Текст книги "Похищенная викингом"

Глава 7

Эльфвине казалось, что собственное тело стало ей мало.

Она с трудом удерживала в памяти произошедшее в этом шатре: Торбранд задрал подол платья почти до самой талии, нашел и забрал ее нож, а она даже не попыталась протестовать. Вскоре она обо всем этом забыла, сосредоточившись лишь на его сильных руках, разминавших ноющие мышцы. Абсолютная гармония. И вскоре стало казаться, что они слились с ее телом, стали единым целым. А оно было легким, невесомым, она перестала его ощущать.

Эльфвина никогда не понимала, что такое соитие, но священники грозно твердили, что для этого есть подходящее время, а есть и запрещенное.

Не понимала она их предупреждений о недопустимости порочных мыслей и греховных прикосновений, которые они могут вызвать. Но сейчас ничего из происходящего не казалось ей таким ужасным, как говорили священнослужители.

В эту волнительную ночь она узнала так много нового. И никогда не ощущала себя более грешной.

Погрузившаяся в порок, охваченная его пламенем, терзаемая вспышками греховных мыслей, следующими одна за другой, она ощущала, как руки касаются ее тела, но оставалось еще много мест, которые им еще предстоит узнать.

И теперь этот великан смотрит на нее, не отводя темных глаз, и требует поцелуя – очередная провокация.

Он ведь может получить от нее все, что пожелает, в любое время, почему же просит, а не требует? Хороший это знак или плохой?

Но сейчас она не могла думать об этом, сейчас, когда их ждет первый поцелуй.

«Душа не поймет, как бороться, пока не научится сдаваться», – сказала себе Эльфвина, на несколько мгновений погрузившись в думы о возвышенном.

Именно это, а не стремление к греху заставило ее приблизиться к его лицу. И прижаться грудью, потому что в этом была жертвенность, ведущая ее к славе новым путем.

Торбранд разглядывал на своих пальцах прядь ее волос, а она потянулась и положила ладонь ему на щеку. Другая его рука легла на ее ягодицу и принялась поглаживать. При всем желании назвать это отвратительным пришлось признать, что прикосновения ей приятны.

Вероятно, это связано с магией, теми рунами, что он рисовал на ней. В это хотелось верить, хотя она не была еретичкой.

– Я никогда раньше не целовала мужчину, – призналась Эльфвина.

Губы их уже почти соприкасались. И его лицо было так близко, что невозможно отрицать: даже при устрашающих размерах черты его очень привлекательны. Она оглядела темные волосы и бороду, и кровь внезапно забурлила в теле. От взгляда его серьезных карих глаз наворачивались слезы. Не от горя. Слезы совсем иного рода.

– Позволь тогда мне, – сказал Торбранд.

Пораженная, Эльфвина не знала, что делать. С ума сводило ласкавшее кожу теплое дыхание. Кожа его щеки обжигала ладонь, его грудь, как прочный фундамент, на который можно опереться. И еще это лишающее разума, восхитительное тепло внутри…

Очень медленно он вплотную приблизился к ее губам. Ощущение было таким новым, что Эльфвина боялась рассмеяться или не удержаться и вскрикнуть. Она никогда не задумывалась, красивые ли у нее губы, иногда, разглядывая себя в зеркале, отмечала, что они пухлые и мягкие. Губы Торбранда ему очень подходили, смотрелись естественно на лице. Когда они коснулись ее губ, она ощутила… что-то опять же новое. Желание ответить, вызвавшее вспышку жара в животе.

Она боялась, что борода будет колоть ее кожу, боялась неприятных ощущений. Но было совсем не так. То, что страшило, виделось падением в кипящий котел, оказалось приятным.

Торбранд издал глухой звук, похожий и на стон, и на рычание одновременно, он разнесся по всему ее телу, она слышала его не только ушами, но и каждой частичкой себя.

Изнутри тело было охвачено огнем, и сдерживать его не было возможности.

Он провел по ее губам кончиком языка.

Она отстранилась и рассмеялась. Торбранд подался вперед, не желая ее отпускать.

– Ты меня лизнул. – Она посмотрела с укором.

– Можешь сделать так же, – сказал он и впился в ее губы.

Голова мгновенно закружилась.

Эльфвина была свидетелем многих порочных вещей за все те годы, что прожила при дворе, в разных местностях и замках. Никто не обращал на нее внимания, да и она была осторожна. Но никогда и нигде ей не доводилось видеть таких ласк.

Однако Торбранд хорошо знал, что делал. Он не стал ждать, когда она решится, привлек ее к себе одним быстрым движением, снова лизнул кончиком языка губы, и Эльфвина внезапно поймала себя на том, что готова следовать за ним по любому предложенному пути, теперь она ощущала в себе силу и готовность.

И еще ощущала, как внутри ее зарождаются неизвестные ранее чувства и желания. Это вызвало шок. Они вспыхивали, исчезали, сгорев. Каждый раз, когда языки их соприкасались, казалось, они раскалены, как железо на наковальне. Это должно было испугать ее, но ничего подобного не случилось. Возможно, потом она будет сожалеть и стыдиться своей страсти, но сейчас насладится тем, что приносит такое удовольствие.

Торбранд обхватил руками ее голову, сделал какое-то движение, и появились столь сладостные ощущения, что она едва не потеряла сознание. Невероятные чувства дарили только его ласковые губы и язык, совершающие невероятные вещи, захватывая, опьяняя, увлекая в новый, неведомый мир.

И все же Эльфвина знала об отношениях между мужчиной и женщиной достаточно, чтобы понимать, что это еще не то самое, главное. От этой прелюдии она не лишится невинности. Во-первых, она не в той позе, когда Торбранд может быстро оказаться сверху, как было совсем недавно, она тогда ждала и была почти уверена, что момент настал. Об этом говорила мама, вразумляла, но не по той причине, которой были вызваны увещевания священников. Во-вторых, на ней было гораздо меньше одежды, чем следовало носить женщине. Но теперь она задумалась, прилично это или нет вообще не иметь на себе ничего. Сегодня она, похоже, узнала о себе много нового.

Она – грешница, страшная грешница, потому что отныне единственным ее желанием будет всегда целоваться с Торбрандом.

Он внезапно убрал руку и отстранился. Она невольно потянулась к его губам, но почувствовала, как руки сжимают плечи и отодвигают ее.

– Это и была та самая услуга, Эльфвина, – почти нежно произнес Торбранд.

Она не смогла бы сразу ответить, огорчает ее или злит его веселый тон и озорной блеск в глазах, отчетливо видимый даже в полумраке. Она не могла отвести от него взгляда. И чем дольше вглядывалась в его глаза, тем отчетливее понимала, что вблизи они совсем не того цвета, каким бывает небо самой темной ночью, как у всех людей с севера, а скорее густой синевы, того оттенка, который реже увидишь на небе.

По непонятной для себя причине Эльфвина задрожала всем телом.

– Но я бы хотела… – протянула она, ощущая невыносимую внутреннюю потребность. Возможно, она не вполне понимала, чего же хотела, но знала точно, что это стало острой необходимостью после поцелуя.

– Эльфвина, с этим покончено. – Торбранд даже не улыбнулся, но она слышала веселье в голосе, оно будто заполнило все свободное пространство в шатре. – Это совсем не то, чего хотела ты, это мое желание. А теперь ты можешь отдыхать. У нас впереди еще много дней пути.

Он обнял ее так же, как предыдущей ночью, устроился поудобнее на шкурах, потянул одну и укутал их обоих. А потом закрыл глаза, словно не видел ее требовательного взгляда. Через несколько секунд послышалось похрапывание.

Эльфвина знала точно, что не сможет заснуть. Произошедшее между ней и Торбрандом изменило ее безвозвратно. Результат был такой, словно он погрузил руку в ее тело и все там переворошил. Вся она была не такой, как прежде, появилась мелкая дрожь, жар, а между ног стало влажно и болезненно тянуло. На мгновение она даже решила, что подхватила лихорадку. И во всем этом, несомненно, виноват Торбранд.

Но он спокойно спал, даже храпел.

А она лежала, готовая воспламениться и сгореть. Будучи уверенной, что не сомкнет глаз до самого рассвета, будет смотреть на языки костра и мечтать.

Эльфвина вздрогнула и проснулась. Поняв с удивлением, что, значит, все же незаметно для себя провалилась в сон.

Впереди у них по-прежнему дорога.

Каждый день был похож на предыдущий. Мужчины просыпались на рассвете или раньше. Завтракали тем, что было в запасах, затем, насытившись, разбирали шатры, укладывали вещи и отправлялись в путь.

Жажду Эльфвина утоляла, набрав горсть снега, которого было все больше по мере продвижения на север. Это лучше, чем прижиматься губами к мешку с водой, который вез с собой Торбранд, – это напоминало о поцелуе. Леиф и Ульфрик охотились по очереди и никогда не возвращались с пустыми руками, хотя добыча была разной, от совсем мелкой, до чуть крупнее, все зависело от выбранного для привала места. Они ехали весь день, а вечером после ужина Торбранд вел ее в шатер и разминал тело, облегчая боль после поездки верхом.

Эльфвина думала только о том, что происходило между ними наедине. Ее больше не волновала ни холодная дорога, ни то, что оставалось за этой тряпичной дверью, отделявшей их от всего мира. Важным были только его руки, скользящие по коже, они заставляли желать этого мужчину все больше, желать… всего того, что обычно происходит.

Она не осмеливалась скинуть чулки и нижнее белье, хотя мечтала, как он коснется ее разгоряченного лона. Желания настолько шокировали ее, что в ночь, когда она поймала себя на этих мыслях, то действительно уснула не сразу. Сначала размышляла, а потом долго молилась, чтобы Бог не покарал ее за греховные думы.

Но он не покарал, она осталась жива. И продолжала страдать от неутоленного желания. И мучиться оттого, что считала себя нечестивицей.

Поздно вечером, после того, как Торбранд хорошо разминал все ее тело, когда она становилась податливой, словно расплавленный воск, он клал ее себе на грудь и открывал новое в искусстве поцелуя.

Она видела немало поцелуев в своей жизни – официальные, которые оставляли на руке ее матушки или кольце дяди. Те, которые совершались тайком в укромных уголках дворца, и те, что соединяли людей во время соития, когда со стороны казалось, что эти двое сошли с ума, – это было совсем ей непонятно.

Теперь она этого ждала.

Иногда Торбранд целовал ее лениво, будто дразнил, она не решалась его расспросить, но знала, что настанет момент и для этого. Он видел, что она сгорает от желания, но продолжал разжигать пламя, развлекаясь.

Порой она ловила себя на том, что ее тело невольно начинает двигаться вперед-назад, оставаться неподвижной было непросто, да еще слушать его тихий смех, проникавший глубоко внутрь.

Она ненавидела это или ждала?

Но таким Торбранд был редко, чаще совсем не выглядел ленивым и расслабленным. В такие дни она лучше понимала аналогию с битвой на мечах, потому что между ними происходил поединок, в котором кто-то непременно должен был выиграть. Иного варианта не существовало. Его язык был оружием, руки обнимали ее, боролись за то, чтобы стать еще ближе к тому сумасшедшему желанию, которое сжигало изнутри.

И каждый раз Торбранд отстранялся от нее, велел ложиться спать, чем приводил в ярость, заставлял испытывать стыд за то, что она слишком спешит и поддается похоти.

– А если я не хочу останавливаться? – сказала она на третий вечер.

– Не тебе решать, что и когда произойдет. – Темные глаза его сверкнули. – А мне.

– Но ты норманн. Вы известны во всем мире тем, что берете сразу все, чего хотите. Почему же…

И тут она поняла, что говорит, о чем спрашивает. Неужели он действительно охладел к ней? За три дня?

От улыбки Торбранда по телу пробежал озноб.

– У меня нет желания сделать из тебя мученицу, Эльфвина.

В тот вечер она долго не могла заснуть.

Она всегда относилась к тому, что будет отдавать мужчине, как к принесению жертвы. Но если судить по поцелуям, ни о чем подобном нет и речи.

Эльфвина решила, что должна все хорошо обдумать. Так и было, но вскоре, разомлев от тепла, она погрузилась в сон.

На следующий день, как ей показалось, что-то изменилось. Они двинулись в путь утром, но всего через несколько часов сбавили темп. От Эльфвины не укрылись взгляды, которыми обменялись мужчины, а Леиф произнес что-то по-ирландски. Что-то веселое, потому что Ульфрик улыбнулся.

Братья Торбранда ехали впереди, и Леиф распевал песни, больше подходящие для празднества в залах, чем для серого зимнего леса.

– Что произошло? – не удержалась от вопроса Эльфвина.

В следующую секунду в голове вспыхнула мысль, что ей очень удобно сидеть на лошади в крепких объятиях. А она и не заметила, когда появилось это ощущение. Давая руке отдохнуть, Торбранд часто клал ее на ногу Эльфвины таким жестом, словно она была его собственной. А девушка, похоже, привыкла к этому и с удовольствием прислонялась к широкому торсу.

«Жертвенности нет и в помине», – произнесла она про себя.

– Скоро проедем последнее из поселений данов к северу от бургов. Денло с этими данами, которые никак не образумятся, будет позади, – ответил Торбранд. Тон его изменился, появилась некая властность, которой не было прежде. – Мы у Йорвика, вскоре окажемся во владениях нашего короля.

– Йорвика?! – воскликнула Эльфвина и внезапно ощутила, что его рука сильнее надавила ей на бедро. – Но я думала…

– Что Йорвик удалось заполучить твоей матери? А теперь дяде, занявшему ее место? – Торбранд захохотал так громко, что Эльфвина подняла голову, опасаясь, что с деревьев на них повалится потревоженный снег. – О чем ты думаешь, принцесса? Полагала, пока ты молилась за мир в Мерсии, жизнь замерла в ожидании?

– Ваш король захватил Йорк?

Торбранд вновь захохотал, но как-то безрадостно.

– Он взял его еще в прошлом июне, и тебе это известно. Рагналл претендует на всю Нортумбрию, но ему пришлось тратить время на подавление сопротивления в Йорвике, тамошние даны-христиане предпочитали власть твоей матери, а не Рагналла.

– Моя мать создала бурги почти сразу после кончины отца. – Эльфвина ощутила укол в сердце, гордость была уязвлена, будто он нападал непосредственно на нее. Она считала, что должна стоять, как укрепленные крепости-бурги, построенные для того, чтобы сдерживать набеги данов с востока и таких вот норманнов, как Торбранд, подданных жестокого короля. – Она не была кроткой и слабой женщиной, в этом мог убедиться каждый, кто осмеливался совершать набеги на королевство.

– Мы тоже знаем, что такое война. – Голос его стал низким и грубым. – Я и братья сражались в войске Рагналла на острове Мэн, вовремя провозгласили его королем, все ирландские короли, изгнанные из Дублина, до сих пор помнят, что сделала твоя мать в Честере.

Эльфвина хорошо помнила события в Честере, но сочла неразумным говорить тому, кто взял ее в плен и может уничтожить множеством разных способов, что до сих пор песни, сложенные о «триумфальной победе» госпожи мерсийцев, самые популярные при дворе Мерсии и Уэссекса.

Этельфледа действовала от имени короля, отца Эльфвины, потому что его здоровье подкосила серьезная болезнь. Она отправилась на север, встретилась с норманнами, которые умоляли отдать им Честер, а потом попытались захватить город. Войско Этельфледы сражалось в стенах города, потом стало отступать, заманивая врагов внутрь. Где они и были уничтожены все до одного. Жители тоже помогали ей отбиваться, они лили со стен горячее пиво и бросали в захватчиков ульи.

Эльфвине тогда было семь, и она не поехала с матерью. Но рассказы о той победе долго были ее самыми любимыми. Вот такой была матушка! Хитрая, смелая. Многие считали ее безрассудной, возможно, такой она и была, но не более, чем необходимо для принятия смелого решения и блестящей победы. Эльфвина никак не могла справиться с тоской по матери.

– Полагаю, лучше вспомнить о недавнем возвращении вам Дублина, чем о битве в Честере, с той поры прошло уже немало времени. – Эльфвина старалась быть дипломатичнее, когда речь заходила о бесконечных войнах на этих землях.

– Последние два года я ни о чем не думал. – Голос Торбранда вновь стал походить на рокот. Он крепче прижал к себе пленницу и придержал лошадь, заставляя замедлить ход. Эльфвина сочла это личной, хоть и маленькой, победой. – И был тому счастлив. Мы отплыли с Рагналлом в Уотерфорд, помогали кузену нашего короля Ситрику в битве при Кенн Фуайте, а потом вернулись в Дублин, наша слава не померкнет в веках. Затем мы вернулись на этот берег, к Каусантину мак Аеде, занялись им и его шотландцами, хотя они не хотели сдаваться. Впрочем, это не важно, их уже ничто не могло спасти. Потом мы пошли на Йорвик и взяли его, несмотря на козни твоей матери и ее союзников.

– Тогда тебя не должны беспокоить никакие ее действия, раз город так легко пал.

Это была ее ошибка, серьезная. Эльфвина поняла это, когда слова, ломкие, как наледь, повисли в воздухе. Она ощутила, как Торбранд напрягся, словно борясь с собственным гневом.

– Не волнуйся, леди, – произнес он после некоторой паузы, так, будто хотел ее предостеречь. – Мудрый воин знает, когда сделать привал и дождаться весны.

Больше он ничего не сказал, хотя угроза оставалась ощутимой, словно повисла мечом в воздухе рядом.

Эльфвина нервничала. Она хорошо понимала: будь матушка жива, Йорк был бы в их владении, как большая часть южной Нортумбрии. Возможно, она бы уничтожила этого жестокого короля Рагналла. Он, как и остальные его сородичи, утверждали, что у них общий предок – дед Ивар Бескостный, о чьих кровавых подвигах до сих пор рассказывают юношам-мерсийцам, чтобы они знали, как жестоки бывают враги, и всегда помнили об этом на поле брани.

Торбранд везет ее к этим людям? К Рагналлу, который сочтет ее пленение местью женщине, едва не получившей то, о чем мечтал он. Но мысли уносили ее далеко от захваченных норманнами городов, их жестоких королей к воспоминаниям об одном из тех, кого она очень хорошо знала, – своем дяде, короле Эдуарде. Если Рагналл правда захватил Йорк, Эдуард должен быть в бешенстве. Возможно, даже к лучшему, что ее нет в Мерсии, она не услышит его обвинения.

Однако такое положение дел все же беспокоило Эльфвину. Она всегда была рядом с матерью, принимала участие во всех ее делах. Бывала в Уэссексе и видела плоды славных дел своего деда. Матушка постоянно говорила о любви к брату, потому часто бывала у него или принимала у себя.

И все же большую часть жизни Эльфвина провела в Мерсии. Преимущественно в Тамворде, но любила и другие бурги, цепь которых растянулась, словно ожерелье с драгоценными камнями, по всей Мерсии, давая возможность королевству, точнее, королю не беспокоиться о безопасности тех земель, ибо они могли защитить земли от нападений варваров с востока и севера.

Сердце болезненно сжалось. Скорее всего, никогда больше не увидеть ей родной Мерсии. Ведь она рабыня Торбранда, ее будущее зависит от него. Он может подарить ее кому-то, если пожелает, или продать. Или завещать похоронить с ним, в случае гибели на поле боя, даже если это случится скоро, и она будет еще молода для смерти. Невозможно предположить, что с ней будет, где она окажется, это может быть любое место, куда добрались норманны.

Ей стало плохо при одной мысли об этом. Чувства были схожи с теми, которые она испытала, потеряв матушку. Теперь казалось, все повторяется.

Как она позволила себе думать все эти дни о поцелуях, а не о положении, в котором оказалась? Дело в том, что она пыталась любыми способами не вспоминать то лето, в которое внезапно скончалась матушка, не думать о том, как могло бы все сложиться, если бы она оставалась жива. Ей было больно вспоминать о победах их войска. О том, какой была ее прежняя жизнь, казавшаяся порой скучной и тягостной. Разумеется, в Тамворде, где матушка проводила большую часть времени, людям значительно больше нравились игры придворные, чем военные.

Эльфвина постепенно стала стара для девицы на выданье, но матушка посмеивалась над ее сомнениями, говорила, что возраст дочери не имеет никакого значения. Она и сама не спешила с замужеством, жила так, как ей нравилось. «Моя дочь из знатного рода, не стоит об этом забывать, – заявляла Этельфледа всякий раз, когда кто-то из мужчин осмеливался об этом напоминать. – Она даст клятву тогда, когда придет время. Гораздо больше вас должна волновать моя благосклонность».

Эльфвина любила матушку больше всего на свете. Но особенно сильно тогда, когда она, не утруждая себя даже улыбкой, мгновенно заставляла окружавших дочь мужчин замолчать.

Сейчас, когда Эльфвина ехала по лесной дороге в неизвестность, поглядывая на низкие облака, посыпающие землю снегом, то думала о том, что, оставшись без матушки, лишилась всего, у нее не осталось ничего, кроме собственного горя.

Она потеряла все: мать, жизнь, к которой привыкла. Она близка к тому, чтобы потерять себя ту, какой была всегда. Теряла голову там, где Торбранд оставался собран и сосредоточен. Впрочем, она и так знала, что он ведет какую-то игру. У него есть цель, о которой ей ничего не известно, и он не станет говорить с ней об этом, как поступил бы, впрочем, любой мужчина. Главное, что должно ее волновать, – насколько то, что произойдет в финале, будет для нее болезненно.

Эльфвина не позволяла себе пролить ни единой слезинки. И не потому, что дул холодный ветер, который и без того пощипывал лицо. Она натянула ниже капюшон и стала ждать, когда глаза высохнут. Она не должна прекращать бороться даже таким, казалось бы, незначительным способом. Несмотря на то, что сейчас ее лицо никто не видел.

Торбранд был молчалив и мрачен, она это чувствовала, хотя его настроение не причиняло, к счастью, никакого вреда.

Да, она задержалась в девицах, это правда. После того как появились ежемесячные женские проблемы, матушка стала относиться к ней как к женщине, а не ребенку. Она взрослая. Она женщина. Время не имеет значения, сейчас она идет по пути в будущее, пусть и несчастливое.

Очень скоро Торбранд будет вынужден выдать свои намерения. Очень скоро она узнает свою судьбу.

Эльфвина глубоко вздохнула, чтобы сдержать слезы. Конечно, ее ситуация совсем не похожа на ту, что была в Честере, но она, как и матушка, чувствовала себя победительницей.

Тем вечером в ее первом поцелуе было отчаяние. Она бесстыдно прижималась к Торбранду, желая ощутить тепло. Коснулась лица, провела по четким линиям, желая познать, каково оно на ощупь. Провела пальцами по бороде, улыбнулась блеску белоснежных зубов. Тогда она сама не понимала, что ею двигало. Возможно, горе. Или страх, который она испытывала, находясь рядом с Торбрандом.

В какой-то момент захотелось забиться в глубокую нору, спрятаться от мира. Она едва не потеряла сознание от чувств, но все равно желала… этого. Желала броситься в огонь и сгореть прежде, чем откроется правда.

Все изменилось утром пятого дня пути.

Когда она, одевшись, вышла из шатра, у костра ее ждал только Торбранд. Сердце внезапно сжалось.

Эльфвине было неуютно в обществе его братьев, они слишком пристально ее рассматривали, окидывали мрачными взглядами, говоря при этом по-ирландски, словно намеренно давая понять, что говорят о ней. Однако сегодня что-то явно случилось, и это могло пойти вовсе не на пользу.

– Твои братья отправились на охоту вместе? – равнодушным тоном спросила она.

– Дело совсем в другом, – был ответ.

Ей показалось или взгляд его не такой, как обычно? Он сам слишком напряжен и погружен в себя?

– Они поехали в Йорвик. Там ждет Рагналл, надо обсудить переход Мерсии во власть Уэссекса. И то, как Эдуард обращается со своими родственниками.

Эльфвина никогда не была королевой, не правила Мерсией, не была госпожой, как ее мать. И все же испытала неожиданный прилив гнева. Даже ярости.

– Как ты легко говоришь о моих врагах, – процедила она.

Еще одна ошибка.

– У тебя нет врагов, – почти с нежностью произнес Торбранд, однако истинное отношение ему скрыть не удалось. – У тебя лишь одна забота в этой жизни – я. Думал, ты уже поняла.

– Прости, – прошептала она, выдержав паузу. Кажется, она обращалась к покойной матери, а не к мужчине, сидевшему так близко, что увидеть все мысли, отразившиеся на ее лице, ему было несложно. Слова застревали в горле, слезы наворачивались на глаза, но все же она сдержалась и произнесла довольно отчетливо: – Я забылась.

– У тебя будет достаточно времени, чтобы все вспомнить. – Торбранд многозначительно посмотрел на нее и грозно кивнул.

Эльфвину бросило в дрожь, и она не смогла это скрыть.

Он не предложил ей никакой еды. Молча забросал костер снегом вперемешку с грязью и, широко шагая, направился к скакуну. Она на мгновение представила, что таким, видимо, был он на поле боя, решительным и быстрым. И очень опасным.

Поспешно разобрав шатер, он прикрепил все вещи к седлу. Затем, обернувшись, навис над ней и посмотрел сверху вниз.

Эльфвина ничего не могла понять. В том числе и свою реакцию на происходящее. Неужели она все же решила ему подчиниться? Готова встать на колени? Она согласна на все, готова петь песни или кричать во все горло, лишь бы избавиться от этого страшного груза внутри?

Она хотела сказать так много. И сделать это не осмелится никогда.

С каждой минутой она все больше убеждалась, что произошло нечто важное. Торбранд изменился за то время, что она спала. Даже в воздухе ощущалось напряжение, будто кто-то пытается высечь огнивом искру, и все вокруг затаилось и ждет результата.

Она задержала дыхание, когда он подъехал к ней и наклонился, чтобы поднять уже привычным движением и посадить перед собой.

Как ей могло казаться, что он прижимает ее к себе как-то иначе, более нежно? Вероятно, ей просто этого хотелось.

Они пустились в путь, когда лучи бледного зимнего солнца коснулись вершин гор. Выехали из леса в долину, которая выглядела совершенно необитаемой, ни одна живая душа – ни человек, ни зверь – точно не ступала здесь после последнего снегопада. Они были уже на середине долины, когда она увидела на ее краю вдалеке домик и поняла, что Торбранд направляется туда. Больше в обозримом пространстве не было никакого жилья.

Сердце падало в такт удару копыт.

При ближайшем рассмотрении дом, построенный из дерева и соломы, казался заброшенным. Он находился на небольшом возвышении, задняя стена его была обращена к крутому склону.

Торбранд остановился у самой двери, спешился, подхватил ее на руки и поставил на белый, идеально ровный покров снега.

– Значит, это твой дом? – спросила она, гордясь собой, как, возможно, никогда в жизни. Ведь ей удалось произнести фразу спокойно, ровным голосом.

– У меня нет дома. – В этом ответе было то, отчего по ее спине побежали мурашки. – Но мы остановимся здесь, Эльфвина, так что можешь считать его временным домом, если хочешь.

Она медленно повернулась и оглядела занесенную снегом хижину. Сердце билось так сильно, что звук, казалось, разнесся по всей долине. Нет, она не позволит себе пасть духом.

В очередной раз она отметила, что жизнь ставит ее в ситуации, к которым готовили с рождения, а она ничего не может сделать правильно. Не надо пытаться примирить стороны, если нет вражды. Как она сразу не поняла очевидное? Если все хорошо с самого начала, остается лишь заниматься домашними делами и вышивать, а это умеют все женщины. Надо было ожидать, что жить ей предстоит не так, как прежде, и вышивать не золотой нитью. Но клубок все же запутан и требует мастерства.

Эльфвина улыбнулась Торбранду, словно он привел ее в богато убранный замок.

– Значит, так тому и быть, – кивнула она. Надо думать о хорошем, а не о плохом. Прошлое в прошлом, с ней останется лишь то, что она заберет оттуда. – Я принимаю твое предложение, Торбранд. И благодарю.