Текст книги "Опасные земли"

Рыжая глянула на него, исторгла новый поток слез.

– Я спокойна!!!

– Тогда пойди и разберись с этим бардаком!!! – его палец ткнул в сторону стальной двери, из-за которой в этот момент громыхнуло падающими металлическими предметами.

– Почему я, ты же мужчина! Я туда не вернусь!

– Я мужчина-лаборант, а ты женщина-ординатор! – парировал молодой человек. – Оставь этот сексизм, иди разбираться!

– Я туда не вернусь! – взвизгнула женщина-ординатор, а мужчина-лаборант вторил ей почти матерной бранью.

– Что я, по-твоему, могу сделать?!

– Я не знаю, ты же диссертацию защищаешь в этом году! – лаборант на этот раз уже не почти, а вполне полновесно выматерился. – Я зато знаю, что, когда сюда придет Викторыч, нам всем звезда! А Семенов с Палычем и Арансоном уже за ним побежали!

– Так, – сказал Понтекорово, заняв геометрический центр помещения.

Раздалось удивительно громкое молчание, бывает такое, когда тишина раздается на фоне предыдущей безобразной какофонии. Даже красивая ординаторша перестала подвывать, так что стало слышно жужжание конденсатора в нутре неонового светильника под потолком. За дверью в прозекторскую кто-то уронил тазик.

– Что здесь происходит? – спросил пенсионер.

– Та-а-ам… – девушка вновь уткнулась лицом в ладони и зарыдала, а художник вынужден был обратить взор на лаборанта.

Впрочем, напрасно. Он не рыдал, но его связь с реальностью змеилась куда большими трещинами, чем у визави. Поняв, что ничего, кроме «ой, пипец, ой, пипец» от сильной половины не добиться, Понтекорво подошел к ординатору.

– Так, – повторил он, – полагаю, вы напуганы. Прошу сосредоточиться, я пришел помочь. Первое: вы точно не ранены? Порезы, царапины, ссадины? Если да, не было ли контакта с любыми жидкостями трупов?

– Не-е-ет! – рыжая голова замоталась из стороны в сторону отрицательно.

– Точно?

– Да-а-а! – она вытерла слезы рукавом. – Вы правда поможете?

– Постараюсь, – коротко сказал старик. – Второе: я верно понял, что один из ваших подопечных…

– Да! – выкрикнула девушка. – Она… только я не псих! Не псих! Она без головы! Ходит! И… я думаю…

Ординатор Даша вытянулась к собеседнику и зашептала глотая буквы, а рефреном ей вторил лаборантский «писец, просто писец».

– Я думаю, что второй, в холодильном помещении, – кивок в сторону стены, – тоже! Слышно плохо, но, кажется, там что-то стучит!

– Понятно. Теперь третье. Я спрашивал ваших коллег, но спрошу еще раз у вас: не было ли здесь посторонних? Или просто чего-то странного? Возможно, что-то показалось, что угодно? Или вы думаете, что показалось?

Девушка, всхлипнув, извлекла из кармана упаковку салфеток и принялась распаковывать ее дрожащими пальцами.

– Посторонние? Только вы. Я думаю. Нет! Я уверена! Никто не приходил, точно. А странное у нас по секционному залу бродит.

– Ох-х-х… – художник вздохнул и как-то осунулся, растеряв разом половину собственной бодрости, обернувшись на миг тем, кем он и был, – старым, очень усталым человеком. – Это очень плохо.

И тень легла на его лицо, спрятавшись в рубцах морщин.

– Плохо? – рыжая Даша прижала руки к груди, впившись алыми ногтями в салфеточный комок, в глазах вновь засверкали слезы.

– Очень, – кивнул художник. – Но, надеюсь, вас это не коснется.

– Не коснется?

– Обещать не могу, – старик отступил от стола, поклонился. – Сударыня, полагаю, дверь заперта. Мне нужна ваша помощь: откройте ее.

Даша-ординатор замотала головой.

– Нет, нет, нет, я туда не пойду. Нет, нет, нет, нельзя открывать, там, там, там… – казалось, что она вновь переключается на диалог с внутренним голосом, но гость это дело пресек.

Его речь вновь, как недавно в коридоре первого этажа, стала жесткой и хлесткой, как кнут.

– Отставить истерику! Я обещал помочь и помогу, но мне надо попасть внутрь. Для этого вы должны меня пустить, насколько я понимаю, без вашего пропуска дверь не откроется, – он указал рукой на электронный замок двери в прозекторскую.

Более не слушая возражений, старик снял шляпу и бросил ее на стол, высвободив длинные седые волосы, рассыпавшиеся по плечам. Потом он отчеканил пять шагов до двери.

– Сударыня, благоволите открыть замок.

Ординатор Дарья поразилась внезапной перемене во внешности старика. Без дурацкой сетчатой шляпы, ровесницы «Приключений Шурика» или первого человека в открытом космосе, он выглядел не старым, скорее древним. Как нечто навсегда исчезнувшее из нашего мира и теперь лишь отбрасывающее тень в виде музейных статуй, картин или грозных когда-то рыцарских лат.

Она встала, вышла из-за стола, сверкнув стройными икрами, подошла к двери, достала карточку-пропуск и поместила его в щель замка. Замок пропел свое ти-ли-ли, а железное чрево двери отозвалось клацаньем. Створка подвинулась. Дарья ухватилась за рукоять и с силой потянула на себя.

Художник перехватил трость левой рукой, и, когда из прозекторской на него исторгнулись мертвый свет хирургических ламп и облако недоброго запаха, правая рука легла на рукоять, а большой палец откинул невидимый фиксатор. Рыжая Дарья охнула, увидев, как обычная стариковская трость удлинилась, а потом разделилась надвое.

В левой руке художника Понтекорво лежала трость, лишенная крюковатого своего навершия. В правой сверкал клинок, показавшийся неопытной в таких делах девушке длиною не меньше метра.

Старик шагнул в секционное помещение.

Там было опрокинуто все, что можно опрокинуть, кроме секционного стола под трехламповым светильником. На столе лежала женская голова с жутко изорванной шеей. Нагое синюшное тело валялось рядом в россыпи битого стекла, происходившей из разнесенных вдребезги дверей шкафов с инструментами и выметенных оттуда колб.

Появление старика как будто спустило курок. Зрачки в слепых глазах вдруг тронулись, а голова принялась щелкать фарфоровыми зубами. Как будто желая окончательно порвать реальность, безголовое тело, уродуя ноги и руки в осколках, подобралось и встало. В посеченной коже торчали десятки стеклянных клиньев, как шипы на панцире какого-то моллюска.

Вдруг тело, неуклюже, но очень быстро переставляя ноги, побежало к старику, раскидывая хирургическую посуду, инструменты и вездесущее стекло.

Художник шагнул вперед и в сторону, а клинок в его руке превратился в стальную радугу. Свист на миг сменило чавканье разрубленного мяса, когда сияющий полукруг пересек ахиллово сухожилие на левой ноге трупа. Его внезапный бег прервался, и тело рухнуло в бок.

Старик наступил на лопатку и дважды взмахнул клинком, вонзая его в хребет – в грудной отдел, а потом в поясницу. Труп задергался, заскреб руками по полу, а ноги начали конвульсивно сотрясаться. Клинок взлетел острием к потолку, а потом резко вниз, стряхивая капли крови. Понтекорво, подойдя к столу, посмотрел в глаза голове, все так же бешено клацавшей зубами.

Он нараспев произнес:

– Requiem aeternam dona ei, Domine. Et lux perpetua luceat ei. Requiesca in pace. Amen[4]4
  «Покой вечный подай ей, Господи, и свет вечный ей да сияет. Покойся с миром. Аминь» (лат.).


[Закрыть], – и слова заметались в пустой комнате.

Клинок вновь ожил, глубоко вонзившись между носом и глазом. Челюсти не успели щелкнуть еще раз, навсегда замерев в кошмарном немом крике. Зрачки потухли и остановились.

Понтекорво обратил взор к Дарье, так и замершей у входа.

– Проводите меня к холодильникам. Как я понял, и там непорядок.

Дарья немо повиновалась, увлекая художника за собой в комнату с рядами холодильников, где и правда не утихал постоянный стук. Он подошел к единственной дергавшейся дверце ячейки, выдвинул ее наружу и, распевая все те же слова, опять заработал клинком. Внутри ячейки три или четыре раза чавкнула разрубаемая плоть, и стук прекратился.

В мертвецкой комнате воцарилась положенная столь скорбному месту тишина.

Художник оглядел помещение, высмотрев у раковины развешанные полотенца, принялся со всей тщательностью вытирать клинок, который и поместил потом в ножны. Смертельное оружие опять стало скучной тростью с резиновым стаканом на конце и опорным крюком над рукоятью.

Еще один взгляд. Художник развернулся и вышел навстречу перепуганным глазам ординатора.

– Пойдемте, сударыня, к вашему рабочему месту, – она повиновалась снова и все так же немо.

Оказавшись в кабинете, где продолжал истерично материться лаборант, так и не вылезший из-за стола, старик завладел шляпой, которую и водрузил на голову, снова став скучным и обыденным, как и его шпага полминуты назад. Он уже почти покинул комнату, когда в дверях его настиг громкий женский шепот.

– Что может быть хуже?

Художник обернулся, вопросительно подняв брови.

– Вы сказали: «Очень плохо», – рыжая Даша указала глазами на разверстую дверь прозекторской. – Что может быть хуже?

Гость помолчал, будто размышляя, стоит ли отвечать. Впрочем, так и было – он размышлял.

– Тень в городе. Вот что хуже, – наконец ответил он.

– Чья тень?

– Тень Хозяина, – сказал старик и навсегда покинул сперва морг, а потом и территорию Бюро судебно-криминалистической экспертизы.

Девушка же почему-то поняла, что «хозяин» и «тень» следует писать с заглавной буквы. Впрочем, ей бы в голову не пришло написать эти слова.

Глава 3
Рыцарь

Дверь, ведущая внутрь мельничной башни, оказалась заложена бревнышком, которое подпирало ручку снизу, противоположным торцом врастая в землю. Глупую деревяшку выбили и выбросили, завоевав таким образом проход к доступному в походе удобству.

Места в мельнице оказалось не так чтобы много. Скорее совсем мало, если учесть тридцать пять здоровых мужчин, которые пытались как-то умять себя внутри. С одной стороны, это самое неблагозвучное и не сулившее комфорта «умять» было суровой необходимостью – гроза подступала, раскатывая залпы небесной артиллерии все ближе. С другой, форменное безобразие – негоже людям военным так нарушать правила размещения на постое из-за какого-то там дождика. Уго, влачивший крест отрядного погонялы и штатного ворчуна, обозрел интерьер, отчего в восторг не пришел.

– Слушай меня! – рявкнул он, протолкавшись в приблизительный центр собрания, которое пока тянуло лишь на сборище. – Слушай, я сказал!!!

Немец поднял руку, а голос его разом накрыл нараставший вполне цивильный, а вовсе не военный гам. Народ заоборачивался и примолк.

– Успеете еще начирикаться, что за дурные бабы! Значит, так! Сейчас пятеро пажей возьмут ноги в руки и побегут к коням! И чтобы глаз не спускать! Уяснили?

Пажи не уяснили, а один, совсем молодой безусый мальчишка в синей ливрее, даже попытался выспросить, какие именно пажи – рыцарские или от дизаня лейб-лучников. Ответом выступили исполинская затрещина, совет не умничать и приказ:

– Вот этот говорливый назначается старшим дежурной смены по конюшне! Ты понял?

На этот раз паж понял – умеренное рукоприкладство искони помогало экономить слова. Он принялся споро отбирать четверку товарищей по несчастью, впрочем, не повысив голоса ни разу, дабы не попасть в поле зрения немца – это было чревато новой затрещиной и новыми работами. Немец между тем продолжал вещать:

– Нужен дозор. Как хотите, а сидеть всем в этой клетке нельзя. Считайте, что мы на войне! Анри! Два лучника и двое слуг сейчас берут оружие и бегом под деревья напротив двери. Пусть спрячутся – там под листвой не должно сильно капать. Изволь распорядиться.

Опытный дизанье идею ухватил мигом: четыре бойца в лесу за полсотни шагов от двери – отличный секрет и сюрприз для любого незваного гостя, который вознамерится нарушить их покой грубым образом. Если таковые гости будут, конечно. Но уже если поступила вводная «считать себя на войне», то сами понимаете. Лучники – «ты, ты и вон те двое» – похватали из тюков шлемы, луки, а также походные плащи – не мокнуть же в самом деле, после чего убыли нести службу.

Жерар, никак не желавший расстаться с пасторальными настроениями, попытался учинить бунт, сказав, что не кажется ли это легкой придурью – устраивать вот такие маневры в полудохлой мельнице, когда вот-вот будет дождь?

– Да, если подумать, придурь-то вовсе не легкая! – закончил он в полный голос, и очень зря, так как обратил на себя внимание немца.

– Та-ак! – протянул тот. – Теперь ты! Ты, Жерар, сейчас полезешь наверх сам-третий.

– Чего-о-о? Зачем?!

– Полезешь на предмет осмотра перекрытий и полов – не свалится ли все это добро нам на головы при первом порыве ветра! Потом оглядишь кровлю, где надо – подопрешь шестами – палок здесь хватает. После ты, Жерар, сам третий будешь сидеть возле окон и бдеть, не крадется ли враг коварный. Повторяю, шутки кончились, считай, что ты на войне! Марш!

Жерар пригорюнился, но, прихватив собственного слугу Дамьена – взрослого крепкого парня из крестьян, а также одного пажа, полез по скрипучей лесенке наверх.

Вслед таким перемещениям необходимо описать саму мельницу, где довелось укрываться нашим знакомым. Добротную башню конической формы о трех этажах венчала поворотная надстройка, где когда-то скрежетали деревянные шестерни, приводимые в движение ветряными лопастями. Нижняя часть представляла собой квадратную залу с парой жерновов в центре. От них вверх через дыру в потолке уходил приводной вал – здоровенное бревно, потемневшее от времени.

Пахло прелым сеном, вымокшей штукатуркой, что уже начинала отслаиваться от стен, и старым деревом – вполне ожидаемые ароматы заброшенного места, которое еще помнит недавнюю свою суетливую жизнь.

Суеты, впрочем, усилиями неугомонного Уго прибавилось. Лучники и слуги сваливали у стен тюки с амуницией и походные сумы, жандармы звенели шпорами, устраиваясь, оставшиеся пажи распаковывали вьюки с целью поснедать, чем Бог послал. Потолок скрипел под ногами жераровой тройки, а меж половиц сыпался какой-то сор. Люди гомонили, а нежилые запахи просквозил густой походный дух: кожа, конский и человечий пот, дорожная пыль, пропитанная жарким солнцем, которое еще не успели скрыть тучи.

Наконец на лестнице показался Жерар, который возвестил:

– Полы крепкие, перекрытия тоже. Можно размещаться на втором этаже, все не так тесно будет.

– Добро! – отозвался Филипп, слегка ошалевший от такой распорядительности своего воспитателя. – Давайте, господа, в самом деле, кто-нибудь с мсье де Сульмоном, а то не повернуться, а скоро будет и не продохнуть!

Пара жандармов полезли на второй этаж вместе со своими кутилье, внизу стало посвободнее, отряд разместился так, что даже придирчивый Уго признал диспозицию годной.

Хлопнула дверь, отсекая залу пусть и хлипкой, но преградой от ветра и дождя.

– Жак! – кликнул Филипп слугу. – Сообрази пожрать.

Жак, тот самый уроженец Берниссара, который так подробно просвещал де Ламье касательно мельницы, бросился соображать, а немец предложил Филиппу подняться на третий этаж и обозреть окрестности.

– Так Жерар же бдит! – возразил он.

– Не доверяю я твоему приятелю. Шалопай! Пойдем, не ленись.

Филипп, успевший уже устроиться на тюке с кирасой подле жернова, думал уже дать отдых натруженной спине, но пришлось, пусть и с ворчанием, последовать за Уго. Скрипучие ступеньки вознесли их на второй этаж, где у маленьких окошек по четырем стенам сидели уже Жерар, усиленный двумя людьми вместе с жандармами и их кутилье, а потом и на третий этаж, где не сидел пока никто.

Окна на вершине башни исторгали дрожащий предгрозовой свет – на диск солнца накатывали тучи, и теплые его лучи то и дело спорили со вспышками зарниц. Мельница, как и положено, стояла на холме, так что друзья оказались выше самых высоких ив по берегам Эско.

– Вовремя спрятались, м-да-а-а… – протянул Филипп, указав пальцем в бурливый небосклон. – Смотри, как бушует!

В самом деле черный тучевой фронт почти накрыл их, а гладь реки, проглядывавшая за листвой, уже покрылась первыми оспинами дождя. И было их с каждой секундой все больше. Ветер теперь не шалил, порывы сменились слитным натиском чудовищных масс воздуха, которые заставляли стонать и содрогаться деревянную надстройку над башней.

– Бушует знатно, – согласился немец. – Хорошо, что на первом этаже нет окон – ведь залило бы.

– И так зальет, надо бы закрыть ставни! А то, богом клянусь, натечет на пол, а потом и к нам прольется.

– Закроем, закроем! – ответил старый воин, мрачневший с каждым мигом. – Не нравятся мне эти следы.

Он ткнул ладонью в коричневой перчатке в сторону моста и ленты дороги подле него.

– Это, право слово, ерунда какая-то, – Филипп нахмурил брови. – Прав Жерар – с осторожностью ты слегка перебарщиваешь. Ну следы, ну и что?

– Что, что… не нравится мне это, вот что! – немец оперся обеими руками о край окна и стал разглядывать что-то одному ему ведомое в недалекой дали, что была доступна взору с высоты.

– Следы? – Филипп рассмеялся. – Мы в Бургундии, здесь живут тысячи людей, ну чего страшного может быть в конских следах! Да еще у переправы! Здесь, клянусь громом, в день, наверное, полсотни лошадей проезжает! И это в покойный день!

– Вот чему тебя батюшка учил, а? Нельзя быть таким беспечным!

– Меня не батюшка учил, а ты! – парировал Филипп. – Батюшка мой, Гийом сеньор де Лален, Бюньикур, Бребьер и Нуайель-Вьон, штатгальтер Голландии, Зеландии и Фрисландии, дома в родном Лалене появлялся по большим праздникам и то не всегда. Он, как ты помнишь, то послом в Англии, то наместником в Люксембурге, то сенешалем в Остреване, то бальи в Эно! Даже интересно, чему он мог меня научить, а главное – когда? Милый брат Жак да ты – вот все мои учителя!

– Брат Жак, мир его праху, научил тебя красоваться на падармах[5]5
  Падарм – род рыцарского турнира, отличавшийся пышным театрализованным сценарием, обычно отсылавшим к легендарным сюжетам: о короле Артуре, подвигах Геракла и т. д.


[Закрыть]. А вот папенька Гийом мог бы рассказать, как мы едва не отправились к апостолу Петру на постой из-за беспечности, дай бог память, в 1426 году под Бруверсхафеном, когда мы схватились с англичанами. Точно так ехали на разведку и…

– Избавь меня от военных баек, Уго. Я эту историю слышал раз сорок. Все равно потом батюшку ранили в сражении, как связано это и какие-то следы в сердце герцогских земель?! – Филипп даже расхаживать принялся от стены к стене, так был возмущен очередным нравоучением, явно неуместным к тому же.

– Меня тоже ранили… – заметил немец и отвернулся от окна. – Сам подумай: пять или семь рыцарских коней за два-три часа до нас! В том самом направлении!

– Их точно пять или семь? А может, три-четыре?

– Может, и так, – согласился немец.

– С чего ты взял, что они рыцарские?

– А какие??? – удивлению Уго не было предела. – Тяжелые дестриэ с широким шагом, копыта крупные, следы глубокие, да и шли спешно.

– Теперь мокнут под дождем в поле где-нибудь между Селем и Ожимоном! Дико им сочувствую!

Уго злобно зыркнул на воспитанника из-под бровей, снял берет, перчатки, заложив последние за пояс, а первый повесив на рукоять меча.

– Слушай меня внимательно. Я эти следы заметил еще по дороге в Куртрэ. Ну, думаю, мало ли что? Потом опять – поутру. Все равно, думаю, неважно. А теперь снова они. Те же копыта, те же подковы на девяти гвоздях! Дорога хоть и сухая, а на глине все одно – пропечатывается добре. Я нарочно заметил: одна подкова чуть сбитая на сторону, у другой гвозди по правой стороне с меньшим промежутком, чем по левой.

– Ну?

– Подковы гну! – немец разозлился от такой непонятливости. – Прямо перед нами из Брюгге выехали люди на хороших конях. А следуют они упорно в ту самую сторону, что и мы! Как ты думаешь, много ли народу на лошадках ценой в добрых восемьдесят турских ливров может выехать из Брюгге туда же, куда и мы?!

– Я думаю, сколько угодно. Мало ли у Его Светлости может быть дел помимо нашего? Послал еще пару рыцарей куда-то, оказалось, что им с нами по пути, что с того? Мне кажется, ты немного… короче говоря, ерунда это все. Да и что могут сделать семь человек, если их семь, отряду в тридцать пять мечей?

– Именно. Если, – Уго подошел к Филиппу и ткнул его пальцем в грудь. – Если семь, если впереди их не поджидает кто-нибудь еще, о ком мы не знаем.

– Господь милостивый и святая Мария Лурдская! Ты куда клонишь? Что там впереди засада?! Но, скажи на милость, как они узнают, где нас караулить, если за нами никто не следит? Ведь те орлы опережают нас на три часа! Или они ясновидящие?!

– А зачем за нами следить? Мы ни от кого не прятались. О цели нашего маленького похода вы с Жераром пели у Петрония едва не в голос! Да и во дворце никто особой тайны не делал. Кроме того, с сохранением секретов в лагере нашего обожаемого наследника, графа Шароле, примерно как между тремя кумушками – через день все знают про все!

Филипп закрыл лицо ладонью и вздохнул. Что он хотел сказать и как возразить воспитателю, осталось неведомым, так как за окном полыхнула молния, которой вторил и умопомрачительной силы удар грома, заставивший башню задрожать. По крыше застучали, захлопали тяжелые капли, и их перестук вскоре слился в единый рокот.

– К дьяволу! – закричал Филипп, перебарывая шум ливня и вой ветра. – Затворяем ставни! И пора бы чего-нибудь пожрать!

Это было разумно. Что бы ни ждало друзей впереди, дождь оказался проворнее и настиг их прямо теперь. Пришлось соответствовать, с чем согласился даже Уго. Тем более что насчет пожрать он был большой специалист. Древняя армейская максима: ешь, когда можно, и спи, пока дают, – сработала безотказно.

Товарищи, старый и молодой, заперли перекошенные оконные створки и побежали вниз, попутно проведав Жерара.

– Эй! – крикнул тот, подпрыгивая на боевом посту. – Ставни закрывать? Если закрою – ни черта не увижу, а если не закрою – нас утопит! Ветер-то какой!

Де Ламье посоветовал закрыть окна и смотреть сквозь щели, а один из филипповых жандармов рассудительно заметил, что в такой темнотище да сквозь дождь все одно видать не дальше собственной руки даже при открытых ставнях, так, мол, и так – все едино. Окна решено было затворить, но:

– Все равно бдите! – постановил Уго.

На первом этаже оказалось хоть глаз коли. Сполохи молний пробивались сквозь щели в хилой двери, но не освещали ровным счетом ничего. Какой-то распорядительный кутилье извлек из вьюка фонарь и, поставив его на жернова, принялся высекать искру. Кто-то, кажется, Анри, сказал, что это просто отменная идея – устроить пожар в старой, высушенной как порох мельнице. Но обошлось, и вскоре темень отпрянула, напуганная теплым масляным светом, который полился из пергаментного тубуса.

За стеной грохотало, выл ветер, из амбара доносилось испуганное ржание лошадей а какой-то паж тонким-звонким голосом обещал:

– Будешь лягаться – колбасу из тебя сделаю, пидорас шерстяной!

– Кстати, о колбасе. Колбаса – это очень хорошо, – отозвался лучник с невыясненным именем, и все согласились, что это мудрая мысль.

Собрание принялось за обед – обстановка располагала.

* * *

Вдоль вертикального вала капала вода. Вода вообще была всюду – сам воздух сделался настолько влажным, что еще чуть-чуть и обратится в жидкость. Или это лишь мерещилось после недавней сухости и пыли? Как бы то ни было, в стену тараном стучало ненастье, зала же с жерновами на время заимствовала почти домашний уют.

Какой-никакой свет, запахи чеснока, лука и солонины, хруст снеди на зубах, прерванный лишь однажды сочным звуком пинка и словами:

– Да не чавкай ты, чучело!

Впрочем, бесполезно – чавкающие чучела водились здесь в слишком большом изобилии.

Кто-то вколотил нож в стену между каменных блоков, и на него повесили еще один фонарь, а третий вскоре засиял на другой стороне жернова. Становилось все уютнее. Анри Анок подумал о четверке дозорных, что мокли в секрете, и ему стало их жалко, о чем он и возвестил:

– Жиль, как дохаваешь, бери троих и смените караул. Как бы они там не утопли! Поливает-то как, черт принес эту грозу!

Было видно, как сказанный Жиль пригорюнился, но вошел в положение – ведь утопнут боевые товарищи, как пить дать! А один из жандармов сказал, что вас не понять, сутки до этого стонали и требовали дождя, а теперь недовольны. Завязалась вялая перепалка.

Пока бойцы приканчивали паек и развлекались беззлобными шпильками, которые сопровождали, наверное, еще солдат Александра Великого, Уго и Анри задумали прогуляться. Один – сменить караул, другой – в амбар к лошадям.

– Пойду гляну, не отлынивают ли лодыри.

– Оно тебе надо? – спросил Филипп сквозь набитый рот.

– Кто, если не я? Копыта расчистить, подковы проверить, задать воды… пойду.

И пошли два испытанных воина нести служебное ярмо, а на освободившийся тюк сразу появился новый претендент, сир Джон Синклер, а может, Жан де Синклер – кто разберет этих шотландцев?

Он выступил из дрожащего полумрака, звякая шпорами, и, обозначив полупоклон, сказал:

– Мессир Филипп, не помешаю?

Тот замахал руками, мол, пожалуйте, будьте как дома и все такое. Королевский поверенный распахнул плащ, в который кутался ранее, передвинул перевязь с мечом и уселся рядом.

– Не желаете ли угоститься? Колбасы из герцогских закромов свежайшие, м-м-м, да и хлеб превосходен, – проявил вежливость Филипп после недолгого молчания, ощутив неудобство галантного свойства, ибо понял, что разговора не избежать, а шотландец отчего-то смущается начать его первым.

– Благодарю, я только что откушал, но вы, верно, не видели – здесь темновато.

– Легка ли дорога? – молодой бургундец проявил вежливость еще раз, а сам отметил, что галантное неудобство уверенно сменяется неким иным – каким именно, он не мог пока сообразить.

– Не трудна. Бывало гораздо хуже, – ответил сир Джон.

– Наверное, в ваших горах такую непогоду и непогодой-то не называют?

Синклер рассмеялся.

– Мы Синклеры, лорды Рослин, что в Мидлотиане. Пять лье на запад, а там уже Эдинбург, самый настоящий лоуленд, сиречь равнина. Любой хайлендер умрет со смеху, если сравнить наши холмы и горки с настоящими горами.

– Простите. Я плохо знаю географию вашей родины.

– Ничего. В горах бывал. Там все иначе, и погода не радует. Особенно зимой, – шотландец огладил рыжую бороду, судя по всему, крепко задумавшись.

«Вот же гусь какой! Сам приперся, а развлекать его должен я? Или правда скучает, поговорить не с кем, а я тут вроде как хозяин?» – пронеслось в Филипповой голове.

Остановившись на последней гостеприимной мысли, молодой рыцарь принялся исполнять долг вроде как хозяина, а именно – развлекать.

– Лорд Синклер! Как же вы оказались так далеко от собственного замка – во Франции, при дворе нашего дорогого короля?

– Замок совсем не мой собственный. Я младший сын Якова, младшего брата Генри II, папеньки Уильяма, действующего лорда Синклера, 2-го графа Оркнейского и Шетлендского, 1-го графа Кейтнесс, барона Рослинского. После того как он лишил наследства своего первенца, я в очереди на титул, кажется, одиннадцатый. Уильям весьма плодовит – законных сыновей у него в запасе шестеро. Чай, все не перемрут. Ну а мне осталось искать удачи в чужих землях. Сражался в Италии.

Потом – во Франции. Но во Франции повезло: поступил в королевскую гвардию, а оттуда – на дипломатическую службу, будь она неладна.

По окончании многословного погружения в начала шотландской генеалогии два рыцаря принялись увлеченно обсуждать любимую тему всех аристократов: кто кому приходится родственником. Беседа прихотливо извивалась, заведя попутчиков в такие дебри, где человек неподготовленный легко свернет шею. Выяснилось, что во времена Филиппа Августа один из древних Синклеров нес службу во Франции и женился на много раз пра, много раз троюродной бабке из рода, на ветвях которого в конце концов созрели де Лалены. То есть, хоть и сорок девятая вода на киселе, а все родня.

И это очень хорошо, что сорок девятая, – с таких родственников взять нечего, откуда, опять-таки, искренность отношений.

Искренность увлекла новонайденных родичей с дороги родословия на дорогу приключений – еще одну излюбленную тему. Приключения привели прямиком в солнечную Италию, а Италия – в Брюгге, где оба рыцаря имели единственного общего знакомого итальянца – Петрония.

– Что за тип этот Петроний? – спросил сир Джон. – Я хорошо разбираю тамошние говоры, но не могу взять в толк, откуда он.

Филипп почесал затылок под шляпой.

– Это не меня надо спрашивать, а Уго! Они старые знакомые. Но Петроний уже бог знает сколько лет тому осел в Брюгге, вот и нету никаких следов акцента. Он, считай, местный.

– Не похож ваш кабатчик на кабатчика. Вроде обычный толстяк, но иногда так глянет, что аж до костей, если вы понимаете, о чем я.

– Опять вопрос к Уго! Они воевали вместе. И… еще какие-то дела делали. Так что наш Петроний с большим прошлым человек, откуда и взгляд.

– Мне показалось, что его в Брюгге если не боятся, то опасаются, – Синклер заинтересованно глянул на Филиппа. – Из-за непростого прошлого?

– Он о прошлом никогда и никому не рассказывал. Опасаются – да, но не поэтому. Во-первых, – де Лален принялся загибать пальцы, – Петроний может намять бока, очень даже запросто. Во-вторых, у него там не таверна, а натуральное отделение биржи. Кого только в тот кабак не заносит! Хитрый итальянец всегда знает все. Иногда кажется, что во дворце узнают новости после Петрония. Упадут цены на соль, поднимутся на сукно, волнуют ли жителей Гента военные налоги, да, черт возьми, сами жители еще не уверены, а он уже знает – волнуют. Трудно не уважать человека, который не только в состоянии набить морду, но и помнит, что вы кушали на завтрак. Кстати, а вот и несокрушимый де Ламье пожаловал!

Перед собеседниками в самом деле объявилась рослая фигура немца. С плаща стекала вода, с провощенных сапог – комья жидкой грязи, на шпорах – глина, лицо недовольное и хмурое, но это как водится.

– Дождь не унимается, досточтимый сир Уго? – спросил Синклер, привставая.

– Кой там черт! Дерьмо падает с неба все сильнее. С неба должно падать только птичье дерьмо, а не вот это вот, да еще в таких количествах! – Уго скинул плащ, встряхнул его, подвесив в воздухе водяную кисею.

– Уго, просвети нас, чем таким ты занимался в Италии вместе с нашим жирным другом Петронием? – Филипп хитро прищурился, гадая, не даст ли слабину Уго, нарушив многолетнее молчание по поводу некоторых интересных вопросов.

Зря щурился молодой рыцарь. Немец лишь покачал головой, поправил перевязь с длинным мечом и кинжалом и отрезал:

– Этого никому знать не след. Было и было. Кому надо – знают. Всем остальным – незачем. И… – Уго поглядел в лицо ученика сверху вниз. – …Запомни о Петронии главное: он тебе не друг.

– А тебе?

– Он не друг никому.

Филипп был настроен порасспросить воспитателя, копнуть прошлое на всю глубину. Тем более спешить было некуда. Да и последняя фраза требовала пояснений. Не бывает такого, чтобы кто-то не был другом кому-то – не настолько плох Петроний, хотя, конечно, жадина, выжига и плут.

Но расспросить не вышло.

То самое неудобство, которое сменило галантную неловкость при начале беседы с шотландцем, решилось, наконец, подняться во весь рост… ну, если будет позволена такая формулировка.