Текст книги "Опасные земли"

Лицо молодого рыцаря приобрело зеленоватый оттенок и крайне озабоченное выражение. На лице была нарисована проблема, и была та проблема самого деликатного свойства. Зоркий Уго, который, как мы помним, смотрел именно на него – на лицо, данные перемены заметил. Если зоркости ему было не занимать, то вот тактом и предупредительностью характер немца не отличался никогда.

– У-у-у, юноша! Ты ел ту колбасу, что мы везли из Брюгге, или ту, что затарили в Куртрэ?

– Брюгге, – только и смог выдавить Филипп.

– Сколько ты ее сожрал, несчастье?

– Кусков семь или девять, не помню!

– Тогда до свиданья, мы тебя не скоро увидим, – постановил Уго и, более ничего не говоря, протянул ему свой плащ.

Рыцарские сапоги затопали по земляному полу, рыцарские шпоры раззвенелись, а Филипп с ужасом понял, что к первой, главной проблеме неделикатной природы добавляется вторая, не менее важная. И Господь с ним, с ливнем! Проблема была в костюме, оснащенном по последней бургундской моде устрашающим ансамблем пуговиц и завязок.

Существовала нешуточная вероятность того, что первая проблема разрешится самопроизвольно до того, как рыцарь успеет побороть вторую – герцогские колбасы оказались и правда не такими свежими, каковыми представлялись голодному Филиппу изначально. Итак, сапоги топали, шпоры звенели, дверь приближалась очень медленно, а за спиной послышалось напутствие де Ламье:

– Не забудь про дублет! Б-г-г-г-г!!! – сказал он и заржал, почему-то подобные ситуации представлялись немцу исключительно забавными.

Улица встретила рыцаря ушатом воды – лило так, будто в небесах кто-то опрокинул исполинскую бочку. Было крайне неуютно, а сплошные черные тучи без единого просвета то и дело рассекали молнии. Воздух благоухал свежестью и мокрой травой, но рыцарь знал, что вот сейчас его лично окутают не совсем свежие ароматы. И несся он к спасительным ивам, как крученый андалузский жеребец.

Впрочем, бежал он не абы как, а с расчетом – в направлении секрета, то и дело взмахивая рукой.

«Не хватало еще получить стрелу в задницу, черт возьми, а ведь это у нас в секунду оформят, если не заметят! Вот будет всем анекдотам анекдот: Филипп де Лален, победитель падарма «Кольцо феи», прервал инспекцию по причине выстрела в полупопицу, который произвели его собственные лучники сослепу, пока тот кочевряжился под кустом!» – подумал чемпион помянутого падарма, длинной рысью влетая под сень деревьев.

Листва умудрялась парировать половину воды, распределяя ее по струйкам и каплям, так что оставался шанс просто вымокнуть, а не вымокнуть насквозь. Это в том случае, если проблема разрешится споро, в чем Филипп не был уверен. Он промчался мимо удивленных лучников, которые засели в кустарнике против дверей. Впрочем, надо признать, что сильно удивленными они не выглядели – подумаешь, загадка: куда понесло шефа с такой скоростью и таким сложным выражением лица, да в самый дождь?

Шеф между тем убедился, что лучники его не подстрелят, достиг старой, устало склоненной ивы шагах в двадцати от секрета и стал срочно решать вторую проблему, которая мешала ликвидации проблемы первой и основной. Здесь необходимо понять все сложности, которые преподнес Филиппу бургундский костюм: очень удобный в носке, красивый и продуманный, кроме одной незаметной детали.

Шоссы шнуровались к дублету вокруг всего подола. Маленькие такие завязочки, пропущенные в парные отверстия так, что наружу торчали узлы плетенных из шелка шнуров с бронзовыми литыми чейпами на концах. И была тех узлов ровно дюжина, включая четыре штуки на спине, вне всякой видимости. Но до них требовалось еще добраться.

Филипп, подвывая и постанывая, взялся за пуговицы походного гоуна[6]6
  Гоун – род верхней одежды. Доходил до колен или ниже, отличался очень широким рукавом, который часто заужался к кисти.


[Закрыть], который напялил в мельнице по случаю нагрянувших с грозой холодов. Гоун пришлось скинуть вместе с плащом, повесив его на сучок. За шиворот немедленно потекла вода, но победитель падарма «Кольцо феи» уже мужественно сражался с дублетом. Будь ситуация не так накалена, можно было аккуратно распустить шнуровку на рукавах, потом расшнуровать сам дублет, потом отвязать шоссы от подола и снять одежку долой. Но положение свое Филипп верно определял жалким и смешным, посему пришлось ограничиться усеченным вариантом: дрожащими руками он распустил узлы на спине, выдернул шнурки из проклятого дублета и принялся аккуратно спускать штаны сзади, присаживаясь под ивой.

Капли барабанили по полям шляпы, ветер поддувал в оголенную часть тела, проблема неделикатного свойства разрешалась с завидным напором, а рыцарь облегченно отдувался – успел. Пальцы его при этом страховали тыльную часть шосс, а заодно брэ[7]7
  Брэ – нижнее белье. Изначально доходило до колен, к XV веку укоротилось, превратившись в полный аналог современных трусов. Шили их изо льна, но Филипп, представитель высшей бургундской аристократии, без сомнений, пользовался манерными шелковыми брэ.


[Закрыть] от контакта с последствиями потребления свежайших колбас, глаза же обшаривали пейзаж. Рыцарь горячо интересовался парой добрых лопухов или хорошим таким пучком травы, а лучше несколькими.

В ходе рекогносцировки Филипп выяснил, что довелось ему забежать сильно вбок от дозора, так что заросли кустов на границе рощи не мешают видеть мельницу со стороны дверей. Кроме того, между древесными стволами можно было преотлично обозревать дорогу, а вот мост совершенно скрывался в сумраке и пелене дождя. Да и мельница предстала ему в виде размытого силуэта, который то и дело оконтуривали сполохи молний.

Наконец, проблема иссякла под аккомпанемент грома. Пара лопухов была найдена и употреблена. Рыцарь как раз накидывал плащ, когда понял, что видит на дороге два силуэта: мельницу и какого-то мужика. Ну, по крайней мере, Филипп так решил – ведь не место даме под таким-то ливнем! Мужик, если это был именно мужик, шагал с противоположной от входа стороны – из лесу на берегу реки. И, судя по всему, был один.

– Прошляпили! – зашипел де Лален, имея в виду Жерара, на чьей ответственности была глухая часть башни.

Он пригнулся и подбежал к кустам, где сидела четверка лучников. Те уже засекли чужака, который вполне беспечно огибал мельницу, явно намереваясь зайти внутрь. При очередном сполохе стало видно, что это и правда мужчина. Долгополый плащ начисто скрывал фигуру, но из-под капюшона торчала борода, так что вариантов немного – ровно один. Кроме того, плащ и грозовой сумрак не позволяли рассмотреть, есть ли у незнакомца оружие.

– Ну? – требовательно спросил Филипп, присев за кустом возле лучников.

– Видим, сир! – сипло прошептал старший, кажется, его звали Пьером.

– А чего сидите? Почему не пресекаете? – рыцарь вознамерился шагнуть вперед и пресечь, но второй лучник, куда более опытный в таких делах, схватил его за плечо.

– Куда, вашество! Нельзя! Вдруг он не один, а мы и выскочим на радость!

– Точно! – подтвердил Пьер, а под капюшоном утвердительно качнулась его голова в остроносой шляпе. – Пока он один, пусть догуляет до нашей стороны башни, чтоб его с той стороны не видели, если есть кому смотреть. Если что, только на первом этаже полторы дюжины вооруженных парней, что он им сделает в одиночку-то?

– Не сделает, – пообещал второй, острожный лучник, потянув из-под плаща лук с уже прилаженной к тетиве стрелой.

Ударила молния – исполинская ветвь голубого огня на половину видимого неба. На миг свет заиграл на недобром стальном наконечнике – граненом шиле длиной в мизинец. Раскатился гром. Когда он затих, Пьер прошептал в сторону пары кутилье:

– Чего уставились – по сторонам бдите! – и лучнику с настороженным оружием: – Пора!

В самом деле, если у чужака были сообщники, теперь они не могли его разглядеть за мельницей. Тот же, не таясь, уже шагал к входу. Коротко прозвенела тетива. Стрелу унесло сквозь ливень. Миг, и пришелец замер, уставившись на оперенное древко, выросшее перед его ногами, а у лучника на тетиве уже лежала новая стрела – жутковатый английский срезень[8]8
  Срезень – стрела с широким наконечником. Чаще всего имел форму перевернутой трапеции или полулуновидную форму. Служил для нанесения длинных резаных ран, откуда и происходит старорусский термин – срезень.


[Закрыть], которым так удобно бить в плоть, не закрытую латами.

– Теперь можно, – сказал Пьер. – Вам пособить?

– Справлюсь, – Филипп проверил ход меча в ножнах и выбрался на дорогу, думая, что, если чужак все-таки с компанией, лучников лучше до поры не раскрывать.

Гость стоял, не шелохнувшись. Видать, его очень впечатлила внезапная стрела. Впрочем, на поверку впечатление было так себе. Чужак спокойно смотрел на приближающегося человека.

Рыцарь шел через дождь. Вода стекала по плащу и разбивалась о тяжелые кавалерийские сапоги. Ливень слабел. Его монолитная стена дробилась теперь на струи, пусть и толщиной с корабельный канат, а поверхность луж пенилась пузырями.

Размытый силуэт незваного гостя стал четче, проступил через водяную занавесь. Страха или чего-то похожего рыцарь не испытывал – человек был один, на перевязи висело оружие, а в кустарнике его страховал стрелок, в чьей сноровке он только что убедился. Бдительности, однако, Филипп не терял, шаря взглядом по стене ивовых зарослей.

Подойдя на два шага, он смог разглядеть пришельца, а рассмотрев, испытал разочарование. Невысокий, средних лет, простое лицо в обрамлении нечесаной клоковатой бороды пегой масти, нос как репка, морщины… Обычный крестьянин лет пятидесяти, которого застала в поле гроза, а они развернули по такому важному случаю целую войсковую операцию.

– Добрый день. Ты кто? – сказал рыцарь, остановившись.

– Прохожий, – донесся из-под капюшона исчерпывающий ответ, после чего плащ колыхнуло, а прохожий сделал попытку то ли развернуться и уйти, то ли извлечь что-то из-под суконного своего покрова.

– Ц-ц-ц! – меч с шелестом выскочил из ножен, прорезав струи воды.

Три с половиной фута стали замерли над плечом, а капли дрожали на плоскости, словно боялись смертельно острых лезвий.

– Ц-ц-ц! – предупредил Филипп еще раз. – Далеко собрался?

– Туда, – человек кивнул в сторону мельницы.

– Я тоже туда. Подними руки, так чтобы я видел, поворачивайся и шагай.

Чужак исполнил все в точности. Двигался он нарочито медленно и плавно – как требовалось. Бургундец видел, чувствовал, что его не испугались, но и нарываться на неприятности пришелец явно не хотел.

– Открывай дверь, – приказал Филипп, когда их короткий путь иссяк и, запустив незнакомца внутрь, громко возвестил: – Гость в дом – Бог в дом!

С одежды обоих моментально натекла изрядная лужа, а все честное собрание на первом этаже мельницы разом повскакивало, в свете масляных фонарей засверкало оружие.

– Но-но! Полегче, – крикнул де Ламье, выйдя в середину залы – к жерновам, так что его сдвоенная тень от огня за спиной упала на ноги вошедших, а от того, что теплился на стене, улеглась поверх ступеней лестницы. – Ты кого нам приволок из леса, досточтимый сир?

Досточтимый сир между тем сдернул плащ с незнакомца, явив его простецкую серую тунику ниже колен, стоптанные башмаки и гетры из грубой шерсти. Голову покрывал войлочный колпак, делавший пришельца похожим на мухомор, а на поясе не было никакого оружия, если не считать за таковое маленький хозяйственный ножик в самодельных ножнах из сыромятины.

– Вот, встречайте. Говорит, прохожий. Куда идет? Говорит, туда. Сиречь сюда – на мельницу. Я и подумал: раз нам по пути, чего не приветить хорошего человека? – сказал Филипп, пряча меч, потом он избавился от плаща, который скинул на руки пажу, и продолжил, ткнув гостя в бок. – Ты же хороший человек?

Тот задумался на пару мгновений, будто бы размышляя: каков он – плох или хорош, чтобы потом ответить:

– Не знаю, – без громового и дождевого сопровождения голос оказался под стать владельцу – никакой. Не тихий, не громкий – серый, как его туника.

– Ты чего здесь делаешь? – по лестнице спускался Жерар, и видно было, что он не шибко рад внезапному явлению, каковое его пост добросовестно проморгал.

Незнакомец опять подумал.

– Живу.

За жерновами в полумраке раздался смех Анри Анока.

– Пха-ха-ха! Вот это доклад! – и, видимо, адресованное лучникам его дизаня. – Учитесь! Как излагает! Коротко и доходчиво! Ты хороший? – Не знаю! Чего делаешь? – Живу!

Десятник обошел жернова, чтобы присоединиться к Жерару, Уго и Филиппу.

– Слушай, ты, красноречивый! Хрен ли ты шляешься под дождем, хрен ли ты тут забыл и какого хрена ты есть? – столь длинная тирада повергла крестьянина, а кто бы это еще мог быть, в и вовсе долгое раздумье. Наконец он ответил.

– Я мельник.

– Мельник?! – судя по голосу, Анри терял терпение, судя по его встопорщенным усам – тоже. В самом деле, кто поверил бы в так бедно одетого мельника? – Это, надо думать, твоя мельница?!

– Моя, – гость кивнул, качнув мухомором на голове.

– О как! – встрял Жерар, очень желавший искупить собственную невнимательность служебным рвением. – А чего у тебя так пустенько? Где работники? Чего муку не мелешь?

– Не хочу. Устал, – ответ, пусть и более многословный, чем обычно, окончательно раздосадовал десятника. Тот подошел к якобы мельнику, сгреб его за грудки и потряс, так что мухомор заболтался туда-сюда.

– Ты, мать твою восемь раз, если сейчас не начнешь говорить толком, я тебе вот этим, – здоровенный кулак повис перед носом, – зубы заколочу в глотку! Ну что, заколачивать?

– Я огонь в окошке увидел, – мельника если и проняло, то виду он не подал, говорил все так же сонно и с куда большей расстановкой, чем требовало непростое его положение, ведь лучник вовсе не шутил насчет зубов. – Огонь увидел и пошел проведать гостей. Добро пожаловать.

– Слушай, Уго, а глаз у старичины острее даже твоего! – Жерар практически всунул голову между кулаком Анока и носом мельника. – Я в этой темнотище не то что огня бы не увидел, я бы…

Рослый немец шагнул вперед, отстранив лучника, сграбастал чужака за шиворот, причем его шея почти исчезла в здоровенной тевтонской лапе. Уго отволок добычу к жерновам – под свет – и усадил на землю, а Жерару сказал, нарушив плавность его служебного рвения:

– Ты бы точно ничего не заметил. Ты бы донжон Шатоде-Кюси[9]9
  Шато-де-Кюси – замок 1220-х годов во французском департаменте Эна. До взрыва немецкими войсками в 1917 году главная башня (донжон) имела высоту порядка 60 метров и диаметр порядка 35 метров.


[Закрыть] проворонил, пока не ударился дурацкой своей головой! – после, в сторону мельника: – Послушай, мужик, ты не замерз? Может, тебе выпить с нами вина и поесть хлеба?

– Мне не надо, я свое съел и выпил, – отказался мельник.

– Тогда спасибо за гостеприимство – нас твоя мельница здорово выручила.

Мельник пожал плечами, мол, располагайтесь, раз уж пришли.

– Но с нами ты все же выпьешь! – Уго достал оловянную флягу, которая висела у него через плечо на ремне, и сунул под нос деду. – И кусок хлеба дайте, да не забудьте посолить!

– Что ты с ним цацкаешься?! – рыкнул Анри, грозно подступая к жерновам. – Вина ему?! Да я лучше…

– Тихо!!! – черная перчатка германца легла на грудь десятнику. – Не мешай! Вот так… попил? Поел? Теперь рассказывай.

– Что рассказывать?

– Ну, мужик, ты же понимаешь, как это выглядит? Мы сидим, снаружи льет так, что добрый Жерар в окно тебя даже разглядеть не смог, а ты говоришь, что увидел свет – это под таким-то ливнем, под такими-то тучами! Это значит, что ты сидел в леске у реки и внимательно смотрел за переправой. Жилья там нет, значит, сидел ты именно в леске, или мы бы тебя увидели – я очень внимательно оглядел окрестности до грозы. Раз ты, простой с виду человек, прятался в лесу, значит, тебе это зачем-то нужно и, как я думаю, кто-то тебя туда посадил и крепко попросил смотреть за переправой. Доходчиво излагаю? Нигде не ошибся? Так вот, я хочу знать: кто и зачем тебя туда посадил? Что просил высматривать? Как и когда ты должен доносить, что высмотрел? Вот такие мои вопросы, и лучше бы тебе начать общаться, как между порядочными людьми принято. Или вот этот мой друг… – он повернулся к лучнику. – Обидится на тебя еще сильнее, хотя он и так расстроен. Ты же расстроен, Анри?

– Еще как! – подтвердил он, а Уго продолжал.

– Когда мой друг обижается, он чаще всего больно режет людей ножиком. Больно, долго и с большой выдумкой. Ведь ты это можешь, добрый Анри?

– Запросто!

– Вот видишь, мужик, какие у тебя перспективы! Так что лучше начинай рассказывать по порядку и не думай, что мы поверили, будто ты мельник!

Мужичина, кем бы он ни был, тяжко вздохнув, оглядел собрание – толпу здоровенных, увешанных оружием бойцов, которые не стесняются, да и привыкли пускать его в ход.

– Я правда мельник, – сказал он.

– Да хоть Дева Мария! Начинай говорить, или я отдам тебя доброму Анри – у него ты не только говорить, петь станешь!

Мельник снова тяжко вздохнул, словно осунулся, но, пусть не петь, говорить начал.

– Раньше здесь постоянно ездили. Потом выше по реке построили новый мост и ездить почти совсем перестали. Потом я устал, с тех пор муку не мелю, только иногда встречаю гостей, но редко, здесь почти совсем никого нет. А когда проезжают – не захаживают. Тоскливо здесь стало. А потом новый мост рухнул. Теперь здесь опять ездят туда, – его корявый палец безошибочно нашел направление на Куртрэ и Турне, – и сюда. Но в гости опять редко заходят. Тоскливо здесь. Вот, например, до вас проехали купцы. А чуть раньше еще какие-то. Четверо на больших конях. Очень спешили. Один страшный, толстый, хотел остановиться, вот как вы, боялся дождя. Второй его отговорил – второй еще страшнее, хоть и совсем не толстый и старый. Уехали. Но я все слышал – звук над водой далеко-о-о разносится, а я привык слушать и смотреть.

Мельник поднял бесцветные, словно выцветшие глаза под кустистыми бровями, обвел взглядом людей перед собой и остановился на Филиппе.

– Про вас говорили, молодой господин.

– Про меня?! – воскликнул тот. – С чего ты решил, что про меня?!

– Про вас, – мельник снова качнул колпаком-мухомором.

– Да откуда ты знаешь? Они имя называли? Но… ты ж меня первый раз увидел и имени знать не можешь!

– Имя не называли. Но кто, если не вы? «Молодой рыцарь», так и сказали, – это вы, – пробубнил мельник.

– Ересь какая, право слово! Пф! – Филипп даже фыркнул от подобной нелепицы, а мельник продолжал.

– Не ездили бы вы дальше, молодой господин. Старик уж очень страшный, если вы ему нужны, так навряд для чего доброго. Оставайтесь погостить. У меня все остаются, кто приезжает. Только совсем редко теперь. Тоска здесь.

Жерар рассмеялся, а народ вокруг его поддержал, настолько дурацким выглядело предложение – остаться гостить на развалинах мельницы – бред, чистый бред!

– Ну, мужичина, спасибо тебе за такое лестное предложение, но мы поедем, пожалуй! Дворец у тебя, что надо, но у нас дела!

Мельник перевел взгляд на Жерара.

– Кто-нибудь все равно останется. Всегда остаются. Здесь неплохо. Здесь просто тоскливо. А вот там, куда вы собираетесь, – страшно. Даже мне. Опасный и толстый не понимает, что старик страшный, а вот я сразу понял. Вы люди добрые. Накормили меня, вином угостили. Так что, раз надо – езжайте. Хотя… – мельник вновь оглядел собравшихся. – Кто-нибудь все равно останется. Все остаются.

Один из жандармов, что сидел на втором этаже и вроде как был причастен к Жерарову недосмотру, досадливо крякнул, хватив кулаком по ладони:

– Уго, ты, конечно, ловок со своими подходцами – разговорил этого пня! Только без толку – он же явно не в себе! Несет какую-то чушь, а вы и уши развесили! Ты его послушай! Устал он муку молоть! Ни один нормальный крестьянин мельницу не забросит – потому как для всех он мелет зерно, а для себя – денежки! Если он нормальный. А этот – ненормальный. Рехнулся и бродит тут! Нечего слушать всяких юродивых, поехали! Слышите, дождь почти перестал, да и гром все дальше. Уходит гроза, да и нам пора – до Турне еще ехать и ехать!

– В самом деле! – поддержали жандарма со всех сторон.

– До Турне пять лье, не меньше!

– А уже крепко за полдень, дотемна не успеем!

– Успеем, если не будем яйца чесать!

– Поди успеешь ты по раскисшей дороге.

– Тем более надо спешить! Собирай лошадей!

На том и порешили.

Люди забегали, собирая нехитрый походный скарб, кто-то помчался в амбар с седлом на плече, другой увязывал вьюки, третьего послали за караульными, остальные гомонили и беззлобно сквернословили дежурными солдатскими ругательствами, которые и не ругательства вовсе, так мало в них подлинной хулы и так много походных забот. О мельнике все забыли, а он так и сидел, привалившись спиной к замершим навек жерновам.

Долго ли, коротко ли, собрались.

Лошади стояли поседланы, а люди только и ждали команды. Филипп оглядел свое воинство, убедился, что все на месте и все в порядке, и, ухватив рукой с намотанным на нее поводом переднюю луку, хлопнул сапогами по мокрой траве и взлетел в седло, не коснувшись стремени.

– На конь! На конь!

Лучники, слуги, пажи и жандармы взбирались на спины лошадям, кто так же ловко, как молодой бургундец, а кто и не так. Кони переступали ногами в лужах и раскисшей глине, фыркали, недовольные подневольной своею участью, моросил дождик, совершенно истративший недавний напор, ветром растягивало тучи, и видно было, как солнце катится к западу. Отряд построился в колону по два и:

– Правое плечо вперед! Марш! Марш!

Кавалькада потрусила с холма, оставив позади мельницу и сумасшедшего ее хозяина, который вновь заложил дверь бревнышком и теперь стоял подле, глядя на отряд из-под войлочного колпака, так похожего на мухомор.

От холма до моста не было и ста туазов, казалось, что там ехать, но возникло непредвиденное осложнение. Головные кони заупрямились, точнее, заупрямился гнедой мерин Филиппа, который сперва встал как вкопанный, а когда хозяин принялся его понукать, заложил уши, принялся скалиться, свечить и злобно ржать. Насмотревшись на такое дело, раз-упрямился и Жераров серый, а вслед за ним беспорядок накрыл всю колону.

Чего испугался гнедой, де Лален не мог взять в толк – разве что давешнего гуся нафантазировал памятливый конь? Мост, хоть и старый, казался надежным, был он широк, с деревянными перилами по краям. Деревянный настил на первый взгляд был крепок, да и на второй тоже. Разве что скользко после дождя – ну так им не скачки устраивать, просто перейти на ту сторону спокойным шагом.

Наконец коней уломали, восстановили порядок, и отряд пошел через реку.

Реку, и без того не самую мелкую, раздуло ливнем. Вода поднялась на пол-туаза и теперь захлестывала мшистые А-образные опоры выше поперечин. Течение несло листву, сбитые ветром ветви и прочий сор, и было то течение против ожиданий быстрым. И никто не видел в грязно-черной мути несущегося, как таран, огромного бревна.

Голова кавалькады успела миновать середину переправы, когда раздались глухой удар и треск. Филипп едва удержал коня поводом от постыдной паники, что удалось далеко не всем всадникам и далеко не сразу. Отряд накрыло криками, ржанием и грязными богохульствами, мост же продолжал скрипеть и трещать. Рыцарь, справившись с мерином, выехал на противоположный берег и только тогда смог рассмотреть, что же происходит на мосту.

Бревно надломило одну балку в центральной опоре, поплыв себе в неведомую даль. Опору перекосило, а брус, несущий пролет по правой его стороне, выскочил из пазов, и теперь целая секция моста кренилась вбок. Почему мост не разваливается, Филипп сообразил не сразу, а сообразив, бросил повод Жерару, соскочил наземь и понесся назад, крича во все горло:

– Проезжай, проезжай живее, кто-нибудь, за мной!

Брус держался по единственной причине: под ним на поперечине стоял лучник, тот самый, что был старшим в секрете, – Пьер. Он упирался ногами в балку, загривком выжимая брус над собой. Над собой он удерживал всю страшную тяжесть половины мостового пролета и скачущих по нему лошадей. Как ему это удавалось и когда он успел соскочить на опору, Филипп не ведал.

Но храбреца надо было вытаскивать, о чем Филипп и кричал на бегу.

Когда последние кони прошли опасный участок, а рыцарь и еще двое или трое сообразивших в чем дело людей почти добежали до перекошенного пролета, нога лучника скользнула по замшелой поперечине. Он устоял на одной ноге долю мгновения, а потом, издав короткий крик, грянулся вниз – лицом и шеей об горизонтальную балку опоры. Несущий брус последовал вслед, приложив Пьера промеж лопаток. Что-то хрустнуло, миг – и над телом лучника сомкнулась черная непроглядная вода. Мостовой пролет застонал, заскрежетал и тяжко осел на сторону.

Де Лален вместе с подоспевшими товарищами стоял и тупо пялился на место, где только что человек заплатил жизнью за их переправу.

– Чтоб меня, – сказал кто-то, кажется, кутилье из дизаня лейб-лучников.

– Может, он того… ранен? – спросил второй, не слишком уверенно. – Может, того, нырнуть и вытащить?

– Ага, а мы закажем панихиду по двум рабам божьим заместо одного. Бедняга Пьер, – ответили ему из-за спины. – Даже тела не найти, унесло течением.

Филипп же подумал с внезапной ясностью: «Один все-таки остался. Всегда кто-то остается». После чего взглянул на мельницу, высившуюся над холмом. У дверей никого не было. И нигде не было.

Кутилье, проследивший взгляд шефа, сказал:

– Внутрь сбежал, старый глист.

«И заложил за собой дверь бревном снаружи», – подумал рыцарь.

* * *

До Турне добраться не успели.

Темнота застигла отряд в поле, вновь зарядил дождь, так что пришлось искать ночлег в ближайшем селе. Староста, которого выдернули из постели в ночном колпаке, был не сказать чтобы счастлив. Но, увидев столь представительных воинов, да еще с подорожной грамотой от самого герцога, почтительно сглотнул и сделался любезен.

Маленькая корчма не смогла бы вместить и половину отряда, поэтому людей распределили по домам. Дом самого старосты оккупировали Уго, Филипп и Жерар на правах начальства. Дом был хороший – просторный, в два этажа, с белеными стенами в фахверковой оплетке.

Жена старосты была так мила и обходительна, что отрядила обоих сыновей обиходить рыцарских скакунов, а сама принялась кормить «дорогих гостей».

Филиппу за день хватило, причем так изрядно хватило, что от еды он отказался, только умыл лицо и сразу упал в кровать. Проваливаясь в ласковые объятия Морфея, он слышал, как за стеной судачат со старостой за кружкой пива двужильный немец и друг Жерар, которого хлебом не корми – дай поболтать.

– …вот таким вот образом, пролет рухнул, извольте видеть, почтенный староста! – живописал он недавние злоключения. – Как мы уцелели, одному Богу известно! Целый пролет, вы представляете?

– Погоди ты блажить! – пробасил де Ламье. – Не знаком ли вам мельник? Ну, мельница у старого моста на холме, каменная, трехэтажная, отчего-то заброшенная.

– Как это отчего-то? Понятно отчего: мельник утонул лет пять назад. Старина Герман, очень даже хорошо я его знавал. Теперь непонятно, кому ее передать – наследников-то нет, по закону вроде как должно отойти в казну, но казна – она, знаете как, не быстро шевелится, вот и стоит пустым ценное здание. А Герман утонул, да. Вот точно в такой ливень, как сегодня, сверзился с моста у собственной мельницы, да и с концами. А почему вы спрашиваете, почтенный рыцарь?