Текст книги "Брошенная в бездну"

Назан с беспокойством посмотрела на подругу: «Неужели она согласится и мне придётся пойти с ними?.. Пойти в ресторан, да ещё с посторонним мужчиной! Проявить такое неуважение к своему мужу? Быть может, всё ещё уладится, и он велит мне вернуться?.. Нет, нет, я никуда не пойду». Но не успела она об этом подумать, как Сами почти втолкнул их в раскрытые двери какого-то ресторана.

В такой ранний час здесь никого не было. Сами выбрал столик, усадил дам и заказал завтрак.

Назан сидела словно на иголках. Она оказалась в ресторане против своей воли, потому что так захотел этот человек, преследовавший её неотступным взглядом чёрных пугающих глаз. Бедная женщина то бледнела, то краснела. Её замешательство всё более усиливалось. Она чувствовала, что невольно причиняет Несрин страдание.

Но Несрин молчала, отложив разговор с Сами до возвращения домой. Только бы удалось его затащить! В последнее время он стал очень скуп на посещения.

Несрин решила разрядить сгущавшуюся атмосферу и сказала:

– Я хочу переехать на Тарлабаши. Что ты скажешь?

Но он лишь неопределённо пожал плечами и налил себе рюмку ракы.

– Не угодно ли вам пива, ханым-эфенди, – обратился он к Назан.

Она совсем растерялась.

– Нет, нет, что вы!

Гарсон принёс тарелки с закусками, и все принялись за еду. Назан едва дождалась, когда кончится этот мучительный для неё завтрак. Они вышли на улицу. Сами откланялся: он, к сожалению, не может их более сопровождать, его ждут дела. Женщины облегчённо вздохнули и направились к трамвайной остановке.

Сами было известно, что Назан обитает где-то в районе Сулеймание. Он решил спуститься на фуникулёре к Галатскому мосту, а оттуда на трамвае добраться до площади Бейязит. Так можно было сэкономить немного времени и очутиться там раньше, чем подъедут Назан и Несрин.

Его план полностью удался. Ничего не подозревавшие женщины сошли с трамвая и направились вдоль университетской стены к узким улочкам Сулеймание. Сами последовал за ними в некотором отдалении. Неожиданно женщины скрылись за углом дома, и он потерял их из виду. Сами прибавил шагу и успел как раз вовремя – они сворачивали в другой переулок. Вот женщины миновали какую-то полуразрушенную мечеть. Сами прижался спиной к стене, которая почти совсем завалилась, и стал наблюдать.

Он видел, как Назан толкнула дверь какого-то убогого обшарпанного домишка, который, казалось, лишь чудом держался на земле. Обшарив глазами прогнившие доски, Сами прочёл название улицы, номер дома и записал в свой блокнот. Во второй раз можно, пожалуй, и не найти этого домишка.

Засунув блокнот поглубже в карман пальто, он зашагал прочь.

– Садитесь, пожалуйста, выпьем по чашечке кофе. Вам нужно отдохнуть, – говорила Назан, сбрасывая чаршаф.

– Нет, дорогая! Не хочется. На сердце как-то тяжело.

– Зачем вы расстраиваетесь! Разве можно прислушиваться ко всему, что говорят врачи?

– Да как же, сестрица, не прислушиваться? Он спрашивал, повышается ли у меня по ночам температура, потею ли я? А почему? Потому что всё это – признаки обострения болезни.

Глаза Несрин стали влажными.

– Врач говорит, что необходимо поехать на курорт, отдохнуть. Какой там курорт! Отдых! Стоит мне неделю не поработать, и всё! Мне нечего будет есть.

Сердце Назан разрывалось от жалости к этой больной, несчастной женщине. Захотелось обнять её, утешить.

Несрин немного полежала на тахте и ушла. Назан осталась одна. Прислонив разгорячённый лоб к окну, она с грустью смотрела на пустынную улицу. Облака, затянувшие небо, спустились совсем низко. С каждой минутой становилось темнее. Назан поёжилась и набросила на плечи старый шерстяной платок. «А есть ли у тётушки уголь?» – подумала она и пошарила по углам. Угля не было. «Пожалуй, надо сходить в лавку. Это ведь совсем близко, сразу за углом», – припоминала Назан, надевая чаршаф.

Переступив порог, она лицом к лицу столкнулась с Сами. Ошеломлённая, Назан отпрянула назад.

– Простите, Назан-ханым, Несрин ещё у вас? – криво улыбаясь, спросил Сами.

– Она уже ушла, – ответила Назан, ощутив дрожь во всём теле.

– Не можете ли вы рассказать поподробнее, какой диагноз поставил врач…

– Но почему вы не спросили об этом у неё самой?

Сами понял, что его поймали на слове, и рассмеялся:

– Не сообразил!

На пустынной улице появилось несколько теней в чаршафах и тёплых шалях. Назан заволновалась ещё больше. Она чувствовала, что сплетницы пялят на них глаза.

– Извините, я спешу, мне нужно купить уголь.

– Такая очаровательная женщина с корзиной угля! Невероятно! Я был потрясён, узнав, что вы живёте в такой развалюхе, а тут ещё этот уголь…

Назан чувствовала, как дрожит каждая клеточка её тела. Было просто невыносимо стоять рядом с Сами на глазах у всех, но она не знала, как уйти. В голове теснились обрывки мыслей: муж… ребёнок… Несрин… тётя… соседи… Более всего её тревожила мысль о Несрин. Если слухи дойдут до больной женщины, она будет очень страдать. А вдруг Сами скажет, что она сама его пригласила?

Назан едва не упала от этой мысли и прислонилась к дверному косяку.

– Сами-бей! Умоляю вас, не говорите Несрин, что вы были здесь, – прошептала Назан чуть слышно.

Но он понял эту просьбу по-своему.

– Ну что вы! Не беспокойтесь, дорогая! Разве можно кому-нибудь рассказывать о наших отношениях?

– Отношениях?! – воскликнула Назан. – Каких отношениях?

– То есть я хотел сказать…

– Нет-нет! Между нами нет и не может быть никаких отношений! – Размахивая корзинкой, Назан бросилась на другую сторону улицы. Она перевела дыхание, только добежав до лавки угольщика Касыма.

– Это корзинка матушки Алие, – сразу узнал черномазый угольщик. – А ты кем ей доводишься?

– Племянницей.

– А-а-а! Та самая, что развелась с адвокатом?

В их квартале все говорили об этом.

– Да, но к весне я снова вернусь к нему, – не уверенно пролепетала Назан.

– А ребёнок?

– Он со свекровью и с мужем.

– Эх, доченька! – вздохнул угольщик. – Все говорят, что тебя обманом выкурили из дому. Женщина неразумная! Ну кто же бросает ребёнка, вещи?.. Сколько тебе угля-то?

– Сколько войдёт.

Угольщик наполнил корзинку и поставил её на весы. А Назан с замиранием сердца выглянула на улицу. Слава аллаху, Сами не подошёл к лавке, но у порога уже собралась толпа.

Закутанные в чаршафы женщины и любопытные девчонки ждали, когда выйдет Назан. Может, тот мужчина вовсе ей незнаком? Все хотели убедиться, заговорит ли он с ней опять.

– Смотрите, смотрите – говорит… – зашептали женщины, увидев, как Сами подошёл к Назан.

– Да кто же ей этот мужчина?

– И чего тут не знать, любовник её, стало быть.

– Чей, чей любовник? Дайте-ка взглянуть, – высунулся из двери угольщик.

Посмотрев на Сами, он многозначительно подмигнул женщинам и, проведя чёрной от угля ладонью по усам, хмыкнул.

– Теперь понятно, что за птица эта Назан. Наверно, она и там крутила. Кабы не так, разве адвокат развёлся бы с ней?

Угольщик вытащил из кармана табакерку и, сворачивая толстую цигарку, подумал: «Если она пошла по рукам, так почему бы и мне не пользоваться? Что у меня меньше монет, чем у тех лоботрясов, которые к ней шляются? И с чего это к нам повадились чужаки? Неужто в нашем квартале вся молодёжь повымерла? Да куда же запропастились Акула-Ихсан и Волк-Джеляль?»

Под вечер, когда снег падал на землю крупными хлопьями, появился рыбак Ихсан. Касым выскочил на крыльцо и закричал ему вслед:

– Боишься войти?

Огромный, широкоплечий Ихсан остановился, засунув руки в карманы саржевых брюк.

– Видно, тебе мешают рога, – сказал угольщик, поддразнивая парня.

– Что? – удивился рыбак, проведя рукой по своим тонким усикам. Он вошёл в лавку, пододвинул к себе плетёную скамеечку и сел.

– Дожили мы, что называется, до весёлых дней, – сказал, протягивая ему табакерку, Касым. – Племянница-то нашей матушки Алие начала приводить в дом ухажёров!

Ихсан хорошо знал матушку Алие, но её племянницы ещё не видел. На днях он, правда, слышал что-то о ней от Волка-Джеляля. Муж у неё вроде адвокат какой-то был…

– У этой женщины, Ихсан, – сказал угольщик, – руки белее хлопка. Как увидел я её, аж в голове все закружилось… А какой у неё перстень!

Ихсан продолжал спокойно курить. Наконец он поднял голову:

– Так говоришь, ухажёра привела? А что это за тип?

– С виду вроде бы из господ. Одет с иголочки!

Ихсана взорвало, словно ему было нанесено оскорбление. «Вот это действительно дожили! Стоило уйти на три дня в море, как в квартал повадились какие-то типы. Да перемерли мы все, что ли?» – распалял он сам себя, а вслух сказал:

– Эта матушка Алие только и думает, как бы подшибить деньгу. Ничем не побрезгует, чёртова ведьма!

Плотно закутавшись в шаль, матушка Алие ожидала трамвая. В руках у неё были покупки – пирзола и халва с фисташками. Порывистый ветер бил в лицо колючими снежинками.

На трамвайной остановке, пытаясь согреться, топтались пассажиры – рабочие и работницы, торговцы с лотками, дети. При каждом порыве ледяного ветра воздух оглашался проклятиями и стонами толпы.

Матушка Алие не замечала холода, не слыхала ни шума, ни грязной ругани. Она жила в мире грёз. Когда Назан согласится, они сразу купят несколько чулочных машин и пока поставят их прямо в комнате. Хозяин дома не будет против. Достаточно сунуть этому старому скряге несколько курушей, и он становится сговорчивым. Жильцы, конечно, начнут жаловаться: «Машины шумят!», «Покою нет!» Но на них можно не обращать внимания! Тем, кто будет недоволен, хозяин быстро укажет на дверь. Кое-кто, пожалуй, съедет с квартиры, а остальные подожмут хвост и будут молчать. «Ах, – думала матушка Алие, – если уж луна за мной пойдёт, так звёзды сами прицепятся…»

Подошёл трамвай. Матушка Алие ринулась было к входной двери, но какие-то парни оттеснили её.

– Как вам не стыдно! Совсем перестали почитать старших! – кричала матушка Алие, пытаясь уцепиться за поручень.

Вагон быстро набился до отказа.

Простояв всю дорогу на ногах, вконец уставшая матушка Алие с трудом протолкалась к двери и вышла на площади Бейязит. Она поправила съехавшую шаль, поплотнее закуталась и зашагала к дому.

– Сегодня вы очень задержались, тётушка, – сказала Назан, встречая её в дверях и забирая из рук свёртки.

«Как же, тащилась бы я в такую погоду в Бахчекапы, если бы не твой перстень», – подумала матушка Алие.

Она выглядела совсем измученной при свете газовой лампы, едва освещавшей комнату.

– Что поделаешь, дитя моё, я ведь для тебя старалась.

– Для меня? – удивилась Назан.

– Ну, да! Съездила в лавку Ходжи Бекира купить тебе халвы с фисташками…

Назан обрадовалась. Ей захотелось обнять и расцеловать тётушку, но, как всегда, она постеснялась.

– Спасибо! – сдержанно поблагодарила она.

Старая женщина, хорошо знавшая племянницу, ничего иного и не ожидала. Да она вовсе и не нуждалась в благодарности. Лишь бы Назан согласилась продать перстень и купить машины…

– Принеси-ка корзину для угля!

– Вы хотите пойти за углём? Не нужно, я уже купила.

– Сама ходила за углём?

– Да.

Старуха ничего не сказала, но подумала, что племянница поступила опрометчиво. Ведь она молода, красива, привлекательна, а в лавке угольщика Касыма всегда полно прощелыг вроде Ихсана и Джеляля.

Назан принесла уголь, разожгла мангал и накрыла на стол. В комнате стало тепло и уютно. «Всё-таки хорошо, что приехала племянница, – подумала матушка Алие. – Перестала бы она упрямиться и продала перстень… Вот тогда бы пожили!» Ей даже жарко стало от всех этих мыслей.

– Ты положила в мангал слишком много угля.

– Так ведь на улице холодно…

– А много ли ты купила?

– Полную корзину. А сколько килограммов, не знаю.

– Корзина у меня немаленькая. Килограммов десять войдёт, а то и больше, дочь моя!

Назан промолчала.

– Я уже и так задолжала ему. Этот пёс Касым с каждого шкуру готов содрать. Сколько же он с тебя взял?

– Не знаю, право…

Матушка Алие рассердилась:

– Заладила одно: «не знаю» да «не знаю», а что ты знаешь?

Она набросила шаль и, продолжая ворчать, побежала в лавку угольщика. Стеклянная дверь была плотно прикрыта, но сквозь занавеску виднелся свет. «Опять эти бродяги собрались! Наверно, пьют ракы или в карты режутся. Ну да всё равно!» – И она забарабанила по стеклу.

Дверь распахнулась. Холодный ветер, ворвавшийся в лавку вместе со снегом, задул лампу.

– Заходи, матушка, – услыхала она знакомый голос рыбака Ихсана.

Касым зажёг лампу, и матушка Алие убедилась в том, что не ошиблась, – здесь действительно сидели Джеляль и Ихсан. Лица у них были красные, глаза воспалённые. «У-у пьянчуги грязные!» – подумала матушка Алие и отвернулась.

– Моя к тебе сегодня за углём приходила? – спросила она у Касыма.

– Приходила! «Наполни, говорит, корзину».

Касым едва ворочал языком.

– Почём же ты ей продал?

– Как почём? По базарной цене. Да что ты так беспокоишься, матушка, ведь она уплатила за уголь. И прежний долг я с тебя списал. Теперь мы в расчёте. Ну как, довольна?

Ещё бы! Конечно, она была довольна…

– С такой племянницей не пропадёшь, – продолжал разглагольствовать Касым. – Да у неё на одном только пальце целое состояние! Будь я на твоём месте, уговорил бы её продать этот перстень!

Касым задел самое больное место старухи.

– И купил бы чулочные машины? – не удержалась она.

– Ну нет! На что они мне, эти чулочные машины? Я бы снял большой склад, получал бы из Болгарии уголь – не десяток, другой, а сотни, тысячи мешков! Вот это была бы торговля! Оптовая!

– Э, да что там склад! На такие деньги я купил бы баркас и несколько лодок, – сказал Ихсан. – И послал бы ко всем чертям хозяев! Ведь всю работу делаем мы, а все барыши от улова достаются им.

У Джеляля были другие планы. Окажись у него в руках такой перстень, он продал бы его, обзавёлся лавчонкой, начал торговать овощами и фруктами, а через год, глядишь, и женился. Давно пора положить конец тяжёлой доле его старой матери, гнувшей спину на табачной фабрике…

Это были простые люди. Перстень Назан словно околдовал их. И каждый говорил о том, что у него наболело.

– Каждому своё, – сказала матушка Алие. – Ну а мне только и надо, что несколько чулочных машин. Только бы купить их, да хоть в комнату сначала поставить. А там…

Касым подмигнул Ихсану:

– Верно ты говоришь, матушка Алие. Только… Скажи-ка ей, Ихсан!

Но возбуждённый больше других Джеляль опередил друга и выпалил:

– Только запомни, матушка: не приводить никаких типов в наш квартал!

Матушка Алие опешила.

– Ты о чём, сынок?

Хотя она и не слишком поверила тому, что рассказал хозяин лавки, однако сказала:

– Да слыханное ли это дело? Хорошо, я спрошу Назан!

Джеляль с раздражением сплюнул на пол и растёр плевок ногой.

– Порасспроси-ка её как следует… Может, ей просто нужен мужчина? Видит аллах, мы всегда готовы…

Касым гнусно расхохотался, а матушка Алие, готовая провалиться сквозь землю от стыда, выскочила из лавчонки.

Снег валил не переставая. Она перешла улицу и с тяжёлым сердцем переступила порог своего дома.

– С кем это ты сегодня разговаривала?

Назан так и обмерла. Значит, соседи уже успели насплетничать.

Назан рассказала всё как есть. Внимательно выслушав её, матушка Алие проговорила:

– Я не позволю, чтобы к тебе приходили мужчины! Соседям всё одно – знакомый он твоей подруги или ещё кто. Ты же знаешь наш квартал! Видит аллах, им человека погубить – раз плюнуть!

– Да ведь я ни в чём не виновата! – оправдывалась Назан. Но ей так и не удалось втолковать этого тётке.

– Если хотите, я уйду из вашего дома, – сказала она в конце концов.

Матушка Алие струхнула.

– Скажешь тоже! И как это тебе в голову-то пришло? Погибели своей хочешь? Ведь ты в Стамбуле, понимаешь, в Стамбуле, а не в какой-нибудь там дыре! Кто здесь у тебя? Кроме меня – никого! Ни родных, ни близких…

На глазах у Назан блеснули слёзы. Она взяла щипцы и стала ворошить в мангале потухшие угли.

Да, она знала, что Стамбул – огромный город. И нет здесь у неё никого, кроме тётки Алие. Но что же делать? Ведь даже она не хочет ей верить!

– Если будет угодно аллаху, – сказала матушка Алие, – мы вместе уедем отсюда. Аллах милостив, может, и для нас найдётся у него немного счастья. – Она поглядела на перстень и продолжала: – Была у нас на фабрике одинокая женщина вроде меня. Мы рядом работали – мыски на чулках зашивали. Такая же бедная, как я, еле сводила концы с концами. И вдруг, да не даст мне соврать всевышний, встречает родственницу своего покойного мужа. Она даже забыла, что на свете существует такая родня. Познакомились они, разговорились, и тут случайно всё выяснилось. Родственница видит, что нашей-то тяжело приходится. Продала она свои серьги, и тут же купили они две чулочные машины, поставили их прямо в своей квартире, и… пошла работа!..

«Опять за своё!» – подумала Назан.

– …и начали они загребать денежки!..

Матушка Алие не спускала глаз с племянницы. «Почему она молчит? Может, уже решила продать перстень?..»

– … и теперь у них восемь машин. Собираются свой дом строить – на две комнаты с кухней. Но я бы на их месте прежде построила мастерскую. А жильё можно наверху устроить. Там бы и три комнаты получилось и кухня, да каждой по комнате для омовения…

Матушка Алие заметила, что Назан совсем не слушает её.

Мысли Назан и в самом деле были далеко. Скорее бы весна. Она возвратится к мужу, обнимет сына… Ей вдруг нестерпимо захотелось увидеть Халдуна, и острая боль обожгла её сердце.

– Опять о сыне затужила?

Назан не ответила.

– Эх-хе-хе! Чёрные думы – плохие советчики. Займись-ка лучше делом. Поджарь вот пирзолу.

Назан и думать не хотела о еде, но она покорно взяла пакет и пошла к очагу.

15

Хаджер-ханым была вне себя от негодования. Эта Жале, или, как зовет её теперь сын, Нериман, основательно прибрала его к рукам. Она даже на ночь не отпускала его домой. Да и Халдун тоже привязался к ней. Как только наступало утро, секретарь Мазхара являлся в дом и отводил внука к «Милой маме».

Халдун находил, что Милая мама очень добра. Она покупала ему такие игрушки, каких он никогда раньше не видел. Что там автомобили или медвежата? Она купила ему настоящую железную дорогу! Кроме того, она связала ему курточку и свитер из мягкой шерсти.

Они проводили вдвоём целые дни. Она играла с ним во все игры, словно была его подружкой. Сначала играли в прятки, потом в соседей. А когда уставали, она рассказывала ему сказки – про фей и принцев, про султанов и злых разбойников.

Добрая мамочка! Она никогда не говорила о его матери гадких слов, как бабушка. И вовсе его не бросила мама Назан. Она скоро приедет к нему.

Как всё это бесило Хаджер-ханым. Ведь не успевал Халдун раскрыть утром глаза, как тут же заявлял: «Я пойду к Милой маме!» Она готова была придушить негодного мальчишку.

Именно сейчас Хаджер-ханым особенно хотела добиться расположения Халдуна. Мальчик был тем единственным существом, которое ещё привязывало к ней Мазхара. Кто знает, как теперь сложилась бы её жизнь, не будь внука. Ведь Мазхар готов по первому слову Нериман сделать всё что угодно.

Главные советчики Хаджер-ханым – Наджие и мать начальника финансового отдела – только твердили: нельзя упускать из рук ребёнка! Если это случится, не миновать беды. Женщине, которая отобрала у неё сына, ничего не стоит отобрать и внука. Но тогда она останется одна-одинёшенька!

Тревога изглодала сердце Хаджер-ханым. Не прошло и двух месяцев после отъезда Назан, а она уже начала подумывать, как бы вернуть невестку обратно. Какую же она совершила глупость! Зачем подстроила, чтобы сын выставил за дверь эту скромную, покорную, безответную женщину? Ей-то какая польза? Но дело сделано, назад не воротишь! Сын покинул дом, а теперь поди, попробуй заманить его обратно.

И всё же она должна найти приманку. Пусть это будет хоть сама девица из бара! И вот однажды, поборов свою гордость, Хаджер-ханым отправилась к ней. Она знала, что в эти часы Мазхар находится в суде, и заглянула в контору.

Секретарь любезно согласился проводить её к Нериман. Они тут же вышли и оказались у цели как раз в тот момент, когда игра, затеянная Нериман, была в самом разгаре. Только что вагоны игрушечной железной дороги, груженные калёным горохом, отправились со станции «Халдун» на станцию «Мамочка». Их надо было разгрузить, вновь загрузить, но теперь уже фасолью, и отправить обратно на станцию «Халдун».

Услыхав стук, Нериман и Халдун подбежали к окну. Лицо мальчика вытянулось: «Бабушка!» Но Нериман как ни в чём не бывало спросила:

– Почему ты так скис?

– Не отдавай меня ей! – взмолился Халдун.

– Не бойся, не отдам! – успокоила его Нериман и пошла открыть дверь. Она догадывалась, зачем пожаловала Хаджер-ханым. Мазхар недавно говорил, что мать вдруг начала настаивать на их вступлении в брак. Ну что ж! Придётся распрощаться со своей свободой и войти в его дом. Но, быть может, старуха надеется обломать её, как Назан? О, она дорого за платит за своё заблуждение!

Гостью встретили как совершенно постороннего, мало знакомого человека. Её пригласили в гостиную, справились о здоровье, но не проявили и тени каких-либо чувств.

Хаджер-ханым была в смятении. Куда только подевалась её обычная бесцеремонность! Она чувствовала себя совершенно скованной в этой атмосфере холодной вежливости и не знала, какой же взять тон. Говорить, как свекровь с невесткой? Нет, об этом не могло быть и речи! И неожиданно для себя самой она с заискивающими нотками в голосе спросила:

– Когда же, дочь моя, ты осчастливишь нашу скромную обитель?

Нериман сделала вид, будто не поняла, что имеет в виду старуха.

– Клянусь аллахом, ханым-эфенди, у меня масса дел… Но если выдастся свободный денёк, я непременно к вам загляну. Нанесу, так сказать, ответный визит.

– Ответный визит? Я тебя жду насовсем, дитя моё! Ведь вы с Мазхаром теперь не чужие? Зачем же вам жить врозь?

– Клянусь аллахом, ханым-эфенди, дома я совсем не такая весёлая женщина, как вам кажется. У меня довольно властный характер – люблю, чтобы всё было по-моему. Если я соглашусь жить семейной жизнью, то лишь так, как это будет угодно мне…

– Ну и живи, доченька!

– Но всё это может доставить вам серьёзное беспокойство…

– Какое там беспокойство? Это будет твой дом, живи, как сама желаешь. Моё дело молитвы, я ведь женщина набожная!..

– Но погодите, я ещё не сказала вам о том, что, пожалуй, является самым главным: до недавнего времени я служила в баре. И ушла оттуда, уступив настоянию Мазхара. Но вы ведь знаете этот город, здесь люди просто фанатики! Смогут ли они примириться с моим прошлым?

– Я в толк не возьму, – притворно недоумевала Хаджер-ханым, – о чём это ты?

– Как бы вам проще объяснить? По мнению многих, «девица из бара» значит дурная женщина. Что вы на это скажете?

Хаджер-ханым была застигнута врасплох и ломала голову, как бы получше выкрутиться.

– Помилуй аллах, дитя моё, помилуй аллах, дочь моя! Но ведь я-то не думаю так о тебе!

– Думаете вы обо мне так или не думаете, не имеет значения, ханым-эфенди. Но я хочу предупредить, что все начнут вас сторониться. Поэтому речь идёт не обо мне, а о вас…

Хаджер-ханым предпочла ничего не ответить. Что, однако, следовало понимать под этими словами? Выходит, девица из бара ни во что не ставит её мнение? «Ишь, как нос задрала! Ни уважения, ни почтительности! Думает, если смогла прибрать к рукам Мазхара, так это уж и всё?.. Э, нет, голубушка! Тебе особенно не на что надеяться! Люди никогда не забудут, что ты девица из бара!» Настроение у Хаджер-ханым совсем испортилось. Сердце словно придавила тяжёлая гиря.

Она поднялась. Ей даже не предложили кофе, не угостили сигаретой.

– Ну, – обратилась она к Халдуну, – дитя моё, собирайся. Пойдём домой.

Мальчик взглянул на Нериман, как бы ища защиты. Она кивнула и сказала:

– Не смею вас больше задерживать, а Халдуна вечером отведёт секретарь.

Хаджер-ханым чуть не бегом кинулась вниз по лестнице. Хлопнув наружной дверью и выбравшись наконец на улицу, она дала волю своему гневу.

«Бесстыжая грубиянка! Гнусная, подлая баба! – бранилась Хаджер-ханым. – Корчит из себя невесть кого. А кто она на самом деле? Шлюха! Только такое ничтожество, как мой сын, мог подобрать эту уличную девку! И ещё почитает её больше родной матери, пёс паршивый!»

Хаджер-ханым села в свободный фаэтон и приказала кучеру везти её к дому начальника финансового отдела. Здесь, как назло, было полно гостей: мать прокурора, мать председателя суда по особо тяжким преступлениям, жена и дочери судебного исполнителя, жена нотариуса. Когда Хаджер-ханым открыла дверь гостиной, на ней не было лица. Никто никогда не видел её такой. Дамы стали наперебой расспрашивать Хаджер-ханым, что же случилось. Та начала было говорить, но слёзы хлынули у неё из глаз, и она разрыдалась. Мать и жена прокурора, да и все остальные, кроме разве лишь матери начальника финансового отдела, в глубине души радовалась. «Так ей и надо за бедняжку Назан!» Однако гости скрывали свои чувства и всячески выражали Хаджер-ханым участие. Она даже не заметила, как выболтала всё, что с ней произошло.

– Ничего не поделаешь, дорогая. Надо набраться терпения и смириться с судьбой, – советовала одна.

– Да сохранит вас аллах от худших бед! – говорила другая.

– Бывает и похуже, тётушка! – успокаивала третья…

Молчала лишь хозяйка дома. Но, после того как ушли гости и они остались вдвоём с Хаджер-ханым, она более не сдерживала своего недовольства всей этой историей.

– Угораздило же тебя пойти на поклон к этой шлюхе! Ты допустила большую ошибку, Хаджер!

– Почему?

– Она ещё спрашивает! Ведь ты, праведница, унизилась перед этой девкой! Да как же было ей не задрать нос?

– Пожалуй…

– И зачем тебе вздумалось рассказывать всё это людям?

Хаджер-ханым только сейчас сообразила, что наговорила лишнего. Ведь здесь присутствовали члены семьи прокурора, которые были целиком на стороне Назан. Хотя и эти дамы охали и ахали, услыхав, как оскорбила её девица из бара, но про себя наверняка думали: «Так ей и надо!»

– Ты права, сестрица, права! Но я была так расстроена, что не могла совладать с собой…

– Разве ты не знаешь, какие они насмешницы и сплетницы?

Хаджер-ханым знала, очень хорошо знала! Но слово – не воробей…

– Что же мне теперь делать?

– Прежде всего возьми себя в руки и перестань жаловаться на судьбу. А с этой девицей из бара тебе придётся вести себя так, словно ничего не произошло. Нельзя восстанавливать её против себя.

По дороге домой Хаджер-ханым думала: может, просто снять комнату в каком-нибудь подвале и укрыться от всего? Нет-нет, только не это! Чего она только не натерпелась, пока вырастила сына! А теперь, когда пришло ей время пожать плоды своих трудов, на голову свалилась такая беда!.. Неужели так начертал ей аллах? Почему пришелец с гор должен прогнать того, кто вырастил сад в долине?..

Мазхар совсем редко показывался дома. Заглянет среди дня, постоит в дверях, спросит, принёс ли секретарь покупки с базара, и уйдёт.

Со всех сторон до неё доходили слухи, что сын готовится сейчас к очень сложному процессу. По словам людей, противник сильный – денег не жалеет. И Мазхару уже предлагали. Да не тысячи, не десятки тысяч, а сотни тысяч лир! Но он и слышать не хочет.

– Разве можно отказываться от таких денег? – упрекнула его как-то Хаджер-ханым. – Рехнулся ты, что ли?

– Нечего соваться не в свои дела! – возмутился Мазхар. – Это тебя совсем не касается!

– Так ведь можно заработать сотни тысяч… – заикнулась было Хаджер-ханым.

– А ты без них голодаешь, раздета, разута?! – закричал Мазхар.

– Да нет, слава аллаху. Но у тебя же есть сын, дитя моё!

– Я уж как-нибудь сам позабочусь о его будущем! – отрезал он и ушёл.

Мазхара глубоко возмутил этот разговор. И без того он был вне себя. Корыстолюбие окружающих не знало границ. Деньги были кумиром, заменявшим людям совесть и честь. Чувство долга, человеческое достоинство не ставились ни во что! Готовность бороться против всего косного, что должна смести революция[19]19
  Речь идёт о так называемой кемалистской буржуазно-национальной революции, явившейся следствием освободительной войны турецкого народа в 1919 – 1922 гг. и направленной не только против иностранных интервентов, но и против господства иностранного капитала в стране и султанского феодально-клерикального строя.


[Закрыть], почиталась за глупость. К чему эта борьба? Ведь вполне можно притворяться приверженцем новых веяний, даже революционером, а втихомолку обделывать свои делишки…

Мазхар ненавидел эту двойную игру. Либо ты революционер, либо нет. А если революционер – твой долг бороться с пережитками не жалея сил. И никакие миллионы не могут тебя свернуть с правильного пути.

Мазхар ни на шаг не отступал от своих убеждений и поклялся довести до конца волновавший всех процесс о наследстве, даже если бы ему угрожала гибель. Его неподкупность поражала не только мать. Диву давались не только окружающие, не только противная сторона, но даже наследники, чьи интересы он должен был отстаивать в суде.

Нериман была в курсе событий и гордилась любимым человеком. Но в последнее время она стала опасаться за его жизнь.

– Не бойся, любимая, – грустно улыбался Мазхар. – Ничего со мной не сделают. Пусть только тронут, революция переломает им хребет… Впрочем, победа нашей революции нуждается в жертвах, я в это свято верю. К этому надо быть готовым. Ничего не поделаешь!

Нериман не покидали мрачные мысли. По ночам она видела кошмарные сны. Однажды ей приснилось, что люди, подкупленные противниками Мазхара, схватили его на безлюдной улице и стали рвать на части. Она закричала и проснулась в холодном поту.

Мазхар тоже проснулся. Нериман прижала его к груди и, словно безумная, умоляла отказаться от процесса – ей приснился страшный сон! Это не к добру… Но Мазхар был непреклонен.

Несмотря на многочисленные помехи и подножки богача Шекир-паши, обстоятельства дела всё более прояснялись. Но по мере того как Мазхар продвигался вперёд, возрастал страх Нериман. Даже днём её преследовали страшные видения. Она решила ещё теснее связать свою жизнь с Мазхаром и оформить их брак.

Помолвка прошла тихо, свадьба без торжеств. Зато приход Нериман в их дом вызвал настоящую бурю радости у Халдуна.

Что касается Хаджер-ханым, то, несмотря на все утешения, на которые не скупилась приятельница, в душе старуха была далеко не спокойна. Ещё не забылся холодный приём, который оказала ей Нериман в своём доме. Новая невестка была настроена к ней враждебно, в этом Хаджер-ханым нисколько не сомневалась.

Больше всего её раздражало, что Халдун постоянно вертелся около Нериман.

Однажды Хаджер-ханым схватила его за руку и потащила в свою комнату:

– Чего ты так радуешься, что у тебя новая мама?

– Я люблю её, – смущённо ответил Халдун.

Хаджер-ханым отвратительно выругалась.

– Что ты сказала? Я не понял. Пойду и спрошу у Милой мамы…

– У Милой мамы! Ах ты, поросёнок паршивый! – Хаджер-ханым больно ущипнула его.

На крик прибежала Нериман.

– Что случилось, деточка моя?

– Бабушка меня ущипнула!

– Это правда, ханым-эфенди?

– Да, – сквозь зубы процедила позеленевшая от злости Хаджер-ханым.