Текст книги "Дневник Луция Констанция Вирида – вольноотпущенника, пережившего страну, богов и людей"

Календы октября (1 октября)

В ходе разора, учиненного римскими мытарями, пострадали и гунны, когда сборщики отъехали от города, им на глаза попались богатые стада варваров. Недолго думая, те забрали, сколько смогли увести, не знаю, знали ли они, у кого угоняют или нет. Через несколько дней гуннский шаман куда-то запропал. Объяснить нам смогла только Хельга, которая и заметила его отсутствие, еще бы, теперь это ее главный собеседник. Мы бы и вовсе не узнали, пропади он хоть на год, настолько гунны жили своим уставом, а мы старательно обходили их стороной. Хельга рассказала, что гунны потеряли много лошадей и коров, а потому не могли перед долгой зимой оставаться без мяса и молока – шаман уехал просить своих о помощи. И через некоторое время он вернулся, видимо, не с пустыми руками. Хельга пояснила, что богатые союзники выдали семьям своих военачальников столько, сколько те просили, от щедрот. Нам оставалось только дивиться и завидовать.

Для многих горожан налет мытарей оказался последней каплей в долгой их череде, падавших на нас весь этот проклятый год. Уже не только Септимий, но и многие другие требовали перестать молиться чужим богам, вспомнить о своих, вернуться к истокам былого могущества и жить, как прежде. Курион проговорился насчет соседей, теперь стали кивать и на них. А те как раз совершили ответный визит, к нам прибыл куриал тамошних мастеров, посмотреть на наше житье, предложить обмен товарами и оказать помощь, когда увидел, что сотворили римляне. Их городок не подвергся подобному разорению по простой причине – сборщикам префекта попросту не открыли ворота. Когда Евсевий услышал о помощи, у него на глаза слезы навернулись, мы уж совсем запамятовали об этом стародавнем римском обычае. Как и о богах, прибывший куриал настоятельно советовал вернуться к ним, от иудейской семейки хорошего не жди, так и сказал.

Когда он уехал, в церковь продолжали ходить, разве самые упорные, числом не больше десятка. Напрасно Клементий тряс колокол, горожане мессы старательно избегали. А в один из святых и постных дней попросту избили его, стоило тому пообещать проклясть вероотступников. Две недели Клементий не показывался на людях, а потом заявил, что удручен происходящим, уповает на милость божью, да что там, всей святой троицы, и надеется, что за месяц, который он положил городу, народ одумается, вернется к истинным богам, забыв нечестивые обряды, и тогда только поп сможет простить обидчиков, которых, вообще-то, всегда и следует прощать терпеливым христианам, но тут ведь не его честь задета, но божья.

Ему надавали еще. В ответ Клементий клятвенно пообещал проклясть город самой страшной карой – а пока укрылся в причте, надежно запершись в нем, чтоб точно никто не достал. Видимо, очень уезжать не хотелось. Да и непонятно, куда бы он делся – не романизированные готы поклонялись своим богам, гунны и подавно, а до столицы диоцеза, если там еще верят в христианскую троицу, еще надо добраться.

Календы ноября (1 ноября)

Как и обещал, Клементий покинул город, как раз перед одним из важнейших празднеств правоверных – Днем всех святых. Собирался он долго, все откладывал, но его старательно подгоняли, давая понять, что более в услугах попа не нуждаются. Трудно сказать, куда он наметил путь, да и двинулся бы куда-то вовсе, кабы не визит монахов, двигавшихся из дикой, глухой к христианам Паннонии в благословенную Италию, может, даже в Рим, если все прежние напасти оставили Вечный город. На этот счет мы сами ничего сказать не могли, но слухи до монахов доходили самые разные, и что теперь его защищают христианизированные готы и что те же самые, но только не верующие в единую троицу варвары его снова разорили, и еще много-много самого удивительного, о чем незамедлительно поведали бы городу, не отпади он предусмотрительно от лона церкви. Посему докладывали они обо всем этом Клементию, да так усердно, что он и предложил им заночевать, а после уговорил остаться еще ненадолго, ибо слушателей у него не осталось вовсе. Горожане за последние недели щедро изрисовали церковь фаллосами и перевернутыми крестами, изгоняя поповское семейство; невзирая на это монахи остановились в причте, где и пробыли почти неделю. Видимо, уговаривая Клементия присоединиться в их походе в Италию, невероятно далекую даже для давшего обет подвижничества священнослужителя. Теперь подвигаться ему и пристало.

Напоследок Клементий объявил, что уходит, чем сорвал долгие, продолжительные аплодисменты, видимо, первые в его жизни. Сообщил, на всякий случай, куда направляется, а еще то, что с ним уйдет истинный бог и его жена-церковь. Ему снова поаплодировали, а после я зачем-то вылез, подзуживая, спросил, чего ж это он такой праведный, истинный христианин, а на стене причта у него Сатурнов серп висит. Клементий даже побледнел от злости, распалившись, выдал все, что думает о мирянах, а после пояснил, что это не Сатурна, но истинно православной церкви символ, полумесяц, и просьба больше их не сметь и путать. Наконец, собрался и уехал.

Теперь курион приказал горожанам думать и решать, что делать с освободившимся божьим домом.

Пятый день перед календами декабря (27 ноября)

Урожай собран, он поистине был бы смехотворен, не окажись мы перед угрозой голода. Спасибо, соседи пообещали помочь, нам уже привезли три воза провизии, главное, пшеницы и немного мяса, за что наши мастеровые пообещали отработать для подателей, где и как только возможно. Тамошний курион только рукой махнул, свои люди, как-нибудь да сочтемся. Вскоре и он сам обещал прибыть с долгом благодетеля присмотреть за нашими делами.

А Евсевий, раз уж у жителей стало времени побольше, собрал эдакую агору, в лучших традициях Перикла и Фемистокла, стал спрашивать, что делать с храмом. Народ откликнулся, горожане, едва не всем числом, прибыли на форум перед бывшей церковью, из которой Клементий предусмотрительно вынес все самое ценное, поглядывая на здание, принялись выкрикивать. Галдеж поднялся невообразимый, небеса вздрогнули. Стало понятно, что так мы ничего не нарешаем, Евсевий, поворошив для верности Тацита, ибо чего только в «Анналах» ни сыщешь, велел записываться в ораторы и готовить урны и шарики для голосования. Подобного у нас давно не проводилось, народ отвык от таких мероприятий и теперь постигал позабытую науку с большой охотой. Потому неудивительно, что в ораторы записалась чуть не половина сограждан. Тем более, не странно, что среди них оказались и матроны, доселе такого права лишенные. Под нажимом невестки куриона, тоже Марии, тоже крещеной, правом голоса Евсевий на время одарил и женщин. Правда, выступать решились всего две, понятно, кто первая, но вот вторая удивила всех. В ораторы записалась и Хельга. Когда ее начали спрашивать, чего она задумала, супруга сотника старательно молчала, либо просила подождать до самого момента ее выступления. Интриговала. Но многие догадались, куда она будет клонить.

Для начала, не сговариваясь, согласились, что вести заседания будет курион, куда ж без него? – а записывать речи и решения тот, кто всегда этим и занимался, то есть, я. После, так же по определению решили использовать церковь для нужд старых богов, отказавшись от христианства.

Теперь предстояло выбрать главного бога в храм. Евсевий хотел предложить Юпитера, ибо ему предназначался храм изначально, но на куриона неожиданно зашикали, так громовержец оказался в общем списке. А решение о том, кому горожане станут поклоняться, будет принято на общем голосовании, самым римским из всех возможных способов общения с богами.

Всякий здравомыслящий человек после этого обходил бы наш городок десятой дорогой, но тогда нам было не до здравомыслия. Вопрос виделся необычайно серьезным, и решить его полагалось именно так и никак иначе. Ораторы долго выстраивались в очередь, никто не хотел говорить первым, но все последним, потому тянули жребий. После принялись говорить.

На слушание ушло три дня. Отвыкшие от подобного вольнодумства горожане стремились высказаться, впрочем, больше по всем поводам последних месяцев и даже лет, а не только касаемо божественного выбора. Каждый оратор, предлагая свой выбор, непременно рассказывал, что он думает о варварах, что по соседству или воюющих за Рим или против него, о самом Риме и его правителях, об императоре, – о последнем даже больше, чем о чем-то еще. Иногда цеплялся к предыдущим выступающим, и тогда приходилось вмешиваться Арминию, выпроваживая ретивого возглашателя, желавшего прослыть еще и драчуном.

Когда очередь дошла до Хельги, в начале третьего дня, многие уже подзабыли, с чего начался диспут, другим надоели сами выступления, а иные хотели бы поблагодарить куриона за возможность высказаться; словом, перед тем, как ей подняться на каменный помост, начался обычный базарный сыр-бор, который и должен происходить на форуме. Центурион снова вмешался, навел порядок и только затем пригласил супругу. Не сказать, чтоб Арминий был слишком доволен ее появлением перед слушателями, но виду старался не подавать, впрочем, прекрасно понимая, что слишком многое и так написано у него на лице.

«Не хочу случайно обидеть кого-нибудь своими словами, – так начала Хельга речь, – но… еще раз просите меня. Я должна сказать нечто важное».

На какое-то время наступила тишина, будучи первой оратрикс, Хельга оценивающе осматривала публику, а та в ответ столь же внимательно разглядывала ее. Наконец, продолжила:

«Я понимаю, почему вы отказались от христианского бога. Он действительно чужд нам, его обычаи странны, а законы противоречат нашим. Он требует жертв, которых мы не понимаем, во имя того, что нам чуждо. Христиане запретили театр, пытались уничтожить библиотеку, требовали непрерывных молитв и воздержаний, но ни разу не указывали, что их этот путь приведет к богу, хоть какому из троицы. Но и наши старые боги, простите еще раз, не примут нас. Может, они ушли, может, оглохли и ослепли, а может их просто не стало. Потому я говорю, не стоит молиться тем, кого мы сами когда-то отвергли, погнавшись за большей праведностью. Нам следует думать о будущем наших детей и их детей, о будущем нашего рода, а не только об урожае, налогах, Риме и всем прочем. А будущее выходит таково, что молиться нам надлежит уже сейчас не Христу или Сатурну, но Тенгри».

У нее переспросили, кого она имеет в виду, Хельга объяснила.

«Бог гуннов? – возмутилась толпа. – В преисподнюю их! И ты прочь, уходи с помоста!»

Хельга пыталась возражать, но ее перестали слушать, курион вмешался, попросил супругу Арминия покинуть помост. Та подняла голову, но не сдвинулась, подождала когда толпа хоть чуть утихомирится. В просвете между сполохами криков, она воскликнула:

«Тенгри будет над нами, и никто другой. Гунны пришли навсегда, они не уйдут, а изгнать их не могут даже все германские племена, все варвары этого мира. Если мы хотим выжить, нам придется склониться. Я подаю вам пример».

И с этими словами она взяла на руки и подняла ввысь своего малыша. Германика. Его голову натуго перетягивала пестрая лента.

Народ будто обезумел. Подоспевший Арминий увел супругу подобру-поздорову прочь, однако, еще долго толпа не могла успокоиться, а когда сотник вернулся, многие начали пенять ему самодурство жены и слабоволие, варваром решил стать, Рим и прежде платил дань варварам, да только всегда распрямлялся и побивал нечестивых, как бы они ни пытались сломить его. Сразу вспомнили царя Югурту и братьев Горациев, помянули Бренна и Камилла, да еще много кого.

И только после послышались голоса, мол, если сюда снова придет Рим, нам уж точно несдобровать. Толпа разом утихла.

Календы декабря (1 декабря)

Большинством голосов было решено предоставить храм Сатурну. Я писал прежде, сколь много оказалось желающих высказаться, но и после их долгих трехдневных выступлений, далеко не все могли решить, как вернее поступить с опустевшим храмом. Снова обратились за советом к куриону, тот пусть и не имел права вмешиваться, ибо сам себя лишил права голоса, но полистав стершиеся страницы летописей далекого прошлого нашего города, нашел интересный документ, который и предложил использовать. Так процесс голосования было решено проводить в несколько туров, для чего мне пришлось сходить в библиотеку и, попросив прощения у Гомера, очистить его «Илиаду» для нужд города. Теперь бумаги хватало.

Вначале горожане, в том числе и женщины, весь день приходили в дом собраний и сообщали мне, какому богу они считали нужным молиться; я записывал, а после рассортировав божеств, трех наиболее важных – Сатурна, Юпитера и Весту – внес в список для следующего голосования. На втором этапе горожане, уже только мужчины использовали обычные методы – опуская в урну шарики трех цветов (белый за Юпитера, черный за Сатурна и красный, свежепокрашенный за Весту) выбрали уже двойку ведущих богов. И тут случилась неожиданность, в последний момент Веста обошла Юпитера и пробилась в заключительный тур. В котором выбирали из двух горних созданий. Новой неожиданности не произошло, Сатурн победил с заметным перевесом.

Теперь оставалось только послать вестников в соседний город, пригласить нового служителя храма. Курион становиться жрецом старого культа не решился, заявив, что с него хватило звания «друг народа», а поскольку никто толком не знал таинств служения божеству времени и урожая, решили послать за теми, кто уже не первый год молится и даже с успехом седому правителю земли и всего его времени. Деметрий, новый хозяин старого храма, должен был прибыть со дня на день.

Канун нон января 1164 года от основания города (4 января 412 г.н.э.)

Зима окончательно вступила в свои права. Декабрь выдался бесснежным, но холодным, не таким, как в прошлую зиму, конечно, но тоже суровым. Впрочем, землепашцы полагают, урожаю озими ничего не угрожает, ведь с началом нового года начались метели, завыли вьюги, теперь мы снова оказались отрезаны от прочих поселений, сами по себе на неопределенный срок. Запасов у нас в обрез, как бы ни пришлось голодать, как после приснопамятного наводнения, когда с марта пришлось положить зубы на полку. Многие этого боятся, неудивительно, что в недавно открытом храме Сатурна всегда многолюдно, невзирая на стужу.

Каков же разительный контраст между прежним и новым храмом! Или мне это кажется просто потому, что прежний храм я старательно обходил, лишь в первые годы после освобождения там бывая регулярно. Там же прошло и венчание, – да и как еще можно узаконить союз двух христиан? Но сейчас все, считающие себя таковыми, покинули город – или перешли в новую старую религию. Их прежняя вера закончилось, об этом можно сказать с уверенностью. Но действительно ли мы вернулись к божествам наших отцов или лишь отсрочили приход Тенгри? Тут я не могу сказать с уверенностью, больше того, само перо, своевольно останавливается, отказываясь писать. Выходка Хельги поразила, да что там, ужаснула многих. Ее теперь стараются обходить десятой дорогой. Но заноза, ей занесенная, думаю, терзает большинство горожан – потому ей и нет приема почти во всех домах города. Как бы она ни сказала правду о нашем грядущем, этого подсознательно боятся все, потому и сторонятся ее, ровно Кассандры. Когда я заходил к ней, расспросить о самочувствии Германика, то, выходя, ощущал на себе осуждающие взгляды из окон окрест. Скорее, страшащиеся, чем осуждающие, но все равно неприятные. Теперь они будут еще долго преследовать Хельгу, если только история наша снова резко не переменится. Чего тоже многие опасаются.

Когда Хельга говорила с помоста, я краем глаза заметил двух или трех гуннов на самом краю площади, они промелькнули и исчезли, люди, которых ни с кем нельзя перепутать, которых у нас зовут не иначе как «демоны», и вовсе не только из-за причудливых голов. Их боятся: их мощи, влияния, их способности добиваться своего. Они представляют очевидную угрозу Риму, пока еще не сказавшую решающего слова, только пробующую себя, как в Сирии или Каппадокии, как позднее, в Паннонии, которая теперь уже их вотчина, не наша. Неприятно думать об этом, о том, как быстро теряет себя Рим, но еще неприятней думать о самом Риме.

И немудрено: пока до нас еще не добрались мытари из столицы диоцеза. Мне самому это промедление кажется зловещим, будто тамошние сборщики намеренно тянут до самого сева, чтоб отобрать последнее. Хотя что у нас осталось, до весны б дотянуть, хотя б до схода снегов, когда можно будет снарядить повозку за помощью в соседний город. Курион не хочет тревожить тамошние власти лишний раз, они и так не отказывают, а потому еще сильнее хочется справиться самим. Сатурн нам всем в помощь!

Пятый день перед нонами марта (3 марта)

Не люблю зиму. Это холодное, долгое, муторное время года, как кажется, высасывает из меня жизнь – весной я часто заболеваю, сколько себя помню, подобное случается с пугающей закономерностью, и после совершенно вымотанный холодами, начинаю к апрелю, если не позже, отогреваться, возвращаясь к прежнему состоянию. Чтоб снова окунуться в морозы, вьюги и непомерную стужу.

Верно, в Италии все иначе. Я ни разу там не был, но почему-то кажется, что ее обогревают теплые моря, а земли, на которых Сатурн воздвиг свой дом, рядом с кузней Вулкана, не знакомы с морозами, снегом и стылыми ночами, которые столь незаметно переходят в дни, что порой тянутся неделями прежде, чем метели стихнут, а холода уйдут.

Кажется, я становлюсь похожим на сосланного Горация; но тот хотя бы писал безупречные вирши, а я просто жалуюсь на жизнь бумаге, не зная удержу; воистину, она все стерпит. Не знаю, кажется мне или взаправду, но последние несколько лет я стал чаще болеть и заметно дольше обычного. Вот и этим февралем снова слег, снова на две недели, как в прошлый раз. И тоже с большим трудом прихожу в себя. Все чаще вижу во снах Энея и все реже Марию. Не знаю даже, к чему эти сны, но надеюсь, Плутон не слишком внимателен к моей супруге, а Минерва, напротив, не оставляет без присмотра сына.

В городке нашем заметное оживление, после прибытия Деметрия и службы идут с большим наплывом верующих, с большой радостью перешедших из позабытого поспешно христианства в веру, которая многим кажется единственно непреложной. Септимий в полном восторге, он уже стал помощником Деметрия, дня не проходит без его участия в разных храмовых делах; он уже умудрился расписать будущий праздник сатурналий, хотя до декабря еще палкой не добросишь.

Но хоть к Хельге стали относиться помягче, просто не общаются. После той выходки все подруги отвернулись от женщины, но уже не поносят прилюдно. А она нашла иной круг общения – среди гуннок. Теперь, когда Хельга перевязала головку Германику, стало очевидным, что он, а с ним и мама, стали частью иной общности. Жена Арминия говорила: этого достаточно, чтоб семье младенца с искаженным черепом можно было войти в прежде запретные пределы гуннского жилья. Когда я спрашивал ее, молится ли она Тенгри, Хельга ушла от ответа. Видимо, еще сама не решила. Или запретил говорить Арминий, который стоек в своей вере, пусть и разрешил жене такую выходящую за рамки приличия блажь. Но вот странно, на него за подобное косо не смотрят. Видимо, довольны его новым выбором, Арминий, прежде рьяно служивший Христу, теперь со всеми вместе столь же истово молится другому богу.

Сатурн помог или нет, но зиму мы пережили более удачно, чем даже ожидалось, курион верно распределил запасы, даже сейчас у нас есть остаток, который не надо дополнительно резать, растягивая до первых урожаев. И пусть зима забрала еще пятерых, но подарила нам двух новорожденных: супруга Деметрия разрешилась от бремени Павлином, а жена Бера родила Милу. Жаль, скончалась Мения, не перенесла морозов или разлуки с любимым – однажды заснула навсегда, в январскую оттепель, в тот непамятный день, когда даже копать могилу оказалось несложно. Будто намеренно не желала причинять всем лишних неудобств. Ее дочери, еще не нашедшие мужей, остались на попечении родных, хоть давно в этом не нуждаются. Но таков обычай, который сейчас всем приятно соблюсти.

Календы апреля (1 апреля)

Нынешние Венералии я обозначаю особенно. В жизни каждого человека, верно, находится несколько дат, которые он, отмечая с другими, тем не менее, придает им свое, особое значение. Сейчас эти празднования забыты, я случайно наткнулся на описание их, перебирая трактаты в библиотеке и снова с грешным намерением употребить старинный труд на низменное дело: очистив свиток от многовековой мудрости, использовать на сиюминутную глупость. Но мы помним хорошо только то, чему обучались в детстве или юности, нынешним праздникам, столь холимым и лелеемым Септимием, нас никто не учил, да и не верю я в то, что они снова приживутся. Больше века прошло, как нам насадили христианство, вряд ли старые боги возьмут обратно верх. Тем более, когда даже жрец Сатурна с трудом вспоминает обряды, относящиеся к другим богам старого пантеона. Я спрашивал его о Венералиях сегодня, увы, ничего не получил в ответ. Деметрий вспомнил только, что вместе с ними празднуется деть бога смеха, Ризуса, о коем я даже не слышал ничего. Впрочем, для меня это действительно веселый день – давным-давно, двадцать пять лет назад я получил вольную. Не знаю, совпало ли, или Горгий так пошутил, непонятно над кем, над нами или собой, но освободил рабов он именно в календы апреля. Больше того, расщедрился и на имена собственные, прекрасно понимая: появление полутораста Горгиев Констанциев в городе и окрестностях сильно осложнит жизнь ни в чем неповинных перед ним жителей. А перед этим днями и неделями он беспрестанно колесил по окрестностям, общаясь с кредиторами, пытаясь перезаложить имение, но тщетно. Когда понял, что не просто разорен, но опозорил и себя и свой род и теперь станет простым смертным, лишившись крова над головой, бросился на меч. Предварительно отравив супругу, по злой иронии судьбы носившей имя Анастасия. Земли же, поместье и все, что у семьи Констанциев оставалось, перешло в собственность главного кредитора – городской казны диоцеза. Уже тамошние ростовщики позднее начали предлагать наделы бывшим рабам, трудившимся на Горгия в поте лица, и крестьянам окрестных земель. Кто-то польстился, но большая часть земель так и осталась не у дел, сейчас эти заросшие поля определили под пастбища, ни которых пасутся стада гуннов.

Судьи еще целый год разбирали наше дело, но пришли к согласию, что освобождение вышло законным, верным и справедливым, а потому все вольноотпущенники таковыми и остаются. Снова это известие настигло меня, прибыв аж из столицы диоцеза, где и разбиралось, в календы апреля, в день бога смеха. Он и веселились же мы тогда! Почти как и в тот день, что хозяин даровал нам вольную. Тогда я впервые напился до помрачения сознания, будто не Ризуса мы праздновали, а его зловредного двойника Мимаса, бога дурных шуток.

Семнадцатый день перед календами мая (15 мая)

Прошлым вечером мимо нас прокатилось гуннское воинство – варвары возвращались домой, в родное кочевье с долгого похода во имя и славу императора Гонория. Везли богатые дары, полученные от него или помимо него с тех земель, которые освободили от разбоя и диких племен – не могу забыть, как сам стоял на стене не один час, наблюдая за величественным шествием повозок, запряжных волами, ибо только они могли сдвинуть тяжесть множества мешков пшеницы, тюков мехов или ящиков с золотом, оружием, еще какими-то неведомыми ценностями и припасами, ради которых гунны двинулись на север Италии и в Далмацию наводить порядок – и успешно выполнили союзнический долг. Дарами императора они и поделились с женами и наложницами нашего поселения. Вот странно, но их мужчины не явились, не то еще придут, не то уже погибли. И Хельга, обычно знающая все и обо всем в гуннских делах, на этот раз плечами пожимала – по какой-то причине с ней на эту тему не заговаривали. Шаман, получивший щедрые дары от победителей, сказал только: «ветер всегда приносит вести первым», но говорил он о мужьях или пытался предсказывать о чем-то более значительном, осталось неясным.

А гуннские семьи и эту зиму пережили лучше прочих. Но нам ли удивляться подобному?

Канун ид июня (14 июня)

Вчера случилось событие, всколыхнувшее наш городок не меньше памятного наводнения. Никто пока не решил, радоваться или горевать о случившемся. Ибо и тому и другому есть самые очевидные причины.

Через наш город проходил небольшой готский отряд, двигавшийся в Германию. Последние дни таких сновало много – дорога даже в нынешнее лихолетье оставалась по-прежнему торной, ведущей с северных провинций в самое сердце империи, к Вечному городу. А поскольку именно там сейчас готы наводили порядок, изничтожая орды разбойников и восставших, с намерением позже отравиться в Галлию, на завоевание уже собственных территорий, их воинства прибывали на север Италии в больших количествах. Верно, столь же многолюдно было на этой дороге в совсем иные времена, при Диоклетиане или Константине, когда империя еще не рассыпалась под натиском орд варваров, уже сейчас очевидно, отнявших у нее многие земли навсегда. Что останется от Рима после того, как упокоится в земле Гонорий? Явно немного, ибо Британия и Паннония уже перешла в руки варваров без возврата, Галлия, отторгнутая Константином и, верно, Иберия, останется за готами, станет центром их царства, Иллирия, Норик и Реция, и так прежде готские, возможно, перейдут в руки гуннов, как, скорее всего и северные части Романии. Но я не силен в предсказаниях, мало знаком с тамошними правителями, да и чего стоят пророчества человека, ни разу в жизни не покидавшего надолго свой городок? Лучше вернусь к готам.

Прибывший отряд принес волнительную весть – столица диоцеза и окрестные земли охвачены восстанием. Земледельцы и колоны поместий окрест города еще в прошедшую осень подвергшиеся столь же тяжкому разбойничьему набегу войск претора, не смогли заплатить новым мытарям новый оброк, а потому возмутились. Подавить их выступления войсками оказалось невозможно, готы, служившие правителям диоцеза, перешли на сторону восставших, осадили город и потребовали возмещения ущерба родным и близким – а что в том удивительного, когда большая часть голодавших агрикол именно переселившиеся с севера варвары, частью граждане Рима, частью нет, но все как есть одно большое племя, привыкшее стоять за себя и близких и в отместку за надругательства тотчас взявшееся за оружие. Столица немедленно перешла под власть готов. В Равенну, ко двору императора или в поместье ненасытного претора пошло сообщение с выжившими куриалами о том, что диоцез отказывается платить налоги Риму, посылать солдат в его армию и пропускать торговцев и почтарей на свою территорию до тех самых пор, пока не будут отменены неправедные поборы или не появится готское царство. Тогда восставшие уйдут в Галлию и более чинить обиды Риму не станут, больше того, обещают впредь оставаться верными союзниками, если опять чего подобного не случится.

Как можно понять из дальнейшего рассказа, Гонорий попытался подговорить Атаульфа разобраться с мятежниками, но тот отказался, не став биться со своими, тем более, выступать против их разумных требований. Но куда более странным оказалось молчаливое потворство восставшим гуннов, те тоже не решились напасть на диоцез, исполняя долг федерата, хотя и возвращались дорогой через охваченные волнениями земли. Вряд ли побоялись сражений, не такие это люди, чтоб бежать от битвы, – не то пожалели, что хотя б часть полученного от императора добра перепадет готам, не то союзнический долг, по разумению вождей оказался исчерпан, а для нового не пришло время или деньги. Разрешить этот вопрос могли лишь сами гунны, но поди спроси их об этом!

Тем временем, сам Атаульф собирал войска уже для нового похода, в Галлию, и находясь в Плаценции1616
  Современная Пьяченца, город на северо-востоке Италии


[Закрыть], поджидал новые отряды, приходившие с юга Германии и из соседних Реции, Норика, даже из Далмации, Иллирии и Фракии. Готы со всех концов империи стекались к нему; трудно сомневаться, что столь внушительного войска испугался и галльский узурпатор Константин. Он даже попытался вести переговоры с Атаульфом, но настолько неудачно, что, как сказывают, самозваного государя сразу казнили, а вместо него новым императором стал некто Иовин, прежде правая рука мятежника; так ли это на самом деле, не нам судить, одно могу сказать с уверенностью – Атаульф намеревался во что бы то ни стало захватить для своего племени как можно больше земель. И столь же твердосто могу добавить, что пока готский вождь не переправился через Альпы и не основал там свое царство, нам можно дышать свободно.

Канун календ июля (30 июня)

Общее мнение после посещения готским отрядом нашего поселения постепенно склонилось к тихому ликованию, тихому потому, как не хотелось будить лиха, а ликование оттого, что нас пока не страшит месть Рима; зная, пусть косвенно, императора, можно не сомневаться, что мятеж федератов он попытается подавить любой ценой, но когда еще Гонорий наберет войско или с кем договорится о подавлении мятежа, неведомо. А значит, можно не думать о налогах и побоях и жить, наслаждаясь, как нам и завещано теми эпикурейскими римлянами, о которых мы и знаем всего ничего, но именно их почитаем за подлинных наших предков. Пусть и корни у всех нас самые разные, но есть вещи, которые связывают жителей городка крепче канатов – такие занятные заблуждения самый яркий тому пример.

Потому многие выходили на стены, всматриваясь вдаль, да и сам Арминий посылал не раз отряды на юг и на север, узнавать новости. Из соседнего городка, куда собрался отправиться Деметрий на свадьбу дочери, тоже приходили известия большей частью праздничные. Там готовились встречать Фортуналии, а с ними и начало покоса и жатвы, кто знает, как именно, ибо праздновали всего второй раз после столь долгого перерыва, что все прежние познания в празднествах давно стали легендой, а стараниями христиан, старательно сжигавших все книги, кроме единственной верной, еще и покрытой исключительно плотной завесой тайн и загадок. Но христианство отжило свое в наших местах, естественной реакцией стало возвращение к прежним устоям, а уж как и в какой мере, только от нас и зависело. Потому, верно, каждый городок придумывал их на свой манер, коли не находил свитков с описаниями – как и мы, например. Что-то перенимая у соседей, в ином мы создавали свою веру, вроде общую, но и в то же время, собственную. В том есть определенный резон, ибо за последние десятилетия, не только годы, наше поселение стало обособленным, эту самость мы и передавали через обретенные ритуалы заклинания старых богов. А что из этого выйдет, мы, возможно, совсем скоро узнаем. Уже когда вернется Деметрий, он как раз поехал уточнять в книгах правила празднования Сатурналий. Впрочем, мы все равно будем отмечать их иначе, нежели соседи, это уже окончательно решено. И вместе с праздниками только обретенную независимость от римских властей, сколько бы она ни продлилась, хотя многие уже надеются: очень и очень долго. Даже не знаю. как относиться к подобному. Мы все равно остаемся Римом. Хоть сам Рим боимся и, кажется, тихо ненавидим. Но разве не его жители называют Вечный город «великой помойкой»?