Текст книги "Ветер в ивах"

Глава седьмая. Трубач у врат рассвета

Укрывшись в тени речного берега, крапивник щебетал свою тоненькую песенку. Был одиннадцатый час вечера, но небо все еще хранило отблески света ушедшего дня, не желая с ними расставаться, и гнетущий зной только начал рассеиваться под прикосновениями прохладных пальцев короткой летней ночи.

Крот лежал на берегу, все еще отдуваясь после дневной жары (с рассвета до заката не было ни облачка) и ждал возвращения друга. Он оставил Водяного Крыса с Выдром и ушел на реку с несколькими другими зверьками, а вернувшись, обнаружил, что в доме темно и пусто – значит, Крыс допоздна засиделся со старым товарищем. Было все еще слишком жарко, чтобы сидеть дома, поэтому Крот растянулся на прохладных листья щавеля и начал вспоминать события прошедшего дня – все до единого замечательные.

Вскоре послышались легкие шаги Крыса, шагающего по выжженной траве.

– О, благословенная прохлада, – сказал Крыс, сел и стал молча глядеть на реку, погрузившись в свои мысли.

– Ты, конечно, остался поужинать у Выдра? – спустя некоторое время спросил Крот.

– Пришлось, – ответил Крыс. – Без этого меня бы не отпустили. Ты же знаешь, какие у Выдра все гостеприимные. И меня там развлекали, как могли, до самого моего ухода. Но я все время чувствовал себя скотиной, потому что мне было ясно, что Выдры очень несчастны, просто пытаются это скрыть. Крот, боюсь, у них неприятности. Маленький Пухлячок снова пропал, а ты же знаешь, как его любит отец, хотя никогда об этом не распространяется.

– Тот детеныш? – беззаботно спросил Крот. – Ну, допустим, пропал, а о чем тут беспокоиться? Он вечно где-то бродит, теряется и снова находится; такой уж он непоседа. Но с ним никогда не случается ничего плохого. Все в округе его знают и любят, как и старого Выдра, и кто-нибудь обязательно встретит малыша и приведет домой. Да мы сами однажды нашли его за много миль от дома, и он был спокоен и весел!

– Да, но на этот раз все гораздо хуже, – серьезно сказал Крыс. – Он пропал несколько дней назад, семейство Выдров прочесало всю округу, но не нашло ни малейшего его следа. Они опросили всех животных на многие мили вокруг, но никто ничего о нем не знает. Выдр, мне кажется, встревожен больше, чем хочет показать. Я выяснил, что юный Пухлячок еще не очень хорошо научился плавать, и я вижу, что у Выдра из головы не выходит мысль о плотине. Хотя уже лето, вода все еще сильно прибывает, а плотина всегда привлекала малыша. А еще могут быть… ну, капканы и всякие ловушки, ты же знаешь. Выдр не из тех, кто раньше времени разводит панику из-за своего малыша, но сейчас он нервничает. Когда я уходил, он вышел со мной – сказал, что хочет подышать свежим воздухом и размять лапы. Но я-то понял, что дело совсем в другом, поэтому устроил ему допрос с пристрастием и в конце концов все выяснил. Он собрался всю ночь наблюдать за бродом. Ты знаешь место, где раньше был старый брод, в те далекие времена, когда мост еще не построили?

– Отлично знаю, – сказал Крот. – Но почему Выдр решил дежурить именно там?

– Похоже, именно там он дал Пухлячку первый урок плавания, на мелководье у берега. Именно там он учил его ловить рыбу, и именно там юный Пухлячок поймал свою первую рыбину, которой так гордился. Малышу понравилось это место, и Выдр думает, что если тот вернется оттуда, где он сейчас… Если бедняжка вообще где-то есть… Тогда он, возможно, направится к своему любимому броду. Или, если случайно наткнется на брод, то вспомнит его и остановится там поиграть. Поэтому Выдр ходит туда каждую ночь и наблюдает – на всякий случай, понимаешь, просто на всякий случай!

Некоторое время друзья молчали, думая об одном и том же – об одиноком, страдающем звере, скорчившемся у брода, наблюдающем и ожидающем всю долгую ночь напролет в надежде на удачу.

– Ну ладно, – проворчал наконец Крыс, – наверное, нам пора уже завалиться спать.

Но он так и не предложил уйти в дом.

– Крыс, – сказал Крот, – я просто не могу лечь спать, ничего не попытавшись сделать, даже если кажется, что сделать ничего нельзя. Давай вытащим лодку и поплывем вверх по течению. Примерно через час взойдет луна, и тогда мы как следует все осмотрим – в любом случае это лучше, чем сложа лапы завалиться в постель.

– Я и сам об этом подумал, – признался Крыс. – В такую ночь все равно не до сна. Рассвет уже не за горами, и тогда мы сможем что-нибудь разузнать у ранних пташек.

Они вытащили лодку, Крыс взялся за весла и принялся помаленьку грести. На середине реки была чистая узкая полоса, в которой слабо отражалось небо; но везде, где берег, кусты или деревья отбрасывали на воду тени, те казались твердыми, как и сам берег, и Кроту приходилось править очень осторожно. Река выглядела темной и пустой, и все же ночь была полна негромких звуков: песен, болтовни, шорохов, говоривших о том, что кое-кто не спит, занимаясь своими делами всю ночь напролет, пока солнце не отправит полуночников на заслуженный отдых. Шум воды тоже слышался более отчетливо, чем днем; журчание и всплески звучали неожиданно и близко, и друзья несколько раз направлялись туда, где им чудился ясный призыв, чей-то членораздельный зов.

Линия горизонта четко вырисовывалась на фоне неба, в одном месте она казалась совсем черной на фоне серебристого фосфоресцирующего свечения, которое все росло и ширилось. Наконец, над краем ожидающей земли медленно и величаво поднялась луна, выкатилась из-за горизонта и поплыла прочь, словно освободившись от привязи.

Крот и Крыс снова начали видеть широкие луга, тихие сады и саму реку от берега до берега, мир опять распахнулся перед ними, очищенный от секретов и ужасов, и засиял, как днем, но в то же время совсем по-другому. Старые знакомые встречали их в иных нарядах – как будто ускользнули, облачились в совершенно новые одежды и потихоньку вернулись, улыбаясь и застенчиво ожидая, узнают ли их такими?

Привязав лодку к иве, друзья высадились в этом безмолвном серебряном королевстве и принялись терпеливо исследовать живые изгороди, дупла деревьев, ручейки и маленькие дренажные трубы, канавы и высохшие русла. Снова сев в лодку, они пересекли реку и точно так же обыскали противоположный берег, двигаясь вверх по течению, а луна, безмятежная, отрешенная на безоблачном небе, делала все, чтобы помочь им в поисках хотя бы из поднебесья. Потом настал час, когда она нехотя опустилась, и таинственная мгла снова окутала поле и реку.

Затем все начало медленно меняться. Горизонт прояснился, очертания полей и деревьев стали более отчетливыми и слегка другими, тайна начала покидать их. Внезапно пропела птица и затихла; подул легкий ветерок, зашелестев в камышах. Крыс, сидевший на корме лодки, пока Крот работал веслами, внезапно выпрямился и стал напряженно прислушиваться. Крот, который легкими гребками не давал лодке остановиться и в то же время внимательно осматривал берега, посмотрел на друга с любопытством.

– Стихло! – вздохнул Крыс, снова откидываясь на сиденье. – Это было так красиво, странно и ново. Почти жалею, что я услышал те звуки, раз они смолкли так быстро. Они пробудили во мне страстное желание, похожее на боль. Как будто все ничто перед тем, чтобы просто услышать эту музыку еще раз и слушать ее вечно. Погоди! Вот опять! – воскликнул он, снова насторожившись.

В восторге он долго молчал, как зачарованный, потом сказал:

– Стихает, уже почти стихло. О Крот! Какая это красота! Веселое журчание и радость – тонкий, чистый, счастливый звук далекой свирели! О такой музыке я и мечтать не мог, в ней заключается зов, который сильнее, чем сама мелодия! Греби, Крот, греби! Потому что и музыка и зов, должно быть, предназначены для нас.

Крот, ужасно удивленный, послушался, но сказал:

– А я ничего не слышу, кроме шума ветра в тростниках, камышах и ивняке.

Крыс не ответил, если вообще уловил эти слова. Восхищенный, взволнованный, трепещущий, он всеми фибрами души отдался новому для него божественному существу, которое уловило его беспомощную душу и качало, баюкало ее, как бессильного, но счастливого младенца в крепких надежных объятиях.

В наступившей тишине Крот греб без передышки, и вскоре лодка подошла к месту, где река разделялась на главное русло и заводь. Легким движением головы Крыс, который давно уже бросил править, приказал гребцу войти в заводь. Свет становился все ярче, теперь уже можно было разглядеть, каких оттенков цветы растут у кромки воды.

– Все яснее и ближе, – радостно сообщил Крыс. – Теперь ты точно должен слышать! О, наконец-то ты услышал!

Затаив дыхание, оцепенев, Крот перестал грести, когда струящийся поток радостных звуков свирели обрушился на него подобно волне, подхватил и полностью подчинил. Он увидел слезы своего товарища и, склонив голову, все понял.

Некоторое время они скользили по течению, задевая пурпурные цветы дербенника, окаймлявшего берег, затем ясный властный призыв рука об руку с пьянящей мелодией подчинил Крота своей воле, и тот машинально снова взялся за весла. А свет становился все ярче, но птицы не пели, как обычно пели с приближением рассвета; если бы не божественная музыка, кругом было бы на удивление тихо.

Чем дальше они плыли вперед, тем гуще и зеленей казалась густая луговая трава – такой густой, свежей и зеленой она еще никогда не была. И никогда раньше друзья не замечали, чтобы розы были такими яркими, иван-чай – таким буйным, а таволга – такой ароматной. Потом послышался шум приближающейся плотины, и Крот и Крыс поняли, что приближаются к концу своего путешествия – они еще не знали, какому.

Широкий полукруг пены, сверкающих огней и полос зеленой воды – огромная плотина – перекрывала заводь от берега до берега, тревожа водную гладь крутящимися водоворотами, плывущими полосами пены, заглушая все звуки вокруг своим торжественным и монотонным грохотом. В са́мой середине потока, в объятиях мерцающих раскинутых рук плотины, бросил якорь небольшой остров, окаймленный ивами, серебристыми березами и ольхой. Сдержанный, застенчивый, но исполненный сознания своей значимости, он скрывал за завесой прибрежных деревьев доверенные ему тайны – скрывал до поры до времени, пока не явятся те, кто призван и избран.

Медленно, но без малейших сомнений и колебаний два друга в торжественном ожидании проплыли по бурлящей воде и причалили у зеленого островного мыса. Они молча вылезли на сушу и начали пробираться сквозь цветущие, благоухающие травы и подлесок, направляясь туда, где земля была ровнее. Наконец они оказались на небольшой лужайке изумительного зеленого цвета, вокруг которой росли плодовые деревья и кусты, созданные самой природой: яблони, дикие вишни и терн.

– Отсюда и доносилась чудесная песня, отсюда и звучала музыка, – прошептал Крыс, словно во сне. – Если где-нибудь мы и встретим Его, то только здесь, в этом священном месте!

Вдруг Крота охватил благоговейный трепет, от которого он заледенел, нагнул голову и прирос лапами к земле. То был вовсе не панический ужас, нет – вообще-то Крот чувствовал себя удивительно умиротворенным и счастливым, но все равно затрепетал и понял, что этот трепет может означать только одно: очень, очень близко находится некто Великий и Непостижимый. Он с трудом повернулся, чтобы поискать глазами друга, и увидел, что Крыс стоит рядом, испуганный, пораженный, дрожащий всем телом. В ветвях деревьев вокруг, где кишели птицы, царила полная тишина, а свет все разгорался и разгорался.

Возможно, Крот никогда бы не осмелился поднять глаза, но, хотя свирель теперь звучала тише, зов оставался властным, настойчивым. Он не смог бы воспротивиться этому зову, даже если бы сама Смерть дожидалась момента, чтобы поразить смертного, который взглянет на то, что по праву должно оставаться скрытым. Дрожа, Крот послушно поднял смиренную голову – и в предельной ясности надвигающегося рассвета, когда природа, полная невероятных красок, как будто затаила дыхание в ожидании этого события, посмотрел прямо в глаза Другу и Помощнику. Крот увидел загнутые назад рога, поблескивающие в лучах разгорающегося дня; суровый крючковатый нос и добрые глаза, насмешливо взирающие сверху вниз; уголки рта, изогнувшегося в полуулыбке среди бороды; мускулистую руку, все еще сжимающую свирель, только что отнятую от приоткрытых губ; великолепные изгибы мохнатых ног, величественно раскинувшихся в траве… И, наконец, он увидел между копытами свернувшегося калачиком и спящего мирным счастливым сном маленького, кругленького, пухлого детеныша выдры. Все это затаивший дыхание Крот разглядел в одно мгновение на фоне яркого утреннего неба. Он смотрел – и оставался в живых, а будучи живым – удивлялся.

– Крыс! – дрожа, прошептал он. – Ты боишься?

– Боюсь? – пробормотал Крыс, и глаза его засияли невыразимой любовью. – Боюсь, Его? О, нисколько, нисколько! И все же… все же… Да, Крот, я боюсь!

И оба зверя, припав к земле, почтительно склонили головы.

Внезапно из-за горизонта прямо перед ними показался величественный золотой солнечный диск. Первые лучи, упав на ровные заливные луга, ударили друзьям в глаза и ослепили их, а когда их глаза привыкли к свету, видение исчезло и повсюду звенело пение птиц, приветствующих рассвет.

Друзья молча печально смотрели перед собой, и их печаль становилась все горше по мере того, как они осознавали, что именно видели и что потеряли. Потом капризный ветерок, танцуя, поднялся с воды, раскачал осины, мокрые от росы розы и подул в мордочки зверей легко и ласково; а с его мягким прикосновением сразу пришло забвение. Ибо это последний и лучший дар, которым добрый полубог наделяет тех, кому является: дар забвения. Чтобы воспоминания не разрослись, не омрачили веселье и радость, не испортили всю дальнейшую жизнь маленьким животным, которым он помогает выбираться из бед; чтобы они были счастливы и беззаботны, как и прежде.

Крот протер глаза и уставился на Крыса, озадаченно озирающегося по сторонам.

– Прошу прощения, что ты сказал, Крыс?

– По-моему, я просто хотел сказать, что это местечко – самое подходящее для малыша Пухлячка, – медленно произнес Крыс. – Что если где и можно его найти, так именно здесь. Посмотри! Да вот же он!

И Крыс с радостным криком бросился к спящему Пухлячку.

Но Крот еще мгновение стоял, глубоко задумавшись. Так задумывается тот, кто внезапно пробуждается от прекрасного сна и пытается его вспомнить, но не может – у него остается лишь смутное ощущение того, что сон был таким чудесным, таким чудесным! Пока и это ощущение не проходит, и тогда, с горечью приняв тяжелое, холодное пробуждение, можно лишь вернуться к житейской прозе. После недолгой борьбы с ускользающей памятью Крот печально покачал головой и последовал за Крысом.

Пухлячок проснулся с радостным писком и заелозил от удовольствия при виде папиных друзей, которые так часто с ним играли. Но спустя мгновение его мордочка вытянулась, и он принялся бегать по кругу, жалобно поскуливая. Так ребенок, который счастливо заснул на руках у няни, а проснувшись, обнаружил, что остался в незнакомом месте один, обыскивает все углы и шкафы, бегает из комнаты в комнату, и в его сердце тихо растет отчаяние. Так же и Пухлячок все искал и искал, упорно и неутомимо, пока, наконец, не настал момент бросить поиски, сесть и горько заплакать.

Крот быстро подбежал, чтобы его утешить, но Крыс долго, с сомнением разглядывал следы копыт в глубине травы.

– Здесь побывал какой-то большой зверь, – пробормотал он медленно и задумчиво.

Он стоял, размышляя, и его мысли крутились странной каруселью.

– Пойдем, Крыс! – позвал Крот. – Подумай о бедном Выдре, который ждет там, у брода!

Пухлячок вскоре утешился обещанием прогулки по реке в настоящей лодке мистера Крыса. Друзья отвели малыша на берег, усадили между собой на дно лодки и поплыли по заводи.

Солнце уже полностью взошло и припекало, птицы пели звонко и безудержно, а цветы улыбались и кивали с обоих берегов, но почему-то зверям подумалось, что эти цветы не такие пышные и яркие, как те, которые они, казалось, видели совсем недавно… Вот только не удавалось вспомнить – где.

Добравшись до главного русла, они направили лодку вверх по течению, к тому месту, где их друг нес свою одинокую вахту. Когда они приблизились к знакомому броду, Крот подтащил лодку к берегу, они высадили Пухлячка, поставили на буксирную тропу, велели топать вперед и на прощание дружески потрепали по спинке.

Выплыв на середину реки, они наблюдали, как зверек с довольным видом важно ковыляет по тропинке; наблюдали, пока не увидели, как он внезапно задрал мордочку, а его походка перешла в неуклюжую иноходь. Пронзительно поскуливая, детеныш начал извиваться всем телом – он узнал! Посмотрев вверх по течению, Крыс и Крот увидели, как Выдр, напряженный и окоченевший, поднялся с мелководья, где безмолвно терпеливо сидел, и услышали его изумленный и радостный лай, когда он бросился через ивняки к тропе. Тогда Крот, сильно налегая на одно весло, развернул лодку и позволил реке снова понести их вниз по течению, куда она пожелает. Их поиски счастливо завершились.

– Я чувствую странную усталость, Крыс, – сказал Крот, налегая на весла. – Может, ты скажешь – это из-за того, что мы не спали всю ночь, но дело тут в другом. В такое время года мы проводим без сна половину ночей в неделю. Нет, у меня такое чувство, будто я только что пережил что-то очень волнующее и ужасное, хотя ничего особенного не произошло.

– Или что-то очень удивительное, великолепное и прекрасное, – пробормотал Крыс, откинувшись назад и закрыв глаза. – Я чувствую себя точно так же. Я смертельно устал, хотя и не физически. Хорошо, что у нас есть река, которая приведет нас домой. Разве не здорово снова почувствовать, как солнце прожаривает тебя до костей, и прислушаться к ветру, играющему в камышах!

– Это как музыка – далекая музыка, – сказал Крот, сонно кивая.

– Вот и я так подумал, – проговорил Крыс мечтательно и вяло. – Танцевальная музыка… Мелодия, которая звучит без остановки, но в ней тоже есть слова… Они то появляются, то исчезают… Я время от времени улавливаю их… А потом снова звучит одна лишь музыка, а после – только мягкий тонкий шепот тростника.

– У тебя слух лучше, чем у меня, – печально вздохнул Крот. – Я не могу разобрать никаких слов.

– Давай я попробую их напеть, – тихо сказал Крыс, не открывая глаз. – Вот снова звучат слова… Слабые, но ясные…

 
Отринь на минуту веселье,
Серьезным немного побудь,
Узри ты Помощника силу,
Но после, что видел, – забудь!
 

Теперь песню подхватывают тростники: «Забудь… забудь…» – и все замирает в их шепчущем шорохе. А, вот голос возвращается:

 
Порву я силки и капканы,
Спасу и направлю на путь,
Но если Помощника встретишь,
О нем поскорее забудь!
 

Греби ближе, Крот, ближе к камышам! Уловить слова трудно, и с каждой минутой они слабеют.

 
Спаситель, хранитель, целитель
Заблудших несчастных зверьков…
Мой лик и лесную обитель
Забудь ты во веки веков…
 

Ближе, Крот, ближе! Нет, без толку… Песня превратилась в шум тростника.

– Но что означают эти слова? – недоумевающе спросил Крот.

– Чего не знаю, того не знаю, – просто ответил Крыс. – Я пересказал их тебе, когда услышал, вот и все. Ах! Теперь они возвращаются снова, и на этот раз я наконец-то слышу их четко, такие идеальные… Такие простые… Такие пылкие…

Крот терпеливо прождал несколько минут, задремывая на жарком солнышке, и наконец, спросил:

– Ну, так какие же это слова?

Ответа не последовало. Он поднял глаза и понял, почему ответа можно не ждать. Усталый Крыс крепко спал – как будто продолжая прислушиваться даже во сне, но со счастливой улыбкой на губах.

Глава восьмая. Приключения Жаба

Когда Жаба заперли в сыром зловонном подземелье и он понял, что мрачная средневековая крепость отрезала его от внешнего мира, от солнечного света и дорог, на которых он совсем недавно развлекался так счастливо, словно купил все дороги в Англии, он упал ничком, залился горькими слезами и предался темному отчаянию.

– Конец всему, – сказал он, – или, по крайней мере, конец карьере Жаба, что одно и то же. Популярный Жаб, красивый Жаб, богатый и гостеприимный Жаб, такой свободный, беспечный и обходительный Жаб, тебе конец! Как я могу надеяться, что когда-нибудь выйду на свободу, если меня справедливо заключили в тюрьму за столь дерзкую кражу красивого автомобиля и за столь дерзкое оскорбление такого множества толстых краснолицых полицейских!

Тут его начали душить рыдания.

– Как же я был глупым, – продолжал он. – И вот теперь я должен томиться в темнице до тех пор, пока те, кто гордились знакомством со мной, не забудут само имя «Жаб»! О мудрый старый Барсук! О умный, сообразительный Крыс и рассудительный Крот! Как хорошо вы разбираетесь в делах и в людях, какой у вас безупречный здравый смысл! Так почему же я вас не послушал? О несчастный покинутый Жаб!

Так он причитал день за днем и ночь за ночью следующие нескольких недель, отказываясь от завтраков, обедов и легких закусок, хотя мрачный пожилой тюремщик, зная, что у Жаба водятся деньжата, часто напоминал, что за определенную плату может устроить его тут с удобствами и даже роскошно.

У тюремщика была дочь, милая добросердечная девушка, которая помогала отцу во время его дежурств. Она очень любила животных и держала канарейку: днем подвешивала ее клетку на гвоздь на стене тюрьмы, к великому неудовольствию заключенных, любивших вздремнуть после обеда, а на ночь оставляла, накрыв салфеткой, на столе в гостиной. Кроме канарейки дочь тюремщика держала несколько пестрых попугаев, мышек и неугомонную белку. Эта добрая девушка, сочувствуя страданиям Жаба, однажды сказала отцу:

– Отец! Мне больно видеть, что бедное животное страдает и худеет! Позволь мне ухаживать за ним, ты же знаешь, как я люблю животных. Я сделаю так, что оно начнет есть из моих рук, служить и выполнять любые команды.

Тюремщик ответил, что она может делать все, что ей заблагорассудится, а лично он устал от Жаба, от его угрюмости, надменного вида и хныканья.

В тот же день девушка решила приступить к выполнению долга милосердия и постучала в дверь камеры Жаба.

– Ну, выше голову, – ласково сказала она, войдя. – Сядь, вытри глаза и веди себя благоразумно. Постарайся что-нибудь съесть. Смотри, что я принесла на ужин – домашнее, только что из духовки, горячее!

Аромат жаркого с овощами наполнил тесную камеру. Жаб, в отчаянии распростертый на полу, учуял резкий запах тушеной капусты, и на мгновение у него промелькнула мысль, что, возможно, жизнь не такая уж пустая и безнадежная, как ему воображалось. Но он продолжал стенать, дрыгать ногами и отказываться от утешения.

Мудрая девушка на время удалилась, но запах горячей капусты остался, и Жаб в перерывах между всхлипываниями принюхивался и размышлял… И постепенно ему в голову начали приходить новые вдохновляющие мысли: о рыцарстве, поэзии и деяниях, которые ему еще предстоят; о широких лугах и стадах, пасущихся на них под солнцем и ветром; об огородах, о травяных бордюрах и теплом львином зеве, осаждаемом пчелами; об уютном звоне посуды в Жаб-холле и о скрипе ножек стульев по паркету, когда гости придвигаются ближе к столу, чтобы заняться делом. В камере как будто даже стало светлее. Потом Жаб принялся думать о своих друзьях и о том, что они наверняка смогут что-нибудь для него сделать; об адвокатах, о том, как им понравилось бы его защищать, и о том, каким ослом он был, раз не нанял нескольких защитников. Под конец он подумал о своем великом уме и находчивости и о том, чего смог бы достичь, призови на помощь этот великий ум… Последняя мысль почти полностью его исцелила.

Несколько часов спустя девушка вернулась с подносом, на котором стояла чашка дымящегося ароматного чая и тарелка горячих тостов с маслом, подрумяненных с обеих сторон – масло стекало по ломтикам крупными золотистыми каплями, как мед из пчелиных сот. Запах намазанных маслом тостов просто разговаривал с Жабом, ясным голосом рассказывая о теплых кухнях, о завтраках ясным морозным утром, об уютных каминах в гостиных зимними вечерами, когда прогулка заканчивается и ноги в тапочках вытянуты к каминной решетке, о мурлыканье довольных кошек и щебетании сонных канареек. Жаб снова выпрямился, вытер слезы, отхлебнул чаю, прожевал тост и вскоре начал рассказывать о себе, о доме, где он жил, о своих делах, о том, какая он важная персона и о том, что о нем думают друзья.

Дочь тюремщика увидела, что эта тема помогает ему не меньше чая, и попросила:

– Расскажи о Жаб-холле. Очень красивое название.

– Жаб-холл, – с гордостью начал Жаб, – это достойная резиденция джентльмена. Просто уникальное сооружение, частично построенное в четырнадцатом веке, но со всеми новейшими удобствами. Санузел там самый что ни на есть современный, а в пяти минутах ходьбы – церковь, почта, поля для гольфа…

– Благослови тебя небо, – смеясь, перебила девушка. – Я не хочу покупать твое поместье. Расскажи мне о нем что-нибудь интересное. Но сперва подожди, я принесу еще чаю с тостами.

Она убежала и вскоре вернулась с другим подносом, и Жаб с жадностью набросился на тосты. Теперь он почти пришел в себя и рассказал о лодочном сарае, о пруде с рыбками, о старом огороде, обнесенном стеной, о свинарниках, о конюшнях, о голубятне, о курятнике, о молочной, о прачечной, о посудных шкафах, о бельевых прессах (последняя тема девушке пришлась особенно по душе)… А еще – о большом обеденном зале и о том, как весело летело время, когда там за столом собирались гости. Теперь Жаб был в отличном настроении, пел песни, рассказывал истории и вообще вел себя, как дома. Потом девушка захотела узнать о его друзьях и очень интересовалась всеми подробностями – как они живут и чем занимаются на досуге. Конечно, она не сказала, что любит животных как своих питомцев, потому что у нее хватило ума понять, что такое признание оскорбило бы Жаба до глубины души.

Когда она пожелала ему спокойной ночи, наполнив кувшин водой и взбив солому, Жаб был почти таким же жизнерадостным и самодовольным, каким бывал прежде. Он спел пару песенок из тех, какие певал на званых обедах, свернулся калачиком на соломе и отлично выспался, а ночью ему снились приятнейшие сны.

После этого унылые дни скрашивались интересными беседами.

Дочери тюремщика стало очень жаль Жаба. «Какой позор, – думала она, – что бедное маленькое животное сидит в тюрьме за незначительный проступок». Во всяком случае, угон машины казался ей таким незначительным проступком.

В своем тщеславии Жаб полагал, что дочка тюремщика интересуется им из-за растущей влюбленности, и невольно жалел, что их разделяет такая пропасть в общественном положении, потому что девушка была хорошенькой и, очевидно, им восхищалась.

Однажды утром она была очень задумчивой, отвечала невпопад, и Жабу показалось, что она не уделяет должного внимания его остроумным замечаниям и искрометным комментариям.

– Жаб, просто помолчи и послушай, – сказала она наконец. – У меня есть тетя, которая работает прачкой.

– Ну-ну, – снисходительно и дружелюбно ответил Жаб, – не расстраивайся, просто забудь об этом. У меня есть сразу несколько тетушек, которым стоило бы быть прачками.

– Помолчи минутку, Жаб, – оборвала девушка. – Ты слишком много болтаешь, это твой главный недостаток, а я пытаюсь думать, и у меня болит голова. Как я уже сказала, моя тетя работает прачкой; она стирает белье для заключенных в этом замке… Мы стараемся сделать так, чтобы здесь побольше зарабатывали члены нашей семьи, ты понимаешь. Тетя забирает белье в понедельник утром и приносит в пятницу вечером. Сегодня четверг. И вот что пришло мне в голову: ты очень богат – по крайней мере, ты всегда мне так говоришь, – а она очень бедна. Несколько фунтов не будут для тебя большим убытком, а для нее будут значить очень много. Так вот, я думаю, что если найти к ней подход (по-моему, вы, животные, употребляете именно это слово), то можно было бы договориться, чтобы она отдала тебе свое платье, шляпку и так далее. Тогда ты смог бы покинуть замок под видом прачки. Вы во многом похожи, особенно фигурами.

– Вовсе мы не похожи, – раздраженно возразил Жаб. – У меня очень элегантная фигура… Для моей разновидности.

– У моей тети тоже элегантная фигура, – ответила девушка, – для ее разновидности. Но как знаешь. Я-то пытаюсь тебе помочь, а ты просто ужасное, гордое, неблагодарное животное!

– Да, да, конечно, большое спасибо, – поспешно сказал Жаб. – И все-таки – ты же не хочешь, чтобы мистер Жаб из Жаб-холла расхаживал по округе под видом прачки?

– Тогда можешь остаться здесь под видом Жаба, – парировала девушка. – Наверное, ты рассчитывал уехать отсюда в карете, запряженной четверней!

Честный Жаб всегда готов был признать свою неправоту.

– Ты хорошая, добрая, умная девушка, – сказал он, – а я действительно гордый и глупый Жаб. Представь меня твоей достойной тетушке, будь так добра, и я не сомневаюсь, что мы с этой прекрасной леди сможем договориться на условиях, устраивающих нас обоих.

На следующий вечер девушка привела в камеру Жаба свою тетю, которая принесла сверток выстиранного белья за неделю. Пожилая леди заранее подготовилась к беседе, и вид нескольких золотых соверенов, которые Жаб предусмотрительно выложил на стол, практически все уладил и почти не оставил тем для обсуждения. В обмен на наличные Жаб получил ситцевое платье, фартук, шаль и порыжевшую черную шляпку. Тетя выдвинула всего одно условие: пусть ей заткнут рот кляпом, свяжут и бросят в углу камеры. Она объяснила, что с помощью этой не слишком убедительной уловки, подкрепленной живописным вымыслом, она надеется сохранить свое место, какие бы подозрения у кого ни возникли.

Жаб пришел в восторг от предложения. Это поможет ему покинуть тюрьму, сохранив незапятнанной репутацию отчаянного и опасного головореза! И он с готовностью помог дочке тюремщика как можно лучше позаботиться о том, чтобы тетю приняли за жертву непреодолимых обстоятельств.

– Теперь твоя очередь, Жаб, – сказала девушка. – Сними пиджак и жилетку, ты и так достаточно толстый.

Вздрагивая от смеха, она облачила Жаба в платье в цветочек, профессионально расправила шаль и завязала у него под подбородком тесемки порыжевшей шляпки.

– Вылитая тетя! – хихикнула она. – Только раньше ты никогда не выглядел и вполовину так респектабельно, я уверена. А теперь прощай, Жаб, и удачи. Иди прямо туда, откуда тебя привели, а если кто-нибудь будет приставать к тебе с разговорами (а так, наверное, случится, потому что мужчины есть мужчины), можешь отшутиться, только не забывай, что ты – одинокая вдова и должна блюсти свою репутацию.

С замирающим сердцем, но стараясь ступать как можно тверже, Жаб осторожно приступил к этому, как ему казалось, в высшей степени безрассудному и опасному предприятию. Вскоре, однако, он был приятно удивлен, поскольку все шло как по маслу. Правда, его слегка удручала мысль о том, что его популярность среди стражников (благодаря его женскому полу) на самом деле – чужая популярность и чужой пол. Приземистая фигура, в точности, как у прачки, и всем знакомое ситцевое платье казались ключом к любой запертой двери и мрачным воротам; даже когда Жаб заколебался, не зная, куда повернуть, ему помог найти дорогу охранник у следующих ворот. Охраннику не терпелось поскорее уйти на чай и он попросил поторопиться и не заставлять его ждать всю ночь. Главной опасностью были насмешки и шутки. На них полагалось давать быстрые и колкие ответы, но Жабу, с его-то развитым чувством собственного достоинства, шутки по большей части казались глупыми, грубыми и совершенно не смешными. Но, хоть и с большим трудом, он сдерживался и отвечал так, как и полагалось отвечать прачке подобным шутникам (по возможности не выходя за рамки хорошего тона).