Текст книги "Опасные земли"

Глава 6
Рыцарь

Возле замка Монлери и одноименной деревни получилось жаркое дело. Да и день выдался жаркий, точнее, обещал быть таковым, ибо солнце только начало свой бег. Было около семи утра 16 дня июля 1465 года.

Бургундская армия разместилась на постой возле деревни Лонжюмо в полулиге к северу от Монлери, авангард же графа Сен-Поля выдвинулся вперед, не доходя шагов семисот до деревни, где и разбили лагерь. По левую руку ползла на юг дорога, по которой и ожидалось прибытие королевской армии.

Возле дороги раскинулась деревня, а позади нее высился замок, чей донжон был виден от самого Лонжюмо и даже дальше. За замком темнел лес Торфу, под сводами которого скрывалась дорога.

Антуан Бургундский поделился вечером с графом Адольфом Клевским, германским сеньором из Равенштайна:

– Ади, – по-дружески он звал его именно так, – нам здорово повезло, что замок такой мелкий: туда при всем желании не набьется и четверть королевских парней, даже если они будут укладываться штабелями!

– Хотел бы я посмотреть, как королевские парни укладываются куда-то штабелями, – проворчал Равенштайн, рассматривая из-под ладони вечереющий горизонт.

Сзади появился Филипп де Коммин, сеньор Ренескюр, который со всей горячностью юности встрял в разговор испытанных воинов:

– Если мне только будет дозволено… при всем уважении к вашему положению и доблести… Но мне кажется, что прямо завтра мы с вами плечом к плечу будем укладывать их наземь! И именно штабелями!

Испытанные воины засмеялись, а пожалуй, что и заржали. Германец облапил юнца за плечо, так что тот едва устоял на ногах, сказав:

– Да-да, молодой человек, непременно будем! Именно штабелями!

Антуан же посоветовал всем отправляться спать, что и было исполнено.

Бургундский лагерь засыпал, и лишь часовые пугали ночную тишину.

Впереди же, за вагенбургом авангарда, нес раннюю стражу Филипп де Лален со своими лучниками. Пала непроглядная французская ночь, превратив сцепленные повозки в черный монолит, окружавший войсковые палатки и шатры рыцарей. Чистое небо без единого облака пробили тысячи сияющих звезд, а на земле их слабым отражением колебались огоньки в артиллерийских фонарях у кулеврин да решетчатые жаровни часовых.

Филипп только что завершил обход и вернулся туда, откуда начал, – к южным воротам лагеря, где стоял, завернувшись в плащ, Уго де Ламье с парой лучников. Тут же нашелся и любезный приятель Жерар де Сульмон, который, оказывается, допрашивал старого фрица с пристрастием.

– Нет, ну вот скажи, Уго…

– Я – Гуго.

– Да какая разница! Ты скажи, эта война тебе кажется справедливой?

– Мне Филиппов батюшка платит неплохие деньги, Отто на стороне герцога, так что я за герцога. Какая тут, к дьяволу, справедливость?

– Ну… – Жерар замялся от такой приземленности, – тебе не кажется, что король слишком много себе позволяет и ему нужен хороший укорот?

– Г-хм… Хороший укорот знаешь у кого? У жидов, когда им делают обрезание. Обрезали удачно, значит, хороший, а отхватили чего лишнего – плохой, – попробовал отшутиться де Ламье.

Тут до них добрался Филипп, которому тоже было не без интереса, за что это мы воюем. То есть для себя он все давно и сразу определил, но инструмент познания требовал шлифовки.

– Что за упаднические речи на посту? – молодой рыцарь картинно уложил руку поверх эфеса меча.

– Мне твой друг всю плешь прогрыз, угомони его, – наябедничал Уго, невежливо ткнув пальцем в затянутый бархатом живот Жерара.

– Право, старый товарищ, мне тоже любопытно: прав король или нет, как по-твоему? – спросил Филипп.

– Выдрать бы вас, малолеток… – мечтательно сказала темнота под саладом, – да поздно. Драть вас надо было, пока поперек скамейки помещались, а нынче и вдоль не уложишь.

– Эй, ну вы не заткнетесь?! – раздался сиплый спросонья голос от орудийного лафета, где пытались дрыхнуть пушкари, не разглядевшие в темноте богатый плюмаж на шлеме де Лалена.

– Поговори мне! – рявкнул Уго. – Это тебе не шлюхина мандавошка, а сеньор шамбеллан, начальник первой стражи!

Из-за лафета ответили в том духе, что прощения просим, не признали, а де Ламье, притушив голос на три тона, повернулся к молодым людям.

– Если хотите знать мое разумение, то король всегда прав, или это не король, а дерьмо.

– Вот ты как! – удивился шепотом Жерар. – А отчего тогда наш божий помазанник попирает старое право? Вон на него сколько недовольных поднялось! Такое терпеть нельзя – честь не позволяет, да и грех сносить подобного сумасброда!

– Помазанник… хе-хе-хе… Грех! – Уго засмеялся. – Бог и тебя помажет, если ты ради государства сам простишь себе все грехи, какие только бывают. И будешь действовать из этого: все, что хорошо для государства, – хорошо. Но уж если начал – не сворачивай…

– Мы ведь побьем Валуа! – уверенно перебил Филипп. – И наш герцог станет королем, а Бургундия – королевством. Это разве не благо? И не прав ли тогда наследник? Исходя из твоих мыслей, выходит, что прав! Он же действует во благо государства! Только нашего, а не Франции.

Уго извлек из-под плаща внушительный кулак в перчатке.

– Это Франция, – оттопырил большой палец. – А это – Бургундия. Что лучше, целый кулак или один палец? Если ковырять в заднице – безусловно, лучше палец, а для всего остального – кулак. Так понятно?

– Но если Карл станет королем, он тоже сможет собрать земли вместе! – заверил Жерар.

– Гончая собака, даже сытая, сможет не захотеть задрать кролика? Не сможет, потому что собака – хищник. И граф ваш наследный – хищник. Одному пообещал ту землю, другому – вторую, третьему – жезл коннетабля. И что? Вот наваляем мы ребятам Луи, что будет? Я скажу что. Все получат в зубы по своему куску и разбегутся довольные, как обожравшиеся свиньи. И с чем останется Бургундия? С носом! А Валуа земли гребет под себя, и в этом его сила. Поведение, конечно, скотское, ну так на то он и король, и король хороший, правильный. Потому что потом он передавит по одиночке всех нынешних лизоблюдов, что на него тявкают. Вот не могу я вас понять! Все говорите по-французски, все добрые католики, живете на одной земле… И все чего-то делите, делите, делите, а зачем? Все равно больше, чем можешь сожрать, внутри не уместится, так зачем тогда? Англичане вас полтораста лет учили, я еще пацаненок был, когда Генрих-англичанин короновался в Реймсе! Так нет, выкинули островитян – и опять за свое!

– Ну уж! – оскорбился Филипп. – Можно подумать, что Германская империя лучше!

– Хуже! – сказал Уго. – Гораздо хуже, потому что император наш – дерьмо, цена его делам не дороже кошачьего дерьма, и никакой надежды. Бедная Германия… не нашлось у нее своего Людовика… Вот увидите, переживем завтрашний день – и пяти лет не пройдет, как король своротит шеи всем этим мелким выскочкам.

– И сломает зубы о Бургундию, – парировал Жерар.

– Да-а-а… с герцогом ему придется несладко, – согласился де Ламье.

– Давайте постараемся пережить завтрашний день, ты прав, Уго, – сказал внезапно задумчивый Филипп.

– Я – Гуго, – поправил де Ламье.

Пережить шестнадцатый день июля им только предстояло, и еще много кому.

Когда солнце раскрасило восток, в сонный лагерь ворвались перестук копыт и грохот у южных ворот, сопровождаемый криками:

– Отворите, именем Карла Бургундского! На дороге в лесу королевская армия! Играйте тревогу! Французы!

Это был дальний разъезд, вовремя заприметивший врага.

Сладкий воздух вспороли трубы и горны, рассыпалась барабанная дробь. В шатрах и палатках слышалась возня, аж ткань стенок ходила волнами. Тысячи людей вскакивали, распинывали товарищей, надевали доспехи, хватали оружие. У коновязей ржали лошади, звериной своею мудростью чуя скорую кровь.

Возле центрального шатра из роскошной парчи слышалась громогласная брань. Там пажи облачали в латы главнокомандующего – графа Сен-Поля. Он покрикивал на них, ибо в спешке они то слишком туго затягивали ремни, то ухитрялись защемить тело сталью – даже многослойный шелковый дублет не спасал.

Граф шипел, плевался, исходил дурным потом, одновременно отдавая команды.

– Де Колье! Хватай своих мизераблей, кто почище, и скачи в лагерь Карла! Пусть выдвигается к нам на выручку!

– Но, сир, вы же сами говорили, что мы должны отойти к основным силам, как только заметим французов… – попытался возразить бравый усач, затянутый в бордовую бригандину, с барбютом на голове, надо думать, тот самый де Колье.

– Заткнись и выполняй! – рыкнул граф. – Как только заметим! Дьявол! Проспали, проспали Валуа! Не успеем свернуть вагенбург! Скачи! Передай, что мы принимаем бой! А-а-а, сволочи! Что вы делаете! Я ж дышать не могу! Задавите, сукины дети! Задавите!

Он наподдал локтем по загривку пажу, что возился с кирасой. Впрочем, исключительно со зла – любовь к жирной пище сообщила телу графа несколько лишних фунтов, выпиравших теперь из самых неожиданных мест. И было тех фунтов, пожалуй, с двадцать.

Молодой, стройный и со всех сторон красивый де Лален таких трудностей не испытывал.

Миланская бригандина, крытая темно-синим бархатом, сомкнулась поверх стеганого жака, а паж застегнул ее на груди, которая немедленно засияла тысячей золоченых заклепок.

– Ты, Пьер, просто находка! – похвалил слугу Филипп, разглядывая три аккуратно заштопанных разреза – память о мужицком фальшионе под Парижем.

– Стараюсь, вашество! – парень даже раскраснелся. – Чего там… взял иголку да заштопал, навроде и не видать ничего, как новая.

Паж заметно нервничал – ему предстояла опасная работа: приглядывать за господином, подвозить новые копья взамен сломанных, а случись чего – вытаскивать его на себе из сечи. А ведь там не сильно разбирают, кто ты есть: рыцарь в латах или паж в набивном дублете – зашибут за милую душу. Стрелы же, что густо полетят с обеих сторон, – тем и вовсе все равно…

– Дуралей, – недовольно сказал Уго, которого облачали тут же перед шатром. – Зачем поножи не надел?

– Затем, что граф все равно всех спешит на английский манер, – ответил за Филиппа Жерар, уже вполне снаряженный, не хватало лишь шлема и перчаток. – В поножах бегать маятно.

– И ты тоже дуралей. Маятно не в поножах бегать, а потом всю жизнь ходить на костыле, когда ногу отрубят. А то и обе, не приведи Господи.

Де Ламье глядел натуральным бравым воякой из старых времен, когда тысячи латников сшибались на полях Франции чуть не каждый год. До глаз в миланских доспехах, на груди составная кираса, чиненая-перечиненая, а на голове салад, который он именовал на германский манер шаллером. Даже стопы он не поленился замкнуть в латные башмаки, и теперь слуга Йоганн пристегивал к ним шпоры.

Уго глянул за край шатра через телегу вагенбурга. Вдали у лесной кромки уже сверкало, переливалось отраженным светом солнца королевское воинство.

– Ну что… парень… все утерли сопли? – обратился он к Филиппу шепотом, дабы не ронять авторитет. – Хватит тогда мять пипиську, выводи людей!

И правда, пора.

Знамена уже реяли перед южным фасом вагенбурга, чтобы обозначить места в построении.

Подали коней. Де Лаленов отряд – три жандарма, три кутилье, три арбалетчика на конях и три пажа, всего дюжина молодцев – был весьма представительным. А как же – девять бойцов и трое слуг, снаряженные выше всяких похвал. Если прибавить Жерара с его двумя оруженосцами (куда ж без него), получилась добрая кавалькада.

Гарцуя по лагерю во главе сдвоенной шеренги, Филипп ощущал себя по меньшей мере Сципионом Африканским и Карлом Великим одновременно. Правую руку отягчало копье, упертое в стремя, и вился в утреннем воздухе славный прапор де Лаленов.

Однако в поле гордость куда-то провалилась, уступив место сперва неуверенности, а потом и натуральному страху, до пота на ладонях и спине. Если пот еще можно было списать на жаркие доспехи, то холодный ком в животе, ровно как и мурашки по шее, духотой никак не объяснялись.

Уж очень внушительно выглядела сверкающая металлом змея, что раскинулась на той стороне, за ненадежной преградой колосьев, поднимавшихся над полем чуть не по грудь. Баталия Сен-Поля, кажется, не шла ни в какое сравнение с этой могучей силой. А ведь это еще не вся королевская рать – это он знал совершенно точно, ибо был достаточно разумен, чтобы понимать, что за высокими хлебами обозревает лишь конных – пехота была до поры не видна.

Что совсем плохо, не видел он и подкреплений – баталии наследника и Великого Бастарда все еще не подошли. Или подошли, да не видно их за вагенбургом? Неизвестность обратилась пыткой. Филипп аж извертелся в седле, силясь высмотреть, что происходит за преградой шатров и телег в тылу.

Копье (сиречь отряд) молодого рыцаря стоял на левом фланге баталии, так что лагерь начисто скрывал перспективу на дорогу и деревню Лонжюмо, откуда и ожидался подход основных сил. Зато враг был виден во всей смертоносной красе, так что недавнее бахвальство из головы повыветрилось.

Между тем, обтекая баталию, вперед вышла пехота. Из лагеря уже катились в упряжках четыре кулеврины.

Со своего высокого седла Филипп вдруг увидел, как на противостоящем фланге королевского войска произошло движение. Вереница копий заколебалась, поплыли неразличимые команды, запели трубы. Огромный слиток железа с лязгом поворачивал в сторону домов Монлери, что стояли по левую руку от графского отряда.

Уго привстал на стременах, оглядывая поле.

– Какого же дьявола!

– Что, что такое? – заполошно не спросил – пискнул Жерар.

– Ума большого… – проворчал в ответ жандарм в шеренге. – Королевское войско не построено, еще не все собрались – видишь, какие дыры под знаменами? А эти уже куда-то лезут!

– Соображаешь! – похвалил Уго.

Соображал не только жандарм. И не только Филипп был такой глазастый.

Граф де Сен-Поль, стоявший, как положено, в центре баталии по флагом-энсенем, ткнул рукавицей в сторону врага и сказал, обращаясь к Адольфу Клевскому:

– Посмотрите! Каковы подлецы!

– Подлецы или нет, но, если они засядут в деревне, прямо за нашим флангом, будет беда. Оттуда простреливаются все подходы к тушке Валуа, мимо не проскочишь. Да и атаковать нам в спину оттуда куда как удобно. Нельзя их вот так отпускать, – ответил Равенштайн и добавил: – Мессир.

Все-таки Сен-Поль – главнокомандующий Лиги, а не просто так, поэтому и «мессир». Адольф и не был высокого мнения о его военных талантах, справедливо полагая, что талант к рвачеству их сильно превосходит, но лишний раз «мессиркнуть» – с него не убудет, хоть он и герцог, а Сен-Поль вроде как всего лишь граф.

– Простреливаются… и нельзя… Нельзя! – Сен-Поль решительно рубанул рукой. – И не допустим! Где черти носят наших союзников?! А-а-а, к дьяволу! Передайте нашему дорогому мэтру артиллерии – пусть выкатывает пушки! Адольф, отправьте туда две-три роты, и чтобы через полчаса выбили мерзавцев из деревни! Де Колье! Де Колье! Ты вернулся? Что наследник?

– Наследник изволил браниться, мессир, – ответил де Колье, подъезжая. – Велел напомнить, что план предусматривает оборонительное сражение.

– Ко всем чертям! Пусть выводит людей сюда и обороняется здесь! Скачи в Лонжюмо и передай! – приказал он.

Солнце поднялось до высоты, что соответствовала примерно восьми утра, жара обещала быть адской. На небе ни единого облачка, и ничто не мешало яростным лучам плавить лазурь, а заодно и доспехи вместе с их содержимым.

Баталия осталась на месте, а в сторону Монлери двинулись две роты. Вел их сам сеньор Равенштайн – единственный из военачальников, прибывших по тревоге из Лонжюмо. Второй ротой командовал Жак де Люксембург, под началом которого сражался и Филипп де Лален.

Деревня Монлери, дворов полста, теснившихся по сторонам дороги, которая выступала по совместительству главной и единственной улицей.

Над домами уже реяли французские знамена, а между ними мелькали ливреи. Поднаторевший в геральдике королевства Жерар мгновенно опознал вольных лучников Понсе де Ривьера.

– Синие платья с желтыми значками – точно они! – и молодой человек закивал головой, что не очень-то удалось из-за шлема.

– Да, и павезы поперек дороги, видишь? С золотыми лилиями и красно-белым столбом в центре, – Филиппа не очень интересовала принадлежность вольных лучников, но надо было хоть что-то ответить.

Он горячил коня без всякой надобности, так как двигались шагом в строенной шеренге, утопая по колено в пышных французских хлебах. И вот-вот придется скакать на эти самые щиты, а за ними вовсе не городское ополчение, которому совсем недавно задавали трепку, – испытанные и обученные солдаты. Словом, Филипп отчаянно трусил, хоть и не подавал виду, изображая бодрость. Что, впрочем, получалось плохо.

– Не раскисать! Не раскисать! – слышалось из строя жандармов, для большинства это была вторая стычка – самая страшная, так как первый раз ты еще не знаешь, что тебя ждет, а второй – знаешь. – Сейчас всыплем! Нечего бояться этих недомерков! Пусть нас боятся!

Между тем триста с лишним бойцов вышли на дорогу против деревни.

Пажи и слуги выстроились позади с охапками копий, запасными мечами и щитами.

С фланга забухали пушки.

Но парни де Ривьера – не то что неумелые парижане – с кулевринами шутить были не склонны. Они держались в глубине улицы, так что ядра брили крыши домов, но никак не могли нащупать сладкое мясо.

Вот загорелся сарай, пока слабо, но дай только волю – огонь перекинется на сухую солому и пойдет гулять по деревне! Кому его тушить? Жители разбежались еще с вечера.

Вперед вышли стрелки, в обе стороны засвистала оперенная смерть.

Пожар разгорался. При полном штиле дым полз по земле, совершенно поглотив половину деревни.

Наконец предварительные ласки утомили имперского рыцаря, и в дымном воздухе качнулось знамя с золотой решеткой поверх красно-белого щита.

– Спешиться! Всем спешиться! – поплыл, полетел над строем приказ.

Равенштайн был слишком опытен, чтобы лезть в тесноту верхами, что разумно.

Филипп отрепетовал команду и полез с коня, сбросив узду, которую тут же подхватил паж. Он пристроил щит на левое плечо, а в руках уже порхал меч.

– Строимся! – крикнул он, взмахнув клинком. – Строимся и вперед!

Ему предстояло войти в это дымное марево, в этот жирный, жаркий воздух, вонявший гарью, где его ждали французы, и Бог знает сколько их там!

Знамя качнулось еще раз, и трубы пропели атаку.

Две вереницы латников мерно шагали к деревне. Впереди – Люксембург, позади – Равенштайн. Жандармов прикрывали щитоносцы с ростовыми павезами, а лучники через головы раз за разом слали свои гостинцы на дымные улицы, и было не разобрать, находят ли стрелы и арбалетные болты хоть кого-то.

Из деревни неслись ответные выстрелы.

Тяжкая сила стеганула по саладу Филиппа, будто молотком ударили.

«Арбалет! – пронеслось в голове. – Хорошо, что вскользь!»

И он почел за лучшее захлопнуть забрало.

Створ улицы приближался. Два плетня по бокам, за ними добротные белые мазанки в реечной оплетке, и болтается на заборе одинокий горшок. Этот горшок отчего-то запомнился Филиппу какой-то своей несуразностью. В самом деле, что делает эта посуда на войне?

Движение в дыму.

Навстречу шла шеренга синих щитов, за которыми виднелись шлемы, секиры и вужи, похожие на огромные тесаки на древках. Стрелы с той стороны стали падать почти отвесно – французы повторили маневр бургундцев, отведя лучников в тыл.

Шаг, еще шаг, под сапогами скрипел песок, а в легкие врывался едкий, вонючий воздух, колыхавшийся пустынными миражами при полном безветрии.

Шаг, шаг, шаг, сквозь сталь и подшлемник врывалось бряцание доспехов и глухое дыхание товарищей, распалившихся перед схваткой, которая – вот она, можно рукой потрогать.

А там – злые глаза, острая сталь и оскаленные рты. Там тоже ждут драки, боятся ее и надеются выжить, а как же!

Филипп шел во второй шеренге, позади щитоносца, который поймал на павезу уже семь или восемь стрел. Слева громыхал Уго, а справа – Жерар, который, кажется, с каждым шагом приговаривал:

– Ну! Ну! Ну! – а может, померещилось.

Возле плетней возникла заминка – весь строй по ширине улицы никак не помещался, а лезть вперед фланговые вовсе не хотели, но пришлось – куда деваться?

Били слепые стрелы, де Лален почти прижался к спине лучника со щитом, так что в глаза постоянно лезли его полусогнутые ноги в алых чулках. Две шеренги замерли на долгое мгновение друг перед другом.

И началась!

Она! Веселая и отчаянная драка!

Сперва один вуж из-за французских павез врубился в строй бургундцев, потом секира, а потом уже и не разобрать, потому что с обеих сторон взлетала и падала сотня клинков и древков, перемешавшихся в жуткую кашу. Перестук и перезвон оружия сплелся в единый звуковой монолит, сильно напоминавший грохот океанского прибоя.

А скоро его разбавили крики, когда на землю пролилась первая кровь.

Филипп рубил вместе со всеми, и долгие секунды схватки стали для него родом обыденности, так как не было в мире более ничего, кроме валившегося из поднебесья железа, которое надо было парировать и долбить изо всех сил в ответ. Не самое приятное занятие, но, бывает, живут и в худших условиях.

– К черту щиты! – рявкнул Уго, когда драка перед ним слегка утихла, то есть на них падал не десяток секир разом, а только две-три.

От оттолкнул плечом павезьера и бросился вперед, вздымая меч в смертоносной квинте. Из-за французского щита немедленно показалось жало фальшиона, уязвившего кирасу, на что германец не обратил внимания, а в меч пришелся тяжкий удар вужа. Клинок мгновенно ожил, сбив вражеское оружие в сторону, и обрушился поверх щита страшным боковым ударом. Жандармы по всему фронту выскочили из-под павез, наваливаясь на неприятеля.

Филипп отстал от учителя на полшага, отчаянно завопил:

– Бургундия!!!

Меч врубился в кромку павезы, рыцарь прыгнул вперед и добавил сапогом. И еще раз мечом. А сзади уже бежали, перли и давили его ребята, все как на подбор – добрые жандармы и кутилье.

– Коли! Коли! – орал кто-то рядом, наверное, это надрывался Жерар, уж больно голос похож, но Филипп не был уверен, да и до того ли было?

Лучники оказались крепкими парнями, не дрогнули.

Но в ближнем бою их легкие доспехи заметно уступали кавалерийским латам. Упал один с разрубленным лицом, второй, что метил вужем в рыцарский пах, но промахнулся, отчего потерял голову, третий валяется на земле и визжит, а руки почему-то у живота… И прогнулась пехота, подалась назад под мечами да секирами!

Филипп видел, как за строем врагов побежал один стрелок, а потом и второй – это не англичане, которые будут резаться до последнего человека, хоть в доспехах они, хоть голые! Стрелки поняли, что строй ломается, и давай Бог ноги!

Понял и де Лален безошибочным своим чутьем, что выпестовано на турнирах, что враг уже проиграл, что стоит пока и бьется, но дух уже поломан, и вот она – победа!

Все тоньше и реже шеренги французов!

Он принял древко секиры на наплечник – черт с ним, пронзая незащищенное горло. На меч плеснуло первой кровью, а в уши хрипом, под ноги свалилось тело. Де Лален рванул вперед, перепрыгивая через него, благословляя себя за предусмотрительность – знал, не напялил поножи!

Лучник с мечом и кулачным щитом, кольчуга из-под изодранной ливреи, уколол в лицо и наддал этой железной тарелкой на кулаке, но Филипп лишь отклонился. Расслабляющий удар гардой поддых и клинком по шее! Рядом осел еще один француз, хватаясь за лицо, и кровища фонтанами из-под ладоней – это кто-то расторопный метнул шестопер и попал как надо.

А вот и капитан с фазаньим плюмажем, орет, надрывается. Стоять, мол, вали бургундца! На барбюте шарф, на груди бригандина, в латных руках сверкает меч.

Он ударил Филиппа, метя в шею, клинки схлестнулись острие против гарды – хреновый расклад, французик! Де Лален поднял оружие, отжимая чужой клинок, и нанес укол в лицо, как делал его брат, – не очень благородно, но пользы море. И крови.

Убил – навряд, но капитан свалился, а пехота, видя, что такое дело с командиром, дрогнула.

– За мной! – взревел рыцарь, завращал перед собой меч, выискивая очередную жертву, каковой поблизости не сыскалось.

Перед ним была дыра – ни одного человека, и он прыгнул вперед, зная, что в пробитую шеренгу сейчас ломанет клин бургундцев, заходя в тыл врагу, и Андреевский крест наконец побьет лилии.

Но где-то там, в дыму, тренькнула арбалетная тетива, и тяжелый болт, завив в полете жирный воздух спиралью, грянул в грудь. На что, согласитесь, не всякая кираса рассчитана, не говоря уж о бригандине, пусть ее ковал не миланский искусник, а сам Гефест.

Филипп замер, пока не чуя боли, лишь чудовищной силы удар, заставивший содрогнуться все тело. Из нагрудника торчала толстая деревяшка с веселеньким кожаным опереньем в красно-белую полоску. Очень его удивила эта полоска, именно она.

И тут затылок взорвался от второго удара, мир вздрогнул, закружился, а земля вдруг бросилась прямо в лицо. И пала тьма.

Французов из Монлери вышибли.

Людовик де Сен-Поль рассматривал бой под рукавицу, нервически покусывая ус.

Очень мешал проклятый дым.

Зато королевская армия не двигалась. Пехота учинила по всему ее фронту невнятное копошение, при здравом уме нетрудно было предположить, что лучники вбивают в землю колья. А еще, наконец, проснулся мессир наследник – от Лонжюмо одна за другой прибывали бургундские роты.

Из дыма показался одинокий всадник. Он подскакал к графу, и в его закопченном, рваном табаре тот узнал золотую решетку Клевского герцогства.

Всадник сорвал с головы барбют, хрипло крича:

– Деревня наша! Лучники бегут!

– Похвально! – сказал Сен-Поль. – Потери?

– Ерунда! Человек семь убитых и с дюжину раненых! Вот только Филипп де Лален погиб! – ответил гонец и радостно осклабился, радуясь непонятно чему: то ли малым потерям, то ли шамбеллановой смерти.

– Лален? Что за несчастная семья… Жаль. Но поздравляю! – граф поднял брови, а потом опустил их в нормальное положение.

В самом деле, о чем долго печалиться? Есть такая профессия – за герцога погибать! Самая что ни на есть рыцарская.

Гонец ускакал в направлении большого бургундского знамени, обрадовать Карла, а заодно опечалить потерей шамбеллана двора.

От Монлери показались четыре орудийные упряжки, а потом потянулись ходячие раненые. Процессия прошествовала пред графскими очами. Позади нее на шести скрещенных копьях несли тело в распашной ливрее в белый ромб на красной парче. Рядом ехали двое конных.

– А вот и де Лален, – граф поклонился, отдавая последнюю дань павшему. – Но позвольте! Какой же он павший?

Филипп отмахнул рукой, слегка приподняв голову.

– Жив я, жив! Только ребра болят и в голове туман.

– Ну вот и славно!

Для молодого рыцаря на этом битва при Монлери закончилась, а по войску пошел гулять вполне достоверный слух, что брат великого Жака де Лалена отправился вслед родственнику, то есть помер. Говорят, что нескупой на сильные чувства граф Шароле даже всплакнул!

В лагере с него сняли бригандину. Оказалось, что болт пробил пластины, но наконечник завяз в дублете, не отведав рыцарского тела и на мизинец.

Лекарь констатировал трещину в ребрах, огромный синяк и сотрясение мозга, отчего молодой сеньор изволил блевать.

Молодой сеньор, кстати, изволил до самого вечера, хотя, кажется, было уж и нечем.

А что битва?

Битва прошла своим чередом, к вящей славе и так далее.

До полудня обменивались залпами из пушек, а также стрелами и пулями из всего ассортимента. Это называется «беспокоящий обстрел».

В полдень на левом фланге, где встала Сен-Полева баталия, французы дрогнули (точнее, кому-то так показалось). Люксембуржец даже приказа к атаке не успел отдать, то есть только его и успел, когда конница бросилась вперед безо всякого порядка, развалив по дороге строй собственных лучников, которые едва вошли во вкус.

Королевский фланг, конечно, и не думал дрожать.

Опытные ребята из ордонансовых рот, закованные в сталь, прошедшие огонь, воду и всякие трубы, задали плохо вооруженным, а обученным еще хуже бургундцам отменную трепку. Опрокинули и погнали по полю, коля в спины и рубая почем зря.

Гнали ровно до вагенбурга, куда Сен-Поль успел спрятаться и людей своих увести. В этом интересном месте картина поменялась. Жандармов встретили выстрелами из пушек и арбалетов, а когда те полезли на телеги, изрядно настучали по каскам и тоже чем попало. От благородных мечей до совсем неблагородных свинцовых молотков и банальных оглобель.

Оглоблей по маковке, если лезешь на высокий тележный борт и нечем защититься, – это больно, даже когда маковка под шлемом.

Там погиб Пьер де Брезе, знаменитый рыцарь, нормандский сенешаль и ветеран недавних войн с англичанами, а по совместительству казнокрад и взяточник. Он брал взятки широко, не стесняясь, ото всех, до кого дотягивался, включая и вражескую бургундскую казну.

Это он сказал перед боем королю Людовику, когда тот поинтересовался, не заключал ли «любезный Пьер» тайного договора с Лигой, что «Лига останется с договором, а я с вами, ваше величество».

Ну что же?

Жил сей сеньор по-всякому, умер геройски. Если бы каждый взяточник имел мужество так окончить карьеру, пусть бы хапали – не жалко.

Пока де Брезе вел свою последнюю атаку, на левом фланге не выдержал граф Шароле, который, не слушая увещеваний опытного ветерана де Конте, бросился на врага, вновь потоптав лучников. Традиция такая, что ли?

Бургундская гвардия и отборные рыцари опрокинули крыло королевского войска и стали его преследовать, что едва не стоило жизни самому наследнику.

Смелый Карл в окружении одной лишь охраны слишком оторвался от своих, а французы, увидев это, поворотили назад. Укол в горло, нанесенный рукой Жоффруа де Грасэ, выворотил из пазов крепление графского подбородника, который отлетел наземь. Спасли гвардейцы.

Потом какой-то пехотинец умудрился ткнуть наследника пикой в живот. Спасла кираса.

В центре корпус Антуана Бургундского был отражен, отступил, а когда королевский же центр перешел в контратаку, его приняли залпами из пушек и градом стрел. После чего обратили в бегство. Под королем была убита лошадь, и сам он также едва не погиб, навсегда утратив вкус к личному участию в драках.

А что делали в это время французские жандармы на левом фланге?

А вот что: оставшись без командования, они увлеченно грабили обоз, не прикрытый вагенбургом! Совершенно наплевав на судьбу сражения, а заодно и милой Франции.

Итак, на левом фланге убедительная победа команды короля, окончившаяся ничем, в центре – ничья, на правом фланге – победа бургундцев. Вот и поди разберись, за кем сражение!

К вечеру на вытоптанном поле образовался устойчивый хаос, когда вряд ли кто смог бы уверенно сказать, где находятся мятежники, а где люди Валуа. В пыльных клубах слонялись банды пехоты, кто-то кого-то резал, слышалась орудийная канонада. Тут же стояли стеночкой лучники, загораживая от солнца изжаренных жандармов, что отдыхали между схватками прямо на земле. В одном месте вязали трубача, не признав за расшитой золотом ливреей обычного простолюдина, а в другом прикололи знатного вельможу, сулившего за свою жизнь десять тысяч ливров. Неслась в атаку конница, но не сокрушительным валом, как положено, а так – хорошо, если человек по тридцать.