Текст книги "Опасные земли"

Начальник привычно склонил голову и хитро сощурился. Впрочем, Аларих уже знал: это не от избыточной хитрости, а от непорядка со зрением. Рашер был близорук, а очки носить стеснялся.

– Не знаю, – честно признался Швальм. – Никакой такой позиции у меня не замечено. Увлекся, наверное.

– Кстати, пользуясь случаем: моя вам искренняя и сердечная благодарность. Ваша статистика по поводу обморожения мозжечка просто блестяща! Геринг в штаны наложит от радости… ну… и нам от щедрот отвалится что-нибудь.

– Спасибо! – ответил Швальм, хоть и сомневался насчет бурной реакции авиационного рейхсмаршала, несмотря на то что работа по выживаемости летчиков, катапультировавшихся над холодными водами, выполнялась по его прямому указанию.

– Не за что. Хотя, что это я… есть, есть за что! Поработали вы просто отлично! И, Аларих, прекратите все время тянуться по стойке смирно – в пиджаке это выглядит ужасно нелепо. Итак, – Рашер выбрался из-за стола и прошелся по кабинету, выдерживая паузу, – итак, коллега, я поручаю вам проект… небывалый проект, который потребует не только мастерства, но и мужества. Мужества настоящего фронтового военврача.

Сказав эту непонятную в общем фразу, он замолчал, отвернулся и начал возиться с электрофоном, что оккупировал тумбочку у стены. Электрофон был дорогой, редкой штуковиной с автоматической подачей пластинок – прямиком из Америки, фирма «Колумбия», практически шедевр. Вскоре из динамика полились первые такты увертюры к «Аиде».

– Не очень громко? – спросил Рашер через плечо.

– Мне бы хотелось узнать подробности моего направления. А музыка совсем не мешает.

– Тогда присаживайтесь, – хозяин указал на пару кресел у стены, одно из которых немедленно занял.

Присел и Аларих.

– Вы, коллега, – начал Рашер, и по всему было видно, что начал издалека, – блестящий реаниматолог. Но не буду утомлять вас комплиментами. Вместо этого задам вопрос: вас никогда не угнетала мысль, что ваша профессия… ваше искусство часто оказывается бессильным перед жадиной Хароном? Если пациент умер, то это навсегда, несмотря на все ваши старания и выдающиеся качества. Не гложет некая подспудная обида? Ведь ваша специализация ближе всего к той самой реке, где обитает старина Харон.

– Патологоанатомы куда ближе.

Рашер рассмеялся.

– Юмор – это ценно! Но патологоанатомы работают с окончательным фактом – с костюмом, который покинул владелец.

– Обидно, конечно, – признался Аларих. – Правда, после фронта чувства изрядно притупились. Однако, Зигмунд, что вы имеете в виду? Реанимация из терминальных состояний – вполне нормальная тема исследований.

– Не желаете сигару? – хозяин кабинета сцапал со стола коробку, которая оказалась наполнена толстенькими коричневыми цилиндрами, источавшими сладкий аромат Кубы. – Ах да, вы же не курите…

Зигмунд растратил минуту на возню с сигарой, во время чего Радамес успел сообщить миру через посредство динамика, что «милая Аида – Нила цветок скоро увидит солнце родное».

– Превосходно… – выдохнув клуб дыма, Рашер продолжил, – терминальными состояниями, друг мой, вы занимались здесь целый месяц! Я говорю о вещах куда более захватывающих. Или вы думаете, что отдел R создан только для того, чтобы макать евреев в ледяную воду и записывать, что выйдет в результате на радость папочке Герингу?

– Последний раз мы макали католического попа.

– Какая разница? – Рашер описал сигарой дымный скрипичный ключ. – Неужто вы такого низкого мнения о нашем руководстве? Фантазия доктора Вюста гораздо богаче. Именно он дал добро на проект, хотя, без ложной скромности, – инициатива моя.

– Так что за проект?! – с трудом сдерживаясь, воскликнул Аларих.

Рашер поднялся из кресла, походил по комнате, пыхтя сигарой, а после вернулся на место. Комната наполнилась чарующими тактами арии, в которой Аида обещала Радамесу: «С тобой ухожу».

– Ах, простите, простите, я вас переинтриговал. Надо было подготовить вас, разогреть, что ли… – он вернулся на место, изрядно хватил дыма в легкие и, выпустив его наружу, принялся рассматривать коллегу сквозь туман. – Я говорю о физическом бессмертии, доктор.

– Чушь, – отрезал Швальм.

– Чушь, – легко согласился Рашер. – Если душа покинула тело, вернуть ее назад медицина не в состоянии, по крайней мере, пока. Но вот тело, коллега, тело может жить без души и быть более чем полезным.

– Какие-то фокусы с электрическим стимулированием нервных окончаний трупа? – спросил роттенфюрер, подумав, что от рассудительного и вдумчивого ученого такой бредятины он не ожидал. – Только я не вижу, чем может быть полезен такой фокус. Остаточный тремор конечностей, даже временное восстановление сердечной функции – это все впечатляет досужую публику, но уже для студентов первого курса неинтересно. Мы с вами слегка перешагнули этот счастливый возраст, не находите? После смерти мозга тело окончательно превращается в труп, из которого только если мыла сварить.

– Мыла, говорите? – Рашер усмехнулся. – В головном мозгу есть множество лишних участков. Неокортекс – высшая нервная деятельность, гипофиз – выработка гормонов и многое-многое другое совершено не нужны для поддержания механического функционирования тела. После смерти мозга открывается масса возможностей. Если оживить церебеллум (мозжечок), тело сможет двигаться и совершать множество полезных манипуляций, им можно будет управлять, как Големом. Представляете, доктор?

– Я, доктор, представляю себе, что вы меня разыгрываете. Допустим (только допустим), остаточные процессы в нервной системе мертвеца позволят заставить тело двигаться. Но это все очень ненадолго, ибо разложение органики все эти процессы чрезвычайно быстро пресечет.

– Справедливо. Но, дорогой Аларих, дело в том, что в далеком пятнадцатом веке в одном бельгийском городке на границе Шампани началась чума…

– При чем тут чума и пятнадцатый век?

– Дослушайте. Оговорюсь! Подробностей мы достоверно не знаем и вряд ли когда-нибудь узнаем. Все, что я изложу сейчас, – это реконструкция на основании одного занятного средневекового документа и дедукции. Итак, чума. Точнее, то, что аборигены посчитали бубонной чумой из-за схожести симптомов. За одной лишь разницей: эта чума была фантастически незаразна. Тем не менее все закономерно перепугались и в город с инспекцией нагрянул один испанский врач – знаменитость, этакий средневековый Луи Пастер. Однако его намерения лежали значительно дальше обычных медицинских функций, как и у нас с вами, коллега, – Рашер поклонился в кресле. – Он установил, что болезнь передается только при непосредственном попадании в кровь основных сосудов: вен или артерий, после чего пациент гарантированно погибает в течение четырех-пяти-шести суток. Тогда он произвел некие манипуляции со штаммом (ну это мы знаем, что такое штамм – он, понятно, не знал, оперируя зараженной кровью), которые привели к любопытным результатам. Повторюсь: мы не знаем и десятой части этой истории и, наверное, сотой доли подробностей клинических мероприятий. Но узнаем с вашей помощью…

Доктор еще раз поклонился и указал на Алариха сигарой.

– Так вот, любопытные результаты. Как бы сказали мы с вами, штамм вышел из пасифицированного состояния. Он стал заразен чудовищно, как и полагается чуме. Теперь стало достаточно простой царапины, чтобы подхватить болезнь.

– И тогда блохи разнесли ее… – собрался было закончить за начальника Аларих, но тот его перебил.

– А вот и не угадали! Секрет этой новой заразы заключался именно в разносчиках, – симфонично торжествующему тону Рашера отозвалась пластинка, заигравшая торжественный марш. – Разносчиками стали сами больные!

– Через мокроту? При кашле? – уточнил Швальм.

– Клиническая картина, насколько мы можем судить, стала куда занятнее. Поражение касалось в первую очередь не лимфоузлов и не легких, а мозга. Больной сходил с ума, превращаясь в крайне опасного и агрессивного маньяка, который набрасывался буквально на все, что движется, и рвал мишень зубами, ногтями и любыми подручными предметами, будучи абсолютно невосприимчивым к боли при полностью подавленном инстинкте самосохранения. Понятно, что при таком поведении инфицированных болезнь распространялась хоть и не так эффективно, как блохами, но куда более эффектно. Представьте, во что превратится средняя больница, куда доставят пяток-другой таких вот пациентов!

– Интересная история, – покивал головой Аларих, борясь с желанием высмеять непосредственное начальство или даже надерзить. – Допустим на секунду, что я поверил в эту древнюю байку. Очень интересно.

– Интересно не это! – Зигмунд словно не заметил иронии. – Самое интересное начиналось потом!

– Потом? – поднял бровь Швальм.

– Сумасшедший пациент или нет, но это чума! Через некоторое, недолгое время его убивала лихорадка! Или добросердечные соседи – сами понимаете, в пятнадцатом веке нравы и законы были куда проще современных.

– И? – Аларих уже догадался, куда клонит начальник, но хотел услышать окончание из его уст.

– Экий вы тугодум сегодня! – посетовал Рашер. – Неужели непонятно из начала разговора? То-то и оно! Покойник вставал на ноги!!! И продолжал заниматься ровно тем, чем и перед смертью, – набрасываться на окружающих. С той лишь разницей, что делался абсолютно туп и практически бессмертен. Уничтожить такую тварь можно было, только разрушив головной и спинной мозг. Разложение прекращалось примерно через неделю, и мертвец начинал ходить по земле! Вот это интересно!

– Потрясающе! – Аларих зааплодировал то ли доктору, то ли оркестру «Ла Скала», мастерски отыгравшему марш из оперы. – Я не спрашиваю, как ваш средневековый Пастер провернул это дельце. Мне любопытно: за каким дьяволом он все это устроил? Случайно?

– Наш! Наш средневековый Пастер! – Зигмунд поднял пальцы с зажатой меж ними сигарой. – Вовсе не случайно. Этот гениальный ум потратил жизнь, охотясь за этой невероятно редкой формой чумы, которая есть универсальный и абсолютный реаниматор – куда уж нам с вами! Для чего? Справедливый вопрос. Испанец полагал, что сумеет управлять мертвецами, так же как сумел управиться с исходным штаммом. Вообразите армию практически бессмертных солдат, не знающих ни голода, ни усталости, ни боли, ни страха, ни жалости. Даже сейчас – это без пяти минут власть над миром! Вот чего желал испанец!

– Фьють! – присвистнул доктор Швальм. – И всего-то? И как власть над миром? Получился толк с затеи? Что-то я не припомню в истории Средних веков этакого казуса.

– Ему помешали, – ответил Рашер и раздавил сигару в пепельнице. – Город Сен-Клер погиб в течение нескольких дней. Сперва не могли понять, что происходит, а потом было поздно – жители разорвали друг друга. В город была направлена инспекция (связи-то нет, а как же!) из нескольких рыцарей и солдат. Почти все они погибли, но по крайней мере одному посчастливилось вырваться. Он оставил дневник, который попал в руки ребят-лингвистов господина Вюста. А уж по указанным координатам наведались и мы.

– Вы ожидаете, что я поверю в это нелепицу?

– Нет. Я и сам не поверил и никогда не поверил бы – ведь я ученый, как и вы. Но вот своим глазам я не верить не могу. Настала пора познакомить вас с фронтом работ!

Рашер упруго вскочил, накинул на плечи шинель, так как на улице было прохладно, и вышел вон, напевая под нос: «К берегам священным Нила боги путь укажут нам…»

Последовал за ним и доктор Швальм.

* * *

Путь оказался на удивление долгим. Аларих, изрядно походивший по территории лагеря, хорошо представлял его топографию, в которой было, прямо скажем, не разгуляться. Ему даже показалось, что коллега путает следы (черт знает зачем). Или это были игры субъективного восприятия? Ведь за периметр они так и не вышли, добравшись аккурат до крематория – мрачного сооружения, перерабатывавшего отходы деятельности Дахау.

В стороне от крематория нашлась земляная насыпь с глубоким апрошем, выведшим к дверям – хорошим, массивным, из бронелиста. Очень это все напоминало капитальный дот. Да таковым, по сути, и являлось, только без амбразур, но зато весьма обширным, с подземными этажами. Имелись и пулеметы – при входе.

– Прошу стоять и предъявить документы, – сказал солдат с петлицами обер-ефрейтора, когда дверь отворилась и оба врача прошли метров двадцать под коридору под сводами капонира.

Аларих едва не спросил зачем. Только что, буквально три секунды назад, их точно так же опросили через окошко в дверях. Да и Рашера здесь знали в лицо. Не могли не знать. Однако ствол пулемета за бетонной баррикадой в глубине коридорчика, внимательные глаза солдат к вопросам не располагали. Пропускной режим здесь был налажен как надо.

Рашер отработанным движением извлек офицерское удостоверение и еще какой-то официального вида бланк.

– Это временный пропуск коллеги, прошу любить и жаловать, – пояснил он, протянув бланк ефрейтору, который внимательно прочел его, а потом оглядел и Алариха.

Попросил документы и у него.

– Простите, доктор, – извинился Рашер, когда вторые двери лязгнули за спиной, – секретность, знаете ли. Утомляет невероятно, но…

– Понимаю. Ничего страшного, даже романтика какая-то.

– Пф-ф-ф! После десятого раза вся романтика пропадает. В столовую, извините, не выйти! Каждый раз надо умасливать эти чугунные лбы документами! Хорошо хоть сортиры имеются, а то впору в петлю! – многословно ответил Рашер. – А вот и пришли! Готовьте документы в третий раз, коллега!

Штукатуренный коридор с дверьми вдоль стен (какая-то канцелярская официальщина) оборвался поворотом, за которым была лестница на нижний уровень и еще одна бетонная баррикада-пулемет и два часовых. В самом деле, целых три КП на спринтерской дистанции – это слишком.

– Мы почти на месте, скоро вы все увидите, коллега! Любопытно? А, можете ничего не отвечать – вижу, что любопытно!

Любопытно – слабое слово.

Аларих едва не искусал локти, когда увидел в конце прохода форменный перепускной шлюз вместо дверей. Такое бывает на подводных лодках, такое бывает на объектах, где работают с особо опасными бактериями. В подобных местах доктору бывать еще не приходилось.

Шлюз привел коллег в сверкающее белизной помещение. Интерьер напоминал статусную больницу, где пользуют лучших людей Рейха. А потом был еще один шлюз, открывший путь, собственно, в лабораторию. Где Алариху суждено было не просто удивиться.

Рашер подозвал ассистента, высокого, худощавого в аккуратно застегнутом белом халате и врачебной шапочке.

– Дитер, друг мой, это доктор Аларих Швальм, наш долгожданный специалист по реаниматологии. Прошу обеспечить ему доступ к объекту N в любое время дня и ночи, даже если меня не случится рядом. А это мой помощник, мой Санчо Панса на полях науки.

– Дитер Трег, – представился он неожиданно густым басом, не вязавшимся с узкой грудью.

Мужчины пожали руки, закрепив знакомство.

– Ну, вы готовы? Тогда прошу. Дитер, открывай хранилище!

Маленький вестибюль с дверью в торце. Дверь сейфовая, с кодовым замком и двумя ключами, которые было нужно поворачивать одновременно.

А за ней…

Вдоль стен стояли клетки. Швальм насчитал семь проемов, забранных толстым стеклом. Напротив стоял пульт с еще одним человеком в халате и шапочке, который поприветствовал вошедших поднятой рукой.

Аларих шагнул вперед, к ближайшему проему.

В клетке, абсолютно белой, залитой белым безжалостным светом, на столе лежала мумия. При жизни это был человек среднего роста, с широкими плечами и волосами до плеч, абсолютно седыми.

– Это мумия, Зигмунд? – разочарованно спросил Аларих.

– Это, коллега, объект N-1. Впрочем, мы зовем его Карлом.

– Карлом?

Рашер довольно рассмеялся и стал загибать пальцы:

– Карл, Рольф, Вилли, Ганс, Фриц, Хайнц и Шмидт. Впечатляет?

Но Аларих упорно не желал впечатляться.

– Занятно, конечно. Но это просто мумия, пусть и удивительно сохранная. Что именно меня должно впечатлить? – Аларих шагнул вплотную к стеклу, недоумевая: не эти ли останки его пригласили реанимировать?

Шагнул и тут же отпрянул, отскочил назад, не удержав крика.

Мумия пошевелилась. Небольшой поворот головы и судорожное подергивание ног. Словно волна пробежала по телу.

– Ага! – торжествующе воскликнул Рашер и захохотал. Ему вторили подчиненные.

– Он… оно… – Аларих мямлил, растерянно тыкая пальцем в направлении бесновавшихся за стеклом останков. – Что?…

Доктор биологии, дипломированный врач, видевший, как он думал, все с обратной стороны жизни в кровавой ржевской каше, только что столкнулся с неведомым, невозможным и не знал, что спросить. Точнее, знал, но Рашер его опередил:

– Да-да! Карл жив! Точнее, не жив, но функционален, как я вам и говорил всего четверть часа назад! – произнес гауптштурмфюрер и внезапно поскучнел. – Всю теплую компанию доставили сюда с немалыми трудами. Правда, Карл и все прочие оказались вовсе не так… деятельны, как описано в древнем манускрипте. Теперь, извольте видеть, коллега, остаточные судороги, конвульсивные сокращения мышц и так далее. Растормошить их всерьез не удается. При этом никакого разложения. Все семеро, например, ухитрились сохранить в целости глазные яблоки. Они реагируют на свет и уверенно наводятся на людей, если подойти близко. Ротовая полость впитывает жидкую пищу. От электрода под напряжением дергаются не хуже меня или вас. Клетки тела живы. А ведь им, коллега, пятьсот лет! Изъятие сердца, печени или легких никак не сказывается на мышечной и остаточной мозговой активности.

Рашер вздохнул и добавил:

– Как ученый-теоретик я в восторге. Толку только в практическом смысле со всего этого вивария никакого. Мы в тупике. Надеюсь, с вашей помощью получится хоть что-то путное.

Аларих, тяжело ступая, добрался до табурета у пульта.

– Пятьсот лет! – потрясенно выдохнул он. – Но откуда… откуда вы их взяли? Это же потрясающий материал!

– Я же говорил, неужто вы забыли? Это ребята из бургундского городка Сен-Клер-на-Уазе, которых смогли добыть бойцы спецкоманды. Наше сокровище. Их у нас всего семеро.

– Как это возможно? Если вот это способно самостоятельно передвигаться, как вы утверждаете, почему о них никто ничего не знает? Как они не разбежались? Ведь это Бельгия, плотность населения чрезвычайная, кто-нибудь что-то уж точно увидел бы, а газеты выли бы в голос!

– Хороший вопрос! И ответа на него нет, по крайней мере в рамках академической науки. Видите ли, доктор, выбраться из города, равно как и попасть туда, непросто. Наш полк, наступавший на том участке, не смог пройти расстояние в пять километров. Пять километров, доктор! Они шли двое суток! И заблудились! Целый полк! Послали роту разведки, и она не вернулась. Послали вторую – этой повезло больше: назад через неделю вырвался уполовиненный взвод! Дюжина человек, измученных и поседевших. Они несли такую матерую чертовщину, что их пришлось изолировать. Но факт есть факт – вещь упрямая. С пространством там творится нечто невероятное. Город пришлось обходить по дуге. И конечно, сразу все вообще засекретить. Ну а дальше в дело пошли парни из специальной команды. И другие парни, которые подняли все архивы по поводу этого чертова городка – я об этом тоже рассказывал. Ваша задача, доктор, описать, зафиксировать процесс воскрешения. И попытаться понять механику второй жизни. Наши опыты зашли в тупик, доктор, признаюсь честно. Мы научились заражать пациентов бессмертием, но не поняли… ни черта не поняли! А главное – как ими управлять. Этим-то мы с вами и займемся. Гордитесь, доктор! Вы теперь носите главную тайну не только Рейха, но и всей военной науки современности! Подумайте, какие перспективы! Если мы обуздаем эту силу… мы сможем низвергнуть в ад весь мир и подарить избранным вечную жизнь. Согласны взяться за тему, доктор? Впрочем, вопрос риторический – отсюда у вас только один выход.

И Рашер снова расхохотался.

* * *

Сказать, что Аларих Швальм испугался, значит не сказать ничего.

Любой испугался бы.

И дело не в том, что объекты были страшны, как сама смерть. Дело было в неправильности происходящего. В конце концов, русские пушки тоже несли ее – смерть. Но это была настоящая, окончательная, правильная смерть. Конец тела, пусть и мучительный. Происходящее же в бункере было чем-то запредельным.

Однако, как заметил Зигмунд, выхода не было, да и любопытство пересилило ужас. Хотя бояться Аларих не прекращал. С тех пор уже никогда.

Работа оказалась утомительной.

Согласно высказыванию Рашера, подопытных «заражали бессмертием» посредством шприца с вытяжкой из исходного объекта. А вот воздушно-капельный метод, обещанный Рашером, отчего-то не работал. Видимо, безвестный средневековый рыцарь что-то напутал, в чем его трудно винить, ведь ни слов «воздушно-капельное инфицирование», ни даже что такое бактерия, тот знать не мог. Или зараза за пять веков испортилась?

После инъекции у персонала было не больше десяти минут, так как человек сходил с ума. Начисто. Он превращался в невероятно агрессивную тварь, которую требовалось надежно обездвижить, пока она… оно не наделало дел.

Далее пациента (которого после инфицирования именовали «объект N+») пристегивали к столу и начиналась работа. Аларих следил, как подопытный умирал, чтобы возродиться вновь к тупой медленной не-жизни, ничем не отличаясь от исходных средневековых мумий.

– Черт знает что, – сказал Зигмунд, оторвавшись от микроскопа. – Это обычная Yersinia pestis, насколько я могу судить. Ничего больше наши доблестные бактериологи выделить не могут! Но отчего она передается только непосредственно в кровь?

– М-да, в кровь, – поддакнул Дитер, сидевший за столом напротив. – И отчего эн-плюсы после смерти делаются такие пассивные? После заражения они весьма агрессивны.

– Климат неподходящий, – заключил Аларих и устало потер глаза.

Дело было через три месяца после личного «сошествия во ад» доктора Швальма, как он сам окрестил свое знакомство с темой. Трое ученых сидели в лаборатории среди аппаратуры под аккомпанемент тихо жужжавшего автоклава. За преградой стекла билось тело, пристегнутое к столу. Пальцы скребли голую стальную поверхность, а изо рта рвался неслышимый то ли рык, то ли стон. Звукоизоляция была абсолютной, но Швальм знал: эн-плюс издает самые неприятные звуки: чистая, незамутненная ярость и жажда убийства.

– Скоро сдохнет, – пробасил Дитер, проследивший взгляд Алариха.

– Да, еще часов шесть-семь. Этот продержался долго. Девять дней.

– Хоть вы порадуйте, доктор! Есть что-нибудь новое? – взмолился Рашер, сложив руки на груди.

– Ни-че-го, – отчеканил Швальм. – Отслеживаю процесс умирания, провожу реанимацию, она, конечно, не помогает… Насчет второй жизни мертвого тела – никаких новых данных. Оно сохраняет все двигательные функции, ему нужна энергия в виде пищи, оно абсолютно тупо и почти пассивно. Я, право, не знаю, зачем вам понадобился я, все это вы и так знали.

– Ну-ну, доктор! Исследования только начались, что за унылые мысли! Вы работаете всего три месяца! И я по глазам вижу, у вас есть какие-то мысли. Поделитесь!

Аларих встал и принялся нервически барабанить пальцами по столу, будто играл на рояле какой-то быстрый мотив.

– Это не мой участок, Зигмунд, да и мысли бредовые, – сказал он после увесистой паузы, наверное, в полминуты.

– Бредовые – это хорошо. У нас и так не тема, а полное безумие. Еще немного безумных идей не повредит. Я так думаю, – сказал доктор Трег и усмехнулся.

– Поддерживаю! – это, понятно, сказал Рашер. – Давайте ваше безумие, доктор! Что вы, как институтка, интересничаете, ей-богу!

– Я пока возился… а я больше всех провожу времени в компании объектов, обратил внимание, что до момента смерти они умеют общаться. Факт общения налицо. Например, умеют подавать сигналы о цели. Не знаю, как, но, если возле камеры оказывается человек, активируются сразу все объекты, даже если они человека не видят. Но один его засекает, и этого достаточно – сразу все наши подопечные на ногах и идут в атаку. Как вы это объясните?

– Да, я обращал внимание на такой факт, – подтвердил Трег. – Но до этой минуты не мог сформулировать.

– Это интересное наблюдение. Объяснить никак не могу. Месмеризм, гипноз, мозговые лучи? Черт его знает… И что? Какие практические выводы?

– Как я уже говорил, практические выводы выходят за рамки моего участка исследований. Быть может, если объекты коммуницируют посредством этих самых гипотетических лучей мозга, то они являются не самостоятельными организмами, а частями некоего целого?

– Как стая? – уточнил Рашер, сильно подавшись вперед.

– Никак нет. Осмелюсь предположить, в виде бреда, раз уж мы договорились, что сегодня бредить можно, что не стая. Скорее колониальный организм, как морские сифонофоры, например. Только не в виде органического симбиоза, а на ментальном уровне, если вы понимаете, о чем я.

– Да, звучит достаточно дико, – улыбнулся Дитер.

– Дико не это. Дико то, что рассказывают парни из спецгруппы, – мрачно ответил Рашер.

– Вы так и не поведали, что именно, Зигмунд, – Трег улыбнулся, вроде бы даже с надеждой, и принялся нервически барабанить пальцами по столу. – Я понимаю, секретность. Но это же напрямую связано с темой исследований. Вдруг именно там ключ к разгадке?

Начальник заправил руки в карманы и начал прохаживаться по лаборатории. Помолчал, склонив голову.

– Эх, Дитер… не могу я вам всего рассказать. Та ерунда… то безобразие, что творится вокруг города, – уже не моя тайна, ею занимаются другие люди. Ну, насколько я понимаю – занимаются. Мы знаем только то, что целый город в центре Европы не просто пропал со страниц источников в пятнадцатом веке – о нем вообще никто ничего не знает и там никто с тех пор не бывал. Кстати, спецгруппа попала только в предместье. Через Уазу они не смогли переправиться. Не смогли, да-с! – Рашер прекратил слоняться, остановился, подняв голову, ткнул пальцем в сторону слушавшего каждое слово Алариха. – Ну что… Идею я принимаю. По мысли коллеги Швальма, нужно собрать некую критическую массу, и тогда можно надеяться на активацию неких скрытых контуров коллективного сознания не одного объекта, а целой группы. В качестве рабочей гипотезы признаю модель годной. Да-да, именно рабочей, не спорьте, доктор! С завтрашнего дня начинаем мероприятия по массовому заражению пациентов. Для начала отберем тридцать человек, так сказать, полный взвод! И после первой смерти соберем их вместе, в одном помещении.

– Но… – начал было Аларих.

– Это приказ, герр роттенфюрер! – отсек возражения Зигмунд.

* * *

Рабочая гипотеза, как говорится, оказалась не слишком рабочей. Объекты N+, собранные массово в одном помещении, были опасны. Куда сильнее обычного грызла их тяга к убийству. Но, умерев, они превращались в таких же бесполезных пассивных кадавров, как исходный материал из неведомого и забытого города. Что за город и что за чертовщина там происходит, старина Рашер отмалчивался.

Зато показал Алариху те самые средневековые документы, которые доставили из бездонных архивов Рейха в распоряжение отдела R. Знакомство с бумагами тоже не слишком помогло. Если бы не живое и одновременно мертвое свидетельство в лице Карла, Вилли, Фрица и прочих, герр Швальм никогда и на секунду не воспринял бы старые бумаги как что-то большее, чем интересная средневековая сказка.

Что-то не срасталось у последователей древнего испанского доктора. Хотя, раз за разом вчитываясь в перевод, Аларих чувствовал – разгадка где-то здесь. Но чувства к делу не подшить – дело не трогалось с точки. Мертвой, но в то же время пугающе живой.

Доктора заражали подопытных. Эн-плюсы сходили с ума. Исправно кидались на других подопытных и буквально рвали их на клочки. Тем, кто умудрялся выжить, оставались минуты – они тоже бесповоротно обращались в неуправляемых убийц с красными глазами, невероятной, нечеловеческой силой, скоростью и выносливостью.

Их можно было топить в ледяной воде, помещать в барокамеру с уровнем давления, как на высоте десяти километров, – смерть никак не желала забирать настолько бесполезную жизнь. Контролировать ярость эн-плюсов оказалось принципиально невозможно. Дней через пять-шесть, редко больше, агрессивный монстр умирал. И становился он бессмысленным куском слабо шевелящегося мяса. Совсем как Вилли, Карл или Фриц.

Им можно было вынуть все внутренние органы, слить кровь, ампутировать конечности и даже голову – вторично оно не умирало. Только огонь – полное уничтожение организма. На худой конец помогал взрыв осколочной гранаты в замкнутом помещении. Или серия выстрелов в мозг и позвоночник. Тело не умирало и тогда, но всякая нервная активность прекращалась.

Интересно?

Безумно. Вызов для ученого – биолога, врача, физика.

Практическое применение? Да никакого. Поставить себе на службу не-жизнь не выходило даже при наличии бездонных ресурсов и лучшей аппаратуры.

– Можно, конечно, запустить эту вот заразу во вражеский тыл. Я не знаю, начинить бомбу шрапнелью, какими-то капсулами с кровью N+, – рассуждал Рашер, сидя в собственном кабинете. – Это будет эффектно. Представляете эпидемию такого бешенства?!

Он довольно и даже мечтательно расчмокался и закурил сигару. Аларих представил, и даже его передернуло.

– Дивизия, две дивизии, целый корпус в пару суток обращаются в жутких безумцев и рвут на куски друг друга и окружающих, – продолжал Зигмунд. – Но нет, черт дери, что прикажете делать потом? Ведь контролировать заражение не получится – хотя бы парочка таких ребят нет-нет да и доберется до наших траншей, и что, скажите на милость, потом?

А потом подопытный укусил Дитера. Вцепился зубами в руку, пропоров плоть до кости. Бедняга слишком устал, расслабился, потерял бдительность – и вот результат. Аларих помнил, как тот беспомощно озирался, зажав рану. Аларих помнил, как коллеги и приятели по вечернему пиву разом отступили назад, слишком хорошо понимая, что произойдет через пять-десять минут. Вокруг несчастного словно выросла невидимая стена. Он был еще жив, но вот-вот должен был обратиться чем-то, что страшнее огнеметного фугаса.

И ведь не было никакой реальной стены между ними.

И не было больше милого и умного доктора Дитера Трега. Обреченный и бессильный, он стоял в окружении таких же бессильных и перепуганных насмерть товарищей.

Аларих помнил, и память эта преследовала его во сне, как Дитер аккуратно расстегнул халат, повесив его на спинку стула. Как появился в здоровой правой руке курносый полицейский «Вальтер».

– Не надо бояться. Страх хуже смерти, – произнес он напоследок.

Ударил выстрел.

Удивительно, но это было единственное ЧП на объекте.

А потом отделу R урезали финансирование. Сразу в три раза.

Рашер ходил дерганый и злой, ведь люфтваффе буквально заваливало его работой. И текучка эта совершенно блокировала работы по главному для него направлению.