву, в которой вчера пряталась девочка. Несмотря на то что я внимательно смотрела под ноги, вода очень быстро просочилась в кроссовки. Босоножки с ремешками и на каблуках по-прежнему стояли без дела в прихожей; на мне была старая застиранная майка. Морхем постепенно накладывал на меня свой отпечаток, лишал обычной брони, обезоруживал. Ежедневный уход за собой свелся к простейшему макияжу: пудра, тушь, румяна – это единственное, за что я еще держалась. Привычки, ритуалы… Это был способ обороняться от окружающего мира, отчаянное усилие сохранить хоть какой-то ориентир.

В конце концов я оказалась у воды, как раз в том месте, где парни стояли до того, как девочка меня заметила, до того, как они вышли на дорогу. Я содрогнулась от воспоминаний, но поспешно отогнала их. Это не должно было меня остановить. Немного поодаль, у самого берега, покачивались две лодки. Это те самые лодки, которые я видела вчера у острова? И подростки потом приплыли на них сюда? Вероятно, так и было. Я дотронулась до плеча, почувствовала, как там ноет синяк. Краем глаза заметила какое-то движение и попятилась. Показалось, что между деревьями крадется призрачная фигурка, но когда я моргнула и снова посмотрела наверх, она исчезла.

Что-то тяжелое, удушливое стало давить мне на грудь. Я не должна была быть здесь. Но все-таки я осталась на месте. Двинулась вперед, пока не дошла до лодок. Одна из них оказалась старой деревянной плоскодонкой, другая – более современной шлюпкой из пластика или стекловолокна. Когда-то она, по-видимому, была белоснежной, но теперь корпус приобрел грязно-серый оттенок. По бокам лодки виднелись полустертые полосы, которые когда-то были ярко-голубого цвета. Что-то притянуло меня еще ближе, и я смогла заглянуть за бортик. На дне шлюпки стоял тонкий слой воды. Видимо, это была дождевая вода, последствие ночного ливня. Но вода была грязной, ее пронизывали красные струйки. За сиденьем лежал какой-то липкий комок, темно-красный, покрытый запекшейся кровью. Как недоразвитый эмбрион, извлеченный из тела матери.

Я попятилась и наткнулась на дерево. Но оказалось, это не дерево, а человек. Я резко развернулась, и мы встали друг перед другом, лицом к лицу.

– Я чувствовала, что ты еще вернешься, – сказала девочка. – Но это должно быть в последний раз.

24

Сначала я почувствовала облегчение, как тогда, когда увидела ночью в саду темную фигуру. Ты жива. Это не ты вчера кричала на острове, не тебя они мучали. Потом меня будто что-то толкнуло в грудь, и я неловко отступила назад. Посмотрела на девочку, на ее сжатые кулаки, а потом на деревья за нами. Она, казалось, прочитала мои мысли.

– Я одна, – сказала она. – Но больше тебе так не повезет. Если у тебя есть мозг, ты будешь держаться отсюда подальше. Не приходи сюда! Оставь нас в покое!

Ее голос звучал странно, в нем слышалось предупреждение, а не ненависть. Как будто она хотела защитить меня. И она опустила руки. Мой пульс слегка успокоился. Я пришла сюда по делу. Но сначала мне надо было завоевать ее доверие, показать, что я принимаю ее всерьез.

– От чего ты меня предостерегаешь? Что может случиться?

Она фыркнула.

– С Юрмой лучше не связываться. Могла бы понять уже.

Я откинула волосы с лица и рассмотрела ее внимательнее. Сколько ей лет? Под черной мужской рубашкой не было видно ни намека на какие-либо выпуклости. С другой стороны, если учесть ее худобу, в этом не было ничего странного.

– Юрма. Значит, так зовут твоего мальчика?

Щеки девочки покрылись красными пятнами.

– Он не мой… На самом деле мы не…

Я задалась вопросом, спят ли они друг с другом, но тут же одернула себя. Конечно же, спят. Между деревьями послышался треск, и я замерла. Но Юрма не бежал к нам. И никто другой тоже. Я нервно сглотнула, было понятно, что кто-то из них рано или поздно здесь появится, что это просто вопрос времени. Мне нужно было поторопиться с тем, что я собиралась высказать. Пусть судьба решает.

– Ты не обязана все это делать.

Мои слова поразили ее.

– Что… что ты имеешь в виду?

Она сделала вид, что не понимает, но я заметила, что ее глаза остановились на моей шее, что она не может перестать смотреть туда. В ее глазах виднелся ответ, светилась правда. Я сделала шаг вперед. Приходилось сдерживать себя, чтобы не положить ей руку на плечо.

– Как тебя зовут?

– Грета, – ответила она после минутного молчания.

Грета? Вот еще одна вещь, которая нас объединяет. Имя. Даже это. Я собралась с силами и продолжила:

– Послушай, Грета. Если он плохо обращается с тобой… Не позволяй ему так делать. Ты должна уйти, должна освободиться.

Жилка стучала у нее около виска.

– Я не… – начала она.

Но у меня не хватило терпения дать ей закончить, не было времени выслушивать отговорки.

– Ты можешь утверждать что угодно, но в глубине души я чувствую: ты ищешь выход. Ты ищешь кого-нибудь, кто бы тебе помог. Поэтому ты разыскала мой дом, поэтому ночью стояла в саду у окна. Ты понимаешь, что я такая же, как ты.

Я тут же почувствовала, что совершила ошибку, что зашла слишком далеко. До сих пор она просто неподвижно стояла и слушала, но за секунду ее лицо стало строгим и непроницаемым.

– Нет, не поэтому, – обронила она.

Что-то пошло не так. Я сказала слишком много, сказала что-то неправильно. Хрупкое доверие, которое, казалось, установилось между нами, разбилось вдребезги. Но я не могла остановиться. Я по-прежнему была уверена, что у нас много общего и что она нуждается во мне.

– Я на твоей стороне! – воскликнула я. – Как ты не понимаешь? Мы с тобой, у нас так много…

– Какого черта ты себе вообразила? Мы с тобой не на одной стороне!

Она закричала так громко, что я оборвала себя и сделала несколько шагов назад. На мгновение показалось, что ее лицо исказила гримаса боли и стыда, но она тут же исчезла. Ее сменила суровая и неприступная маска. Взгляд девочки скользнул в сторону. Ее рука вытянулась в воздухе, прямая и напряженная. Она возбужденно указывала пальцем на что-то за моей спиной.

– Юрма давно все понял! Он знает, что ты это сделала!

Я повернула голову, проследила взглядом туда, куда указывал ее палец, – на лодки. Мой взгляд остановился на окровавленном свертке и струйках крови на дне одной из них. По телу пополз холодок.

– Сделала что? – спросила я.

– Мы знаем, что ты была на острове. Туда не ездит никто, кроме нас. Значит, это была ты.

Перед глазами все завертелось. Я не отвечала. Что я могла ответить? Я просто стояла и чувствовала, как силы оставляют меня, как меня покидает надежда. Девочка уперла руки в бока.

– Ты приехала туда одна? Я имею в виду на остров. Ты приехала одна или вас было несколько?

Теперь ее голос звучал требовательно и властно. Как будто это был допрос. В каком-то смысле так оно и было. Я поняла, что не имеет никакого значения, что я отвечу. В горле встал комок, я сделала шаг назад.

– Нет… точнее, да. Я была с мужем и моей… моей…

Я пыталась закончить предложение, но ничего не получалось. От головокружения казалось, что земля вертится под ногами. Ложь наползала со всех сторон, облепляла, грозила придавить к земле. Я лгала с тех пор, как мы приехали в Морхем. Я лгала девочке и ее шайке, лгала мужчине из коричневого дома, лгала в полиции. Я сама не могла понять, зачем. Но причина была не важна. Единственное, что было важно, – это то, что так больше не могло продолжаться, я не могла больше лгать. Алекс не мой муж. И Смилла не моя дочь.

– Нас было трое на острове. Но те двое…

Только не еще одна ложь. Не с ней. Девочка ждала. Но когда она поняла, что я медлю, стала проявлять нетерпение.

– Что? Что случилось с теми двумя?

Как я могла это объяснить? Они не вернулись. Они исчезли. Медленно, очень медленно я продолжала пятиться от воды и от девочки обратно к лесной дороге и велосипеду. Но другая Грета следовала за мной. Она с силой пихнула меня в грудь.

– Признавайся уже! Не пытайся свалить на кого-то вину! Я знаю, что ты сделала, мы все это знаем.

Тогда я развернулась и побежала. Так быстро, как только могла, я пронеслась между деревьями и перебралась через канаву. Добравшись до дороги, я скривилась от боли и тошноты, но не позволила себе передохнуть, а сразу схватила велосипед и взобралась на него. Девочка не пыталась меня удержать. С силой крутя педали, я услышала, как она кричит мне вслед:

– Юрма позаботится, чтобы ты оплатила свой штраф.

Когда я услышала эти слова, во мне что-то щелкнуло. Что-то важное должно было прорваться сквозь туман, который окутывал мое сознание. Какая-то догадка. «Возмездие» – стучало в голове. Он придет свершить возмездие. Он придет оштрафовать меня. Но думала я не о Юрме.

25

Алекс никогда не скрывал, что женат. Уже в начале отношений он рассказывал, что у него есть жена и маленькая дочка. Это не помешало мне, не заставило остановиться. Наоборот. Насколько упрямо я не позволяла никому приблизиться ко мне раньше, настолько же невозможным казалось оставить Алекса, когда он ворвался в мою жизнь.

Как только все случилось, я сразу же рассказала Катинке и маме. Мама много раз с надеждой спрашивала, не появился ли в моей жизни какой-нибудь особенный мужчина. И все же она была недовольна, когда услышала об Алексе. Сама ли я случайно обмолвилась, что он несвободен? Или мама начала задавать вопросы и наконец пришла к такому заключению? Я точно не знаю, помню только ее реакцию.

«Как ты можешь, Грета? Как, черт возьми, ты можешь?»

Я поняла, что она думает: я дочь своего отца и следую его предосудительному примеру. Но я не чувствовала себя ответственной за измены Алекса. Не испытывала чувства вины перед этой безликой женщиной, которая сидит где-то и ждет его возвращения домой. Если говорить откровенно, я решила просто не думать об этом. Так же как я решила просто не думать о маминых осуждающих словах.

Катинка тоже отнеслась скептически, но обещала радоваться за меня, если я буду счастлива. «Счастлива», – думала я через месяц после начала наших отношений, – счастлива ли я?» Я повернула голову и посмотрела на Алекса, который лежал рядом на кровати.

– Разве мы не должны больше разговаривать? Узнавать друг друга? Разве не так делают люди?

Он ухмыльнулся, глядя на меня.

– Ну давай, – ответил он. – Расскажи что-нибудь о себе. Что-нибудь очень стыдное.

У меня перехватило дыхание. Что-нибудь стыдное? Папа. Невысказанное, событие, о котором никто не вынуждал меня говорить правду. Та самая причина, по которой я всю жизнь старалась держаться от людей на расстоянии. Но вот я была здесь с мужчиной, который утверждал, что видит, по-настоящему видит меня. И внезапно я услышала, как рассказываю Алексу про тот вечер. Об открытом окне, о том, как папа выпал в небытие. Когда я почти добралась до конца, что-то заставило меня сдержаться, принудило оставить некоторые детали при себе. Но хватило и того, что я рассказала.

– Ты определенно немного сумасшедшая. С головой не все в порядке.

Алекс засмеялся, но по его глазам я поняла, что он говорит всерьез. И почему нет? Он, очевидно, был прав. После этого эпизода я понемногу отказалась от мыслей об эмоциональной близости. Кто-то был рядом со мной. Этого было достаточно. Необязательно было знать друг о друге все.

А потом наступил тот вечер, когда Алекс прижал мое обнаженное тело к окну.

«Не оставляй меня никогда», – было написано на карточке, прилагавшейся к букету, который я получила на следующий день. Это могла быть мольба. Или команда. В любом случае я никуда не делась. Не могла вынести мысль о том, что снова останусь одна. Вместо этого вручила себя Алексу, позволила ему вести меня сквозь темноту. Медленно в наши отношения просачивалась боль.

Но я по-прежнему не убегала. Продолжала цепляться за него. Алекс указывал путь, я подчинялась. Даже если этот путь вел в пропасть.

В кармане что-то запищало. Я задержала дыхание и сонно огляделась. Где я? Обвела взглядом окрестности, поняла, что сижу в машине на полупустой парковке у маленького продуктового магазина. Как я сюда попала? Конечно, я должна была сюда приехать, но не знала как. Вспомнила разговор с девочкой, поездку на велосипеде через лес обратно домой, молочную кислоту в ногах и привкус крови во рту. Роковые слова о штрафе и возмездии, которые разносились по лесу и стучали в голове.

Я помню страх, все еще могу почувствовать это жжение на кончиках пальцев и тяжесть в животе. Но чувствую не только страх, есть что-то еще. Порыв подняться и встретиться с врагом, сопротивление. Оно наконец-то проснулось. Поэтому я здесь. Чтобы действовать.

В кармане снова запищало, и я достала телефон. Сообщение от Катинки. «Надеюсь, у вас все хорошо. Думаю о тебе». Всего два предложения, но сколько в них скрытых смыслов.

Пока время шло и наши отношения с Алексом эволюционировали, пока я соглашалась терпеть все больше и больше, Катинка со своим молчаливым, вопрошающим взглядом все время была рядом. Когда я начала все чаще брать больничный, она стала задавать вопросы о моем самочувствии. Она единственная заметила, что в последние дни я двигалась немного неуклюже. Во всяком случае, она единственная спросила об этом прямо.

– Почему ты хромаешь?

– Я не хромаю.

– Может, и нет. Но ты двигаешься как-то по-другому. Осторожно. Словно тебе больно. Что случилось?

Она сверлила меня взглядом. Я сжала губы, попыталась взглянуть ей прямо в глаза, но удалось посмотреть только на стенку, у которой она стояла. Катинка медленно покачала головой, как будто поняла что-то важное. Потом она сказала, что мне нужно пойти и кое с кем поговорить. Я вздрогнула и спросила, что это значит. Она не ответила, даже не сказала, что я и сама понимаю.

– Но что ты все-таки имеешь в виду? – настаивала я. – О чем это, по-твоему, мне нужно поговорить?

Какая-то часть меня хотела, чтобы она сказала это вслух, хотела, чтобы она сделала реальным то, что я сама не в силах была сформулировать.

– Ты давно сама на себя не похожа, – ответила Катинка. – Эта хромота… И ты все время чувствуешь себя усталой. Тебе нужно записаться кое-куда.

– Куда? К кому?

Я думала, она предложит очередного болтуна-психотерапевта. Прикрыв глаза, я увидела перед собой белокурую копну волос, почувствовала крепкую хватку на запястье. «Вам будет становиться все хуже и хуже. Вы рискуете потерять равновесие». Но Катинка думала вовсе не о психологах.

– Возможно, тебе нужно в поликлинику на общее обследование.

– Ну ладно, – сказала я. – Ты права насчет усталости. Я запишусь туда.

Так я и сделала. Спустя несколько дней пошла в поликлинику. На улице светило солнце, и, кажется, все надели шорты и короткие юбки. Только я была в длинных брюках. Образ той белокурой женщины еще раз скользнул по сетчатке глаза. Кардиганы и пиджаки посреди лета, мне казалось, что это странно. А теперь я сама так одеваюсь. Чтобы все спрятать.

Спустя короткое время я вошла в кабинет к женщине в белом халате и села на стул у ее стола. Медлила, прежде чем начать говорить, выжидала, давала ей возможность разглядывать меня в тишине. Втайне я надеялась, что она взглянет на меня и все поймет, а мне не придется произносить ни слова. Но врач смотрела с таким удивлением, что мне в конце концов пришлось открыть рот. Я осторожно начала рассказывать о своей усталости, послушно, хоть и немного уклончиво отвечала на ее вопросы. Когда она назначила анализы, я позволила медсестрам воткнуть в меня свои иголки и взять кровь, а потом протянула им баночку, которую они выдали для сбора мочи.

Затем мы вновь сидели друг напротив друга. Врач склонила голову набок и прищурилась. «Попроси, чтобы я показала свои ноги, – молча думала я. – Убеди, что я должна бросить его». Но она не сделала ни того ни другого. Вместо этого она объявила, что я беременна. На девятой неделе. Неужели я действительно ничего не подозревала?

Я вышла из машины и направилась в магазин, который располагался в низком кирпичном здании. Пожилой мужчина стоял у кассы возле двери и читал газету; когда я вошла, он взглянул на меня и неторопливо поздоровался. Я взяла корзинку и принялась бесцельно бродить между полками. Это был захолустный магазин, и выбор тут был соответствующий. Я могла бы проехать чуть дальше, в тот городок, где была вчера. Если память меня не подводила, там был большой супермаркет. Но я не отважилась снова отправиться туда, не хотела снова оказаться рядом с полицейским участком, где меня могли узнать.

Щеки загорелись, когда я вспомнила телефонный разговор с женщиной-полицейским. В какое посмешище я себя превратила! А ведь все могло обернуться хуже, намного хуже. Если в полиции узнают, что два человека, которых зовут Алекс и Смилла, действительно пропали без вести, и сопоставят это с моей ложью о наших отношениях… Это будет выглядеть нехорошо, совсем нехорошо.

На одной из дорожек я встретила двух тетушек, невероятно похожих друг на друга, видимо, они были сестры. Одни из тех, кто никогда не имел никаких связей с мужчинами, кто навсегда остался в этой сонной глуши и доживал вместе остаток жизни?

Когда мы поравнялись, они настороженно улыбнулись мне, как улыбаются чужаку, и я почувствовала, как стянуло лицо, когда я попыталась ответить на улыбку. «Это не моя вина, – хотелось мне крикнуть. – Я просто делала то, что велели».

Я спрашивала Алекса, как он собирается представлять меня, если мы встретим кого-нибудь в Морхеме. В нашем городе мы никогда никуда не ходили, всегда проводили время у меня дома. Ни кино, ни ресторанов, ни даже прогулок по вечерам. Мы никогда не говорили о том, почему так происходит, но я исходила из того, что все дело в ней. Наш город такой маленький, что невозможно не встретить кого-нибудь, кто знает ее или Алекса. Из-за этого наш с ним мир сжался до размеров моей спальни.

А теперь внезапно мы должны были оказаться в незнакомой вселенной. Мы будем в отъезде, вместе проведем отпуск. Я не спрашивала, как Алекс будет объясняться дома, но подозревала, что он выдумает какую-нибудь командировку. Он работал менеджером по продажам, постоянно был в разъездах, так что она могла на это купиться. Она – его жена. Ведь у него была жена.

Так как же, недоумевала я, собирается он представлять меня? Как он хочет, чтобы я себя рекомендовала? Алекс пожимал плечами на мои вопросы, давая понять, что это не имеет никакого значения, так как людей там не будет. По крайней мере, никого, кто был бы с ним знаком. Но я настаивала.

– Но если кто-то спросит, – говорила я. – Если. На этот случай я хочу знать, кто я. Кем я должна быть.

Это привлекло его внимание. Он посмотрел на меня долгим взглядом, с таким выражением лица, которое трудно было разгадать.

– Ты моя жена, – решил он. – Если кто-нибудь спросит, ты должна отвечать так.

И так и было. Мужчина из коричневого коттеджа, полиция, подростки – всем я говорила так. Что Алекс женат на мне. Но со Смиллой все было по-другому. Никто не просил меня называть ее моей дочерью, и все-таки ее я тоже впутала в эту головоломку. Это произошло естественно, пугающе легко. Маленькая Смилла, так же мечтающая о принцессах, как и я когда-то, и так же обожающая отца – игривая и веселая, как мой папа, высокомерная и безжалостная, как ее отец. Смилла, с которой я была связана через ребенка, лежавшего у меня во чреве.

– Твоя сестра или брат, – прошептала я и вздрогнула. Я стояла у холодильной витрины.

Долго смотрела на упаковки с молоком, маслом, йогуртами и яйцами. Потом бросила взгляд на красную корзину у меня в руке. Она по-прежнему была пуста.