Автор книги: Кика Салви
Жанр: Зарубежные любовные романы, Любовные романы
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)
После всего происшедшего у меня не хватило смелости вернуться на свое место, и я уселась на свободное сиденье рядом с девушкой, которая спала, облокотившись на окно. Я размышляла о книге Рубена Фонсеки «Испражнения, выделения и сумасшествие» и чувствовала, как название книги материализуется.
Последний случай, когда у меня что-то так сильно чесалось, находился в таких закромах памяти, что мне пришлось напрячься, чтобы вспомнить его.
Я была маленькой девочкой лет семи и смотрела, как в клубе военного округа Кампинаса папа и его друг играли в теннис. Стояла невыносимая жара, не было никакой тени, чтобы спрятаться. Я сидела в позе лотоса, раздвинув и скрестив ноги, на мне были те проклятые трусы из полиэстера фирмы «Барбапапа», которые ужасно кусались. Хотелось пить, есть, и у меня чесалось между ног. Из всех этих проблем решаемой был только зуд. Без всяких церемоний и с чисто детской непосредственностью я стала энергично чесать раздраженное синтетической тканью место. Я чувствовала облегчение, но мечтала снять трусики, чего, конечно же, не сделала, потому что в свои полные семь лет я уже знала, что нельзя разгуливать без трусов, где захочется.
Когда я вновь обратила внимание на папину игру, он уже не играл, а шел в моем направлении с самым идиотским выражением лица. «Так-так, – подумала я, – папа идет узнать, не хочу ли я мороженого и не собираюсь ли уходить». А как я мечтала уйти! Мне безумно хотелось пить, но я была счастлива, избавившись от зуда. Я улыбнулась отцу, уверенная, что его приход имел целью заботу о чаде, но когда он подошел ближе, я заметила, что он слишком решителен. Но неизвестно, по какому поводу. Он взял мою руку, поднес ее к носу, понюхал мои пальцы и сказал: «Запах писюли!» – и тут же дал мне по руке. А потом добавил: «Никогда больше этого не делай!». Я оторопела в растерянности от непонимания своей вины. Значит, чесать там было запрещено? Он ударил меня по руке? Она пахла? Боже, как я хотела пить! «А попить ты мне, конечно, не предложишь?» – подумала я, но не успела произнести свою просьбу, так как он отвернулся и ушел. «Хочу к маме», – подумала я, но не пискнула (и не чесалась) до того самого момента, пока игра не кончилась, и папа не отвел меня домой.
Теперь мне казалось, что история повторяется в этом душном автобусе. Я снова изнемогала от зуда (только на сей раз это не имело прямого отношения к трусикам). Воспоминание о том эпизоде вызвало следующее, тоже связанное с интимным местом, трусиками, папой и наказанием. Когда мы были маленькими, наша подруга как-то осталась ночевать у нас, а родители ушли в кино. Дома остались я, она, три моих брата, дедушка и двоюродная бабка, которые тогда жили с нами. Мы все вместе (но без деда и бабки) искупались в ванне моих родителей, надели пижамы (мальчики) и ночные рубашки (я и моя подруга), как учили нас родители. Но я заметила, что моя подружка была без трусиков, в одной только ночнушке и коротких хлопковых носочках. Я спросила у нее, почему она без трусиков, а она ответила, что мама учила ее не спать в трусах, потому что это мешает кровообращению, и чтобы тело отдыхало от ужасной синтетики (ведь в то время трудно было найти хлопковое белье). Я решила, что она правильно рассуждает, и мы последовали ее примеру. Мальчики остались в одних штанишках и рубашках от пижамы, а я в одной рубашке, тем более, что она была длинной и из-под нее ничего не было видно.
Наигравшись вдоволь, мы уснули, повалившись в кучу, без сил, прямо в кроватке моего младшего брата. Мы все были худенькими, самому младшему из нас было три года, а старшему – восемь. И несмотря на то, что нас было пять, мы все поместились на одной кровати. Чуть позже пришли родители, причем мама отправилась спать, а папа стал разносить каждого из нас по постелькам. Сначала он удивился, что мы спим все вместе, и объяснил, что у каждого есть своя собственная кровать. А потом, когда взял меня на руки, обнаружил, что я без трусиков. Он провел рукой по моей попке, чтобы убедиться в отсутствии этой интимной детали гардероба, положил меня на кровать и сильно шлепнул по попе. А потом приказал надеть трусы и заставил пообещать, что такого больше не повторится.
Несколькими днями позже я стояла в ванной и готовилась пойти спать. Я почистила зубы и стала приводить в порядок свою «маленькую подружку», прежде чем пойти сказать всем спокойной ночи. Папа зашел в ванную (во времена нашего детства дверь в ванную не запиралась, пока мы не повзрослели), увидел, сколько бумаги я отмотала, чтобы вытереться, и остановил меня. Он отобрал у меня бумажную ленту, оторвал половину и протянул мне со словами: «Слишком много бумаги для такой маленькой писюли. Вот этого вполне хватит».
После этих трех, почти женоненавистнических, выступлений папы я пришла к следующему выводу: «моя подружка» неприятно пахнет, нельзя касаться ее руками; ее всегда надо хорошо прятать, она недостойна заботы и внимания и даже не заслуживает лишнего клочка бумажки.
Моя мучительная поездка наконец-то подошла к концу, и я взяла такси, чтобы доехать до Гейнца. Была уже ночь, и легкий ветер обдувал мои истерзанные волосы. Я больше не потела и не хотела пить, но моя вагинальная чесотка приняла неконтролируемые масштабы. На заднем сиденье машины я пыталась незаметно почесаться, и первое, что я сделала, когда зашла в квартиру, – уселась на лед.
Гейнц слишком скромно описал свой дом в письме. На деле это был настоящий дворец. Дворец площадью почти в тысячу квадратных метров, на Атлантическом проспекте, с видом на море. Это было выше всех моих понятий о роскоши. Моя комната была большая и удобная, а чтобы отыскать кухню, нужна была карта.
Гейнц был обходителен и внимателен ко мне. Я сказала, что у меня назначен ужин с другом, поблагодарив его за приглашение поужинать вместе.
Я приняла потрясающую холодную ванну и положила кубики льда на жгущий участок тела. В общем, я чувствовала себя лучше и отправилась на встречу с Аролдо, который оставил мне адрес и ждал меня дома, «чтобы выпить что-нибудь перед ужином». Жил он в Бутафого, на улице для средних слоев населения, в квартире, в которой не было и десятой части той роскоши, в какую окунулась я у Гейнца. На заднем сиденье такси я прилагала все усилия для того, чтобы водитель не заметил моих попыток успокоить остаточный зуд.
Лифт остановился на седьмом этаже, и вместе с ним остановилось мое сердце. Сделав три шага по направлению к квартире, я замерла и подумала вернуться, чтобы покончить с клоунадой. В одно мгновение мне на ум пришли все самые разные предположения: а что если он маньяк, если он изнасилует меня или запрет в комнате и откроет дверь, только когда захочет воплотить все свои самые грязные фантазии. Если меня никто больше никогда не увидит, если он убьет меня и выбросит мое искалеченное неопознаваемое тело в канаву? Я снова нажала кнопку вызова лифта, и пока ждала его, вспомнила о нашей переписке, о том, какой он был забавный, о его заметках и о нашей встрече в трамвае. Я поняла, что было бы глупо отказаться теперь от встречи и что в худшем случае я скажу «нет» на его посягательства. В конце концов, вдруг он окажется главной любовью моей жизни, и я потеряю ее, трусливо сбежав? Нет, я не упущу такой шанс! Я поправила грудь в лифчике (которая всегда должна быть высокой), взглянула на дверь и нажала на звонок.
Через несколько секунд я услышала шаркающие шаги (неужели он в тапках?!), и дверь открылась, но не полностью, а на цепочке. Зловещий голос из детских сказок повелел мне протянуть руку к высунувшейся руке. «Дай-ка сюда свой пальчик», – сказал голос и нервно засмеялся. «Позволь мне взглянуть, пухлый он или нет», – проговорил злой голос, и у меня по спине забегали мурашки. Нет, это не было проявлением большой любви, и мне пора было свинчивать. Причем, срочно.
После того, как все мои пальцы были изучены, дверь открылась, и Аролдо крепко обнял меня, будто это была встреча влюбленных после разлуки. Это был настоящий Серый Волк, душащий Красную Шапочку. У меня чуть не случился инфаркт. Он предложил мне сесть после быстрого ознакомления с квартирой (отделанной совершенно безвкусно, тесной и захламленной). Я в оцепенении уселась на краешек дивана, ясно давая понять, что далеко не так решительно настроена, как он. Играл диск Кассии Эллер, которая мне нравилась, но я была не в силах оторвать взгляд от него, будто заложница, наблюдающая за каждым движением своего похитителя.
Он все наступал, я отходила, он наступал, я отходила – до тех пор, пока у меня уже не осталось пути для отступления. Он был очень хитер, этот тип, и стало совершенно очевидным, что из этого не выйдет никакой большой любви, и уже через минуту мне захотелось уйти. Поскольку он продолжал демонстрировать мне свое расположение, мне пришлось подняться с дивана, и, чтобы избавиться от дальнейшей неопределенности, я спросила, куда мы пойдем. Теперь я уже не понимала, что я у него делаю. С одной стороны, мои мечты о нем мешали мне отказаться от него. В этих мечтах он был обворожительным, приятным, уравновешенным, нежным и мог меня защищать. Но с другой стороны, реальность слишком сильно отличалась от мечты. В жизни он был женоподобным, без намека на элегантность, совершенно непривлекательным и бестактным. Он был почти груб. Я упала духом и чувствовала себя неуютно. Но как бы разочарована я не была, я знала, что не могу осуждать его за то, что он не был похож на мою мечту. И уж тем более не должна быть с ним грубой.
Я сказала, что голодна как волк, и мы пошли «ужинать», оба совершенно опущенные. Мы добрели до порта. Ночь стояла светлая и жаркая. Он сказал, что я смогу попробовать бутерброды с окорочком и ананасами (а я-то ждала фуагра[22]22
От франц. foie gras – французский национальный деликатес из гусиной печени.
[Закрыть]).
Как только мы зашли в местечко, где я должна была полакомиться деликатесами, мы встретили целую компанию его друзей в обнимку с потрясающими девушками. И он в ту же секунду выступил вперед, спрятав меня за собой, хотя до этого держал меня за руку. Некоторые пытались получше меня разглядеть за Аролдо, но он быстро упомянул про «подругу из Сан-Паулу» и погасил костер любопытства в своих друзьях. Светлокожая жительница Сан-Паулу впала в оцепенение, окруженная шумом и запахом жареного ананаса, в отличие от своего неотесанного дружка, который был более чем оживлен. Даже сегодня не могу сказать, стеснялся ли он того, что я белая, или просто состоял в связи с какой-то женщиной и не хотел, чтобы его видели с другой. Что бы там ни было, но его желание скрыть мое присутствие было таким очевидным, что все, естественно, обратили на меня внимание.
Наша встреча катилась ко всем чертям, но я хотя бы чувствовала себя в безопасности. Я была заметно раздражена тем, что меня игнорируют, и еще больше – наличием ананасов в любом бутерброде из меню. Чтобы сделать все наоборот и ответить «нет» на его упрямые рекомендации, я полностью сменила свой выбор: отказалась от окорочка и ананасов, взяв хлеб с сыром.
Мы мало разговаривали за ужином, и наш пир закончился в считанные минуты. Он вытер о скатерть послюнявленные пальцы и попросил счет. Когда его принесли, он бросил десять реалов на стол и стал ковырять в зубах зубочисткой. Я, в остолбенении, достала десять реалов из своего кошелька, чтобы заплатить за свою часть, и мы покинули заведение. Пришлось сесть на автобус, так как я была совершенно не в состоянии идти пешком, а он нашел стоимость такси безумной. Мы вышли на одной из остановок, он удалился, а я взяла такси до Копакабаны, сгорая со стыда, что была такой дурой со своей мечтой.
Я ни в чем не виню его, в этом смысле – никаких претензий. Он не знал, что делать, потому что с самого начала я оценила в нем именно его неотесанность. Никто не мог предположить (даже я), что я вдруг захочу увидеть благородного, обходительного лорда, который бы угостил меня фуагра и открыл бы дверь «Мерседеса», предлагая свою руку, чтобы я смогла выйти из него.
Какое счастье, что я была журналисткой. Потому что лучшей разрядкой было написать очередную хронику.
Больше не хочу связываться с деревенщинами
Единственный способ перестать летать в облаках – хорошая доза реальности
Итак, вы, должно быть, помните о моих каникулах в Рио-де-Жанейро, во время которых я встретила крутого паренька в трамвае в Святой Терезе. Того самого, которого я хотела превратить в торговца наркотиками, но который оказался всего-навсего журналистом с исключительными способностями к писательству, изданию, бла-бла-бла (для всего не хватит места). Короче говоря, это тот самый.
Что ж, все обожают вспоминать о своих путешествиях. В памяти все становится гораздо изящнее и красивее: от сенегальского зноя остается только легкий ветерок, обдувающий кожу, от ожидания таможенной проверки – лишь портрет красавчика, который стоял рядом, от ужаса во время полета – лишь холодок в животе. Помнить неприятности и разочарования – значит очернять нашу автобиографию. Поэтому достойны храниться в памяти лишь те несколько минут беседы в трамвайчике: первые взгляды, робкие улыбки, душевность и любезность – все было запечатлено в деталях для описания на этих страницах.
И совершенно естественно, что, вернувшись в Гуанабару, я постаралась очистить впечатления от той встречи. Конечно. Вы бы сделали то же самое. И даже большее после такой виртуальной переписки, как наша (мужчина, который хорошо пишет – ископаемое в наши дни). Но после того как я позвонила в дверь, и прежде, чем она открылась, в моей голове сверкнул первый луч разума. Он имел следующую форму: «Для чего я сюда явилась?». Сразу открылись два пути: один – обратно по коридору, желательно быстрее, пока дверь не открылась, второй – тот, следуя по которому, нужно было забыть про все свои истерические страхи. И я забыла.
Мне не хватало красноречивых комплиментов, любезностей и занимательных рассказов. Я сидела на краешке дивана, чувствуя себя в безопасности, и охраняла границы (как настоящая шизофреничка). Но понемногу на эти границы начались посягательства. Я вдруг обнаружила рядом с собой огромного осьминога, который, казалось, имел тысячу щупальцев: мне едва удавалось отбиться от одного, как следующее уже обвивало меня.
Кое-как я освободилась от красавчика под предлогом подкрасить губы. Но не тут-то было! Через миг гигантский моллюск уже обнимал меня – и очень крепко, что должно было заставить меня дрожать от возбуждения.
Лишь теперь я почувствовала всю серьезность положения. Тем временем он выставил напоказ своего «Большого друга», и первое, что пришло мне в голову, это картинка, изображающая меня, развалившуюся надвое из-за этой атомной силищи. Святая Дева Мария! Мне едва удалось смыться оттуда в порыве самосохранения и защиты своих интимных частей тела. Не спрашивайте меня, вздымались ли щупальца осьминога ввысь. Эту часть рассказа я опущу, но даже перспектива идти одной по пустынной ночной улице пугала меня меньше перспективы, открывавшейся между его ног.
Из всего сказанного запомните только одно – то, что касается женской смелости: она существует только в фантазиях. Или когда старая любовь нуждается в защите. В остальных случаях это просто миф.
Я – сумасшедшая
Я была не в состоянии работать. Я приходила в офис каждый день, но совершенно не могла сосредоточиться на работе. Я проводила долгие часы, исписывая листы бумаги; обычно это были письма суицидного характера, иногда завещания, списки пожеланий и приглашенных на мои собственные похороны, советы обслуге и прочие мелочи. Я была совершенно оторвана от реальности, и от этого происходили все беды.
Теперь то, что всегда было моей страстью – а именно, чтение – превратилось в священное действо, потому что я не могла этим часто заниматься. Я все еще получала книги разных издательств страны с просьбой написать рецензию для раздела в «Кабесе». Я соглашалась, читала начало книги, несколько страниц из середины и конец, и стряпала рецензию, чувствуя себя самой большой мошенницей в мире.
Теперь же я проводила целые месяцы, тщетно пытаясь заставить себя работать, и за несколько дней приходилось делать работу нескольких недель. Я боялась, что меня уволят, и притворялась изо всех сил, будто все находится под моим контролем.
Наступал конец недели, и я сбегала в Рио на самолете (потому что поклялась, что больше никогда в жизни не поеду на автобусе, хотя плата за полеты подталкивала меня к краю финансовой бездны). Я сбегала туда, где никто меня не знает и где я могла скрыть свое отчаяние. Да, именно сбегала.
Каждый раз я останавливалась у Гейнца, который любезно принимал меня в своей гигантской квартире на Копакабане. Когда я остановилась у него в первый раз, он тоже жил в этой квартире, но потом переехал в квартиру на Ипанеме, и я была совершенно одна в этом мавзолее, пока его не продали, и у меня не стало места, куда приезжать.
Во время этих поездок я принимала ванну несколько раз на дню и все-таки чувствовала себя грязной. Я чувствовала от себя какой-то запах, которым, казалось, пропиталось все мое тело. Запах овуляции, который не покидал меня. Я мазалась слоями увлажняющего крема, коротко стригла ногти и ни на секунду не оставалась без помады на губах. Только так я чувствовала себя нормально, но лучше бы еще постоянно иметь в руке щипчики для бровей.
Гейнц решил продать свою старую квартиру и был в полном моем распоряжении, вместе со своей новой квартирой на Ипанеме, на случай, если я захочу перекусить, прогуляться или просто пообщаться. Я бесцельно бродила целыми днями по городу, а когда понимала, что проголодалась, звонила и шла к нему. Он относился ко мне по-отцовски нежно и принимал радушно, никогда не отказывая ни в чем. Когда мы впервые решили пообедать вместе, он пригласил меня в «Кантри-клаб», где и ожидал меня вместе с дочкой. После обеда его дочь (чуть младше меня) ушла, а мы с ним отправились в квартиру в Ипанеме.
Мы выпили кофе, и он стал рассказывать мне про свою семью, что он делал каждый раз, когда мы оставались наедине. Рассказал, что к дочке, когда она была маленькой, приставал отчим, известный журналист, который руководит какой-то телепередачей, и чьего имени не называю здесь лишь чтобы не стать объектом его мести. Я сама часто бывала на съемках этой программы, и тот журналист казался мне самым нежным и прекрасным из всех мужчин, с его обаятельной улыбкой и кротким взглядом, внушающими бесконечное доверие. Так вот, он приходил в комнату девочки по ночам, когда все засыпали и заставлял ее делать ему минет. Наконец она рассказала все матери, и та ушла от этого негодяя. Он же упорно все отрицал, так что вскоре мать и отчим возобновили отношения, а девочка осталась униженной и беззащитной, ей приходилось продолжать жить под одной крышей с насильником.
Когда я услышала эту историю, у меня началась истерика. Гейнцу не нужно было долго думать, чтобы понять, что это была, в некотором смысле, и моя история. Он прижал меня к своей груди и стал успокаивать до тех пор, пока я не прекратила плакать. Я рассказала ему (наверное, впервые в жизни я рассказала об этом кому-то – со всеми деталями и без всякого страха) о том, что произошло в моем детстве, и призналась, что я не в силах больше выносить эту боль. Я держала все это в себе больше двадцати лет и, справившись с несварением и диареей, не смогла справиться с тошнотой из-за паразита, пожирающего мое нутро.
Я испытывала умопомрачительную злость к жизни из-за насилия, через которое прошла в детстве, из-за невозможности открыть рот хоть раз за двадцать лет, из-за слепоты моих родителей, которые не замечали моих мучений. Я чувствовала ненависть ко всему, ко всем, потому что у меня не было ни выбора, ни защиты. Потому что мне никто никогда не сочувствовал.
Он был очень внимателен и терпелив, выслушал всю историю до конца и посоветовал мне сходить к врачу. Но после признания я стала сама себе отвратительна, почувствовала стыд за свою прошлую жизнь и злость к Гейнцу из-за истории про его дочку. Я запуталась во всем и захотела остаться одна. Я дошла пешком до квартиры в Копакабане, от которой у меня был ключ, и в которой находились мои вещи. Там я уселась на веранде в огромное плетеное кресло и расплакалась. Я смотрела на море, которое расстилалось прямо перед моими глазами, и пыталась уверить себя, что броситься в него стало бы выходом. Это был единственный раз в жизни, когда я задалась вопросом, способна ли я позаботиться о своих дочках, таких чистых и нежных, при том, насколько я сама замучена. А вдруг я унаследовала слепоту своих родителей?
Я вернулась в Сан-Паулу совершенно разбитая, и уже через несколько часов работы мне захотелось снова сбежать, прежде чем кто-нибудь заметит мои усилия сдержать слезы. По пути к лифту я неожиданно встретила своего дорогого друга Алешандре Феррейру. Я рассказала ему о своей усталости, тоске, отсутствии каких-либо желаний и о том, что плачу не переставая. Он предположил, что у меня депрессия и что я должна сходить к психиатру прежде, чем мое состояние усугубится. Но идея принимать психотропные средства показалась мне такой неуместной, что я не последовала его совету.
Я позвонила своему давнему психоаналитику, от которого отказалась, как только проявилась моя неудовлетворенность супружеской жизнью. Тогда я была очень молодой и влюбленной в Эду, у меня была Алиса, еще совсем маленькая, так что она не могла развеять моей тоски. Тогда-то я и отправилась к аналитику. Сейчас это снова стало насущно. Я вновь занялась терапией, пережив столько истерических припадков. И тогда мой аналитик, Ана Луиза, тоже пришла к выводу, что мне лучше прибегнуть к помощи психиатра, чтобы избавиться от душевной травмы, которую никто никогда не замечал.
Я задумалась о своем вновь приобретенном таланте жить в одиночестве. Я сгорела за свой день рождения, за поездки в Рио. Я покупала одежду и обувь по привычке, когда их не хватало и когда хотелось приобрести что-нибудь новенькое. У меня не было мужчины, но зато у меня были чудесные замшевые сапоги. Я не занималась сексом, но моя черная бархатная сумочка с красными шелковыми камелиями была почти такой же сексуальной, как поцелуй. У меня не было компании для горячих летних ночей, но я проводила целые часы перед зеркалом, экспериментируя с самой лучшей косметикой «Ланком». В этом заключалась моя нынешняя жизнь: сон, голод, отчаяние и потребление. Заняться терапией было в тот момент единственным выходом.
Дети тоже были не в лучшем состоянии. Они беспокойно спали, плохо ели и все время были чем-то раздражены. Наступили школьные каникулы, а вместе с ними самое глубокое уныние: я была не в состоянии играть со своими девочками, водить их гулять и даже просто купать. Я была совершенно без сил, позвонила аналитику, попросила помощи и назначила консультацию с психиатром.
В приемной мне вдруг стало стыдно. Я, сумасшедшая, должна была выглядеть ужасно для окружающих. Я, сумасшедшая, в приемной доктора, ждала с нетерпением дозы здоровья. Я, сумасшедшая, остро нуждалась в лекарстве, которое бы дало мне необходимое успокоение, которое бы помогло мне избежать самоубийства. Я, сумасшедшая, не оплачивала больше счета, рвала их, отправляла девочек с полуграмотной нянькой в школу на такси. Я, сумасшедшая, не хотела мыться, но стыдилась быть грязной, поэтому включала душ, сама садилась на унитаз, а литры горячей воды уходили в отверстие ванны. Я, сумасшедшая, молила Господа о прощении за разбазаривание чистой и горячей воды, ведь потребности наши растут, а естественные ресурсы планеты заканчиваются прямо на глазах. Я, сумасшедшая, ела только шоколад, от иной еды меня тошнило, и я просила у Бога прощения за то, что отбирала еду у тысяч голодных детей, которые умирали от истощения. Я, сумасшедшая, крепко и часто целовала своих девочек, когда они засыпали, и плакала в ужасе от того, что лишилась душевного равновесия, и молилась, только чтобы девочки не заметили этого лишения. Я, сумасшедшая, отсутствовала на работе с такой дерзкой регулярностью, с какой обычно прогуливают школу. Я, сумасшедшая…
Доктор появилась и представилась, глядя на меня тяжело и радушно одновременно. Когда я села на диван в ее кабинете, а специалист по психическим отклонениям принялась внимательно изучать меня, у меня началась истерика. Я не могла сдерживаться, и казалось, что я нахожусь за ветровым стеклом автомобиля во время грозы, и даже ежесекундные очистительные движения пальцев не улучшали видимость. Из носа, превратившегося в сливу, текли сопли, и пока я, вытерев их грязным платком, засовывала этот платок в сумку, новая порция стекала до самых губ, еще больше расстраивая меня и мешая говорить.
Вполне предсказуемый диагноз депрессии последовал вместе с медицинским рецептом на «Прозак». И вместе с советом прийти снова на следующей неделе.
Я вошла в аптеку с опухшим красным лицом, соображая, необходимо ли предписание врача, ведь любой фармацевт поймет с первого взгляда, что я нуждаюсь в антидепрессанте.
Чувствуя себя неловко из-за необычности моего лекарства, я заполнила все необходимые анкеты, касающиеся контроля над медицинскими рецептами, и побежала домой, как бегут люди, только что вернувшиеся с войны. Я растянулась на кровати и уснула, несмотря на галдеж детей, лай собак под окном, крики соседей и целую симфонию из чувства вины, которую постоянно играл мне мой мозг. Проснулась, я поняла, что нуждаюсь в помощи, и позвонила маме. Я рассказала ей о своем состоянии, и она сама, к моему большому облегчению, предложила позаботиться о девочках в течение нескольких дней. Вот так они отправились в деревню, чтобы провести каникулы со своими бабушкой и дедушкой.
Почти целую неделю я не ходила на работу, под предлогом того, что я заболела воспалением легких. Я и вправду была больна, но мои болезни не имели таких громких названий, как бронхит или дисбактериоз, и очень вредили моему внешнему виду. Я начала с минимальной дозы антидепрессанта и увеличивала ее, пока не дошла до максимальной (подходящей для моего состояния). Но это тоже не помогло.
Предрасположенность к поеданию шоколада, к истерикам и кошмарам стала уменьшаться, но я находилась в постоянном раздражении, у меня каждую минуту менялось настроение, и я пребывала в крайнем возбуждении до самой поздней ночи. Я придумывала рекламу, хроники, телепередачи – и все после полуночи. Безостановочно думала о десятках проектов, которые хотела бы воплотить в жизнь. Я болтала сама с собой без умолку, переходила от смеха к слезам так же легко, как человек листает журнал, и вела себя очень агрессивно даже в мелких бытовых ситуациях.
На следующий день после Рождества я отправилась в обувной магазин в центре Вилла-Лобош, чтобы обменять пару сандалий, которые мне отдала мама. Она купила их в Кампинасе, в магазине, сеть которых охватывает всю Бразилию, и продавщица пообещала ей, что их можно будет обменять в любом магазине страны. Я зашла в магазин немного раздраженная сумасшедшим движением машин на подъезде к центру. Я положила сверток на прилавок и сказала продавцу, что хочу обменять эту пару на другую модель. Она открыла коробку, снова закрыла и сказала, что не сможет обменять.
– Почему?
– Потому что у нас нет такой модели на складе. Наверное, вы их купили в другом магазине.
– Да, они были куплены в Кампинасе, но продавец гарантировала, что я смогу их обменять в любой другой точке.
– Но у нас нет такой модели, поэтому мы не можем произвести обмен.
И тогда я сказала, не на шутку рассердившись:
– Ты хочешь сказать, что я должна отправиться за сто километров, чтобы поменять пару сандалий, так?
– Да, именно так.
Тогда я перешла на крик:
– Сейчас же позовите администратора, я хочу с ним поговорить!
– Его сейчас нет.
– А когда этот чертов администратор есть?
И продавщица, в порыве смелости, ответила мне то, что не надо было отвечать:
– Его не будет .
И вот тогда я заорала изо всех сил:
– А где же это будет этот чертов администратор, этот кретин?!!
Но прежде чем моя речь сделалась еще более грубой, продавец стала осматриваться и искать охрану за витринами магазина. Я же сунула сандалии в сумку и вышла, продолжая кричать, что это абсурд, что я журналистка, что это так не останется и т. д. Меня всю трясло, сердце трепыхалось, а чувство собственного достоинства было превращено в лохмотья. Я не могла дождаться, когда у меня состоялась новая встреча с доктором, и она пропишет мне настоящий коктейль здоровья.
Да, помимо пресловутого «Прозака» я теперь принимала антипсихотики и антиконвульсивные лекарства (для эпилептиков). Мне стало лучше, значительно лучше, уже после короткого периода лечения, что привело меня к мысли, что я, наверное, и впрямь была сумасшедшей.
Вау! Значит, я была сумасшедшей! Значит, это ненормально – разговаривать с самой собой до поздней ночи и мечтать быть похищенной летающей тарелкой.
Постепенно, шаг за шагом, мой тоскливый стыд перевоплотился в огромную гордость, и все, что раньше казалось неправильным и неприличным, стало удовлетворять меня. Я была одинокой женщиной, и с удовольствием пользовалась своим правом оставаться таковой. Я больше не считала себя сумасшедшей, но называла себя «особенной». Я была «нецензурной». Мне нравились психотропные средства. Я была женщиной с изюминкой.
Поначалу я не читала ту часть инструкций, в которой говорилось о побочных действиях. Я боялась найти у себя проявления всех возможных побочных реакций. Но читать и не пришлось. Немного спустя после начала лечения у меня стали течь слюни, я брызгала слюной на людей во время разговора, у меня заплетался язык, было учащенное сердцебиение, озноб, действие всех рефлексов замедлилось и по утрам меня тошнило, как беременную. Хорошим побочным эффектом явилось то, что я спала, как убитая, засыпала моментально, спала долго, а в течение дня была спокоооооооооойна, как гладь шотландского озера. Я снова стала работать, заботиться о детях, не взваливая все на няньку, писбть и выходить по вечерам. Стала снова улыбаться – не истерично смеяться, как во время мании, а у-лы-бать-ся спокойно и приятно, то есть естественно. И даже, несмотря на все побочные реакции, что имели эти лекарства, я была благодарна фармацевтическому производству и доктору Ане Селии, и стала почитательницей таланта моего замечательного аналитика – Аны Луизы.
Из дневника
Я размышляла над тем, что сказала Марилия Габриэла в своей передаче: «В социальном плане иметь детей – значит, простить своих родителей». Наверное, это цитата, но я не уверена. Это правильно на сто процентов. Мой отец был примером этого, и сегодня я это понимаю. Он совершал ошибки, много ошибок, но если брать во внимание то, из какой необразованной, мелочной и бесчувственной семьи он происходил, могу сделать лишь один вывод – он отлично выполнял свои отцовские обязанности. Более того, он стал таким умным, у него была такая тонкая эмоциональная и душевная организация именно из-за той невежественной среды, которая его взрастила. Мой папа был любвеобильным, общительным, работящим и целеустремленным. Жаль только, что я этого никогда ему не говорила. Я провела долгие годы под гнетом его грубости, суровости, в ссорах с ним, без какой-либо нежности в мой адрес и сражаясь с его вечным желанием управлять мной. Я очень злилась, что он меня не слышит, что я стараюсь изо всех сил, а он всегда недоволен и ждет от меня еще большего. Злилась из-за его вечной паранойи, связанной с деньгами, которая всегда мешала нам делить счастливые моменты. Я ненавидела его за то, что он не замечал, что меня сексуально домогается, мучает, издевается надо мной тот лживый, злой человек. Прямо под носом у отца. Я ненавидела его за то, что он не видел моей боли, что обвинял меня в подлости и хитрости, и всегда следил за мной, как за какой-нибудь проституткой. Сегодня я прощаю его и могу его по-человечески понять. Увидеть в нем человека, которого родители притесняли в детстве, человека, неуверенного в себе, несмотря на его твердую походку и громовой голос. Человека, полного недостатков, сломленного семьей, который никогда не чувствовал себя любимым. Человека, ищущего в семье любовь, отдых и удовольствие, которых ему не дали родители.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
