Текст книги "Опасные земли"

– Да-а-а, молодняк… Что это за горячие ребятишечки? Раньше я их не встречал. Или встречал? – спросил Уго.

– Так! – Петроний неопределенно махнул рукой. – Подросли, понимаешь, на наши седые головы. Местные ребятишечки. Пьют, буянят, тогда как ни пить, ни буянить толком не научились. Молодежь пошла гнилая…

– Эти-то еще ничего! – Уго указал на друзей. – Старшим, конечно, хамят, но жизнь уже понимают. Мы же с войны, а война голову вправляет. Ты, Петроний, в кирасу-то еще влезаешь?

– А на кой? Я свое отвлезался – хватит.

– Помнишь, как тогда под Сиенной? – глаза де Ламье заблестели.

– Помню! И ты помнишь. А остальным про то знать ну совершенно не нужно.

Филипп думал, что как раз нужно и даже весьма любопытно, но слуга принес еду и аппетитно булькнувший кувшин – расспросы умерли сами собой.

Через час Жерар уже стоял на столе, живописуя собственные подвиги на графской службе. Вокруг собралась немаленькая толпа посетителей, де Сульмон был в центре внимания, и он был счастлив тем недолгим счастьем, что так легко отыскать на дне бочонка. Тем более дармового.

– Складно свистит, – молвил Петроний.

– Это да-а-а! Может! Если б я там не был, поверил бы! – сказал Филипп.

– Ты-то тоже… бывалый! Всю драку провалялся в шатре, как девочка. Подумаешь, ребра ему поломали! – Уго, как всегда, был язвителен и колюч.

Филипп собрался надерзить в ответ и надерзил, но его не услышали, потому что компания встретила очередной жераров тост дружным ревом. Энтузиазм публики объяснялся легко – все надеялись, что расходившийся рыцарь сейчас начнет поить всех подряд. Впрочем, напрасно – казна была у де Лалена, который тщательно соблюдал остатки трезвости и поить никого не собирался.

Молодой человек, кстати, давно заприметил колоритного господина, который занял столик в углу, сидел один и даже во время недавней потасовки не сдвинулся с места. Вот и теперь тоже – народ веселился и пил, всячески сопереживая вракам друга Жерара. Этот же, мрачный и одинокий, вытянул длинные ноги в черных чулках, надвинул шляпу на глаза и лишь изредка прикладывался к кубку.

Господин все чаще приковывал взгляд Филиппа, до того было любопытно – что за гусь, тем более что «гусь» совершенно незнакомый.

Наконец, когда публика принялась грохотать кружками по столам и требовать с Жерара песню, де Лален не выдержал, улучил момент и добрался до уха Петрония.

– Слушай, ты же всех тут знаешь? – зашептал он.

– В основном, – обернулся хозяин.

– Что это за… короче говоря, вон там, в углу, – Филипп указал глазами на предмет интереса.

– Этот?

– Да этот, этот! Ты бы еще костью в него запустил! Будто и так не понятно, о ком я!

– Хо! Вот этого-то я как раз не знаю, – Петроний даже зад почесал от такой своей неосведомленности.

– А чего он меня разглядывает?

– Смущаешься?

– Кто, я?! – возмутился Филипп.

– Нет, я! – поддразнил собеседника итальянец.

– Дьявол, да просто странный тип – сидит один, почти не пьет…

– Да нормальный тип, мне плевать, лишь бы платил.

В этот момент незнакомец поднялся из-за стола, одернул дублет, прошитый вертикальными складками, и Филипп разглядел бэйдж, блеснувший на синем сукне. Господин склонил голову, уставившись на бургундца, а когда убедился, что тот заметил его маневр, широким жестом дал понять, что приглашает к себе.

Филипп на всякий случай поглядел по сторонам – нет ли кого позади и верно ли он понял пантомиму, пожал плечами и направился в дальний угол. И лишь там он разглядел бэйдж – три золотые лилии.

– Вы, я вижу, заинтересовались моей персоной? Разрешите представиться: сир Джон Синклер, поверенный его величества короля Людовика, – сказал он.

– Филипп де Лален к вашим услугам, счастлив знакомству.

– Не могу сказать, что счастлив и я, однако присаживайтесь.

– Я полагаю, что это вас задержали в Брюгге по приказу герцога?

– Именно так. Все понимаю – война, но мне всегда казалось, что рыцарского слова достаточно, чтобы рассеять пустые подозрения насчет ваших затруднений в графстве Шиме. Рыцарское же слово держит меня здесь, поскольку обещал никуда не уезжать, не уведомив Его Светлость.

– Слова, даже рыцарского, теперь недостает – такие времена, – куртуазно посетовал Филипп, ну, или надеялся, что куртуазно.

Собеседнику было лет тридцать пять. Короткая рыжая борода, поломанный нос и челюсть как наковальня.

– Вы из Шотландии?

Тот кивнул.

– Да, из Шотландии. Служу у короля, потому что младшему в семье не нашлось места за проливом. В Бургундию меня отрядили после того, как ваш наследник взял моду арестовывать особ королевской крови.

– Вы о бастарде Рюбанпре?

– О нем. На всех желающих королевской крови не напасешься, пусть даже ублюдочной.

– Говорили, что бастард – шпион и подстрекатель, что позорно при его статусе.

– У меня такого статуса нет, поэтому что до моих суждений? – шотландец поднял светлые брови. – Впрочем, не желаете ли вина?

Филиппу в смысле вина терять было нечего (выпил-то уже изрядно) – согласился.

– Значит, нам вместе ехать в Шиме, сир Джон? – бургундец с трудом выговорил островной вариант имени Жан.

– Вместе. Самое смешное, что я даже не слышал о таком городке – Сен-Клер.

– Я там даже бывал.

– В самом деле? И как по-вашему, склонны горожане к бунту против герцога?

– Хороший город, – поведал Филипп. – Тихий, небольшой, и люди там тоже тихие. Это не буйный Гент! Представить Сен-Клер бунтующим я не в состоянии. Но, знаете ли, кто мог представить бунтующий Льеж в свое время? Все меняется, и не в лучшую сторону меняется. Однако в слухи о чуме я тоже не верю. Чума давно разнеслась бы по всему Эно, а то и дальше, храни нас Бог. Вестей же оттуда – никаких, что странно. И гонцы не возвращаются, что еще более странно. Вот и гость герцога – известный испанский доктор – уехал и пропал. Куда? Там же три дня ходу до столицы графства! Очень нехорошие симптомы, и тут еще война! Придется проверять! Так что вы будете очень кстати.

– Да-да, я слышал! Ваш покорный слуга как королевская гарантия королевской же честности.

– Почему бы и нет? В конце концов, вы кажетесь достойным человеком, и совместное путешествие будет нам не в тягость. Кроме того, когда дело разъяснится, вам оттуда прямая дорога на Шампань – считайте, что это такой небольшой крюк на пути к дому.

– А оно разъяснится? – сказал шотландец и пояснил: – Дело, о котором вы говорите?

– Вы же дали слово, что король к этому не причастен! Конечно, разъяснится! – ответил Филипп.

– Вот это и настораживает. В чуму мы оба не верим, и король не виноват… А гонцы не возвращаются, как и эта ваша испанская знаменитость. И нам предстоит ехать туда же.

– Со мной дюжина человек, да двадцать гвардейцев, да еще ваш меч! Мы разгоним любой сброд, что попытается встать на пути! – Филипп воинственно хватил по столу.

– Сброд. Если это будет сброд, тогда, наверное, да – разгоним.

– Вы что-то знаете? Чего-то опасаетесь?

– Я опасаюсь именно потому, что ничего не знаю.

Филипп хмыкнул. Ему стало немного стыдно от того, что он так распетушился перед этим осторожным в словах и, наверное, в делах человеком. Ведь ему явно не по себе – честный рыцарь, выполнял свой долг, а тут его хватают, обвиняют не пойми в чем! И приходится отвечать за возможные фокусы своего господина, если таковые имели место! Тогда как он даже не знает, где город такой, Сен-Клер! А тут еще он, Филипп, сперва разглядывал, как лошадь на торгу, потом принялся фанфаронствовать и строить из себя артурова паладина – хорош, нечего сказать!

Срочно требовалось сгладить неловкость, и де Лален постарался:

– Я тоже ничего не знаю, сир Жан, разрешите вас так называть?

– Разрешаю. Уже привык за два года во Франции.

– Благодарю. Раз мы оба ничего не знаем, остается вверить себя Божьему промыслу, ведь так?

– Что нам остается! – улыбнулся шотландец.

– Тогда через три дня у восточных ворот и забудем, что наши сюзерены враждуют?

– Через три дня у восточных ворот. Буду ждать вас поутру конно, людно и оружно. И к черту вражду наших господ!

Они скрепили договор рукопожатием.

А через три дня Брюгге провожал маленький отряд звоном колоколов, что звал горожан к заутрене, и только одно беспокоило Филиппа – то, что он ту заутреню пропускает. Ведь что может быть правильнее, чем принять причастие перед дорогой, даже если она обещает быть короткой и не обильной в тягостях?

Глава 10
Антиквар, инквизиторы, художник

К утру Ровный мог бы сказать: «Тот список я прочел до половины», но он не был склонен подражать старику Мандельштаму. Вместо этого он отложил рукопись и заковыристо выматерился, что, в общем-то, было ему несвойственно.

Рукопись обрывалась, страниц не хватало.

Вот такая катастрофа локального масштаба.

В папке, в самом ее начале, лежали письма, не письма даже – короткие депеши (явно черновики, предназначенные для писца), принадлежавшие руке Филиппа де Лалена, которую антиквар уже успел изучить. Да только толку-то с них?

О, да! Коммерческая ценность зашкаливала, без сомнений!

Был бы жив несчастный жадина и меркантильный сукин сын Артем Петухов, прыгал бы от радости выше головы. Но, увы, тело его лежало сейчас в холодильнике, абсолютно бесполезное и никому не нужное, кроме, наверное, судебного патологоанатома, которого Бог и государство наделили обязательной тягой ко всяким мерзостям. Ведь кто-то должен в них копаться!

Ровный тоже относился к породе сукиных детей, но сейчас ему нужны были не деньги. Он жаждал (именно так – жаждал) разгадки. Что было дальше? Этот вопрос был напрямую связан с его новым, ранее не знакомым состоянием, – антиквар боялся. Боялся так, как никогда раньше, он даже не знал, что такое бывает. Не парализующий страх перед несущейся электричкой, не опасение неизбежного конца в виде кирпича на голову или, чемпиона в тяжелом весе – рака.

Нет – это все знакомо каждому, а оттого – нормально, ну… практически.

Этот же новый ужас был именно ужасом – ощущением того, что стабильный мир дал трещину и в него ворвалось неведомое. То, чего не может быть. Но оно было, чувствовалось и пугало. Пугало самим своим постоянным присутствием: я здесь, парень, и тебе придется с этим как-то жить.

Как недавно, когда страх атаковал антиквара в ночной квартире. Тогда была концентрированная доза, но в ограниченном отрезке времени, теперь – именно то же ощущение, не такой интенсивности, зато постоянно.

Кирилл теперь понимал, отчего наркоман и внук геройского деда по совместительству так старался спихнуть эти бумажки. То, что в них написано, было настолько неправильным, что просто не могло быть, существовать и быть правдой. Но Ровный чуял – правда.

Уж очень заметно отличие от стандартных средневековых фантазий вроде песьеглавцев Марко Поло и прочих Гогов с Магогами.

И в этом требовалось разобраться. Причем чем быстрее, тем лучше.

Потому как перед глазами все еще стоял интерьер петуховской спальни с двумя растерзанными телами – вот это страх вполне понятный и конкретный. Антиквар более не сомневался, что бумаги и жуткая участь его друга связаны.

Потому как наркоман Дима не мог прочесть содержания бумаг, но все равно – очень боялся. Это совершено необъяснимо и с точки зрения сухой науки – невозможно, но от архива веяло, вполне ощутимо веяло ветром страха.

– Как разбираться будешь, дубина? – спросил Ровный сам себя, поднялся из-за стола и потер глаза.

По ту сторону занавесок вовсю светило солнце, а сквозь препоны стеклопакетов рвался ощутимый запах соседского кофе. Утро хозяйничало в мире, ведь антиквар истратил на чтение всю ночь.

– Дубина, – повторил Ровный, обращая стопы на кухню. – Вот чего тебя заклинило, а?!

Далее мысли обратились в направлении ФСБ. Потому что заклинило антиквара и в самом деле знатно! Сразу, сразу, еще в милиции надо было рассказать о своих подозрениях и делишках Петухова! И уж тем более не интересничать, когда за него взялись представители конторы.

Но в первом случае помешала жадность (коммерческий интерес, мать его ети!), а во втором – необъяснимое любопытство.

«Я же ученый, пусть бывший, – попытался обмануть себя Ровный насчет любопытства и не обманул: – Какой ученый? Барыга! Самый банальный барыга! Звонить, срочно звонить, где там визитки…»

Антиквар пришлепал с кухни, дуя на чашку с кофе, поминутно обжигаясь раскаленной сжиженной бодростью. Нашарил на столе орленые визитки, ухватил трубку и…

…набрал номер наркомана Димы.

– Алле! – сказала трубка.

– Дмитрий?

– Чего надо?

– Вас, молодой человек, вас, – сказал Кирилл. – Ровный говорит, узнали?

– Ну узнал. Надо, говорю, чего? – судя по голосу, Дмитрия мучила абстиненция, а может быть, просто не выспался?

– Надо обсудить несоблюдение договора с вашей стороны, молодой человек.

– Чего-о-о?!

– Того, что ты, козел, бабки взял, а товар отдал не полностью! – рявкнул Ровный, внезапно взъярившись. – Где вторая половина рукописи, ушлепок?! Ты чего себе думаешь?! Что нас можно кинуть по-тупому, ты, говнюк убогий?!

– Какого хрена, чувак, какая вторая половина…

– Заткнись и слушай! Сейчас десять утра. Я буду очень скоро. Если ты не отдашь мне бумаги или если тебя не будет на месте, с тобой буду разбираться уже не я. Ты понял?

– Да пошел ты на х…й! – ответил Дима и отключился.

– Ах ты… говно! – заорал в немую трубку антиквар и стал лихорадочно одеваться.

О чем он думал в те секунды, остается решительно непонятным. Надо полагать, что проблески рационального разума имени Рене Декарта все еще пробивались через дурман эмоций, потому что визитки фээсбэшников он все-таки прибрал в карман.

Через двадцать минут зеленый «Паджеро» несся в направлении Чугунной улицы, повизгивая покрышками и поревывая дизелем. Над рулем мелькали налитые кровью глаза и нехорошо перекошенный рот. Мания, истинная мания овладела Кириллом, обычно рассудительным и даже боязливым в действиях.

Тем не менее рацио, то, самое глубинное, сработало. Ровный вытащил из нагрудного кармана рубашки первую попавшуюся визитку, а потом извлек телефон, принявшись за не самое безопасное на свете дело: набирать номер на скорости восемьдесят километров в час на улицах мегаполиса.

– Алло! Алло!

– Слушаю, Бецкий.

– Владислав Аркадьевич?

– Слушаю вас.

– Ровный говорит…

– Кто, простите? Вас плохо слышно.

– Ровный! Кирилл! Мы вчера виделись на улице…

– Ах, да! Господин Ровный! Чем могу быть полезен?

– Можете! – заверил Ровный. – Я вчера долго думал… короче говоря, я прямо сейчас еду на Чугунную, прямо туда, где мы встретились, вы адрес помните?

– Конечно, помню. Так вот что за шум – вы на машине!

– Именно. Подъезжайте, есть разговор и вещественная улика. Ну… я думаю, что улика. Я буду на месте минут через двадцать.

– Мы на Литейном, не думаю, что поспеем одновременно с вами, тут такие пробки…

– Неважно, дождусь.

На пассажирском сиденье «Паджеро» лежал кейс, тот самый, с капитальной папкой-скоросшивателем.

«Ну ее к монахам! – думал про себя Кирилл. – Отдам конторским. Целее буду! А для любопытства у меня есть сканированная копия».

Правильная мысль.

Зачем при этом ехать к наркоману? А вот бес знает! Причем именно так: бес. Мелкий бес толкал антиквара вперед. А может, не такой уж мелкий?

* * *

Визгливо затормозив возле дома на Чугунной, антиквар покинул авто и огляделся.

Улицу мело летней метелью – тополиный пух сверкал в лучах утреннего солнца, перекатывался, взлетал, падал, повинуясь шалостям ветерка.

«Вот ведь черт, а к полудню опять заткнется, – подумал Ровный, разумея недолгий утренний ветер. – И будет снова не город, а микроволновка. Ишь как припекает, будто не Питер вовсе».

Чугунная улица, а точнее, дом № 4А, тоже были не совсем в порядке. Отсутствовала важная достопримечательность, которую Ровный против воли искал взглядом. На скамеечке не было вредного художника, как там его… Понтекорово. Как вчера пропал, нагнав туману, так и не возвращался. Впрочем, кто знает? Ушел за газетами, гуляет, посещает продовольственные лавки, мало ли может быть занятий у пенсионера?

– Ну и пусть его, – постановил антиквар вслух, разгоняясь в сторону парадного.

Внутри уверенно разворачивалась пружина злобы. На себя – за явную дурость, на обдолбанного Диму – за хитрожопость, на город – за жару. И даже на новопреставленного Петухова – за то, что так не вовремя зачехлился.

Хлопнула дверь подъезда, и Кирилла обняла прохлада. Прохлада и тишина, будто не обшарпанной створкой отсек он себя от мира – танковым люком. Окно на площадке изо всех сил било светом, будто лазерная пушка. В солнечных лучах играли свои игры пылинки напополам с вездесущим пухом тополей. Ровный шел сквозь них, постепенно тормозя изначальный разгон.

Было ему здорово не по себе.

Все-таки один к явно неадекватному наркоману…

– Чушь какая! – прошипел антиквар злобно и запрыгал через две ступеньки.

Еще одной чертой лестничного пролета был неожиданный холод. Если у дверей парадного сделалось прохладно, то теперь – холодно. Или, пожалуй, морозно. Кирилл даже обтер взглядом стены – при такой температуре впору завестись инею. Но не было никакого инея.

И отчего-то было очень и очень тихо. Будто вымер дом, заодно утащив на тот свет все положенные мегаполису шумовые эффекты: рык грузовиков, сигналы автомобилей, голоса людей, ветряной тополиный шелест.

Стряхнув с себя оцепенение, Ровный шагнул к двери, подышал для бодрости и с силой постучался, игнорировав звонок.

– Эй, Дима! Открывай!

Молчание было ему ответом.

– Твою мать, открывай! Я знаю, что ты здесь!

И опять оно – молчание.

Антиквар вдарил по двери уже серьезно, аж кулак засаднило. Дверь подпрыгнула, срикошетила от косяка и отворилась. Ровный невольно шагнул назад. Но, вспомнив, что наркоман не имел обыкновения запирать дверей, вторгся в квартиру.

– Короче, я вхожу! Сейчас у нас с тобой будет разговор, хочешь ты этого или нет! – пообещал Ровный.

И соврал. Потому что заходить вглубь наркоманова обиталища ему вдруг совершенно расхотелось. Воняло. Не скотобойней, как у Петухова, но все равно – запах впечатлял. Общая мертвая тишина и отсутствие всякого движения до того напоминали совсем недавнее приключение на Петроградской, что понять его можно.

Антиквар прокрался на цыпочках к углу коридора. Постоял у стенки, выругал себя мысленно за смехотворное поведение и шагнул в сторону кухоньки, где, по мнению Ровного, должен был обретаться наркоман.

И он не ошибся.

Вот только наркоман обретался на полу в луже мочи лицом вниз, ногами к опрокинутому табурету. Убойные ароматы вылетали наружу именно отсюда.

«Передознулся! Ну и смердит от него! Вот ведь, блин! Только бы не сдох!» – такие слова пробежали в антикваровой голове.

– Эй, полудурок! Тебе сперва вломить, а потом вызвать скорую, или сперва вызвать, а потом вломить? – крикнул Ровный, как он надеялся, грозно.

Полудурок, как и ожидалось, молчал. Однако пальцы его подрагивали, подрагивали и ноги. Ровный протопал на кухню, стараясь дышать ртом и как можно реже. Перед валяющимся торчком он остановился, ибо слабо представлял, что в таких случаях делают. В меню, которое развернула услужливая память, присутствовали следующие пункты: облить водой, нахлестать по щекам, сделать укол адреналина или искусственное дыхание рот в рот.

Адреналина не имелось, ровно как и желания трогать пациента руками и тем более губами. Поэтому Ровный обошел лужу мочи, добрался до раковины, добыл под нею ведро, наполнил до краев. А потом с мстительной радостью окатил Богуслава, начав с головы.

Помогло.

Наркоман Дима резко поднял голову от пола и уставился перед собой. Был он бледен с отливом в синеву, на скуле багровел кровоподтек – явный след знакомства с полом. Он заворочал головой в одну сторону, потом в другую, пока не уперся глазами в ботинки Кирилла. Словно зацепившись за них взглядом, он замер и стал поднимать лицо все выше и выше, наведясь, в конце концов, на Ровного.

– Эй, ты чего? – только и смог выговорить тот, против воли пятясь мимо раковины в коридор.

Лицо, бело-синее, разбитое при падении с табурета, было не в порядке. Главный непорядок заключался в глазах. Белки, густо располосованные красными прожилками и неподвижные, невероятно суженные зрачки. Мысль в них читалась ровно одна и такая, что связываться с носителем ее категорически не хотелось.

В глазах пылала ярость.

Наркоман тихо засипел, а потом зарычал. Затем медленно подвел руки под грудь и прыгнул. Прямо с пола, из положения лежа.

* * *

– Куда его понесло с утра пораньше – вот что интересно, – сказал Бецкий, выруливая «Лексус» из автомобильной запруды Литейного моста.

– Хорошее у тебя утро, Слава, – отозвался с пассажирского места Быхов. – Одиннадцатый час! Добрые люди уже на работах работают. С девяти утра. А некоторые даже с восьми.

– Этот Ровный-антиквар к добрым людям не относится, – отрезал Бецкий и ловко разминулся с кормой маршрутного такси, которое проводило японский болид гневным гудением. – Добрые люди – на заводах, а он – спекулянт и язва.

– Слава! Ты аккуратнее, убьешь ведь! – прокомментировал Быхов очередной маневр товарища. – Ну уж и язва! Нормальный мужик, выживает, как может, чего ты хочешь? Время такое.

– Хочу, чтобы мне мозги не вкручивали! Ведь сорок минут вчера развлекался, юморист чертов… Запали мне сигарету… во-о-от так… – Бецкий принял зубами первый утренний «Кент», – тогда как мы ему со всей душой намекали: давай, мил человек, по делу – колись, что знаешь! Ясно же, что замазан по глаза. А он что?

– Твое «замазан» к делу, как говорится, не подошьешь. Нам ему предъявить нечего, с какой такой радости ему с нами откровенничать? – ответил Быхов.

– С такой, что мы людей спасаем, и его, между прочим, тоже – мог бы пойти навстречу, а не упражняться в остроумии! – Бецкий крутнул руль, бросив машину на набережную, которая, по счастью, не стояла мертвой пробкой. Вяло, но плелась.

– Лучше, как при Ежове: вломился в квартиру и поговорил по душам? – подначил напарника Быхов и тоже поднес сигарету к прикуривателю.

– При Ежове в квартиру ломиться не потребовалось бы! Какой уж там Ежов… При Андропове увидел бы корочки – раскололся в момент до самой жопы! Потому что уважение к органам – залог безопасности государства.

– Вот именно. При Ежове и Андропове было за что уважать, а теперь? А теперь нас обывателю уважать особенно не за что.

– Я и говорю: спекулянт, язва и козел, – заключил Бецкий, вовсе не обратив внимания на крайнюю свою нелогичность.

– А вот куда его понесло и зачем – это вопрос. Хотел поговорить – так подъехал бы на Литейный или сидел дома…

– Коз-з-злина… – прошипел Бецкий и согласно кивнул. – Сделает он нам проблему, вот увидишь!

– Не знаю насчет проблемы, но, насколько я понял по голосу, парень явно неадекватен текущему моменту, надо его перехватить, пока он глупостей не наделал.

– Он уже наделал. Чугунная – это же он к обторчанному гражданину Богуславу намылился! За каким бесом? А Богуслава надо было еще вчера передать в наркоманское управление: у него же не квартира – склад этой дряни!

– Не наш профиль. Нам что, за каждым упоротым балбесом гоняться?

– Да я так, из солидарности с коллегами… Нет, ты погляди, что творят!

За поворотом на улицу Арсенальную их караулил патруль ДПС. Ошалевший от счастья (еще бы! «Лексус» попался!), бдительный постовой выпрыгнул на дорогу, вращая жезлом и совершенно упустив из виду конторские номера. Бецкий вынужденно затормозил, испятнав асфальт дымящейся резиной. В водительское окно троекратно стукнулся жезл, а когда оно уехало вниз, образовавшийся проем заполнило пухлое радостное лицо под сенью аэродромной фуражки.

– Старший сержант Плетнев, – представилось лицо. – Нарушаете?

Бецкий выставил наружу участок тела, к которому крепилась левая рука и голова.

– Старший сержант Плетнев, ты чего под колеса кидаешься?

– Я вас спрашиваю, почему нарушаете? Так, предъявите документы и выйдите из транспортного средства, – патрульный посуровел, отступил назад, положив руку на кобуру, прятавшуюся в тени могучего пуза, на котором трещал застежками бронежилет.

– Ты, видать, недавно служишь? На номера посмотрел, прежде чем под бампер сигать? Тогда посмотри на это и служи дальше, – Бецкий продемонстрировал удостоверение.

Страж дорог извинился, козырнул и очистил горизонт, а чекист принялся ругаться, что вот из-за таких неопытных можно все дело провалить. В самом деле, какой идиот станет тормозить машину с номерами ФСБ? Ведь если она, машина, нарушает скоростной режим, значит, у экипажа имеется неотложная необходимость. А если таковой нет, все одно – не проверить и мздой не разжиться.

Полупустая Арсенальная в пять минут донесла «Лексус» до места. Проколесив по улице имени самого углеродистого состояния железа, товарищи высадились подле хорошо знакомого зеленого «Паджеро». Джип был пуст, пустовал и тротуар, лишь недалекая заправка обслуживала приблудившийся «Пассат», да в «Ароматный мир» на другой стороне дороги забежал страждущий. В воздухе плыли заводские звуки и плотный запах падавшей на город жары.

Быхов оглядел пейзаж и звучно чихнул.

– Аллергия… тополиный пух сведет меня в могилу… – пожаловался он.

– Тебя не пух, тебя вот это вот скорее, – Бецкий продемонстрировал напарнику окурок.

– …и жарища, – закончил Быхов. – Чего мы по такой жарище в костюмах ходим, как мазохисты?!

– Ствол прятать удобно, – Бецкий одернул пиджак и закрыл машину.

– Ствол можно и под рубашкой того…

– И будешь ты похож на придурка из фильма про калифорнийских бандитов.

– Ладно, бросай трепаться, двинули!

– Куда? К наркоману Диме?

– К нему, к нему. Или я не заметил господина антиквара?

Чекисты достигли обшарпанного парадного, подле которого пустовала не менее обшарпанная скамейка, где не караулил сегодня художник Понтекорово. Оба замялись перед дверью. Иди внутрь почему-то не хотелось.

– Ты серьезно веришь в этот бред? – спросил Бецкий непонятно, по всей видимости, в продолжение какого-то давнего разговора.

– Ты за двенадцать годков в нашем управлении еще не отвык удивляться? – парировал Быхов.

– Уж очень бред матерый.

– Матерый, – согласился низкорослый чекист. – Ну, чего встал – вперед!

– Надо было взять дробовики, – Бецкий процитировал тот самый фильм про калифорнийских бандитов, очень похоже сымитировав даже сокрушенный тон голоса, и шагнул в сырую, прохладную темноту за дверью.

* * *

Художник Понтекорово вовсе не просто отсутствовал на посту при парадном.

У него была уважительная причина – его не было дома.

В то самое время, когда высокий и маленький чекисты мялись перед парадным на улице Чугунной, словно пораженные внезапным параличом, старый художник не мялся, но действовал на проходной судебно-медицинского морга, что на Екатерининском проспекте, 10.

Снаружи раскинулось штилевое море лип, обворожительно пахнущих, несмотря на жару, а внутри, опять-таки несмотря на жару, было прохладно и пахло вовсе не липами, как и положено воротам на тот свет.

Аккуратный старичок в парусиновой паре, белом картузике, с антикварного вида тростью в руках и не менее антикварными сандалиями на ногах препирался с местным цербером, вооруженным инструкцией и сержантскими погонами.

– Молодой человек, я в десятый раз говорю, мне необходимо видеть тела убиенных граждан: Петухова А. А. и его супруги Римской Т. И., я знаю, их доставили в ваше учреждение. В особенности первого, – так и сказал: «убиенных».

– Уважаемый, – устало отвечал сержант, – я вам в десятый раз сообщаю: я не имею права вас впускать. Это судебное учреждение, а вы не родственник, вашей фамилии нет в книге посещений, вы, простите, никто! Поэтому я вас никуда не пущу.

– Тогда я позвоню вашему начальнику Георгию Петровичу Лаврентюку.

– Имеете право.

– То есть не пустите?

– Нет, – ответил цербер и вздохнул, подумав: «вот же прицепился старый клещ!»

– Ну хоть скажите: тела уже вскрывали? У вас есть какие-то записи, как это называется… база данных! – старик кивнул на монитор компьютера, видневшийся над загородкой.

– Послушайте, уважаемый… – сержант встал, покинул свое фанерное обиталище и вышел к «старому клещу». – Я просто стою на посту, вот и все. Пускаю туда, выпускаю оттуда, согласно инструкции. Передо мной никто не отчитывается: кому, что и когда вскрывали. Понимаете? Я не доктор, я даже не лаборант, я – полицейский и попал сюда по разнарядке – сторожить. Вот я и сторожу! Что вам от меня нужно?! Неужели непонятно? С первого раза! Вот были бы вы родственник – тогда другое дело!

Старик тяжко оперся на клюку и, судя по всему, не менее тяжко задумался. Раздумье перешагнуло границы приличий – в самом деле, проходная морга не место, чтобы стоять вот так столбом, прикрыв глаза целую полновесную минуту! Страж открыл рот, дабы намекнуть, но не успел, потому что упрямый дед растворил очи, которые неприятно напомнили сержанту глаза иконописных святых в церкви. Вроде бы смотрят в никуда, а вроде бы и все время на тебя.

– Нехорошо, товарищ милиционер!

– Я полицейский… что «нехорошо»?

– Обзывать старого человека клещом.

– Что… – сержант разинул рот и тут же с костяным щелчком захлопнул его.

«Черт, как же неловко-то, а?! Неужели я забылся и вслух ляпнул?! Вот же довел старикан!»

– Ничего вы вслух не ляпнули, не беспокойтесь, – сообщил дед.

– Как… вы… я не понимаю… – сержант заелозил всем телом, будто хотел выскользнуть из ботинок.

– У вас лицо говорящее, молодой человек. Когда человек редко думает – посетившая мысль видна, сразу и в подробностях. Тяжкое это дело – размышлять. С непривычки.

– Что… – повторил полицейский, потому что реагировать было нужно, но как именно – он не знал.

Старик усмехнулся в бороду.

– Да ништо! – передразнил он и вонзил взгляд в зрачки сержанта, заговорив медленно и веско: – Я – родной дед покойного гражданина Петухова А. А. Родной дед покойного. Артема привезли к вам, мне необходимо проститься с внуком. Гражданин Петухов – мой внук. Мой родной внук. Я – его дед. Я должен его увидеть. Можете отвечать, привратник.

– А-а-а… – протянул привратник после паузы, словно просыпаясь. – А-а-а-а… что ж вы сразу не… оно тогда… документики бы ваши… зафиксировать…

Художник сцапал из визитницы на стойке первую попавшуюся бумажку с рекламой каких-то очень ритуальных услуг и поделился ею с полицейским.

– Благоволите. Меня зовут Петухов Борис Викторович, шестнадцатого года рождения, – и пояснил: – Тысяча девятьсот шестнадцатого.

Цербер порысил в загородку и тщательно перенес в гроссбух сию информацию, ежесекундно сверяясь с рекламным флаером, который старику и вернул со словами соболезнования.

– От головной боли хорошо помогает нурофен, – невпопад ответил художник, проходя в скорбное царство.

– Простите? – проводил его непонимающим вопросом полицейский.

– Не за что. Прими через час сразу две таблетки – поможет.