Текст книги "Любовный квадрат"

ГЛАВА 13
ЛОНДОН, 1982

Самоосмеяние. Мир от души веселился, издеваясь над британцами, но еще больше наслаждались британцы, издеваясь над собой. Свидетельство тому – успех английских пародийно-сатирических сериалов. Колкости и ядовитые шутки, взятые из английских программ, постоянно включались в американскую телерекламу. Очень часто туристы из Штатов восхищенно говорили Джорджине, как они обожают британское чувство юмора.

Не успела моргнуть глазом, как оказалось, что прошло уже больше десяти лет. Появились новые налоговые законы и бухгалтер посоветовал учредить отдельные компании для каждого из направлений ее деятельности, но все под крышей «Британская Старина, LTD». Первоначальная идея выпуска недорогих подделок под украшения королевских сокровищниц, известных, как «Драгоценности Короны», стремительно набирала обороты, превзойдя все коммерческие ожидания. Успех этих изделий под маркой «Безделушки Клоуна» подтолкнул Джорджину к решению вложить деньги в производство других таких же фарсовых подделок. Фужеры из пластмассы вместо хрустальных бокалов, полиэтиленовые пакеты с надписью «Хорридз» вместо настоящих зеленых из универмага «Харродз». Все эти товары распродавались, как горячие булочки.

Джорджина сохранила первый ларек на Портобелло Роуд и как талисман, и потому что он значился в старых справочниках, которыми еще пользовались иностранные туристы. Впечатленная примером Ричарда Брамсона, владельца сети антикварных лавок, она открыла свои магазины «Лучшее из Британской Старины» в трех районах Лондона, а также в Манчестере, Ливерпуле, Эдинбурге и Бате. Следующими в ее повестке дня были аэропорты, для начала «Гэтвик», так как ожидался наплыв путешественников из Европы и других регионов.

Эми Хамфриз должна приехать в Лондон. Англия – первый этап их летнего турне по восьми странам. Лу использовал право каждого американского профессора раз в семь лет иметь год, свободный от лекций, и решил свозить Эми и Сэнди за границу перед их переездом в Вашингтон. Эми понравилось жить в Нью-Йорке, они с Моной стали близкими подругами. Из ее писем Джорджина чувствовала нежелание паковать вещи и перебираться в незнакомое место, где нужно все начинать сначала.

Эгоистичный грубиян! Джорджина только однажды встречалась с Лу Хамфризом. Это было пять лет назад, сразу после того кошмара с Сэнди на детской площадке. Эми такая преданная малютка. Единственный намек на ее нежелание переезжать из Нью-Йорка состоял в тоскливом замечании, что ей будет недоставать Моны и радости, которую они с Сэнди получали от общения с детьми Моны.

Джорджина предложила. им остановиться в Челси Мьюз. «Ты не узнаешь дом». Хотя она уже давно могла позволить себе что-нибудь побольше и гораздо фешенебельнее в любом престижном районе Лондона, ей не хотелось порывать со старыми корнями. Поэтому вначале она приобрела два соседних дома и превратила три особняка в единый комплекс со всеми современными удобствами. Позднее она увеличила количество своих домов по соседству, а квартиры напротив ее владений переделала под офисы дочерних компаний, соединив их компьютерной и телефонной связью с товарным складом в Велвин-Гарден-Сити. Чтобы обеспечить то, что американцы называют «культурой труда», она устроила клуб здоровья с сауной, душевыми и тренажерным залом. Это позволит всем держаться в форме, в том числе, и ей. В результате текучесть кадров в ее фирме стала, практически, нулевой.

После ремонта у нее появились отдельные апартаменты для гостей, обустроенные со всевозможными удобствами. Эми, бедная дорогуша, вначале приняла приглашение, но потом была вынуждена перезвонить – Лу имел другие договоренности и предпочел следовать им. У Джорджины не хватило смелости сказать Эми, что их гостиница расположена на ужасной улице рядом с Паддингтонским вокзалом. Достаточно скоро она узнает об этом сама, бедная малышка.

Вместо того, чтобы послать за ними в аэропорт автомобиль, Джорджина решила поехать лично. Эми, кажется, нужна подруга, и это ее первый визит в Лондон после того лета. Джорджина гордилась своими достижениями. В интервью прессе и речи на недавнем вручении призов «Женщины в Коммерции» она всегда упоминала советы и поддержку своих американских подруг. Она надеялась, что Эми очень понравится старинный «Седан-де-Виль-Роллс» с его открытым шоферским сиденьем и цветочными вазочками по обеим сторонам пассажирских сидений.

По правде говоря, Джорджина чувствовала себя покровительственно по отношению к Эми. И, по правде говоря, ей хотелось произвести впечатление на ее пещерного муженька. Эми, возможно, забыла, но Джорджина помнит ее письмо из Бостона через несколько недель после возвращения в Америку. В переводе на простой язык, этот Лу заставлял Эми есть дерьмо. Он наказывал ее за смелость провести лето в Англии, в то время, как «его светлость» желала иметь ее рядом с собой. Самым ужасным было то, что в конце концов, Эми сообщила об их помолвке, так как Лу простил ее.

С тех пор, судя по письмам Эми, во всем наблюдалось абсолютное счастье. Но не по мнению Моны. Кошмарная история с исчезновением Сэнди в парке вывела Мону из себя. Позвонив в Лондон поблагодарить Джорджину за подарок малышу, Мона обрушила волну негодования на безответственность Лу. «Ребенка могли убить! Или изнасиловать! Или снять в каком-нибудь порнофильме! А мерзавец пытался свалить вину на Эми! Представляешь?» Воспоминание об этом случае все еще терзает сердце.

План Джорджины был прост. Она заберет их из аэропорта, отвезет в мрачный отель, выбранный Лу и, очаровав герра доктора, профессора Хамфриза, упросит его позволить Эми провести один день наедине с Джорджиной в память о добрых старых временах.

А пока она позаботится о выполнении экстраординарного заказа, прибывшего с утренней почтой из Техаса. От женщины, встречу с которой в магазине на Кингз Роуд Джорджина припоминала смутно. Инстинкт подсказывал, что та – техасская миллионерша, самоуверенная дама, заказавшая достаточно товаров, чтобы открыть небольшой магазин. Она торгует в розницу, что ли?

«Продавать эти вещицы незнакомцам? Ни за какие коврижки! Они для праздничных сюрпризов, когда друзья придут на пикник». Техасское гостеприимство.

Напоследок дама приобрела еще и реставрированную телефонную будку красного цвета, которую Джорджина купила на стройплощадке, где та лежала на боку, покрытая грязью. Когда достопочтенный предмет снабдили ярлыком «Продано» и талоном для отправки на корабле в Штаты, по крайней мере, полдюжины американских туристов потребовали прислать им такую же будку. «Она великолепна для патио[19]19
  Внутренний дворик дома (исп.).


[Закрыть] или плошадки бассейна!»

Кое-какая детективная работа навела на маленькую фабрику, выпускающую новые красные телефонные будки. Снова повинуясь своим инстинктам, Джорджина заказала пятьдесят, выложив наличные для получения большей скидки. Товар должен быть упакован для перевозки по морю, так, на всякий случай. Рискованное предприятие окупилось даже больше и лучше, чем она могла мечтать.

Дама из Далласа написала, что друзья считают ее телефонную будку такой же классной, как и аппарат для подслушивания. Она просила Джорджину раздобыть еще дюжину или штук пятнадцать, чтобы подарить их знакомым на Рождество. Для ускорения дела экстравагантная особа прилагала подписанный бланк чека на Лондонское отделение Техасского банка. «Просто впишите сумму, дорогуша, я доверяю вам. Вы приедете к нам, а?»

Если такое возможно, когда Техас приезжает в «Лондонскую «Британскую старину», интересно, что же будет, если «Британская старина» появится в Техасе. Судя по всему, техасцы оставляют стодолларовые чаевые. Отправившись со своей коммерцией в Америку, ей нужно просто оставить в стороне Нью-Йорк и устремиться прямехонько в Даллас. Там ее ждет чертовское везение. Все, что Джорджина должна сделать, это использовать свое имя – Леди, и Техас – ее.

– Ты уверена, что не отравила его, Джорджина? – Эми старалась выглядеть озабоченной внезапным приступом гастрита, который заставил Лу стонать и блевать в ванной комнате их гостиничного номера. В своем ужасном положении он был даже рад остаться один и благодарен, что у Эми есть возможность увести Сэнди.

Эми почувствовала безумное облегчение, увидев желтую дверь. Лу обращался с ней, как со слабоумной, будто она не способна без него проехать по Лондону. Проклятье, разве он не понимает, что она жила в Лондоне целое лето? Это его первое путешествие, и что же он делает? Он блюет. Эми изо всех сил постаралась сохранить серьезное лицо.

– Сэнди… здесь жили твоя мамочка и тетя Мона еще до того, как ты родилась! Поторопись на лестнице, дорогая. Наверху тебя ждет приятный сюрприз.

– О, Джорджина, не надо!

– Конечно, надо! Ты одна из моих старейших и лучших подруг.

Джорджина убедилась, что Эми все такая же, высокая и худая, с прежней естественной грацией, белокурой коротко стриженой головкой и безупречной кожей. Но, тем не менее, что-то было совершенно не так. Пока Сэнди открывала подарки, Джорджина наливала кофе, болтая обо всем, через что ей пришлось пройти во время монументальной перестройки дома.

Утверждение, будто Эми выглядит, как прежде, не соответствовало истине. Эта тридцатидвухлетняя женщина, жена и мать, похожа на собственную, выцветшую на солнце фотографию. Она кажется поблекшей. При ближайшем рассмотрении в волосах видна седина. Стройная фигура словно усохла. Былая величавая новоанглийская сдержанность стала какой-то извиняющейся, слишком беспокойной в стремлении угодить.

– Эми, дорогая, ну расскажи мне о супружеской жизни. Мона в разводе, я была слишком занята. Ты единственная у нас замужем. Расскажи, каково быть преподавательской женой.

Первым делом Эми поведала, как она счастлива. Как повезло ей с мужем в лице Лу Хамфриза, как блестяще выглядит его будущее, как она горда его успехами, как взволнована предстоящим переездом в Вашингтон.

– О, а я думала, что ты без ума от Нью-Йорка.

– Да, правильно, я люблю Нью-Йорк. Но Вашингтон дает такие перспективы!

– Мона будет скучать по тебе.

– Мона?.. – Эми казалась удивленной.

– Мона. Я звонила ей, чтобы поболтать. Она сказала, что у нее разбито сердце из-за вашего переезда. Для нее это как потеря сестры.

– Мона так сказала? – Эми разразилась слезами.

– Что случилось? Что я сказала не так?

Несчастье хлынуло из Эми рекой боли. Лу говорит, что Мона плохая подруга, она только использует Эми и оказывает на нее дурное влияние, так как развелась и постоянно норовит залезть кому-нибудь в штаны. «Он сказал мне это ради моего же благополучия, потому что ненавидит, когда меня обманывают подобным образом. И главной причиной поиска новой работы стала необходимость увезти нас из Нью-Йорка. Это город не для семей. Слишком много насилия. Не место, чтобы растить Сэнди».

Джорджине все стало ясно.

– Ты уверена, что он до сих пор не злится на Мону?

– Злится?

Джорджине хотелось встряхнуть ее.

Да, злится, черт побери! Из-за случая с Сэнди!

– Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю! Мона мне все рассказала!

– Это была моя вина!

Джорджина не верила своим ушам.

– Ты хочешь сказать, что Лу взял ребенка на игровую площадку, потерял из виду, и это была твоя вина? Объясни, прежде, чем я сойду с ума!

Эми ссутулилась, опустила голову, ее голос стал едва слышен.

– Я должна была пришить бирки с ее именем на одежду. Если бы я была хорошей матерью, то так бы и сделала. Всем было бы понятно, кто она такая, и нам бы не пришлось потратить полночи на поиски.

Ей промыли мозги! Джорджина читала о промывании мозгов заключенным. Подонок заставил Эми думать, что она некомпетентная идиотка! Мона рассказывала, как Лу ворвался на праздник, обезумевший от страха, не имевший представления, что предпринять. У него даже не хватило ума позвонить в полицию, как сразу же это сделала Мона. Они втроем вернулись на площадку, где еще играли несколько детей. Это были ребята постарше, маленькие уже ушли. Эми показала фотографию Сэнди, которую носила в бумажнике, но никто не видел эту девочку.

Полиция прочесывала заросли деревьев и кустарников, выкрикивая ими ребенка. Машина с громкоговорителем медленно объезжала прилегающие улицы, спрашивая, не видел ли кто-нибудь трехлетнюю девочку по имени Сэнди.

От Лу не было никакой помощи, рассказывала Мона. Он только болтался под ногами, давая советы полицейским и угрожая убить всякого, кто дотронется до его маленькой девочки. Когда стемнело, включили поисковые прожектора. Дежурный офицер велел им возвращаться домой. Как только появятся любые новости, он сейчас же даст знать. На самом деле, полицейский хотел избавиться от Лу, и конечно, как только они подошли к подъезду дома, с противоположной стороны к ним бросилась малышка Сэнди. Ее вела молодая женщина. Оказалось, она воспитательница в частном детском саду. Девушка привела своих подопечных на игровую площадку, а когда пришло время возвращаться, не заметила лишнюю девочку. Фактически, она не обращала на это внимания, пока родители не разобрали остальных детей. Только тогда воспитательница поняла, что малышка не из ее группы.

Сэнди знала свое имя, но не могла произнести «Хамфриз». Расспросы не дали результата. Девушка пыталась выяснить, где живет Сэнди, но та не знала адреса. Тогда малышка взяла воспитательницу за руку и повела по улице. Они уже подходили к дому, когда девочка увидела родителей и побежала к ним.

Джорджина погладила ладонь подруги.

– Ты всегда находила оправдания для Лу. Разве не понятно, что происходит на самом деле? Мона сказала, Лу обвинял и ее. Если бы она не пригласила тебя на празднество, ты не уклонилась бы от обязанностей матери!

Эми защищала мужа.

– Лу был рассержен. Он не понимал, что говорит!

– Тогда, возможно, и нет. Но позднее понимал, и все же пытался порицать Мону и тебя за свою глупость.

Эми вскочила.

– Я не позволю тебе говорить в таком тоне о моем муже! Я счастливая женщина! Я имею все, что хочу! Мужа! Ребенка! Дом!

– Ладно. Не будем заводиться. Давай сменим тему. Спасибо, что прислала свою статью. Она великолепна.

Джорджина воздержалась от вопроса, что об этом думал Лу. Если он вообще что-то думал. Эми написала очаровательную работу об архитектурной истории Риверсайд Драйв. От раннего периода создания манхэттенской дороги вдоль реки Гудзон до настоящего времени: особняки, церкви и большие многоквартирные дома.

– Благодарю.

Тупик. Впервые в жизни Джорджина не знала, что сказать. Когда Ник Элбет утром этого дня звонил из Парижа, она рассказала ему о приезде Эми. «Птенчик? Передай ей мою любовь».

Эми Хамфриз не одобрит телефонную связь с Ником, тем более, любовную. Лучше воздержаться от малейшего намека на их отношения. Они были осторожны, чрезвычайно осторожны. Настолько, что никто не подозревал об этом.

То, что начиналось как слишком короткий день счастливых воспоминаний, пришло к унылому застою. Если бы Эми была хоть чуть-чуть другой, Джорджина нашла бы изящный выход. Но это Эми. Нельзя бросить ее в таком ужасном положении.

У меня еще один сюрприз! – радостно возвестила Джорджина. – Я веду нас всех на преображение к Видал Сассуну! Это касается и моей бесценной малютки Меллисанд.

Игнорируя протесты Эми, она приказала секретарю прислать машину. Потом, находчиво сославшись на необходимость собраться, из своей спальни позвонила в салон и записалась на прием. Новая краска «Блонд-лимон» отлично подойдет Эми. Чем больше Джорджина думала об этом, тем решительнее настраивалась заставить Эми воспрянуть духом.

Доброе дело сделано, можно с чистой совестью поехать с Ником на несколько дней в Париж. Ее персонал убежден, что она совершает один из своих частых рейдов по антикварным лавкам Монмартра. В последнюю поездку она приобрела уникальную коробку пластинок Ноэла Коуарда[20]20
  Н. П. Коуард (1899–1973) – англ. Драматург.


[Закрыть] в нетронутых бумажных упаковках. Вместо того, чтобы продать граммофонные диски коллекционерам, она поместила их в рамки и развесила с двух сторон от великолепного снимка Коуарда. На фотографии он был запечатлен в наиболее элегантный период своего декаденства.

Ник? Париж? Все только по линии бизнеса.

ГЛАВА 14
НЬЮ-ЙОРК, 1986

Грубый удар Джона Саймона, «Палача» Бродвея, убедил Мону, что у нее нет выбора. Если она хочет играть ведущие роли, то должна подвергнуться пластической операции. Нужно сопротивляться настойчивым уверениям матери, будто Мона красива такая, какая есть, и собственному суеверному страху, что Господь расквитается с ней за вмешательство в дела природы. Хирург чихнет, скальпель соскользнет, и ее следующей ролью будет Квазимодо из «Собора Парижской Богоматери».

После пятнадцати лет в Нью-Йорке Билл Нел стал продюсером, его первая работа – возобновление бродвейской постановки «Частная жизнь» по пьесе Ноэла Коуарда. Он сомневался, что роль хрупкой, неистовой Аманды можно доверить американской актрисе, но уникальное воспроизведение Моной произношения лондонского высшего света убедило Билла взять ее.

«Восхитительно! Сама Герти Лоуренс не сделала бы лучше!» – совершенно искренне восхищался Билл Моной после генеральной репетиции. Она прекрасно двигалась, словно крадущаяся пантера. У нее была сногсшибательная стройная фигура, соблазнительность которой подчеркивалась костюмом в стиле двадцатых годов. Более того, ее голос и комедийный дар заставили собравшихся на предварительный просмотр выразить свое одобрение долго несмолкавшей овацией.

Но не Джона Саймона. Невезение состояло в том, что официальный бродвейский критик съел несвежую устрицу. Саймон, поклонник Ноэла Коуарда, согласился заменить заболевшего коллегу.

На следующий день театралы прочли в газетах, что пьеса выдержала испытание временем. Декорации, режиссура и туалеты исполнителей были просто великолепны. Игра, и особенно, произношение Моны Девидсон оказались прекрасными. За исключением одного фатального изъяна. «Есть нечто ужасное в том, что некрасивая женщина преподносит себя в качестве неистовой красавицы. Это настолько неубедительно, самонадеянно и нечестно, что вызывает в чувствительном зрителе не только отвращение, но и моральное возмущение».

– Подонок! Вошь – кричал Билл Нел, пытаясь утешить ее. – Все знают, что он настоящий убийца!

Мона вспомнила, как одна актриса, оскорбленная отзывом на свою игру, завлекла Джона Саймона в ресторан и вывернула ему на голову миску спагетти. Мона предпочла бы ударить его в сердце острой, как стилет, шляпной булавкой бабушки Давицки. Вместо этого она позвонила хирургу по пластическим операциям и договорилась об изменении формы носа.

Приняв это решение, Мона ругала себя, что ждала так долго. Ей тридцать пять лет, явно многовато для ролей инженю[21]21
  Амплуа актрисы, исполняющей роли наивных, простодушных девушек.


[Закрыть]*. Она ненавидит Калифорнию, там холодно и сыро, и вообще, Голливуд – дурацкое место. Мона – нью-йоркская актриса, одна из тесно сплоченной группы, та, что играет третьестепенные роли в мыльных операх, делает рекламу и пытается выступать достойно на сценах бродвейских и других театров. Волна симпатий к Моне, вызванная грубостью Саймона, вознаграждала за обиду. Сыпались письма и звонки. Брент позвонил из своего нового офиса в Филадельфии. Ему сообщили дети.

– Мона, ты хочешь, чтобы я нанял человека побить его?

– Нет. Брент. Я хочу, чтобы ты выслал деньги для детей, которые ты задолжал за два года.

– О, это. Я вот звоню посочувствовать, а ты снова о деньгах!

Не добившись от него ничего толкового, она передала трубку детям.

– Скажите ему, что вы голодные и ходите босиком.

Оказалось, хирург занят на восемь месяцев вперед. По слухам, он делал по несколько операций в день. Все эти двойные подбородки, шишки и бугры, мешки и морщины.

Так началась изнурительная работа по выбору персонально рекомендованных хирургов, беседы с ними на предмет их профессиональной деятельности и отношения к клиентам. Ей пришло в голову, что вся ее жизнь – бесконечная череда прослушиваний. Друзья, муж, любовники, прислуга, адвокаты, парикмахеры, постоянно поиск правильного выбора. Во всех областях жизни она искала выгоду и последовательность. За исключением матери, Джорджины, Эми и, конечно, детей, единственным надежным человеком в ее жизни был Билл Нел, и Мона знала – ей чертовски повезло, что встретилась с ним.

По мере приближения даты страшной процедуры у Моны появился юмор висельника. «Билл, почему бы тебе не попросить Джона Саймона подбросить меня на своем лимузине? Тогда мы сможем заявить, что он довел меня до пластической операции!»

Все уверяли, что в операции нет ничего страшного. Словно почистить зубы. Ничего. Мона представляла, как королева Мария Шотландская готовилась к казни. Лишиться головы – это покруче, чем сделать пластическую операцию, верно? Отсутствие головы больше, чем любой нос влияет на внешность. Полная смена.

Вечером, накануне отъезда в частную клинику, Мона отослала детей к друзьям. «Я хочу побыть одна», – сказала она с интонацией Греты Гарбо. Вымоет волосы, сделает маску для лица и спокойно подготовит себя к предстоящему суровому испытанию.

Был допущен только Билл Нел.

– Не волнуйся, дорогая! Я буду рядом, когда ты проснешься. Что мне принести тебе? Куриный бульон? Шоколадное мороженое?

– «То немногое, что я лю-юблю!» – протянула Мона, подражая Джулии Эндрюс в «Звуках музыки».

– Будь серьезной. Что ты хочешь? Я все сделаю. Слезы наполнили ее глаза.

– Настоящую роль в настоящей пьесе. Вот единственное, чего я хочу, Билл.

После его ухода она растянулась на огромной кровати. Ее последний любовник сравнил постель с летным полем. Мона солгала Биллу и себе. Было еще одно желание – Ник Элбет. Ах, если бы только он был здесь, крепко обнимая ее, заставляя смеяться, а потом кричать от удовольствия и наслаждения.

Ее слова, да Богу в уши: зазвонил телефон. На другом конце провода Ник сказал, что они с Роксаной только что прилетели и поселились в ее семейных апартаментах в отеле «Плаза». Роксана ушла в оздоровительный клуб на массаж и тренировку.

– Благодарю Господа, что застал тебя, Мона! Надо увидеться, сладкая! Натягивай панталончики и приходи на часок в «Шерри».

Мужчине явно нравится жить, подвергаясь опасности. Бар «Шерри» как раз через дорогу от отеля «Плаза». Что, если Лягушка с приятельницами из клуба решат там выпить?

Она собиралась провести вечер дома, не хочется одеваться, не хочется говорить ему, почему.

– Знаешь что? Как насчет поездки ко мне на такси?

– Через пять минут не слишком быстро?

В течение полных боли последующих недель она вспоминала его визит со смешанными чувствами счастья и боли. Это возвращало ее в тот счастливый час в его объятиях. Потом приходил глубокий, освежающий сон, который давал ей силы и желание выжить.

Когда отошел наркоз, улыбающаяся медсестра спросила:

– Как вы себя чувствуете?

– Как будто меня сбил грузовик.

Тугая повязка ухудшала зрение. Все, от грудной клетки до макушки, болело и ныло. Это не маленькая встряска типа похода к дантисту. Это как роды. Никто не сказал ей правду, не предупредил. Пришлось познать все на собственном опыте.

Медсестра продолжала понимающе улыбаться. Конечно, Мона чувствует себя не очень удобно. Это пройдет. Сегодня ей можно пить соки и смотреть телевизор. Завтра повязку снимут. «Но помните, некоторое время вы будете опухшей и, возможно, день-два продержатся черные круги вокруг глаз».

Ночью она просыпалась, крича от боли, и металась в бреду. В явной панике медсестра позвонила врачу. Когда тот прибыл в пижаме и пальто, улыбка не появилась на его лице. Через пару минут машина скорой помощи мчала Мону в Синайский госпиталь, в блок интенсивной реанимации.

Неделю она находилась между жизнью и смертью, вопрос состоял в том, кто окажется сильнее – Мона Девидсон или тяжелая инфекция, проникшая в кровь и атакующая жизненно важные органы. Первое, что она услышала, возвращаясь, наконец, из темноты, был голос Билла Нела, лишенного телесной оболочки.

– Никогда не бойся, любимая. Мы предъявим иск этому чертову шарлатану на десять миллионов долларов.

Мона начала медленно сознавать присутствие на лице чего-то непривычного. Повязка? Маска, скрывающая ее уродство? Она не хотела десять миллионов долларов. Она хотела быть красивой. Это нечестно, все женщины, рожденные с идеальными носами никогда не задумывались о своем счастье. Джорджина и Эми, вот два примера. И девушки, которых Мона видела каждый день и хотела поколотить, потому что они не знали своих преимуществ. Официантки, кассирши и уборщицы в забегаловках «Макдональдс». Занимающиеся идиотской, лакейской работой. Разве они не смотрелись в зеркало, хоть однажды? Разве они не понимают, что имеют?

Туман начал рассеиваться, словно утром в Сан-Франциско. Взгляд постепенно сфокусировался на цветах, корзинах с фруктами, открытках с добрыми пожеланиями и огромном медведе с разведенными в стороны лапами. Наконец-то она видит и слышит. Настолько, чтобы сыграть Хелен Келлер. Темные пятна у другого конца кровати материализовались в Билла Нела и мать. Он говорил, мать – нет.

Женщина, давшая ей жизнь и всегда утверждавшая, что больше всего на свете хочет видеть Мону бродвейской звездой, стояла с мрачным лицом и скрещенными на груди руками. Мона увидела выражение ярости и решила запомнить его и использовать на сцене. Она долго и твердо смотрела в лицо матери, и наконец поняла отразившуюся на нем смесь горя, страха, беспокойства, боли, злости и откровенного упрека.

Мона солгала матери, не сказала об операции. Наврала, что собирается отдохнуть несколько дней на оздоровительном курорте в Монтауке. Она так ждала момента, когда покажет матери свой фабрично-новый нос.

Матери не нужно говорить ни единого слова. Мона и так знала, что та думает. Господь наказывает ее за попытку быть такой, какой она не являлась, выглядеть, как некто другой.

– Эй, ма. Это я. Не узнаешь меня?

Слезы потекли по лицу старой женщины. Когда она бросилась к дочери и покрыла поцелуями ее руки, Мону поразило, что тонкое, с мелкими чертами лицо матери украшает короткий, прямой, даже самоуверенный носик, имеющий обыкновение задираться, когда Рахиль смеется. Еще одна, которая, даже, если захочет, не сможет понять, каково было Моне. Хотя она и не захочет.

– Ма? Что ты думаешь? Я смогу когда-нибудь показаться на людях без мешка на голове?

Было даже некоторым удовольствием чувствовать тело матери, содрогающееся от спазмов хохота. До тех пор, пока Мона не поняла, что никто, ни Билл Нел, ни мать, не ответили на ее вопрос.