Текст книги "Ветер в ивах"

Глава четвёртая
Дядюшка Барсук

Они терпеливо ждали, перетаптываясь с ноги на ногу, чтобы вконец не озябнуть, и ждали, как им показалось, довольно долго. Наконец они услышали медленное шарканье, которое приближалось к двери изнутри. Кроту представилось, будто кто-то идёт в ковровых шлёпанцах, которые ему велики и у которых стоптаны задники. Так оно и было на самом деле.

Послышался звук отодвигаемого засова, дверь приоткрылась всего на несколько дюймов, как раз настолько, чтобы можно было просунуть длинную мордочку и глянуть парой заспанных глазок.

– Так, если это повторится ещё раз, – сказал недовольный голос, – я ужасно рассержусь. Кто это смеет беспокоить жителей в это время и в такую ночь? Ну-ка, отвечайте.

– Барсук! – закричал дядюшка Рэт. – Впусти нас, пожалуйста, это я, Рэт, и мой друг, Крот, мы заблудились в снегу.

– Что? Рэтти? Мой милый дружище! – воскликнул дядюшка Барсук уже совсем другим голосом. – Входи же, оба входите, скорее. Боже мой, да вы, должно быть, прямо погибаете! Подумать только! Заблудились в снегу! И не где-нибудь, а в Дремучем Лесу да ещё в такую поздноту! Ну давайте входите, входите.

Оба путника чуть ли не перекувырнулись друг через друга, так им хотелось поскорее попасть внутрь, и оба с удовольствием и облегчением услышали, как за ними захлопнулась дверь.

На Барсуке был длинный халат и действительно совершенно стоптанные шлёпанцы, он держал в лапе плоский ночник и, скорее всего, направлялся в спальню, когда его застиг их настойчивый стук. Он посмотрел на них и по-доброму каждого потрепал по голове.

– Это вовсе не такая ночь, когда маленьким зверькам можно бродить по лесу, – сказал он отечески. – Боюсь, это всё твои проказы, Рэтти. Ну, идёмте, идёмте на кухню. Там пылает камин, и ужин на столе, и всё такое прочее.

Он шёл, шаркая, неся перед собой свечу, а они в приятном ожидании следовали за ним, подталкивая друг друга по длинному, мрачному и, по правде говоря, довольно обшарпанному коридору в прихожую, от которой, как им показалось, расходились другие коридоры и переходы, таинственные и на вид бесконечные. Но в прихожую выходили также ещё и крепкие, дубовые двери. Одну из них дядюшка Барсук распахнул настежь, и они сразу же очутились в тепле и свете большой, с пылающим камином, кухни. Пол в кухне был из старого, исшарканного кирпича, в огромном устье камина пылали брёвна, в углу – уютное место для отдыха, исключавшее самую мысль о сквозняке. Там стояли два кресла с высокими спинками, лицом обращённые друг к другу, приглашая расположенных к беседе гостей посидеть в них. Посередине помещения стоял длинный стол, сколоченный из простых досок, положенных на козлы, вдоль стола по обеим сторонам тянулись две скамьи. В торце стола, возле которого стояло отодвинутое кресло, были видны остатки ужина, простого, но обильного. Ряды чисто вымытых тарелок подмигивали с полок буфета, стоящего в дальнем углу кухни, а с балок над головой свешивались окорока, пучки высушенных трав, сетки с луком, корзины, полные яиц. Казалось, что в этом месте доблестное воинство вполне могло бы устроить пир после славной победы над врагом, или сборщики урожая, человек сто, могли бы отпраздновать Праздник Урожая с песнями и плясками, или, на худой конец, двое-трое закадычных друзей без больших запросов могли бы удобно усесться за этим столом, посидеть, покурить, поболтать всласть. Рыжеватый кирпичный пол посылал улыбки продымлённому потолку, дубовые табуретки, отполированные до блеска частым употреблением, обменивались бодрыми взглядами друг с другом, тарелки в буфете подмигивали кастрюлькам на полках, а весёлый отсвет камина играл решительно на всём без всякого разбора.

Добрейший Барсук усадил их у огня на табуретки и посоветовал скинуть мокрую одежду и обувь. Потом он сходил и принёс им халаты и шлёпанцы, самолично промыл Кроту ранку на ноге тёплой водичкой и залепил пластырем, и нога сделалась как и была, а может, даже и ещё лучше! Им, приведённым сюда метелью, наконец-то обсохшим и согревшимся в объятиях света и тепла, слышавшим за спиной звон тарелок, теперь, когда они обрели надёжное пристанище, казалось, что холодный, бездорожный Дремучий Лес не тут, снаружи, а где-то далеко, за много-много миль, и всё, что они там пережили, – это полузабытый страшный сон.

Когда наконец нежданные гости основательно «поджарились», Барсук призвал их к столу, где он сервировал для них трапезу. Они изрядно проголодались и до того, что, когда они увидели ужин, который был накрыт для них, им захотелось съесть всё. Вопрос был только в том, на что наброситься сначала, потому что всё было так привлекательно! Довольно продолжительное время беседа вообще исключалась, а когда она возобновилась, то приобрела тот достойный сожаления характер, который возникает от разговора с набитым ртом.

Правда, дядюшка Барсук не обращал на это решительно никакого внимания, так же, как и на локти, положенные на стол, или на то, что все говорят разом. Поскольку сам он не любил бывать в обществе, то полагал, что условности не имеют значения. (Мы, конечно, понимаем, что он ошибался и что его взгляд на это был слишком узок; всё это имеет значение, а почему – долго объяснять.) Он сидел в своём кресле во главе стола, мрачно кивая головой, пока пришельцы рассказывали о своих злоключениях. Казалось, его не удивляло решительно ничего в их рассказах. Он не приговаривал: «Я вас предупреждал» или: «Я же об этом сто раз говорил», и не поучал их, что, мол, надо было так-то и так-то поступить, и не упрекал их, что, мол, почему они не сделали то-то и то-то. Это необычайно расположило к нему Крота.

Когда с ужином наконец-то покончили и каждый из них почувствовал, что съесть ещё хотя бы кусочек небезопасно, потому что шкура может лопнуть, и что теперь ему наплевать на всех и вся, они собрались возле догорающих, затягивающихся пеплом угольков большого камина, и каждый подумал, как это прекрасно сидеть так поздно, и ничего не бояться, и быть таким сытым. После того как они поболтали о том о сём, Барсук спросил с большим интересом:

– Ну, хорошо. А теперь расскажите, какие новости в ваших краях? Как поживает наш приятель Тоуд?

– О, чем дальше, тем хуже, – сказал дядюшка Рэт с сожалением, а Крот, который сидел в кресле, наслаждаясь теплом от камина и задрав ноги выше головы, постарался напустить на себя искренне печальный вид. – Ещё одна автомобильная катастрофа на прошлой неделе. И очень сильная, – продолжал дядюшка Рэт. – Понимаешь, он хочет сам сидеть за рулём, а к этому ну просто безнадёжно неспособен. Нанял бы он лучше приличного, надёжного, хорошо обученного зверя в шофёры, да платил бы ему как следует, да поручил бы ему дела, связанные с автомобилем, всё бы и наладилось. Но где уж там! Он считает себя прирождённым шофёром и решительно никого не слушает, вот отсюда неприятности и получаются.

– И сколько же у него их было? – спросил Барсук подавленно.

– Машин или катастроф? – спросил Рэт. – Впрочем, что касается нашего приятеля, то это, в конце концов, одно и то же. Это уже седьмая. А что до предыдущих… Ты ведь помнишь его каретный сарай? Он весь забит, ну то есть абсолютно весь, до самой крыши забит обломками его предыдущих автомобилей, и кусочки-то эти размером не больше твоей шляпы. Я думаю, тебе всё ясно, не так ли?

– Он уже три раза попадал в больницу, – вставил Крот. – А уж сколько денег он переплатил на штрафы, даже страшно подумать!

– Да и это ещё полбеды, – сказал дядюшка Рэт. – Он богатый, конечно, это всем известно, но не миллионер же! Дело в том, что он никуда не годный шофёр, не признающий ни правил, ни законов. Одно из двух: либо он разорится, либо погибнет в катастрофе. Барсук, подумай! Ведь мы – его друзья, не должны ли мы что-нибудь предпринять?

Барсук глубоко задумался.

– Послушайте! – сказал он через некоторое время довольно сурово. – Вы, надеюсь, понимаете, что я ничего не могу сделать теперь?

Оба его приятеля наклонили головы, вполне понимая, что он имел в виду. Согласно звериному этикету, никого из зверей нельзя заставлять, чтобы он совершил что-либо героическое или требующее приложения всех сил, или даже сравнтельно небольшого напряжения, когда речь идёт о зиме. В это время все звери сонные, а некоторые по-настоящему спят. Все так или иначе зависят от погоды. И все отдыхают от пламенных летних дней, когда каждый мускул подвергался серьёзному испытанию и вся их энергия была пущена в ход.

– Хорошо, – сказал Барсук. – Тогда так и решим. Как только год переломится, ночи станут короче, ну, знаете, когда начинаешь ёрзать и хочется вскочить и быть уже вполне бодрым к тому времени, как солнце встанет, а то и раньше, ну, вы сами понимаете…

Оба кивнули с серьёзным видом. Они понимали.

– Ладно. Тогда мы, – продолжал Барсук, – то есть ты, и я, и вот ещё наш друг Крот, – мы тогда за него серьёзно возьмёмся. Мы не позволим ему валять дурака. Мы его заставим войти в разум, даже силой, если понадобится. Эй, да ты спишь Рэт?

– Нет, нет, нет, – сказал дядюшка Рэт, вздрагивая и просыпаясь.

– Он после ужина уже раза два или три засыпал, – засмеялся Крот.

Он-то чувствовал себя вполне бодрым и даже оживлённым, сам не зная почему. А причина была, несомненно, в том, что он был и по рождению, и по воспитанию подземный житель, и дом Барсука был такой же, как и его собственный, вот почему он себя тут так хорошо чувствовал. А дядюшка Рэт, чьи окна выходили на прохладную, дышащую ветерком реку, естественно, находил, что воздух тут тяжёл и душен.

– Ну, пора нам всем ложиться, – сказал Барсук, вставая и доставая для них плоские подсвечники. – Пошли со мной, я покажу вам ваши апартаменты. И не спешите утром вставать, завтрак в любое время, когда пожелаете.

И он повёл своих гостей в комнату, которая служила наполовину спальней, а наполовину – кладовой. Бо́льшую часть занимали зимние запасы Барсука, груды яблок, репы и картошки, корзины, полные орехов, и кувшин с мёдом. Но две небольшие, чисто застланные кровати, стоявшие на незаставленной части пола, так и манили к себе, а бельё было хоть и грубоватой ткани, но приятно пахло лавандой, так что дядюшка Рэт и Крот, в тридцать секунд стряхнув с себя всю одежду, нырнули в чистые простыни с великой радостью и удовлетворением.

В точном соответствии с предписанием доброго хозяина оба усталых путника на следующее утро спустились к завтраку очень поздно и обнаружили яркий огонь, пылающий в камине, и двух юных ёжиков, сидевших на лавке за столом, евших овсяную кашу из деревянных мисок. Ёжики положили ложки, вскочили и вежливо поклонились вошедшим.

– Сидите, сидите, – сказал им дядюшка Рэт приветливо, – доедайте. Вы, юноши, откуда взялись? Наверное, заблудились в снегу, а?

– Да, сэр, – почтительно отозвался старший из ёжиков. – Я и вот Билли, мы было пошли в школу, мама нам велела, и мы, конечно, заблудились, сэр, и Билли испугался и начал плакать, потому что он ещё маленький и пугается. Мы как раз оказались возле двери мистера Барсука, возле чёрного хода, и решились постучать, сэр, потому что мистер Барсук, он, как известно, очень добрый…

– Понимаю, понимаю, – сказал дядюшка Рэт, отрезая тонкий кусочек ветчины от большого окорока, а Крот тем временем положил пару яиц в кастрюльку. – А как там погода? И не говори «сэр» через каждые два слова.

– Кошмарная погода, сэр, снегу навалило – ужас! – сказал ёжик. – На улицу не выйдешь.

– А где Барсук? – спросил Крот, подогревая кофе.

– Хозяин удалился в кабинет, сэр, и сказал, что будет очень занят всё утро, и просил не беспокоить его ни под каким видом.

Эти слова были понятны всем присутствующим. Дело в том, что когда ты живёшь изо всех сил целые полгода подряд, то другие полгода ты спишь или дремлешь. И неловко всё время повторять, что тебе хочется спать, когда у тебя в доме гости. Неудобно как-то об этом без конца напоминать. Всем было ясно, что Барсук, как следует позавтракав, удалился в свой кабинет, уселся в кресло задрал ноги на стул, что стоит напротив, положил на мордочку красный платок и занялся тем, чем обычно занимаются в это время года.

Колокольчик на входной двери громко зазвонил, и дядюшка Рэт, лапы которого были перепачканы маслом, потому что он намазывал себе хлеб, послал маленького Билли поглядеть, кто там пришёл.

Было слышно, как в прихожей кто-то долго отряхивается, и вскоре Билли вернулся в сопровождении дядюшки Выдры, который с громкими приветствиями кинулся обнимать друзей.

– Ну, хватит, хватит, – пробормотал дядюшка Рэт, прожёвывая ветчину.

– Я так и знал, что вы здесь, – бодро заметил дядюшка Выдра. – Там, на берегу реки, все в панике: «Рэт не ночевал дома, и Крота тоже нигде нет, что-нибудь, наверное, ужасное случилось» – и следы ваши, конечно, занесло снегом. Но я так и знал. Когда кто попадёт в затруднение, тот отправляется к Барсуку или Барсук сам как-то об этом узнаёт, и я пошёл прямо сюда, в Дремучий Лес, по снегу. Ух как там сегодня красиво! Солнце встало красное-красное, окрасило розовым снег сквозь чёрные стволы деревьев. И такая тишина! А время от времени целая шапка снега – шлёп! – срывается с ветки, и ты отскакиваешь и ищешь, где бы укрыться. За ночь прямо ниоткуда воздвиглись снежные дворцы, и снежные пещеры, и снежные мосты, и террасы, и крепостные валы. Играть бы и играть во всё это часами. Там кое-где валяются огромные ветки – они рухнули под тяжестью снега, а малиновки по ним скачут с таким важным видом, точно это они всё сделали. Пока я шёл, гусиный клин пролетел у меня над головой высоко в небе, потом парочка-троечка грачей покружилась над деревьями. Поглядели, полетали и отправились по домам с брезгливым выражением. Ни одного здравого существа не встретилось, чтобы порасспросить о вас. На полпути я встретил кролика – он сидел на пеньке и начищал свою глупую мордочку передними лапами. Ох и испугался же он, когда я подкрался к нему сзади и положил лапу на плечо. Мне пришлось пару раз его стукнуть, чтоб добиться хоть какого-нибудь толку. В конце концов мне удалось вытянуть из него, что какой-то кролик видел в Дремучем Лесу Крота вчера вечером. В кроличьих норах вчера только и разговору было, как Крот, задушевный друг нашего Рэтти, попал в переплёт и заблудился. Они все нарочно стали его заманивать и водить по лесу кругами.

«Почему же вы не поспешили на помощь? – спросил я. – Конечно, ума у вас лишнего нет, но всё-таки вас целые сотни, и есть среди вас здоровые парни, и норы ваши под землёй расходятся во все стороны, и вы не могли его позвать и помочь ему укрыться в безопасном месте? Хотя бы попытались устроить его как-нибудь поудобнее!»

А он только сказал: «Что? Мы? Кролики?» Ну, я стукнул его ещё разок и пошёл дальше. Во всяком случае, я хоть кое-что узнал, а если бы мне ещё попались Они, я бы узнал и побольше, но Они боялись мне попадаться.

– И тебе не было нисколько… ну… жутко? – спросил его Крот, вспоминая при словах «Дремучий Лес» пережитые накануне страхи.

– Жутко? – улыбнулся дядюшка Выдра, сверкнув набором крепких белых зубов. – Я бы показал Им «жутко», попробовали бы Они со мной свои штучки! Крот, дружище, не в службу, а в дружбу, поджарь мне кусочек-другой ветчинки, я страшно голоден, а потом мне надо перекинуться парочкой слов с Рэтти, мы с ним сто лет не виделись.

Добродушный Крот, отрезав несколько кусочков от окорока, велел ежатам их поджарить, а сам вернулся к прерванному завтраку. А дядюшка Выдра и дядюшка Рэт, усевшись нос к носу, завели оживлённую беседу, обсуждая специфические речные новости, и надо сказать, что такая беседа бесконечна, и течёт и журчит, как сама река.

Тарелка с жареной ветчиной была опустошена и отправлена для добавки, когда в кухню вошёл Барсук, зевая и потягиваясь. Он поздоровался со всеми как обычно спокойно и просто, задав каждому по доброму вопросу.

– Дело идёт к обеду, – сказал он Выдре. – Оставайся и поешь с нами, утро такое холодное, и ты, наверно, здорово проголодался?

– Да, весьма основательно, – сказал дядюшка Выдра, подмигивая Кроту. – При одном взгляде на этих молодых обжор, этих молодых ежей, набивающих животы жареной ветчиной, кто хочешь начнёт умирать с голоду.

Ежата как раз почувствовали, что снова проголодались после овсяной каши и большого труда, который пришлось затратить, жаря ветчину. Они робко взглянули на Барсука, но сказать ничего не решились.

– Ну, ребятишки, теперь вам пора домой к маме, – сказал Барсук ласково. – Я кого-нибудь пошлю вас проводить.

Он дал каждому из них по шестипенсовой монетке, потрепал по головке, и ежата ушли, почтительно кланяясь и дотрагиваясь до козырьков.

Вскоре все опять уселись за стол.

Крот оказался рядом с дядюшкой Барсуком, и, поскольку те двое были всё ещё погружены в речные сплетни и ничто не могло их от этого занятия отвлечь, он воспользовался случаем и заметил Барсуку, как уютно и по-домашнему он чувствует себя у него в доме.

– Под землёй ты всегда знаешь, где ты находишься, – сказал Крот. – Ничего с тобой не случится и никто на тебя не набросится. Ты сам себе хозяин, и тебе не надо ни с кем советоваться и обращать внимание, кто что о тебе скажет. Там, над головой, что-то происходит, а тебе до этого нет никакого дела, и ты ни о ком и не думаешь. А как захочешь – раз! – и можешь подняться наверх, и пожалуйста – всё тебя дожидается и всё к твоим услугам.

– Именно это я всегда и говорю, – сказал Барсук. – Нигде нет такой тишины и покоя, как под землёй. И нигде ты не чувствуешь себя в большей безопасности. А если вдруг мыслям твоим станет тесно и тебе захочется простора, стоит только копнуть, поскрести – и пожалуйста! А если тебе покажется, что твой дом чересчур велик, закопай парочку проходов – вот и всё. Никаких тебе плотников, никаких строителей, никаких советов через забор, а главное – никакой погоды! Погляди на Рэтти. Стоит только паводку подняться на парочку футов выше обычного, и вот он уже вынужден перебираться в гостиницу, в неуютный и неудобный номер, и к тому же страшно дорогой. Возьми мистера Тоуда. Я ничего не хочу сказать, Тоуд-Холл – это лучший дом во всей округе, если говорить о доме как таковом. Ну а вдруг пожар? Что тогда будет с ним? А вдруг ураган снесёт черепицу? Или стена треснет? Или окно разобьётся? Что тогда будет с ним? Или вдруг сквозняк, я ненавижу сквозняки! Нет, наверху, пожалуйста, работайте, веселитесь, гуляйте – всё это хорошо. Но жить надо под землёй. Я в этом глубоко убеждён.

Крот поддержал его всей душой, и дядюшка Барсук в конце концов с ним очень подружился.

– После обеда я покажу тебе весь свой дом, – сказал он. – Я думаю, тебе он понравится. Ты понимаешь толк в архитектуре.

После еды, когда те двое уселись в уголочек возле камина и затеяли оживлённый спор насчёт угрей, Барсук засветил фонарь и пригласил Крота следовать за ним. Они пересекли прихожую и двинулись по одному из главных коридоров. Колеблющийся свет фонаря на мгновение высвечивал по обеим сторонам разные помещения – то маленькие, величиной не больше шкафа, а порой такие просторные и впечатляющие, как парадная столовая в Тоуд-Холле. Узенький проход, шедший под прямым углом к главному, привёл их к другому коридору, и тут всё повторилось сначала. Крот был потрясён размерами и размахом всех этих ответвлений, длиной сумрачных переходов, толстыми сводами набитых припасами кладовых, солидностью кирпичной кладки, колоннами, арками, прочно вымощенными полами.

– Откуда же ты нашёл силы и время всё это построить? – вымолвил он наконец. – Это потрясающе!

– Было бы действительно потрясающе, если бы я всё это построил сам, – ответил Барсук просто. – Но в действительности я этого ничего не делал. Я только расчищал коридоры и помещения по мере надобности. Их здесь вокруг ещё гораздо больше. Я вижу твоё недоумение и сейчас тебе всё объясню. Видишь ли, давным-давно на том месте, где теперь шумит Дремучий Лес, задолго до того, как он вырос таким, каким ты его знаешь, тут был город – человеческий город. Здесь, где мы с тобой сейчас стоим, они жили: ходили, разговаривали, спали, занимались своими делами. Здесь они держали конюшни и пировали, отсюда они отправлялись на войну или уезжали торговать. Это был могущественный народ, они были богаты и умели хорошо строить. Строили они крепко, потому что верили, что их город будет стоять вечно.

– Что же всё-таки с ними со всеми случилось? – спросил Крот.

– Кто знает? – сказал Барсук. – Народы приходят, живут, процветают, строятся, а потом уходят. Таков их удел. А мы остаёмся. Здесь жили барсуки, я слыхал, задолго до того, как построился город. Мы можем на время уйти, переждать, перетерпеть, а потом появиться снова. Мы всегда будем.

– И что же случилось, когда люди отсюда ушли?

– Когда люди ушли, – продолжал дядюшка Барсук, – за дело взялись сильные ветры и затяжные ливни – терпеливо, не останавливаясь, день за днём, год за годом. Может быть, и мы, барсуки, как могли помогали – кто знает? Вниз, вниз, вниз опускался город, опускался, разрушался, исчезал. И тогда вверх, вверх, вверх потянулся лес. Постепенно проросли семена, молодые деревца вытягивались и крепли, на помощь им явились ежевика и папоротники. Листья опадали, становились перегноем, образуя почву, и покрывали руины. Весенние ручьи нанесли земли и песку, засыпали щели, и вот наш дом был опять готов, и мы переселились в него. То же самое происходило там, наверху. Явились звери, им здесь понравилось, они осели, устроились, стали расселяться, и жизнь вошла в свою колею. Они не утруждали себя мыслями о прошлом, они о нём никогда не думают, им некогда. Место это, конечно, холмистое, кочковатое, здесь полно ям и всяких рытвин, но в этом есть и преимущества. Звери не думают и о будущем. Возможно, люди опять сюда явятся, может статься, опять всего лишь на время. Сейчас Дремучий Лес плотно населён, среди его обитателей есть и хорошие, и плохие, и так себе, никакие. Я, конечно, не называю имён. Разнообразие и создаёт мир. Но я могу себе представить, что ты уже и сам о них кое-что знаешь.

– Ох, кажется, знаю! – сказал Крот, поёживаясь.

– Ну, ничего, ничего, – сказал Барсук, похлопывая его по плечу, – это было твоё первое знакомство с ними. На самом деле они не такие уж плохие. Что ж, надо ведь жить и давать жить другим. Но завтра я кое с кем поговорю, и у тебя больше не будет никаких неприятностей. Мои друзья ходят в этих краях где хотят, иначе кое-кому придётся иметь дело со мной.

Вернувшись назад, они увидели, что дядюшка Рэт беспокойно мечется взад-вперёд по кухне. Воздух подземелья был для него слишком тяжёл и действовал ему на нервы; казалось, что он всерьёз думает, что речка куда-нибудь сбежит, если он не приглядит за ней хорошенько. Он надел пальто и сунул свои пистолеты за пояс.

– Пошли, Крот, – сказал он нетерпеливо, увидев входящих. – Нам надо выйти засветло, я не хочу снова ночевать в Дремучем Лесу.

– Хорошо, дружочек, – отозвался дядюшка Выдра. – И я с вами пойду, я тут каждую тропинку с закрытыми глазами найду. И если кому-нибудь по дороге придётся оторвать голову, положитесь на меня, я оторву.

– Не суетись, Выдра, – сказал дядюшка Барсук. – Мои туннели ведут гораздо дальше, чём ты думаешь. И у меня есть запасные выходы в разных местах опушки, хотя я и не всех в это посвящаю. Если уж вы действительно собрались, то воспользуйтесь одним из моих коротких путей. Не беспокойтесь и посидите ещё немножко.

Но дядюшка Рэт продолжал волноваться о своей реке, и Барсук, взяв в руки фонарь, повёл их сырым и душным туннелем, который то извивался в каменистой породе, то нырял вниз, под кирпичные своды, и тянулся, как им показалось, на несколько миль. Наконец сквозь заросли, скрывавшие выход, забрезжил слабый дневной свет.

Наскоро со всеми попрощавшись, Барсук поспешно выпихнул их наружу. Он постарался, чтобы всё по возможности приняло прежний вид, замаскировав вход хворостом, опавшими листьями и ветками ползучего кустарника. И тут же удалился.

Они увидели, что стоят на самой опушке Дремучего Леса. Позади них громоздились валуны: ежевичные плети, обнажённые корни деревьев – всё было навалено и переплетено друг с другом. Перед ними лежало огромное пространство спокойно дремлющих, обрамлённых чёрными на фоне снега живыми изгородями, а там, далеко, поблёскивали воды старого друга – Реки, и зимнее солнце висело, низкое и красное, возле самого горизонта.

Дядюшка Выдра, как знающий все тропинки, возглавил всю компанию, и они двинулись гуськом, напрямик через поле туда, где в живой изгороди был лаз к реке. Остановившись возле него и оглянувшись, они окинули взглядом сразу всю массу леса, тёмную, плотную, пугающую, мрачно возвышающуюся среди окружающей её белизны. Они тут же повернулись и заторопились к дому, к каминному теплу и милым, знакомым вещам, на которых играют отблески огня, к голосу воды, который бодро звучит за окном, к реке, которую они знали и которой доверяли в любых её настроениях. Она никогда не пугала их никакими неожиданностями.

И пока Крот торопливо шагал, сладко предвкушая тот момент, когда он снова окажется дома, среди вещей, которые он знал и любил, он ясно понял, что он не лесной зверь, что жить ему надлежит возле возделанного поля и живых изгородей, недалеко от хорошо вспаханной борозды, выпаса, ухоженного сада, деревенской улочки, по которой можно не спеша пройтись вечерком.

He для него – для других – эта суровая жизнь, полная лишений, требующая стойкости и упорства, не для него открытия, столкновения, которые неизбежны в этих медвежьих углах; он должен быть мудрым, должен держаться приятных и безопасных мест, по которым пролегает его стезя, и на ней его ждёт немало приключений, по-своему увлекательных, их хватит ему до конца дней.