Текст книги "Опасные земли"

Словом – тьма египетская.

Часам к семи бой утих сам по себе.

Потери были страшные, воины вымотались, а небывалая жара заставляла валиться с ног даже самых стойких.

Карл, вернувшийся в расположение, заменил подбородник и стал собирать войска, готовый драться хоть до ночи. Но не потребовалось. На его разочарованных глазах король увел армию.

То есть победа!

На поле остались лежать две тысячи бургундцев и столько же французов, погибших в бессмысленной, братоубийственной бойне ради славы и амбиций высоких господ. Тот факт, что господа валились в кровь и грязь рядом, наравне с простолюдинами, – слабое утешение для родственников. Сколько народу перемолола эта проклятая, никому не нужная война!

На Францию неуклонно падала ночь.

Карл пил вино в собственном шатре, принимал доклады и жаловал милостью. Он выгнал всех из-под парчового полога, начиная с пажей, которые чистили его доспехи. Скрип песка по стали, шорох ветоши скрежетали по графским нервам, так что он быстро вспылил и остался один, насколько вообще можно уединиться посреди огромного воинского лагеря за преградой тонкой ткани.

Теперь доспехи валялись на ковре, словно разъятый труп, иззубренные, в кровавых брызгах, что образовали вперемешку с грязью настоящий панцирь. На каркасной балке горел фонарь, бросавший блики сквозь слюдяное стекло, а на походном столике ему вторила свеча, и воск стекал медовой струей на лиможские эмали.

Страшно саднило горло – память о доблестной руке сира Жоффруа, ныне покойного. Саднила и душа, и непонятно было, что тому виной – усталость или схлынувший страх первого в жизни настоящего сражения.

Наследник Бургундии заливал боль вином, в руках кубок, на столе кувшин и стеклянная бутыль под столом, уже пустая.

В шатер сунулся гвардеец:

– Ваша милость! По вашему распоряжению, шамбеллан двора…

– Впустить! – прервал доклад граф и, когда вошел Филипп, приказал: – Садись вон там. Рад, что ты жив, а то уж, признаться, не чаял.

– Спасибо, мессир, – ответил тот, осторожно опускаясь на стул подле Карла.

– Я тебя потревожил по двум причинам. Хотел удостовериться, что ты жив, а то мне все уши прожужжали, как молодого де Лалена угомонили из арбалета, закололи алебардой, разорвали пушечным ядром, затоптали слонами… Во-вторых, не могу видеть рожи моих дорогих союзников, люди же достойные сильно вымотались. Не бросишь меня одного, наедине со сворой просителей? Впрочем, если ты еще не…

– Как можно! Я готов служить вам! – Филипп попытался вскочить, но граф поднял руку.

– Сиди, сиди! А вот и свора…

В шатре появился с докладом мэтр артиллерии, обрадовавший трофеями из всех семи французских пушек, потом один за другим два жандармских кондуктора, сообщивших об удручающем количестве дезертиров, заметно опередивших в численности честные трупы. Войсковой казначей просил выплатить жалование английским наемникам. И так далее.

В сторону Филиппа косились, но видели лишь темный силуэт и ноги в ботфортах, которые выхватывал из мрака свет свечи.

– Вот так! Твое здоровье! – Карл угостился вином. – Причастишься? Ну и славно! Как тебе показалась война?

Филипп промочил губы в сладком анжу, гадая, что будет с его головой после доброго глотка.

– Ценный опыт, мессир, ведь я на войне первый раз.

– Я тоже. Я тоже потерял девственность лишь сегодня, дорогой де Лален! Не очень похоже на турнир, а?

– Технически вроде бы все то же. Но ощущения непередаваемые. Пушки, опять же… и арбалетчики здорово раздражают, – ответил Филипп и опустил глаза на льняной бинт, стягивавший его торс.

Граф перехватил взгляд, рассмеялся и потер забинтованное горло.

– Проклятье! Точно подмечено! Раздражают! Никуда не деться от неприятного факта, что здесь собрались убивать, а, Филипп?

– Именно так, мессир. А еще гложет мысль, что мессир герцог здорово разозлится, узнав о походе, сражении и вообще, ведь у него с королем мир…

– К черту мир! – наследник хватил кубком по столу, но закашлялся, расплескал вино и заговорил тише. – Филипп, батюшка не разозлится, он будет в ярости. Он уже в ярости! Молнии досюда пока не достают, но достанут, будь уверен. Но мы победили, юга подпирает Бурбон, с севера – герцог Беррийский, у Валуа нет выхода, придется ему договариваться. И на этот раз – со мной, а я далеко не мой батюшка! Выпьем.

Он наполнил бокалы и тут же одолел не менее половины своего.

– Герцог одряхлел. Он больше не трахает шлюх, не пьет вина и не убивает оленей. В древности вожди бросались на меч, лишь бы не дожить до такой старости. Нынче времена попроще. А я еще молод, я люблю женщин и люблю кровь, что почти одно и то же. Отец скоро умрет, герцогство достанется мне, и я не желаю прятаться за тень славы покойника. Слишком много вокруг желающих впиться в глотку! Кровь, Филипп! Вот что дает жизнь, а значит, и власть! Ты уже взял свою первую кровь?

– Еще под Парижем, мессир. Когда мы штурмовали предместья.

– И как, понравилось?

– Убивать? – переспросил де Лален.

– Проклятье! Нет, дергать себя за хрен! Конечно, убивать!

– Не могу знать, мессир, – Филипп пожал плечами и скривился – растревоженные ребра покарали за неосторожное движение. – В бою не обращаешь внимания на такие мелочи, как чувства, – некогда, вы понимаете.

Граф кивнул, мол, как не понять.

– Я даже не могу сказать, запомнил ли я моего первого…

– Первое тело на своем клинке, – закончил за него Карл и снова кивнул. – А я запомнил. Мне было двадцать восемь лет. На дороге из Ипра в Гент… ты представляешь, мой добрый Филипп, на нас напали разбойники! Мерзавцы в самом сердце страны! Нас было пятеро. Два молодых шалопая и трое лучников двора. Мы задали им трепку, ну и я отличился. Проткнул одному шею. Когда разбойники сбежали, а мы вернулись на дорогу, там лежал этот… не спросил имени. Клинок прошел как-то криво; парень, совсем еще мальчишка, никак не мог умереть, задыхался, бил ногами, хрипел, а перед тем, как истечь кровью, обгадился. Наложил с выплеском. Такая, доложу тебе, вонь! Мы стояли, нюхали этот смрад, а я все никак не мог добить его, хотя хотел, да и надо было. И не добил. До сих пор помню: кровь из горла и дерьмо из чулок. И даже наши бравые лучники! Не смогли! Не добили! Ты можешь себе представить: герцогские гвардейцы тоже видели смерть первый раз! Слишком долгий мир, Филипп, люди отвыкли убивать. Слишком долгий мир.

Наследник прикончил вино и вновь налил. Рука его дрожала, и красный сок, черно-багровый в полумраке, выплескивался на столешницу, на роскошный бархатный упелянд, пятная горностаевый подбой темными потеками.

– Так это, наверное, хорошо. Хорошо, когда долгий мир, – сказал Филипп и сделал вид, что пьет.

– Хорошо, – согласился граф. – Если не приходится после этого идти на войну. Вот сегодня, например. Я имел все шансы сдохнуть, как тот разбойник, задыхаясь в собственной крови с полными штанами дерьма. Все потому, что наши люди слишком рассеялись – едва не прошляпили собственного предводителя! Нас осталось три десятка. Французы бросались со всех сторон, как бешеные псы! Раз за разом, снова и снова. Почуяли добычу! Я сломал два копья, потерял клевец в чьем-то шлеме, рука занемела так, что не чувствовала меча! Знаменосец д’Уаньи погиб первым, упал раненый Жак Кадэ. Кенже подхватил знамя и погиб. Если бы не старый ветеран Гийом, если бы мой братец Антуан не поспел так вовремя… Не спасли бы никакие доспехи! Ты понимаешь, что мы сегодня почти проиграли? Хорошо, что кузен Луи такой трус и не пожелал драться до конца! Бог миловал. За время мира бургундская доблесть превратилась в болото. Это же сброд – не войско. Разбежались по полю, как куропатки, и винить вроде бы некого. Хотели как лучше!

Вновь потянулись доклады, прошения и прочие вопросы, требовавшие неотложного внимания. В длинной веренице оказался бравый усач, которого граф немедленно узнал.

– Опять вы? – сказал он недовольно. – Что опять неладно в графстве Шиме?

– Все то же, ваша светлость. Сен-Клер… – начал было кавалерист.

– Ах! Я не светлость, я пока еще сиятельство! Светлость – это мой батюшка, который жив, здоров, хвала Богородице! Что опять не так с вашим Сен-Клером? Позвольте догадаться, чума? Никаких вестей?

– Точно так. Гонец с вашим письмом ускакал и не вернулся. Вы изволили приказать прево известить вас, если дело не прояснится.

– С ума сойти. Ну что же, слово есть слово. Мы победили, значит, разберемся теперь с вашими бедами, – граф оглянулся на бледного, как смерть, де Лалена.

– Филипп, езжай в Брюгге. Отвези письмо отцу. Скажи, что подлый Валуа на нас напал (мы совершенно ни при чем, а то старик совсем расстроится), но мы победили с Божьей помощью. Потом возьмешь полсотни из дворцовой охраны и разберись с этим проклятым городишком! Заодно отдохнешь и подлечишься, вояка из тебя сейчас как из меня жонглер. Гос-с-споди! Какой же ты страшный! Краше в гроб кладут! В общем. Поручаю, доверяю, надеюсь. Очень надо разобраться! Ведь Уаза – это граница с Шампанью. Не снюхались ли ребята с королем! Сделаешь?

– С удовольствием, мессир! – ответил де Лален и ранним утром отбыл из войска, так и не рассеяв слух о собственной кончине.

Глава 7
Антиквар

По здравому размышлению Ровный решил воспользоваться советом Артема. Не насчет огнестрельного оружия, а насчет машины. Он был склонен трезво себя оценивать и понимал, что если его по-настоящему захотят убить – убьют. Против специалиста не поможет гладкоствольный пугач, да и нарезной не поможет, равно как и широкий ассортимент нелегальщины: от пистолета до пулемета.

У несчастного Петухова дом буквально ломился от стволов, и где он теперь? Отдал Богу душу предельно зверским способом, аж мороз по коже.

Так что осторожность!

В рамках повышения оной личное авто вполне просматривалось. Например, если припрет оперативно сваливать. Не на трамвае же?

И с архивом этим… После вчерашних событий ходить по городу с дипломатом под мышкой было… да просто страшно!

Кирилл дозвонился до давнего клиента, который когда-то делал неплохие деньги на перепродаже ворованных иномарок. С тех пор прошли годы, но человечек, обзаведшийся вполне легальным бизнесом, любви к профессии, а также навыков и связей не растратил. Более того, он уже второй год пытался всучить Кириллу свой «Мицубиси Паджеро», на котором «муха не прыгала». Каждый разговор оканчивался именно на нем – на подержанном джипе.

– Приветствую вас, Евгений Сергеевич! – сказал он в трубку.

– А! Ровный! – обрадовалась трубка.

– Я, Евгений Сергее…

– Да ну на хер! Я для тебя Женя! Сколько можно повторять!

– Хорошо, Женя. Я вот подумал и решил согласиться на ваш… твой «Паджеро», если он меня еще дожидается, конечно.

– Конечно, дожидается! Я свою машинку – только в хорошие руки, как кота… А что с тобой, Ровный? Ты, часом, не заболел? Или в лесу кто сдох? Ты ж такой весь из себя противник личного авто! – повелитель иномарок был бодр и витален, чего нельзя было сказать об антикваре.

– Сдох, – коротко ответил он.

– А-а-а… млин, прости, брат, – в динамике послышалось сочувственное сопение. – Слышал про Артемку, черт. Надо ж было такое сказануть! Ну прости, прости, не хотел.

– Откуда ты про… – хотел удивиться Ровный, но не успел.

– Как откуда?! Ты в интернет глядел? Бойня на Петроградской! Все новостные ленты забиты! По телевизору… а, ну да, ты ж его не смотришь. В общем, пресса не дремлет! Но ты скажи, какой кошмар! Какому же выродку могло в голову прийти, у кого рука поднялась! Совсем звиздец! Ладно, мы в девяностые, всякое бывало, но чтобы вот так! Никаких понятий. Я с пацанами переговорю, поищут выродка по своим каналам, гарантирую. Я еще понимаю, утюг там, паяльник, девять грамм в ухо – это мы все видели…

– Сколько за машину хочешь? – спросил Ровный, прервав ностальгические излияния.

– Денег? – не совсем умно переспросил Женя и тут же пояснил: – На хрен мне твои деньги! У тебя, я слышал, образовался один гольтяковский гарнитурчик? Так давай махнемся баш на баш. Я его в свое время упустил, а очень хочется.

Кирилл покосился на шкаф, где лежала пара пистолетов знаменитого тульского мастера Николая Гольтякова. Хотел поинтересоваться, откуда ветер дует, но не стал, ибо не мир тесен, а слой тонок. Особенно антикварный, где новости носятся со скоростью телефонного звонка. Футляр с пистолетами стоил заметно дороже ветеранского джипа, но машина была нужна, а деньги – что деньги! Солить их прикажете? Словом, согласился.

– Так ты новости-то погляди, – посоветовал Женя, когда детали и сроки утряслись и улеглись.

– Я вчера на Артема с Таней глядел, – ответил Ровный и нажал на кнопку носом – была такая привычка.

К шести вечера под задницей вовсю шелестели внедорожные колеса, а руки ворочали штурвал, размачивая изрядно засушенные навыки. Зеленый «Паджеро» наматывал асфальт, и возникал вопрос: лет через двести не станет ли машина антиквариатом, не менее ценным, нежели уплывшие на обмен тульские пистолеты?

Забавно выходит…

Где та граница, когда подержанное, траченное, бывшее в употреблении превращается в драгоценную древность?

– Нет, друг! – сказал Ровный, обращаясь к джипу, – до антикварного состояния тебе не дожить – слишком нежный. Ну и ладно.

Разделить и признать собственную точку зрения насчет «ладно» у Кирилла не получалось. Ему было очень тревожно, и другой вопрос, куда более актуальный, маячил над повесткой дня: получится ли самому антиквару дожить до древних лет?

У Петухова не получилось.

Поэтому Ровный правил туда, где мог получить хоть какие-то сведения об архиве, который оказался неожиданно опасным. А именно – к наркоману Диме на улицу Чугунную. Налаженная и скучная жизнь сломалась при вторжении бумаг средневекового вельможи. Странный и даже страшный ночной звонок соединился в голове Кирилла с участью петуховской семьи, которая настигла ее тоже ночью и тоже вслед за знакомством с документами.

Оно, конечно, на первый взгляд глупость.

Автограф Филиппа де Лалена стоит дорого, нет слов, но для кого? Кто в состоянии оценить эту редкость? Только ученый или весьма разбирающийся человек. Образ такого человека, например профессора Прокофьева, никак не вязался с обликом того, кто в состоянии распотрошить двух людей.

Это из другой реальности: торговцы оружием, бородатые исламисты, напугавшие американского президента, международные наркодилеры, промышленные шпионы и охотники за финансовыми секретами, тоже обязательно международными. Хотя нет, последние действуют куда более тонко, если верить тематическим фильмам и житейскому опыту.

Допустим… нет, не допустим, а будем рассуждать логически, говорил себе антиквар, выруливая с проспекта Энергетиков на Полюстровский.

Конкуренты прознали об архиве, это раз. Сообразили, сколько он может стоить, это два. Пять миллионов в твердой валюте – достаточный повод для убийства? Несомненно, три.

Но!

Кто в состоянии заплатить такие деньги? Крупный иностранный музей (библиотека, исторический архив – вставить нужное), аукционный дом или богатый частный коллекционер.

Музей и аукцион никогда, вы слышите, никогда пальцем не прикоснутся к предмету с криминальным душком – репутация и возможные проблемы стоят дороже. Частник, свихнувшийся на бургундском Средневековье? Возможно, хотя маловероятно.

Едем дальше.

Что нужно сделать, чтобы оценить бумаги? Прочесть их, для чего требуется уверенное знание старофранцузского и средневековой палеографии – иначе эти каракули просто не разберешь. Так, это раз. Два: Ровный знал всех антикваров в Питере и Москве, от мелких барыг до представителей крупных компаний, насколько диковатый антикварный бизнес в России вообще позволял оперировать термином «крупный».

Кто мог пойти на такой кошмар?!

«Русские Палаты» в Москве? Смешно – они слишком на виду, да и зарабатывают куда как неплохо, чтобы связываться со столь жутким криминалом. Милейший Леша Бронштейн, питерский воротила, – этот вполне в состоянии настучать по лицу, если кто-то поведет дела «мимо понятий», но не более. Поговаривали, что Петр Иванович Новиков, тоже воротила, но еще советской закваски, гонялся за недобросовестными конкурентами с бритвой. Но, если это и правда, байке исполнилось лет двадцать – годы юной славы Новикова давно минули, и был он нынче – тихий дедушка.

Кроме того, утаить сторонний интерес к такому экзотическому предмету, как средневековые документы, практически невозможно! Ровный услышал бы, узнал, слишком много сорок носит на хвосте такого рода новости.

Артем поделился сведениями только с ним, значит, на Кирилле замыкается информационная цепь, а Петухов остается первым и единственным передаточным звеном от наркуши к нему. Отсутствие слухов говорит именно об этом: покойник не успел донести информацию третьим лицам! Или не хотел, что разумно.

Вывод первый: антикварный мир, по крайней мере отечественный, можно считать непричастным.

Помимо всего прочего, уж очень странный стиль поведения у киллера! Кто же так делает? Ворвался в квартиру и вместо того, чтобы пытать, допрашивать, словом, добывать сведения, убил двух человек! Да не просто убил!

От воспоминаний о вчерашнем зрелище Ровного замутило, и он открыл окно, впустившее шум, гудки и тяжелую асфальтовую духоту. Каменный город отдавал накопленное за день тепло.

«Кондиционер же есть! Двадцать первый век на дворе!» – подумал антиквар, поспешно водворяя стекло в пазы.

За бортом потянулась мрачная Менделеевская улица. Заводские задворки, где еще пахло стачками и классовой борьбой, где жил огненный ленинский дух, а сам лысый вождь словно еще вчера пробирался здесь к Финляндскому вокзалу, чтобы бежать в Разлив.

Итак, своих родных антикваров, то есть прямых конкурентов, оставим пока в покое. Остаются иностранные конкуренты, читай перечень: охотники за средневековыми редкостями, свихнувшийся коллекционер… Глупость, смех и грех!

Кто еще?

Отечественные спецслужбы, а заодно и их заграничных коллег Ровный отмел с ходу, потому что мысль отдавала паранойей, матерым таким диссидентским сумасшествием.

«А с чего ты, господин антиквар, вообще взял, что ужасная смерть четы Петуховых связана с архивом? Ну бывают же маньяки!»

Кирилл как-то раз напивался в компании, где оказались парни из судебно-криминалистического морга. Точнее, парень с девушкой. Эти милые люди порассказали такого, что Стив Кинг нервно курит в сторонке свои сказки для школьников, поглядывая с завистью.

«И с чего господину антиквару втемяшилось, что ночной перезвон хоть как-то связан с убийством? Жара, усталость, коньяк плюс скучающие подростки – получайте нервный срыв! Что до бедного Артема… ну обштырился какой придурок некачественной химией да вообразил себя Блэйдом, Охотником на Вампиров!»

– И приволок с собой гориллу на поводке, – мысль окончилась вслух. – Горилла идет, крокодила ведет. Вот же ж, блин!

«Блин» – это от того несложного факта, что он, Ровный, катит в гости к конченому наркоману! Который единственный знал, что и кому продает! С Петуховым был знаком! А значит, мог раздобыть и адрес – не велика загадка! Этот контингент, не задумываясь, удавит, зарежет, застрелит за дозу! Легко!

– Какой же ты болва-а-ан! – протянул Ровный. – Надо было еще вчера не играть в Штирлица, а стукануть ментам! Пусть бы разбирались! Это же первейший подозреваемый!

Однако не вяжется.

Во-первых, из квартиры не пропали деньги и ценности, которых было богато. Торчок вынес бы все подчистую. Во-вторых… Во-вторых, антиквар видел, как расправились с Артемом. Тот был мужик здоровый. Штанга, бокс, да и характер далеко не робкий. Просто так он бы не дался, а ведь его забили, как свинью! Тем более тела видел судебный патологоанатом, кинувший предположение о горилле.

Не-е-ет! Полиции до поры о наркомане знать не след! Ведь закроют парня на раз-два. Не жалко, конечно, потому как элемент ненадежный. Но вместе с парнем закроют и дело, следовательно, настоящий монстр будет гулять на свободе. И еще кого-нибудь привалит.

«Например, тебя, Кирюша».

Надо поглядеть на гражданина Диму и пообщаться, ой надо! Тем более вот она, Чугунная улица, а вот и дом 4А, практически на углу Менделеевской.

Авеню, носившее имя великого химика, – мрачное?

По сравнению с Чугунной – это практически Бродвей!

Вагоноремонтные заводы, автосервисы и на диво миру – пара жилых домов. Одинокие и маленькие среди заборов, теней арочных кранов и эха цеховых гудков. Веке в девятнадцатом здесь могли жить мастера с семьями или иные квалифицированные рабочие из числа элиты, а теперь здесь жил наркоман Дима – пейзаж самый подходящий. Из магазинов – через дорогу располагался винный супермаркет «Ароматный мир», все. Крайне депрессивное местечко с чахлыми деревьями и покосившимися скамейками у парадных.

И не скажешь, что за промышленной полосой в каком-то полукилометре гремит и сверкает огнями Выборгская сторона, вполне себе респектабельная!

Антиквар припарковал джип, сказавший свое «пока-пока» сторожевой пипикалкой, и направился к двухэтажному дому в грязной охряной штукатурке. Под ногами носился тополиный снег, вихрясь и безумствуя, а возле двери на скамеечке сидел старик, что заменял разом консьержа и домофон.

– Вы к Диме, молодой человек? – спросил он строго.

– А… э-э-э… я? – ответил Ровный и обернулся, хоть и пуста была улица, за исключением редких грохочущих грузовиков.

– Ну а кто же! Конечно, вы! – дед склонил голову, то ли указывая на объект, то ли приветствуя. – Вы же один?

– Один, – Кирилл остановился подле скамейки.

– Так вы к Дмитрию?

– А, собственно… да, а как вы, простите, узнали?

– Ничего сложного. В подъезде четыре квартиры, Аверьяновы на даче, Шувалов в больнице, к художнику Понтекорово подобные вам не ходят, остается Дмитрий. Тем более, что вы не первый, – пояснил дед.

– Вы Понтекорово? – Кирилл изумился, хотя не смог пояснить, чему именно: необычной фамилии, профессии, проницательной дедовой дедукции или тому, что он не первый.

– Честь имею, – старик еще раз поклонился. – Так вы к Дмитрию?

– Да. Простите еще раз, что значит «не первый»?

– То и значит. Я того добра молодца предупреждал – не ходи к Диме, не надо, пропащий он, и ты пропадешь. Не послушался, а теперь сам погиб и жену свою погубил, а все от жадности. Вы тоже не послушаете?

– Но… а он дома?

– Дома. Он теперь всегда дома. Ваш покойный предшественник снабдил его достаточным количеством отравы, чтобы тому не надо было выходить. Так не послушаете?

– Может быть, я ему помочь хочу? – спросил антиквар, чувствуя, что начинает злиться от нежданного допроса-нотации.

– А вам, простите, кто поможет?

– Мне помогать не надо!

– Тогда ступайте, – и дед ловким толчком клюки растворил дверь перед антикваром. – Второй этаж, дверь направо.

Кирилл не стал спрашивать, откуда дед узнал про Петухова. Из газет – такие вот самопровозглашенные стражи всегда всех помнят в лицо, а уж «бойня на Петроградке» наверняка облетела все полосы криминальной хроники.

Подъезд видал лучшие годы, но был удивительно чистым, а подоконник лестничного пролета оседлали цветы в горшках.

Дверь направо оказалась открытой.

Кирилл с испугом остановился – он слишком хорошо помнил предыдущую открытую дверь.

– Простите, уважаемый! – крикнул он. – Я от Артема Анатольевича! Вы дома? У вас дверь открыта! Мне с вами надо поговорить! Я могу войти, если вы, конечно, не заняты? Не потревожу?

– От Темки? – донесся голос после короткой паузы. – Заходи!

Квартира была явно не генеральская. Генералы империи проживали в сталинских апартаментах, где до потолка не достать даже на стремянке, а в коридоре можно играть в футбол. Кирилл предположил бы, что наркуша продал наследство, переехав на эти задворки, но уж очень вычурно старой была мебель, окружившая его.

Как будто реквизит к фильму о счастливых довоенных временах.

Первая дедушкина квартира, где он проживал до генеральских звезд? Все может быть.

Квартира, кстати, была чистенькой, что вовсе не похоже на обиталище наркомана со стажем. Ровный отметил образцовый порядок, чем сам не мог похвастаться.

– Эй, гость! – прогудел коридор. – Ты куда пропал?

Кирилл пошел на голос и очутился на кухне с допотопной газовой колонкой, не менее допотопной мойкой, которую венчал бронзовый смеситель, и неожиданно могучим дубовым столом под скатертью-клеенкой.

– Добрый вечер. Ровный, – представился он по привычке.

Из угла на него воззрился парень лет двадцати пяти, смотревшийся сущей мумией. Мумия была одета в футболку второй свежести и спортивные шаровары, и туалет сей был заклеймен зенитовским логотипом.

– Вижу, что не бугристый, – сказал парень.

– Что, простите? – не понял Кирилл. – Ах, вы о фамилии! Извините, Ровный – это моя фамилия.

– Что ты мне сделал?

Антиквар поднял брови, всем видом изображая непонимание.

– А чего ты тогда все время извиняешься? – пояснил наркоман.

– Издержки воспитания, молодой человек. Вы Дмитрий Богуслав?

– Я. Садись, не маячь, – парень махнул рукой в направлении венского стула в другом углу. – Вмажешься?

– Воздержусь.

– Зачем тогда приперся?

– Я партнер Артема Анатольевича. Надо поговорить о бумагах, которые вы ему продали.

– Ну, говори!

Пока Кирилл распространялся о своем интересе, он внимательно разглядывал визави. Весу в нем килограмм шестьдесят, рост метр семьдесят, лицо мелкое, причем, внимание, гладко выбритое. Тощие мышцы в синих венах… Не вполне конченый человек, но уже на скоростном лифте в ад. Завалить сержанта Петухова он бы, конечно, сумел. Отвертка в бок на ступенях лестницы, утюгом по затылку – есть способы. Но учинить то, что видел Ровный, – никогда. Даже обторчавшись до белых чертей. Кондиции не те.

– …так как я осуществляю всестороннее информационное обеспечение, то хотел бы знать, что ваш покойный дед говорил об этих бумагах? Все что угодно. Какие-то фамильные легенды, слухи, как он ими завладел, все что угодно, – закончил антиквар.

– А-а-а! Ты про те бумажки? Которые Темыч купил?

– Именно.

– Ну-у-у… это на сухую никак. Не осилю. Так может, вмажемся? А то меня чота трусит. Щас ломать начнет, так с меня толку никакого, даже поезд по канату не пущу, слушай, короче.

Дедушка был тогда не генерал, а майор НКВД, входивший в комиссию по отбору германских архивов для вывоза в Союз. Он вообще много чего вывез. Всякие «брюлики», которые наркоман Дима помаленьку проживал, в ходе чего и познакомился с Петуховым.

Так вот, дед.

Филолог по первому образованию, прекрасно читал на языках, включая средневековые диалекты. Из-за чего и вошел в комиссию.

«Дважды коллега, – с теплотой подумал Ровный. – Эксперт, да еще и медиевист!»

К военным бумагам со всякими секретами он доступа не имел, работая в том отделе комиссии, что занималась культурными ценностями покоренной стороны для компенсации культуры нашей, которую немцы изрядно проредили.

Разнообразные старые архивы – вот его участок.

В один прекрасный день, когда победная эйфория сорок пятого года еще не схлынула, а майор Богуслав трудился в тюрингском замке Вартбург, ему протелефонировали, что отловлен один тип, опознанный как сотрудник концентрационного лагеря Дахау. При нем нашли целый рюкзак документов, а товарищ Богуслав – ближайший специалист.

Специалист выехал на место, где отсеял почти весь рюкзак, содержавший жуткие отчеты доктора Рашера, а значит, под его интерес не попадавшие. Медицинскую документацию сдали компетентным товарищам, а вот одна папка осталась у товарища Богуслава – это и был средневековый архив из нескольких писем и одной рукописной тетради.

На вполне законный вопрос, какого лешего древние бумажки, да еще французские, делали в ведомстве доктора Зигмунда Рашера, который, как стало известно, занимался опытами в области гипотермии, эсэсовец ответить не смог. Он-де еле унес ноги от изумившихся широте сумрачного тевтонского гения американских солдат, которые от изумления перестреляли всю черномундирную сволочь из пулеметов. Документацию ему-де доверил сам главврач, а он – простой охранник и вообще не в курсе.

– Ты знаешь, кто такой Зигмунд Рашер? – спросил Дмитрий, сильно наклоняясь через стол.

Он успел уколоться, ему было хорошо, но говорил связно и, насколько мог судить антиквар, по делу, исправно пересказывая дедову историю.

– Знаю. Изучал воздействие холода на человеческий организм. Эксперименты с давлением, как-то так. Но, позвольте, Дмитрий, если я не ошибаюсь, к апрелю 1945-го Рашер за какие-то грехи переместился из администрации лагеря в заключенные, где и был расстрелян.

– Ни хрена ты не знаешь. Тот тип, ну, которого изловили наши, его звали Адемар Больман, он был подручным Рашера. Конкретно он занимался реанимацией людей после обморожения.

– Отогревал телом? – поинтересовался Ровный.

– Не-е-е… дед говорил, что он ставил опыты на совсем безнадежных, с отмороженным мозжечком. А еще дед рассказывал, что та книга ему нужна была именно для этого!

– Не понял. Он вслух читал или как?

– Зря ржешь, – наркоман искоса поглядел на Кирилла. – Дед по этому поводу не был склонен шутить. И знаешь почему?

– Откуда мне…

– А потому: американцы говорили, что нашли в Дахау камеру, куда свозили тела после опытов, ну, чтобы потом спалить в печке. Так вот, половина была с простреленными головами.

– Зачем? Добивали из жалости?

– Кто, фашисты? Из жалости? Ты смешно-о-ой! – Дима рассмеялся.

– Ну и?

– А я не знаю. Дед дальше никогда не рассказывал. Там что-то написано в книжке. Что-то, что нужно было эсэсовцам. А я по-ихнему не читаю. Ты вот что, кореш… – он вновь нагнулся через стол и поманил антиквара к себе. – Мне дед эти бумажки сбагрил, понимаешь? Года за два до смерти. Остальное-то в наследстве, а это – подарил. Я от них потом едва не рехнулся, вон, даже на белый подсел. Бухал сначала – не помогает. Только вот это вот. Ты думаешь, чего я в дедовой хате не живу? Не могу! Сюда сбежал, на жилплощадь его жены, моей бабки. Подальше от бумажек! И при первой возможности продал их твоему приятелю. Может, теперь отпустит?

– Что отпустит? – решил уточнить Ровный.

Но в этом месте Диму накрыл хороший, капитальный приход. Он понес такую околесицу, что дальнейшее общение стало невозможным и антиквар поспешил убраться вон.

Улица встретила его подступавшей белой ночью. Старик все так же сидел на скамеечке, будто дожидаясь Кирилла.

– Удовлетворили любопытство? – спросил он.

– А почему вы спрашиваете?

– Потому что некоторых вещей лучше не знать, – ответил старик, встал, одернул парусиновый пиджак и зашагал прочь, постукивая клюкой.

Ровный поразился: какой же вредный дед! Что ни спросит – все в точку. И какое-то иконописное, византийское лицо: чуть раскосые глаза, белоснежная борода по грудь, не старик – старец.

– Эй, послушайте! – закричал вслед Ровный, но собеседника уже скрыл угол дома.