Текст книги "Опасные земли"

Кирилл побежал вслед, чтобы выскочить на абсолютно пустую улицу, где и следа странного дедушки не сыскалось.

– Куда он пропал? – Ровный заоборачивался, хрустя застарелым остеохондрозом.

Очередной поворот головы (хрусть-хрусть) – и за спиной он обнаружил двух человек, которые курили, прислонив зады к капоту черного «Лексуса», что пристроился подле его «Паджеро».

– Послушайте! Уважаемые! Да-да, вы! Вы не видели здесь старика? На улице. Шел в сторону набережной, – антиквар указующе рубанул рукой.

Курильщики переглянулись.

– Не было здесь никаких стариков, – ответил один.

– Пустая улица, сами поглядите, – подтвердил второй и часто закивал, закутав голову в дымный кокон.

«Вокруг дома ушел?» – решил Ровный и вознамерился это предположение проверить.

Но не успел, так как его окликнули.

– Вы нас тоже извините! – сказал первый, вынудив Кирилла вновь обернуться.

– Я?

– Вы, часом, не хозяин этого «Паджеро»? – спросил второй.

– Да, а что?

– Господин Ровный? – уточнил первый.

– Да, и что? – повторил антиквар, которого эта беседа на повышенных тонах через пятнадцать метров асфальта начала утомлять.

– Мы из ФСБ и хотели бы поговорить, – второй помахал в воздухе какой-то книжицей официального вида.

– Я вчера весь день говорил с милицией, – сообщил Ровный недовольно, но красные корочки притягивали могучим державным видом, пришлось подойти.

– С полицией. Мы же из ФСБ, как я уже говорил.

– Вы по делу Петухова? Не знаю, чем я могу вам помочь, вчера я рассказал все и еще раз все, четыре раза.

– По делу, – кивнул второй и, наконец, выпустил сигарету изо рта.

– Скажем так: по делу Петухова тоже. Сугубо неофициально. Вы можете прямо сейчас сесть и уехать, если не желаете с нами знаться, – мы не в претензии, – добавил первый. – Но лучше бы нам все-таки поговорить.

Глава 8
Антиквар

Ровный оглядел парочку чекистов-курильщиков.

«Толстый и тонкий… точнее, короткий и длинный. Вот же принесло на мою голову!» – подумал он, решив, что принесло их из такого ведомства, что говорить придется. Подумал и сказал:

– Отчего же? Благоволите! Готов говорить. Чем могу?

Чекисты представились. Первого, маленького и сухопарого, звали капитан Быхов. Второго, рослого и тоже сухопарого – майор Бецкий.

Они вполне удовлетворились объяснением, что наркозависимый гражданин Богуслав продавал покойному предметы антиквариата, которым господин Ровный давал экспертную оценку. И теперь господину Ровному желательно продолжить разработку недочерпанной делянки, которая досталась от партнера вроде как по наследству. Для чего и потребовался визит.

– Хм… чем же тогда вызван ваш интерес к моей персоне? Или вы хотели знать только это и я могу идти? – поинтересовался Ровный.

– Идти вы вправе в любую минуту, куда и как вам будет угодно, – сказал Бецкий, а его напарник важно кивнул и погасил сигарету о каблук.

Оба чекиста продолжали стоять у машины, а Ровный находился точно между ними, образуя, таким образом, вершину равнобедренного треугольника. Ему было здорово неловко, он не знал, куда девать руки, отчего хамски заложил их в карманы. Офицеры имели странную манеру говорить по очереди, быстро сменяясь, это раздражало еще сильнее, так как антиквару приходилось против воли мотать головой от одного к другому. Странной была и вся мизансцена: пустая улица промышленного района, светлая ночь, три человека у двух машин. И полное уединение под прицелом слепых окон, за которыми не горело ни одного огонька.

– Дело не только в Петухове. Вы курите? – Быхов протянул пачку «Кента». – Нет, и верно…

– Дрянная привычка, – поддакнул Бецкий, после чего оба вновь принялись дымить.

– Это дело на совести полиции, мы занимаемся им лишь в общем контексте.

– Чем же вы занимаетесь, позвольте узнать?

– Мы? – переспросил Бецкий.

– Боремся со злом. Как и положено сотрудникам ЧК, – ответил Быхов.

Какое содержательное сообщение! Надо же! Со злом они борются!

– Нельзя ли конкретнее? – попросил антиквар. – Зло – слишком широкое философское понятие, чтобы обсуждать его не за рюмкой коньяка, а ночью, на улице, где и присесть негде.

– Простите нашу импровизацию. Мы, если честно, случайно застали вас здесь и решили не упускать случая.

– Можно, конечно, пройти в машину, но там очень неловко общаться.

– А вот насчет зла я с вами категорически не согласен, – Быхов соорудил шикарный дымный клуб и отправил его полетать на вольном воздухе.

– И я не согласен. Зло – это предельно конкретная категория, – на слове «категория» Бецкий сильно затянулся, словно желая высосать из сигареты все конкретное зло в виде никотиновой начинки. – Добро создает порядок и сложность в мироздании. А зло – это нарастающая неупорядоченность, разрушение сложности и прерывание связей.

– Энтропия? – спросил Ровный.

– И даже хуже, – ответил Быхов.

– Куда уж хуже! – антиквар начал входить во вкус от ощущения необычности разговора, а заодно упиваться собственной иронией.

– Участь вашего друга Артема Анатольевича Петухова и его жены Татьяны Илларионовны Римской – вот что хуже. Акселерированная энтропия. Когда сложность разрушается столь радикально и столь противоестественно.

– Вы считаете, что не всякая насильственная смерть – зло? То есть бывает просто убийство, а бывает акселерированная энтропия? То есть у зла есть градации? – голос Ровного делался все ироничнее, и он пожалел, что не может этак картинно взять сигарету наотлет. – Вы не подумайте – это ваше дело, я просто уточняю.

– Конечно, есть! Кража, взятка, ограбление, изнасилование, убийство – суть проявление зла, против которого работают специалисты, – Быхов докурил и избавился от окурка в раскладной пепельнице.

– Мы же специалисты по акселерированной энтропии, уважаемый гражданин Ровный, – закончил его товарищ и тут же спросил: – Вы согласны, что участь граждан Петуховых противоестественна?

– Если принять исходный тезис, что убийство убийству рознь, то да. И вообще – жуть что такое. Этого повторяться не должно. То есть ваш отдел… или, не знаю, как это называется… структурное подразделение, ловит особо свирепых маньяков?

– Пожалуй, да, – согласился Быхов и усмехнулся, отчего стал похож на президента Путина в начале карьеры – такой же маленький, хваткий и язвительный. – Наших клиентов можно так охарактеризовать: Особо Свирепые Маньяки. Вы не находите, коллега?

– Это верно, но как-то приземленно. Приземляет наш статус, – Бецкий тоже улыбнулся. – С философской точки зрения все, что ведет к усложнению, расширению структурных связей, порядку, – есть проявления Бога или сам Бог. Тогда как энтропия – наоборот. Тем более распространение ее в геометрической прогрессии, скачкообразно, до уровня фазового перехода.

Ровный не выдержал, рассмеялся, невесело, зато долго, уперев руки в бока.

– Вы хотите сказать, что вы замахнулись на Сатану?! Ха-ха-ха! Что там говорит УК РФ по поводу Сатаны? Ха-ха-ха!!!

– Сам Денница нам, пожалуй, не по зубам, – пригорюнился Быхов.

– Зато его наиболее ярких представителей мы давим вполне успешно. Причем в рамках закона. Почти всегда в рамках, – подбодрил напарника Бецкий.

– Ведьмы, упыри, оборотни? Я ничего не упустил? – антиквар радовался все сильнее.

– Не вижу ничего смешного, – обиделся Бецкий.

– В самом деле, вы же изучали Средние века, уважаемый! – Быхов выглядел искренне удивленным. – Исторические источники содержат такое количество сведений на этот счет, что вам как историку сомневаться просто грех.

– Вы что, серьезно? – Кирилл сильно поглядел на обоих, как через оружейную оптику или микроскоп, когда на предметном столике помещено вредное и противное с виду насекомое. – Ну ладно, пятьсот лет назад люди были темные и вполне могли принять психическое расстройство за… да черт знает, за что! Но вы-то, прости Господи!

– Дыма без огня не бывает, – напомнил Бецкий.

– Да что вы говорите! – всплеснул руками антиквар. – Допустим, что из тысячи инквизиторских протоколов один содержит правду. Точнее, то, что они тогда принимали за правду. Но это же было пять веков назад! На ведьм же охотились озверевшие протестанты, которые вообще не заботились ни о какой доказательной базе и документальной фиксации, а жгли несчастных деревенских дур и повитух! Когда это было! В шестнадцатом веке! Нынче на дворе двадцать первый! Конечно, если десять тысяч крестьян одновременно верят, что баба-травница Брунхильда – ведьма, а дед Йон Педерсон – упырь, их вера вполне в состоянии материализовать и осиновый кол! Если кол забить в сердце, умрет не только упырь, но и мы с вами! Да что я говорю! Нет больше тех десяти тысяч крестьян, а ведьм с упырями они же всех и утопили! Пятьсот! Лет! Назад! Нету их больше! Все! Вы-ме-р-ли!

– Быть может, спят? Как вам такое предположение? В рамках научной гипотезы, конечно, – задумчиво сказал Бецкий.

– Если кто-то спит, значит, он всегда может проснуться, – на лице Быхова играла не менее серьезная мина, он даже руки на груди сложил, словно отгораживаясь от скептика Кирилла.

– Хреновая выходит у вас шутка, граждане чекисты, такой мой вывод. На дворе меж тем… – Ровный глянул на часы, – половина двенадцатого, а вы меня так ни о чем и не спросили, кроме того, что мне понадобилось от «наркозависимого гражданина Богуслава»! Несете тут какую-то ахинею! Итак, мои объяснения достаточны для протокола? Я поехал домой, мне есть чем заняться. До свидания. Удаче в отлове… Петроградского упыря.

– Ликантропа, – поправил его Бецкий. – Мы склонны принять рабочую версию о ликантропии.

– Это к вопросу об оборотнях, – Быхов поднял палец к ночному небу.

Антиквар устало потер виски ладонями, тяжко вздохнул. Разговор выходил настолько дурацкий, что он уже сомневался: а точно ли его не прикалывают, или, как любит говорить молодая интернет-поросль, – не троллят.

– Слушайте, я, наверное, все-таки пойду. Вы, уважаемые чекисты, пардон, порете чушь в полдвенадцатого ночи, не моргнув глазом. Ликантропия! Еще один замшелый средневековый бред.

Ровный еще раз вздохнул. И еще более тяжко, но с места не сдвинулся, зафиксированный перекрестным взглядом конторских, куда более тяжелым, чем его собственные вздохи.

– Ликантроп – это не более чем еще один удобный эпитет, – пояснил Бецкий. – Согласитесь, «упырь» – это как-то слишком по-газетному. Нам не идет.

Быхов решил уточнить:

– Если говорить наукообразно, мы подозреваем комплексный психоз одержимости. Матерый такой маниакальный синдром, осложненный истерией на фоне шизофрении или раздвоения личности. Для краткости мы говорим: ликантроп, человек-волк. Если вас это раздражает, можно сказать: демонопатия, демономания или даже какодемономания.

– Подобные психи обладают совершенно невероятной физической силой. Вы же в курсе, что вашего друга выпотрошили без помощи холодного оружия? Голыми руками. При том, что Артем Анатольевич был чрезвычайно крепким мужчиной, обладающим спецнавыками и вполне способным постоять за себя, – сказал Бецкий, посмотрев в глаза Кириллу.

– А ведь ликантропия может быть и благоприобретенной. То есть злоумышленник, условно говоря, маньяк, мог сам, целенаправленно довести себя до такого состояния. Или его могли довести. Внушением, токсинами, последовательным зомбированием. Словом, имеются варианты, один омерзительнее другого. В таком случае наш клиент не просто опасен – это мина, бомба на двух ногах, – добавил Быхов.

– Ну вот, совсем другой разговор! Это я понимаю. К чему тогда был весь этот бред про дьявола?

– Для понимания серьезности ситуации, – ответил Бецкий и вновь достал пачку «Кента», из которой выщелкнул очередную сигарету.

– Вы находите, что я… Я! Который был на квартире, так сказать, по горячим следам, не осознаю всей серьезности?! – взвился Ровный.

– Успокойтесь, и прошу прощения. Мой коллега неудачно выразился, – извинился Быхов и тоже закурил, в третий раз за весь разговор. – Но мы в самом деле здорово рассчитываем на вашу помощь.

– Дорогие мои! – взмолился Ровный, прижимая руки к сердцу. – Я ничего не могу добавить, правда! В протоколе милиции есть все! Больше я родить не в состоянии, понимаете? Вы же читали мои впечатления, не могли не читать! Отпустите меня домой, я очень устал, а мне еще работать!

– Что вы, что вы! Конечно, езжайте! И прошу прощения, что мы вас так невежливо взяли в оборот! Но, прошу вас, в свою очередь, если хоть что-то вспомните… любую мелочь, любую странность или несуразность, если даже тень сомнения возникнет – позвоните, не сочтите за труд! – Бецкий протянул визитную карточку.

– Не сочту, – пообещал Ровный и полез в джип. – Когда удобно звонить? Вы когда спите?

– Мы не спим никогда, – Быхов также поделился визиткой. – А вы, дорогой гражданин, будьте осторожны. Я вас очень прошу.

Кирилл, начавший закрывать дверь, не удержался от прощальной колкости:

– Это вы будьте осторожны! Вы так много курите!

– Есть грех, – кивнул Бецкий, так и не выпустивший сигарету из зубов, которые были настолько белыми и ровными, что не возникало сомнений в их фарфоровой природе.

Антиквар запустил машину, дал покрутиться дизелю вхолостую и покинул улицу Чугунную.

Дома он озадачил стиральный агрегат своей одеждою, которая провоняла чекистским никотином, кажется, навсегда. Переоделся, заварил кофе, извлек дипломат с бумагами из сейфа, где хранил самые ценные предметы, и расположился за столом.

У подножия монитора легли две картонки, украшенные конторской геральдикой и фамилиями «инквизиторов», как прозвал Бецкого и Быхова антиквар.

Его ждал текст.

Текст, который завладел мыслями Ровного.

Текст, который никто не читал после смерти героического генерала.

Текст, который уносил антиквара в дали, где можно было встретить самых настоящих инквизиторов.

Он привычно продрался сквозь почерк, отличавшийся феноменальной кривизной, и стал читать.

«Герцогский дворец прятался в самом сердце Брюгге…»

Глава 9
Рыцарь

Герцогский дворец прятался в самом сердце Брюгге. Причем именно прятался.

Не попирал державною пятой городскую площадь, и над лазурноструйными (и очень вонючими) каналами места ему не сыскалось. Хотя вроде бы сам Бог велел – дворец владыки Запада!

Чтобы попасть и припасть к кормилу власти, друзья проехали через весь город до Рыночной площади, над которой вздымала шпили Ратуша, благосклонно взиравшая на раскинувшееся торжище – дух и смысл столицы торгашей! От крытого Рынка поворотили налево и только там, в конце улицы Святой Агнессы, шаг коней пресек возглас часового:

– Остановитесь и назовите себя, именем герцога!

Ворота, стена, стрельчатые башни и стрельчатые окна в каменном кружеве, витражи, позолота и добрая штукатурка с гербами бессчетных бургундских земель – дворец внушал уважение! И расположили его умно: в самом центре, но не у каждого на виду, до каналов рукой подать, но не на самом берегу, чтобы сырость не утомляла вкупе с вечным роением набережных.

Предвкушая герцогскую аудиенцию, а после и вояж в Ши-ме, Филипп отбыл из войска вместе со всем своим отрядом и теперь выглядел истинным паладином, вернувшимся с войны. Вокруг верные воины, сам красив, но не чрезмерно, с интересной бледностью и авантажной повязкой из-под берета. Не один девичий взгляд сорвал он по дороге от южных ворот! Лучше сказать, не один десяток!

– Ну, мессир, вам дорога прямо, а мне – назад, – молвил Уго. – Остановлюсь «У Петрония» на набережной Крови Господней.

– Зачем ты так! Тебе место во дворце всегда сыщется! – укорил его Филипп.

– Глупость какая, право слово! Ты ради каких причин интересничаешь, а, Уго? – это друг Жерар, тоже с войны сдернувший, потому что надоело.

Де Ламье только рукой махнул, мол, до свиданьица. А через секунду его ладная фигура на вороном мерине скрылась за поворотом, лишь перестук копыт напоминал о нем.

– Вы, господа, прямо здесь на постой собрались? – сказал капитан стражи, выходя из-за спин алебардистов. – Так посреди улицы неловко – вы уж или туда, или сюда.

Капитан был незнакомый, и капитану было любопытно. Вместе с дюжиной глаз в бойницах караульной башенки – как же, люди вернулись с войны! То-то будет новостей! Филипп вальяжно добыл из-под раструба перчатки подорожную грамоту, губы кривились в усмешке, а пропыленное платье усмехалось заодно одним лишь видом своим, срамя тыловых крыс.

– Пропустить! – приказал капитан, и кавалькада втянулась во двор.

Алебардисты сомкнулись позади вьючных коней, что были отягчены тороками с воинской справой. Все глаза во дворце принадлежали сегодня только им (всадникам, не лошадям, как некоторые подумали)! Увязанные копья, шлемы с честными вмятинами звякают при седлах, у одного жандарма рука на перевязи, даже слуга с посеченной скулой, как интересно!

А уж рыцарь! Голова повязана, только крови на рукаве не видать для полного соответствия!

Давно, порядком давно не посещали такие процессии герцогский чертог!

Когда над городом поплыл полуденный перезвон, Филипп был умыт, переодет в парчу, а лоб охватывал бинт тонкого белого шелка. Рыцарь выгнал пажа из комнаты, запер дверь и некоторое время тренировал поклон перед венецианским зеркалом.

Шляпа с шелестом перьев наотлет – вжих-х!

Главное – не потревожить повязку, а то размотается – выйдет неловкость. Много радости ловить склизкую полосу перед всем двором и самим герцогом… Немного подумав, де Лален сменил легкий поясной меч с эмалированным навершием и ножнами в бархате на длинное стальное чудовище родом из Пассау, с которым он был под Парижем и Монлери. Гарда порублена вужами (кстати, очень заметно!) потертая рукоять, ножны в простой черной коже.

Он немного пожалел, что никак нельзя нарядиться в просторный упелянд, что не стеснял бы ребра, ведь им и так досталось! Зато в дублете с подбитыми плечами он выглядел подобающе: сразу видно – воин вернулся из похода.

За приготовлениями подошло время аудиенции. Филипп покинул комнату и встретился в коридоре с Жераром, который вовсю сверкал позолотой, вплоть до чулок, по которым змеились вышитые виноградные лозы, тоже, надо заметить, золотые.

– У-у-у! Как тонко! Ты, друг, вылитый… этот, как его… Гектор, который только что сразил Патрокла и собирается пред очи царя Приама! – Де Сульмон оценил контраст боевого оружия и придворного платья.

– Патрокл твой – педераст, которого промеж походов метелил могучий Ахиллес, – заметил Филипп и улыбнулся.

– Ахиллес метелил его промеж булок, а никак не походов, – отшутился Жерар и прыснул.

Друзья расхохотались, напугав дворцовый полумрак, да так весело, что де Лален сразу заохал, схватившись за грудь.

– Что же ты делаешь… уй-уй-уй… мне смеяться больно!

– Пойдем, Гектор, пред очи – время! – Жерар собрался было хлопнуть друга по спине, даже руку занес, но тот вовремя показал кулак.

Герцог принял посланников в большом Зале Совета.

Именно большом!

Огромное помещение, где потолочные балки из цельного дуба казались хворостинами, а человек и вовсе пропадал, пока не собиралась тех человеков изрядная толпа.

Толпы не было – так, дюжина царедворцев да полдюжины слуг, да лучники Охраны Тела при дверях.

Для кого только наряжался?! Вот что обидно! Оценить-то считай что и некому, а кто есть – не заметят на фоне великолепной залы, где все стены во фресках и гобеленах, а на шахматный паркет падают световые колонны невозможного витражного многоцветья.

Позади одной такой колонны стояло кресло, вместившее согбенную фигуру властителя Запада.

Последние годы он взял правило одеваться из какого-то своего забытого гардероба, что помнил еще Орлеанскую девственницу. Лишь тусклое золото с Руном поверх груди напоминало времена, когда его мановением поднимались армии и не в кресле правил он, но в седле.

Увы, те дни в прошлом.

Теперь великий герцог все больше молился, да оно и верно в таком возрасте.

– По велению его милости Карла, графа Шароле! Посланник, шамбеллан двора Филипп де Лален! – раскатился под сводами голос камергера, и родилось эхо.

– Вижу, что Лален. Подойди-ка, крестничек! Кто это с тобой?

Друзья приблизились, оказавшись аккурат в фокусе витража, где солнце играло пылинками.

– Рыцарь Жерар де Сульмон из Брабанта, – поклон, шляпа метет пол.

– Какие молодцы состоят при моем сыне, загляденье, – прошептал герцог.

– Ваша светлость, граф Шароле велел передать это письмо и сказать, что его безмерное к вам почтение… – Филипп протянул свиток с красной печатью, но державный тезка его перебил.

– Хорошо, хоть безмерное почтение осталось! – рука оторвалась от подлокотника, нарисовав в воздухе знак, по которому секретарь немедля забрал письмо. – А я все знаю, можете ничего не рассказывать.

– Ваш сын, ваша светлость, Карл… – Лален попробовал начать снова – и вновь неудача.

– Мой сын Карл зря думает, что я умер, я всего лишь состарился. Начал войну против моего прямого приказа, да еще имеет наглость еженедельно клянчить деньги на свою авантюру. Глупость! Недопустимая глупость! Ну да ладно, вас нечем попрекнуть. Вы, как я вижу, ранены? Отличились?

– Не могу похвастать, – признался Филипп и, как мог, кратко рассказал о сражении.

– Веселитесь, молодые люди? Мой весьма смелый и совершенно тупоголовый сын развязал войну против Луи… – старый Валуа возвысил голос и почти кричал: – …тогда как у него с одних налогов денег поступает в полтора раза больше нашего! При этом юный граф лично геройствует с копьем впереди войска, будучи единственным наследником! А если его прибьет французский жандарм?! Он же до сих пор не озаботился законным сыном – кто будет править Бургундией?! Зачем надо было ломать мир, который я выстраивал столько лет?! Зачем он не дал Алансону, Люксембуржцу, Анжуйцам и Бурбонам вкупе с прочей обиженной мелочью как следует передраться с королем?! Или он думал взять Париж?! Ну взял бы, и что? Генриху Английскому это удалось в свое время, чем это закончилось? Драка эта длилась бы годы, и Людовик оставил бы нас в покое! Надолго!!!

Великий герцог Запада устало вздохнул, сбавив тон.

– А меж тем у нас, в родном нашем герцогстве, – беда! Вы слышали, что в графстве Шиме подозревают чуму? Если это правда, вот тогда будет настоящее веселье!

– Ваша светлость, именно в этом состоит вторая часть моего задания. Его милость повелели поехать и разобраться, потому что гонцы оттуда не возвращаются, – де Лален приосанился и воздвиг ладонь на эфес меча. – Если будет ваша воля и вы повелите послать со мною гвардейцев, я полагаю, что смогу дать верные сведения.

– Сами как думаете – это поветрие? – герцог обозрел молодых рыцарей.

– Не знаем, ваша светлость, – ответил за двоих Жерар и пожал плечами.

– Плохо! Плохо, что не знаете! А я знаю, что Сен-Клер на самой границе с Шампанью, значит, хитрец Людовик вполне мог подкупить, или запугать, или и то и другое разом, городских старшин. И вот, получайте: гонцы не возвращаются и налоги, прежде поступавшие день в день, уж на месяц припозднились. А это не шутки – тридцать тысяч турских ливров! Хороший куш для француза, чтобы рискнуть и завести шашни с горожанами за нашей спиной. Кроме того, Сен-Клер-на-Уазе – это крепость и порт на реке, прямо на нашей границе. В городе и окрестностях легко можно разместить семь тысяч бойцов – хороший будет сюрприз, если такая дружная братия под золотыми лилиями попрет в центр Шиме! Представляете, молодые люди?!

Молодые люди представили и впечатлились, особенно Лален, чья семья получала с превотства неплохой доход.

– Да, ваша светлость, граф считает, что такое возможно, – подтвердил Филипп.

– Вот и занимался бы делами государства, раз считает! Нет, душа у него войны взалкала! Я же между тем повелел задержать королевского поверенного, который клянется, что никаких дел на Уазе Луи не проворачивает. Слово мое будет такое: через три дня… вам хватит трех дней, чтобы отдохнуть? Чудесно! Через три дня вы, ваши люди и двадцать гвардейцев направитесь в Шиме. Королевский же поверенный поедет с вами как гарантия, чтобы Валуа не смог отвертеться, что ничего, мол, не знает. Вы понимаете? Хорошо. Тогда ступайте, повелеваю отдыхать и набираться сил.

Герцог закашлялся, а потом звучно рыгнул. Из прохладного полумрака появилась рука секретаря с бокалом, издававшим травяной аромат.

– Выпейте отвару, ваша светлость.

– У нас нет никаких лекарств, чтобы вкус не так походил на дерьмо? – герцог принял кубок и жалостно поглядел снизу вверх на секретаря.

– Доктор говорит, что это очень, очень полезное питье.

– Надеюсь, хворь испугается и сбежит от этой мерзости раньше, чем я помру.

– Ваша светлость, уверяю, вы нас переживете.

– Только если прикажу вас всех удавить за попытку отравления.

Герцог засмеялся, смех же окончился кашлем. Дальнейшее скрыла дверь, замкнувшая тяжелые створки вслед друзьям.

– Куда теперь? – спросил Жерар.

– Ну что же… – Филипп задумался. – Люди устроены, а я – нет, потому что голоден. Есть хочу.

– Тогда пойдем к Петронию? Жирный итальяшка всегда вкусно кормит. Заодно проведаем несокрушимого де Ламье!

– Жерар, скажи лучше, что намылился к девкам, ведь жирный итальяшка не только кормит! Это ж всему Брюгге известный лупанарий!

– Ничего-то от тебя не скроешь!

Говорят, Франческо Петроний Непомукено в юности был пиратом. Другие склонны приписывать ему прошлое комедианта. Третьи бьются об заклад, что Петроний – наемный убийца, отравитель из Апулии, где его изловили и оскопили в назидание остальным.

Подробностей биографии Петроний не подтверждал (и не опровергал), а последние десять лет его можно было видеть исключительно в одном месте – собственной таверне на берегу канала Святой Крови. Был он толст, тонкоголос и чурался женского общества, каковые факты лили воду на мельницу слухов насчет скопческой его природы. Никаких иных доказательств не имелось, зато имелась уверенность, что у Петрония можно все. Нельзя лишь не платить.

Если итальянцу приходилось выбираться из-за любимой стойки, виновному (или виновным) можно было только посочувствовать. Известен случай, когда он в одиночку избил пятерых гасконских наемников, которые устроили в кабаке хороший дебош, а после отказались платить за разгром.

В таверне любили останавливаться все, кто любит вкусно пожрать, от души выпить и поваляться с нетрудными в любви девками. Число таковых не иссякало, а знающие люди говорили, что у Петрония всяких нужных сведений больше чем на брюггской Бирже. Туда постоянно захаживали купцы, а то и банкиры, рассчитывавшие вызнать что-либо полезное. Для темных личностей в таверне было аж три выхода – на тот случай, если приспичит удирать от городской стражи. На улицу Четок, черный ход во двор и на канал, где имелась собственная пристань, – прыгнул в лодку и поминай как звали.

Заведение встретило друзей издалека. Они не успели свернуть на улицу, когда услышали крики, треск и грохот.

– Во-о-от, – сказал Жерар. – Узнаю любимый кабак. Будто и не уезжал никуда!

Рыцари прибавили шаг, вскоре достигнув двери под скрипучей вывеской с красным конем.

Дверь распахнулась изнутри, на мостовую вылетел человек, а вслед за ним табуретка, достигнувшая его головы. Случился звонкий удар, но мужчина не упал, напротив, очень резво побежал, оглашая улицу воплями: «Убивают!»

В зале было дымно. Непричастные посетители жались к стенам, а причастные стояли вокруг перевернутого стола, за которым возвышался де Ламье. Судя по разбросанным по полу предметам, произошедшее было нетрудно восстановить – всему виной игра в кости. Ну и вино всему виной – это уж как водится.

Четверка парней явно хотела наказать Уго и даже начала претворять намерение в жизнь. Но до завершения спора было далеко, тем более что в споре наметилась тактическая пауза. В руках у парней сверкала сталь, а германец держал у плеча свой меч, и никто не торопился подойти поближе, чтобы выразить претензию в материальной форме.

Был германец без шляпы, а ну скуле наливался синяк, оппоненты тоже были слегка помятые, а если учесть человека на улице и табуретку, можно смело предположить: за железки компания схватилась только что. Уго был в меньшинстве, но тесаки парней явно проигрывали большому мечу, который вдруг показался слишком длинным и слишком острым.

Филипп и Жерар переглянулись и потянули оружие из ножен, когда тишину расколол хлопок и несерьезный какой-то, писклявый голос:

– Баста! Баста, я сказал!

И еще один хлопок ладонью о дерево.

Из-за стойки показался смуглый толстяк в серой рубахе и кожаном переднике.

Этого оказалось достаточно – все спрятали оружие, даже Уго.

– Петроний! Ты все видел, рассуди! – пробасил он.

– Да ты просто грязный жулик, чертово германское отродье! – вскинулся один из парней.

– С каких пор ты привечаешь жуликов?! – это второй.

Третий и четвертый ничего сказать не успели, потому что заговорил Петроний:

– Умейте проигрывать, молокососы. Если начали драку, доставайте сталь сразу или вообще не доставайте. А что до жулика… – итальянец помолчал, обведя собрание маленькими свинячьими глазками, – вы играли моими костями, кто-нибудь желает сказать, что у Петрония кости со свинцом?

Желающих отчего-то не сыскалось, хотя хозяин был безоружен, одинок, пузат, и вообще – в летах. Золотая молодежь с ворчанием расплатилась: с де Ламье – за проигрыш, с кабатчиком – за выпивку и битую посуду. Прибежавший слуга водрузил стол на четыре ноги и принялся вытирать его тряпкой. Молодежь очистила помещение самостоятельно, не прекращая метать молнии в Уго. Так как молнии были сугубо глазные (сиречь из глаз), германец плевать хотел, сделавшись веселым и пьяным (до того он был пьяный и злой).

– Привет старому товарищу! – сказал Жерар и плюхнулся на скамью рядом с Уго.

– С тебя выпивка, – не растерялся тот. – Что-то ты не спешил спасать старого товарища от юнцов этих, в конец охреневших.

– Привет, Уго! Привет, Петроний! – поздоровался Филипп и тоже сел. – Выпивка с меня, так как я теперь числюсь на герцогской службе и располагаю содержанием.

– Во как! Что-то я упустил этот важный момент! Эй, Петроний! Кувшин рейнского нам! И пожрать, мы голодны, как гвардеец, обслуживший в одиночку всех ротных шлюх! Или ротная шлюха, обслужившая всех гвардейцев? – Жерар заметно приободрился, сообразив, что платить не ему. – Кстати, о шлюхах…

– Даже не думай! Ни дэнье не получишь! – отрезал Филипп, а Петроний водрузил на скамью объемистый зад и добавил:

– Я тебе не «эй», а «господин содержатель таверны», – насчет еды и питья, однако, распорядился.

– Эх, Бургундия, куда ты катишься, если всякий кабатчик так распускает язык при благородных господах! – посетовал Жерар.

– Я, конечно, могу молчать, но тогда в долг и не проси, потому что в своем Брабанте ты, может, и благородный, а у меня тут все платят.

– Ты, Петроний, не будь таким серьезным! Это же шутка!

– Хороша шутка! Мне в родном заведении всякий молодняк будет рот затыкать! – пропищал итальянец.