Текст книги "Ветер в ивах"

Он вынырнул на поверхность и попытался ухватиться за камыши и осоку, которые росли вдоль реки под самым берегом, но течение было таким сильным, что оно вырывало их у него из лап.

– О боже мой! – восклицал бедный Тоуд. – Никогда в жизни я больше не буду угонять автомобили! Никогда в жизни я не буду петь зазнайские песни!

Тут он ушёл под воду, вынырнул снова, у него перехватило дух, и он стал захлёбываться. Вскоре он заметил, что течение несёт его к большой тёмной норе, вырытой в береговом обрыве, как раз у него над головой, и, когда вода влекла его мимо входа в эту нору, он вытянулся изо всех сил, ухватился за край и удержался. Потом понемногу, с большим трудом, он стал подтягиваться, пока не смог закрепиться локтями. В таком положении он передохнул.

И пока он пыхтел, и вздыхал, и пристально глядел в темноту, какая-то маленькая яркая штучка блеснула из глубины, подмигнула и стала приближаться к нему. По мере того как она приближалась, она стала обрастать лицом, и лицо это показалось ему знакомым.

Коричневое, маленькое, с усами.

Серьёзное, круглое, с аккуратными ушками и шелковистой шёрсткой.

Это был дядюшка Рэт.

Глава одиннадцатая
«Как летний ливень – слёз поток»

Дядюшка Рэт высунул аккуратную коричневую лапку, крепко схватил мистера Тоуда за шиворот, рванул его кверху и подтащил к норе. Отяжелевший, пропитанный водой, Тоуд медленно, но верно достиг края норы и через мгновение, живой и здоровый, стоял в прихожей, весь измазанный тиной и облепленный водорослями, как, впрочем, и следовало ожидать, но вполне довольный и в наилучшем расположении духа, как бывало в прежние времена. Раз уж он попал в дом своего друга, то необходимость маскироваться, хитрить и изворачиваться отпала, и он мог сбросить с себя маскарадный костюм, который не пристал джентльмену его положения и к тому же доставил столько хлопот.

– О, Рэтти! – воскликнул он. – Чего я только не пережил с тех пор, как виделся с тобой в последний раз, ты не можешь себе представить! Такие переживания, такие испытания, и как я всё это благородно перенёс! Какие исчезновения, какие переодевания, то прячусь, то ускользаю… и заметь – всё продумано, всё спланировано и выполнено с блеском! Был в тюрьме – выбрался оттуда, само собой разумеется! Швырнули меня в канал – доплыл до берега! Угнал лошадь – задорого продал! Всех обвёл вокруг пальца, всех заставил поплясать под мою дудочку! Я умнейший Тоуд, в этом нет ни малейших сомнений! Какой, как ты думаешь, я совершил подвиг под конец? Потерпи, я тебе всё расскажу…

– Тоуд, – сказал Рэт серьёзно и твёрдо, – сейчас же отправляйся наверх, сними с себя эту старую ситцевую тряпку, которая, похоже, когда-то была платьем какой-нибудь прачки, как следует вымойся, надень что-нибудь моё и прими вид джентльмена, если сумеешь. Должен тебе сказать, что более замурзанного, затрёпанного, срамного вида я ни у кого не видал ни разу в жизни. Кончай бахвалиться и препираться со мной и отправляйся! Чуть позже мы поговорим. У меня много накопилось.

Тоуд хотел огрызнуться. Хватит, им уже хорошо покомандовали в тюрьме, а тут, по-видимому, всё начинается сначала. И кто начинает? Рэт – Водяная Крыса! Но он нечаянно увидал своё отражение в зеркале за стоящей вешалкой, в потрёпанном чепце, печально сползшем на левый глаз, раздумал отругиваться и послушно отправился в ванную комнату. Он как следует вымылся, почистился, пригладил волосы щёткой, переоделся и долго стоял перед зеркалом, с удовольствием рассматривая самого себя, и думал, что за дураки те, кто хоть на мгновение мог принять его за прачку. К тому времени, когда он спустился, обед был уже на столе, что очень его обрадовало. И времени много прошло, и побегать ему немало довелось с тех пор, как цыган накормил его замечательным завтраком. Пока они ели, мистер Тоуд рассказал дядюшке Рэту все свои приключения, подробно останавливаясь на том, какой ум он проявил, и какое присутствие духа в острых ситуациях, и хитроумие в узких местах, всё хотел представить дело так, будто он пережил весёлые и разнообразные приключения. Но чем больше он распространялся, тем серьёзнее и молчаливее становился дядюшка Рэт.

Когда Тоуд наконец выговорился, в комнате на некоторое время воцарилось молчание, потом Рэт сказал:

– Послушай-ка, Тоуди, я не хочу обижать тебя, ты и так много пережил. Но говоря серьёзно, неужели ты не понимаешь, каким ты выставил себя дураком? Как ты сам признаёшься, на тебя надевали наручники, заточали в тюрьму, морили голодом, травили, как зайца, пугали до потери сознания, оскорбляли, глумились и, наконец, к твоему позору, швырнули в воду. И кто же? Какая-то баба! Что в этом забавного? Что весёлого? И всё из-за того, что тебе приспичило угнать чужую машину. Ты сам прекрасно знаешь, что от машин тебе были одни беды и неприятности с того самого момента, когда ты впервые увидел автомобиль. Если ты разбиваешься через пять минут после того, как ты сел за руль – а так оно чаще всего и бывает, – то зачем же тогда чужую-то машину воровать? Пожалуйста, можешь делаться инвалидом, если тебе это нравится, пожалуйста, можешь обанкротиться для разнообразия, если уж ты так решил, но в каторжники-то зачем попадать? Когда же ты наконец проявишь благоразумие, и подумаешь о своих друзьях, и позволишь им гордиться тобой? Ты думаешь, мне приятно, например, слышать, как звери говорят мне вслед, что я вожусь с уголовниками?

У мистера Тоуда была одна черта, которая всех с ним примиряла, – у него было беззлобное сердце. Он не сердился, когда ему читали нравоучения те, кого он считал своими настоящими друзьями. И даже когда они сильно на него нападали, он мог понять и другую сторону. Пока дядюшка Рэт так серьёзно с ним говорил, он про себя всё время бормотал: «Нет, это как раз очень даже весело» – и издавал всё время неясные звуки, вроде «р-р-раз!» и «би-би» и ещё какие-то, которые напоминали приглушённое хрюканье или шипение, какое обычно получается, когда открывают бутылку с содовой. Но всё же, когда Рэт замолчал, он издал глубокий вздох и сказал тихим и покорным голосом:

– Ты прав, Рэтти! Ты всегда очень разумно говоришь. Я вёл себя как самовлюблённый старый осёл, мне это совершенно ясно, но теперь я буду совсем хорошим и не буду делать больше никаких глупостей. А что до автомобилей, я как-то поостыл к ним, после того как нырнул в эту твою речку. Знаешь, когда я висел, уцепившись за край норы, пытаясь отдышаться, меня осенила действительно блестящая идея – насчёт моторных лодок… ну ладно, ладно, не принимай всё так близко к сердцу, это же только так, просто мысли вслух, и давай больше не будем об этом. Попьём кофейку, покурим, поболтаем, а потом я спокойненько пройдусь до Тоуд-Холла, переоденусь в своё и всё там налажу, чтобы всё было как и бывало раньше. Хватит с меня приключений. Я буду вести размеренную, приличную жизнь, займусь хозяйством, приведу в порядок сад, буду сажать цветочки. У меня всегда будет готов обед для друзей, заглянувших ко мне на часок. Я опять заведу пони с тележкой, чтоб можно было прокатиться по окрестностям, как было в старые добрые времена, до того, как на меня это напало и я натворил глупостей.

– Спокойненько пройдёшься до Тоуд-Холла? – возбуждённо воскликнул дядюшка Рэт. – О чём ты говоришь? Ты хочешь сказать, что ты ничего не слыхал?

– Что не слыхал? – спросил мистер Тоуд, бледнея. – Говори, Рэтти! Скорей! Не щади меня. О чём я не слыхал?

– Ты хочешь сказать, – кричал Рэт, стуча маленькими кулачками по столу, – что ты ничего не слышал о ласках и горностаях?

– Что? Эти, из Дремучего Леса? – воскликнул мистер Тоуд, начиная дрожать. – Ни слова не слышал! А что они сделали?

– И как они захватили Тоуд-Холл? – продолжал дядюшка Рэт.

Тоуд положил локти на стол, подбородок – на лапы, две крупные слезы накопились у него в глазах, перелились через край и упали на стол – кап! кап!

– Продолжай, Рэтти, – пробормотал он. – Рассказывай всё. Я уже с собой справился. Я снова Тоуд. Я перенесу.

– Когда ты попал… ну, когда с тобой случилось это несчастье, – начал Рэт медленно, подбирая выражения, – ну, словом, когда ты исчез на время из общества благодаря этому, ну… недоразумению с автомобилем, ты понимаешь…

Тоуд только кивнул.

– Об этом тут, естественно, много говорили, – продолжал дядюшка Рэт, – и не только тут, на берегу, но даже и в Дремучем Лесу. Мнения всех зверей разделились, как это обычно бывает. Те, кто с берега, все были за тебя. Они говорили, что с тобой обошлись несправедливо и что в наше время в этой стране не добьёшься правосудия. А те, из Дремучего Леса, говорили всякие горькие слова, мол, так тебе и надо и, мол, со всем этим пора кончать. И они страшно обнаглели и всё ходили везде и говорили, что с тобой на этот раз покончено навсегда. Что ты, мол, никогда, никогда не вернёшься.

Тоуд ещё раз молча покивал головой.

– Ну, ты знаешь, что это за звери? – продолжал дядюшка Рэт. – Но Крот и Барсук вмешались, они не уставали им объяснять, что ты скоро вернёшься. Они точно не знали, как ты вырвешься, но были уверены, это рано или поздно произойдёт.

Тоуд сел на своём месте поровнее и стал ухмыляться.

– Они приводили разные исторические примеры, когда мужество и умение внушить доверие, какими ты обладаешь, вместе с набитым кошельком одолевали законы. Они, на всякий случай, забрали свои вещи и переехали в Тоуд-Холл, и ночевали там, и проветривали комнаты, и всё держали наготове к твоему возвращению. Они, конечно, не могли догадаться, что произойдёт, но кое-какие подозрения относительно жителей Дремучего Леса у них были. Теперь я приближаюсь к самому печальному и трагическому моменту своего рассказа. Однажды тёмной ночью – должен сказать, что это была очень тёмная ночь, и ветреная до невозможности, и к тому же дождь лил как из ведра, – ласки, собравшись целым отрядом, вооружённые до зубов, подползли к парадному входу Тоуд-Холла. Одновременно целая банда хорьков, пройдя огородами, овладела хозяйственным двором и конторой, а небольшой отряд головорезов-горностаев занял оранжерею и бильярдную и пооткрывал все окна, выходящие на лужайку. Крот и Барсук сидели у камина в курительной комнате, рассказывая друг другу разные случаи из жизни, решительно ничего не подозревая, потому что в такую ночь ни один зверь не выходит из дому. Эти кровожадные злодеи ворвались в комнату и окружили их. Друзья сражались из последних сил, да толку-то что? Они были безоружны, кроме того, их застали врасплох, и к тому же что могут сделать двое против сотни? Их жестоко избили палками, этих двух преданных товарищей, и выгнали из дому на холод, сырость и в темноту, награждая неслыханными оскорблениями.

Тут бесчувственный мистер Тоуд не удержался, чтобы не подхихикнуть, но сразу же взял себя в руки и постарался принять очень серьёзный вид.

– И с тех пор эти из Дремучего Леса поселились в Тоуд-Холле, – продолжал дядюшка Рэт, – и ведут себя просто безобразно! Валяются в постели до обеда, завтрак у них в любое время, и такой, говорят, учинили разгром, что страшно смотреть. Они съедают твои запасы, выпивают всё, что у тебя есть в погребе, да ещё и потешаются над тобой, рассказывая про… там, магистраты, тюрьмы и полицию. Они сочиняют про тебя отвратительные, грубые песенки, в которых остроумия ни на грош. И они говорят всем твоим слугам, что поселились в усадьбе навсегда.

– Да? – закричал мистер Тоуд, вскакивая и хватаясь за палку. – Я моментально займусь ими!

– Бесполезно, Тоуд! – прокричал ему вдогонку дядюшка Рэт. – Иди и сядь спокойно, ты только беду себе наживёшь.

Но Тоуд уже исчез, и удержать его не было никакой возможности. Он быстро шёл по дороге, перекинув палку через плечо, пыхтя и бормоча себе под нос что-то сердитое, пока не дошёл до парадных ворот. Тут из-за забора неожиданно выскочил большой рыжий хорёк и наставил на него ружьё.

– Стой! Кто идёт? – крикнул он резким голосом.

– Чушь и чепуха, – отозвался Тоуд сердито. – Кто тебе позволил так со мной разговаривать? Выходи оттуда сейчас же, не то я…

Хорёк больше не произнёс ни слова, он вскинул ружьё к плечу. Тоуд благоразумно бросился на землю, пригнулся, и – вжжик! – пуля просвистела у него над головой.

Потрясённый Тоуд поднялся на ноги и галопом помчался по дороге. Пока он бежал, он слышал отвратительный хохот хорька, который подхватили ещё какие-то мерзкие тоненькие голосочки.

Он вернулся к дядюшке Рэту совершенно опрокинутый.

– А что я тебе говорил? – отозвался Рэт. – Бесполезно. У них выставлены сторожевые посты, и они все вооружены. Я тебе говорю: подожди пока.

И всё же Тоуд не был склонен так уж сразу сдаваться. Он отвязал лодку и поплыл на вёслах вверх по реке, где, как ему было известно, сад Тоуд-Холла спускается к самой воде.

Приблизившись к тому месту, откуда был виден его старый милый дом, он, перестав грести и облокотившись о вёсла, осторожно оглядел всё вокруг. На первый взгляд было тихо, спокойно и безлюдно. Он мог спокойно обозревать фасад Тоуд-Холла, залитый лучами заходящего солнца, голубей, усаживающихся парочками на коньке крыши, сад, весь в цвету, бухту перед лодочным сараем, маленький деревянный мостик, который перекинулся через бухту; всё было спокойно, необитаемо и, казалось, ждало его возвращения.

«Попробуем сперва проникнуть в лодочный сарай», – подумал Тоуд.

Он тихонечко поплыл к бухте и уже проплывал под мостом, как – бух! Огромный камень угодил прямо в лодку и пробил дно. Лодка тут же наполнилась водой и затонула, а мистер Тоуд оказался прямо в воде на глубоком месте. Подняв голову, он увидел у перил моста двух горностаев, которые перегнулись через перила и наблюдают за ним в полном восторге.

– Камешек следующий раз полетит в твою голову, Тоуди! – крикнули они ему.

Негодующий мистер Тоуд поплыл к берегу, а горностаи, поддерживая друг друга, чтобы не свалиться в воду, так и покатывались со смеху, с ними чуть не случилось двойной истерики, то есть по истерике на каждого, разумеется.

Тоуд должен был проделать весь долгий обратный путь пешком. Он рассказал дядюшке Рэту о неудаче, которая его вновь постигла.

– Ну а я тебе что говорил? – сказал дядюшка Рэт сердито. – Сядь и сообрази, что ты сделал. Потопил мою лодку, которую я так люблю! Попросту загубил мой прекрасный костюм, который я дал тебе поносить. Ну право же, Тоуд, свет не видел такого невозможного существа. Я удивляюсь, как это ты ещё ухитряешься сохранять каких-то друзей.

Тоуд сразу согласился, что вёл себя неправильно, признал свою глупость, раскаялся в своих ошибках и принёс самые горячие извинения за потопленную лодку и испорченный костюм. И закруглил свою речь выражением искренней покорности, которая всегда обезоруживала его друзей и обеспечивала ему прощение.

– Рэтти! Я теперь понимаю, какой был своевольный и своенравный! С этого времени, поверь мне, я буду тихий и послушный и ничего не сделаю без твоего совета и одобрения!

– Ну, если так, – сказал отходчивый дядюшка Рэт, смягчившись, – тогда мой совет тебе: поскольку уже поздно, садись и ужинай. Ужин сейчас появится на столе. И пожалуйста, прояви побольше терпения. Я убеждён, что мы с тобой ничего не можем предпринять, пока не повидаемся с Кротом и Барсуком, и не услышим от них последние новости, и все вместе хорошенечко не обсудим наши нелёгкие дела.

– А-а, да, конечно! Крот и Барсук, разумеется. А где они сейчас? Я было о них совсем позабыл, – заметил Тоуд легкомысленно.

– И ты ещё спрашиваешь! – сказал дядюшка Рэт с упрёком. – Пока ты носился по всей стране в дорогих автомобилях, и скакал на кровных скакунах, и устраивал пикники с цыганами, эти два бедных преданных зверя торчали на улице в любую погоду, проводя суровые дни и ночи, патрулируя вдоль границ Тоуд-Холла, не спуская глаз с ласок и горностаев, соображая, обдумывая, планируя, как отбить назад твою собственность. Ты не заслужил иметь таких верных, таких преданных друзей, честное слово, Тоуд! Когда-нибудь, когда будет уже поздно, ты пожалеешь, что не ценил их!

– Я знаю, я неблагодарное животное, – заплакал Тоуд. – Давай я пойду и поищу их этой холодной и тёмной ночью, и разделю с ними все трудности, и постараюсь доказать… Постой! Кажется, я слышу звон тарелок и подноса. Ура! Ужин на столе! Давай, Рэтти!

Тут дядюшка Рэт вспомнил, что бедняга Тоуд долгое время находился на тюремном коште и поэтому не стоило на него сердиться. Он и сам последовал за ним к столу и, как хороший хозяин, просил его вознаградить себя за все прошлые лишения.

Они только успели покончить с едой и снова перейти в кресла, как раздался сильный стук в дверь. Тоуд перепугался, а дядюшка Рэт, таинственно кивнув, направился прямо к двери, отпер её, и в комнату вошёл дядюшка Барсук.

У него был вид джентльмена, который несколько ночей провёл вне дома, будучи лишён маленьких удобств. Ботинки были в грязи, и выглядел он растрёпанным и взъерошенным. Правда, он и прежде не очень-то заботился о своей наружности. Барсук взглянул на мистера Тоуда серьёзно, протянул лапу и сказал:

– Добро пожаловать домой, Тоуд! Увы! Что я говорю? Домой, как бы не так! Это печальное возвращение, Тоуд. Бедный мой Тоуд!

Затем он повернулся к нему спиной, пододвинул стул к столу и отрезал себе большой кусок холодного пирога со свининой.

Тоуд не на шутку встревожился от такого серьёзного и зловещего приветствия. Но дядюшка Рэт шепнул ему:

– Ничего, не обращай внимания и пока помолчи. Он всегда такой подавленный и падает духом, когда ему надо подкрепиться. Через полчасика он будет совсем другим.

Они принялись молча ждать. Через некоторое время снова раздался стук, на этот раз не такой громкий. Дядюшка Рэт, снова кивнув, ввёл в комнату Крота, немытого и обтрёпанного, с соломинками, застрявшими в шёрстке.

– Ура! А вот и Тоуд! – закричал он сияя.

И он начал отплясывать вокруг него.

– Мы даже и не надеялись, что ты появишься так скоро, ах ты умный, талантливый, сообразительный Тоуд!

Дядюшка Рэт толкнул его под локоть, но было уже поздно: Тоуд уже пыхтел и весь раздувался от гордости.

– Умный? Вовсе нет! Послушать моих друзей, так я круглый дурак! Я всего-навсего выбрался из самой страшной тюрьмы во всей Англии! Только и всего! И завладел поездом и на нём удрал, только и всего! Я осёл, вот кто я есть! Я расскажу тебе о своих приключениях, и ты сам рассудишь, Крот!

– Хорошо, хорошо, – сказал Крот, пододвигаясь к столу. – Ты рассказывай, а я пока поем, ладно? С утра во рту ни кусочка! О боже мой, боже мой!

Он подсел к столу и наложил себе на тарелку холодного мяса и маринованных огурчиков.

Тоуд потоптался на каминном коврике, потом засунул лапу в карман и вытащил оттуда горсть серебряных монет.

– Погляди! – воскликнул он, показывая деньги. – Не так уж плохо за несколько минут работы, а? И как, ты думаешь, я их добыл? Угнал лошадь! Вот как!

– Ну? – заинтересовался Крот.

– Тоуд, пожалуйста, помолчи минуточку, – сказал дядюшка Рэт. – А ты, Крот, не подначивай. Или ты его не знаешь? Лучше поскорее расскажи, в каком положении находятся дела и что лучше всего предпринять, раз Тоуд наконец вернулся.

– Дела хуже некуда, – сказал Крот сердито. – А что предпринять, ни малейшего понятия не имею. Барсук и я ходили, ходили вокруг Тоуд-Холла день и ночь. Всё одно и то же. Везде – стража, наставленные в упор дула, швыряются камнями. А стоит нам приблизиться, так насмехаются, просто невыносимо. Нет ничего хуже насмешек!

– Да, дело плохо, – сказал дядюшка Рэт задумчиво. – Но я думаю, что кое-что я всё-таки сообразил. Тоуд должен…

– Нет, не должен! – воскликнул Крот с набитым ртом. – Ничего подобного. Ему надо совсем другое…

– Ничего такого я не стану делать, – перебил их обоих Тоуд. – Хватит командовать! Речь идёт, в конце концов, о моём доме, и я точно знаю, что надо делать. Я…

Они заговорили все разом и во весь голос, от них просто можно было оглохнуть, но в это время высокий, суховатый голос сказал:

– Немедленно замолчите! Все!

И мгновенно настала тишина.

Это сказал дядюшка Барсук, который кончил есть пирог, повернулся к ним и сурово на них поглядел. Когда он увидел, что сумел привлечь их внимание и они, по-видимому, ждут, что он скажет, он опять повернулся к столу и отрезал себе сыру. И так велико было уважение к этому достойному зверю, что никто не проронил ни слова, пока он не закончил трапезу и не смахнул крошки с колен. Тоуд ёрзал на стуле, а дядюшка Рэт старался его угомонить.

Потом дядюшка Барсук подошёл к камину и, глубоко задумавшись, долго смотрел на огонь. Наконец он заговорил.

– Тоуд, – сказал он, – ты беспокойный, скверный зверёк! Тебе не стыдно? Как ты думаешь, что бы сказал мой покойный друг, твой отец, если бы оказался сейчас здесь и узнал обо всём, что ты вытворяешь?

Тоуд, который прилёг на диван, перевернулся ничком, сотрясаемый слезами раскаяния.

– Ладно, перестань, – сказал Барсук, смягчаясь. – Брось. Перестань плакать. Что было, то прошло. Постарайся начать жизнь сначала. Но то, что Крот говорит, правильно. Горностаи стерегут всюду. А это лучшие стражники в мире. Нечего думать атаковать их в лоб. Нам с ними не справиться.

– Тогда, значит, всё кончено, – всхлипнул Тоуд, орошая слезами диванные подушки. – Пойду завербуюсь в солдаты и никогда, никогда больше не увижу мой родной Тоуд-Холл!

– Брось хныкать и немедленно взбодрись, Тоуд! – сказал Барсук. – Есть другие способы отвоевать его, кроме прямого штурма. Я ещё не сказал своё последнее слово. Сейчас я сообщу вам великую тайну.

Тоуд медленно поднялся и вытер слёзы. Он обожал тайны, потому что в жизни не мог сохранить ни одной. Его всегда волновало чувство неправедного восторга, когда он сообщал другому тайну после того, как торжественно обещал не выдавать её никому.

– Существует подземный ход, – сказал Барсук внушительно, – который ведёт от берега реки, совсем поблизости отсюда, к самому центру Тоуд-Холла.

– О, какой вздор, Барсук! – сказал Тоуд довольно беззаботно. – Ты наслушался того, что они тут плетут в пивнушках. Да я знаю каждый дюйм Тоуд-Холла, изнутри и снаружи. Там ничего такого нет, уверяю тебя.

– Мой юный друг, – сказал дядюшка Барсук очень строго, – твой отец, который был зверем очень достойным, много достойнее иных моих знакомых, и который был моим близким другом, делился со мной такими вещами, которыми ему и в голову бы не пришло поделиться с тобой. Он открыл этот подземный ход; он его, разумеется, сам не делал, ход был прокопан сотни лет назад, задолго до того, как он там поселился. Но он его вычистил и привёл в порядок, потому что думал, что когда-нибудь этот ход вдруг да и пригодится в случае какой-нибудь беды или опасности. И он мне его показал. Он сказал: «Сыну моему о нём ни в коем случае не говори. Он хороший парень, но немного легкомысленный, и характер у него неустойчивый, да и язык за зубами он держать не умеет. Если с ним случится серьёзная беда и ход этот сможет ему пригодиться, тогда сообщи ему об этом тайном проходе, но ни в коем случае не раньше».

Все сидевшие в комнате внимательно посмотрели на мистера Тоуда, желая видеть, как он это всё воспримет. Тоуд сначала было надулся, но быстро отошёл, потому что был всё-таки хорошим парнем.

– Ладно, ладно, – сказал он. – Может, я и в самом деле немножечко болтун. Я ведь очень известное лицо, друзья навещают меня, и мы острим, веселимся, рассказываем анекдоты, и язык у меня начинает маленечко вилять. Я прирождённый собеседник. Мне частенько говорили, что мне надо бы завести салон, что бы это там ни значило. Ну, бог с ним! Продолжай, Барсук. Но чем этот самый твой подземный ход нам поможет?

– Я кое-что выяснил в последнее время, – продолжал Барсук. – Я попросил Выдру нарядиться трубочистом и пойти, увесившись щётками, к чёрному крыльцу Тоуд-Холла справиться, нет ли у них работы. Завтра вечером там состоится роскошный банкет. Чей-то день рождения. Главного Ласки, кажется. И все ласки соберутся в парадной столовой и будут там пировать, ничего не подозревая, без сабель, ружей и палок – словом, безо всякого оружия!

– Но стража будет выставлена, как всегда, – заметил дядюшка Рэт.

– Точно, – отозвался Барсук. – К этому я и веду. Ласки целиком положатся на такую прекрасную стражу, как горностаи. И вот тут-то нам и поможет подземный ход. Этот туннель ведёт прямёхонько в буфетную, расположенную рядом с парадной столовой.

– Ага! Вот почему там скрипит доска! – сказал Тоуд. – Теперь я понимаю.

– Мы тихонечко проберёмся в буфетную! – воскликнул Крот.

– С пистолетами, и саблями, и палками! – закричал дядюшка Рэт.

– И набросимся на них, – сказал Барсук.

– И поколотим их, и поколотим их, и поколотим их! – вопил Тоуд в экстазе, носясь кругами по комнате и перепрыгивая через стулья.

– Очень хорошо, – подвёл итог дядюшка Барсук в своей обычной суховатой манере. – Итак, всё решено, нечего вам спорить и устраивать перепалки. Становится поздно, отправляйтесь спать. Все необходимые приготовления мы сделаем завтра утром.

Тоуд, конечно, тоже послушно отправился спать, как и все остальные, он понимал, что сейчас спорить ни к чему, хотя он был слишком взволнован и спать совсем не хотел. Он прожил длинный утомительный день, набитый всякими событиями, к тому же простыни и одеяла были такими успокаивающими, такими дружелюбными после крошечного клочка простой соломы, брошенного на каменный пол холодного каземата, что он, несмотря ни на что, вскоре спокойно захрапел. Конечно, ему много чего приснилось: и дорога, которая тут же удирала, как только он ступал на неё, и канал, который бегал за ним и в конце концов настиг, и баржа, которая заплыла прямо в парадную столовую со стиркой, скопившейся за неделю, как раз когда у него был званый обед. А ещё ему снилось, что он один идёт по подземному ходу, а тот крутится, и вертится, и колышется, и становится на попа. Но под конец он увидел, будто он вернулся в Тоуд-Холл с победой и совершенно невредимый, и все друзья собрались к нему, и все серьёзнейшим образом его уверяли, что он на самом деле очень умный мистер Тоуд.

Он проспал всё следующее утро и, когда спустился вниз, увидел, что остальные звери уже давным-давно позавтракали. Крот куда-то ускользнул, никому не сказав, куда и зачем идёт. Барсук сидел в кресле и читал газету, нисколько не заботясь о том, что должно произойти вечером.

А дядюшка Рэт, наоборот, с деловым видом носился по комнате, таская под мышками разного рода оружие, раскладывая его на четыре кучи на полу и приговаривая на бегу:

– Вот – сабля – для – дядюшки Рэта, вот – сабля – для – Крота, вот – сабля – для – мистера Тоуда, вот – сабля – для – Барсука! Вот – пистолет – для – дядюшки Рэта, вот – пистолет – для – Крота, вот – пистолет – для – мистера Тоуда, вот – пистолет – для – Барсука! – И так далее, в том же самом ритме, а четыре одинаковые кучи росли и росли на полу.

– Всё это очень хорошо, – сказал через некоторое время Барсук, глядя поверх газеты на зверька, мечущегося по комнате. – Ты, конечно, прав. Но ты подумай сам: как только мы проскользнём мимо этих отвратительных горностаев с их отвратительными ружьями, уверяю тебя, нам не понадобятся никакие сабли и пистолеты. Да мы вчетвером одними только палками очистим помещение от всей этой банды за пять минут. Я бы и один справился, только не хочу вас всех лишать удовольствия.

– А всё-таки на всякий случай не помешает, – сказал дядюшка Рэт задумчиво, полируя дуло пистолета рукавом и заглядывая в него, прищурив один глаз.

Мистер Тоуд, покончив с завтраком, схватил толстенную палку и, размахивая ею изо всех сил, колошматил воображаемых врагов.

– Я укажу им, как воровать мой дом, – вопил он, – я укажу им, я укажу!

– Не говорят «укажу», Тоуд. Надо сказать: «Я им покажу», ты говоришь неправильно.

– Что ты к нему придираешься? – сказал Барсук сварливо. – Правильно – неправильно. Я сам так говорю. А если я так говорю, то все могут так говорить.

– Не сердись, – сказал дядюшка Рэт. – Мне только кажется, что правильнее сказать: «Я им покажу», а не «укажу».

– Но мы им не собираемся ничего «показывать», мы им именно укажем, укажем, укажем! Потому что мы им укажем на дверь, чтобы они убирались вон! Вот именно это мы и сделаем!

– Да, пожалуйста, как хотите, так и говорите, – сказал Рэт.

Он и сам уже запутался. Он отошёл в угол, и было слышно, как он бормочет «укажем, покажем, укажем, покажем», пока дядюшка Барсук довольно резко не велел ему замолчать.

Через некоторое время в комнату ввалился Крот, и видно было, что он собою чрезвычайно доволен.

– О, как я здорово развлёкся! – начал он с ходу. – О, как я поддразнил горностаев!

– Надеюсь, ты был достаточно осторожен, Крот? – спросил дядюшка Рэт с тревогой.

– Ну разумеется, – с уверенностью сказал Крот. – Меня осенило, когда я поутру пошёл в кухню последить, чтобы завтрак для мистера Toyда не остыл. Там я увидел, что старая прачкина одежда, в которой он вчера явился, так и висит возле камина на полотенечной вешалке. Я надел платье, чепчик, конечно, тоже нацепил, шаль накинул и отправился в Тоуд-Холл храбрец храбрецом. Стража, конечно, была, как всегда, начеку, с ружьями и со своими «Стой, кто идёт?» и прочей чепухой.

«Доброе утро, джентльмены! – поклонился я им. – Нет ли у вас на сегодня стирки? Я бы постирала».

Они поглядели на меня так высокомерно, так надменно и говорят:

«Убирайся отсюда, прачка! Когда мы на часах, мы не занимаемся стиркой».

«А в другое время?» – спрашиваю я с издёвочкой. – Хо-хо-хо! Купил я их, а, Тоуд?

– Глупый ты и нахальный зверь! – презрительно заявил мистер Тоуд.

Дело в том, что он смертельно позавидовал Кроту. Это было как раз то самое, что он сам мог бы проделать, приди это ему в голову первому и не проспи он так непоправимо.

– Кое-кто из горностаев сделался пунцовым, – продолжал Крот, – сержант, начальник караула, и говорит мне:

«Быстро беги отсюда, женщина, не отвлекай часовых, они на посту».

«Бежать? – говорю я. – Не я отсюда побегу, а кто-то другой, и довольно скоро…»

– О, Крот, милый, как же ты мог? – сказал в отчаянии Рэт.

Барсук отложил газету в сторону.

– Я увидал, как уши у них навострились и они стали переглядываться, – продолжал Крот. – И я услыхал, как сержант сказал:

«Не обращайте на неё внимания, она сама не знает, что говорит».

«Это я-то не знаю? – сказал я. – Тогда позвольте сказать вам следующее: да будет вам известно, что моя дочь стирает бельё мистера Барсука. Вот и судите, знаю я или не знаю, о чём говорю. А скоро и вы узнаете. Сотня кровожадных барсуков, вооружившись винтовками, собираются напасть на Тоуд-Холл как раз сегодня вечером, подобравшись к нему через конский выгон. Шесть лодок, до отказа набитых крысами, вооружённых пистолетами и абордажными саблями, прибудут по реке, и крысы высадятся на садовом причале, а отряд отборных жаб, который называется «Победа или смерть», атакует фруктовый сад, сметая всё на пути и призывая к возмездию. Не так-то много стирки от вас останется к тому времени, когда они с вами разделаются. Вы бы лучше убирались подобру-поздорову, пока ещё есть возможность!»