Текст книги "Дельта"

Найл на секунду струхнул от своей безрассудной горячности, но тут же сообразил, что лебезить глупо. Растение-властитель по своей сущности стоит над людьми, так что его не уязвишь ни словом, ни чувством. Кроме того, размышляй он молча или вслух, мысли все равно как на ладони. Придавало смелости и то, что в какой-то степени он все же прав; стоило подумать о пауках, о том, что они могут сделать с его семьей, как в душе снова очнулась глухая ярость.

– Люди, по крайней мере, всегда чтили разум. Паукам известно, что люди в этом смысле не уступают им, и все равно мечтают их извести.

– Как и ты мечтал бы извести пауков.

– Да, как и я, – упрямо подтвердил Найл.

И тут гнев в секунду испарился. Заглянув растению-властителю в душу, он уяснил, что тому нет особо дела ни до тех, ни до других. Пришельцы радели не за отдельные виды живых существ, как таковые, а за саму эволюцию. Им было безразлично, кто при этом хозяин, а кто раб.

Кроме того, рассказ еще не подошел к концу. Прошло столетие с той поры, как человек оказался в рабстве, и властителям стало ясно: что-то здесь не так. Развитие пауков шло на убыль. Они обленились, и день-деньской беспечно просиживали у себя в тенетах, таская для забавы мух и жируя на людской да животной плоти. Пробовали усилить подпитку жизненной силой – без толку; пауки, видно, воспринимали это, как подарок.

Мало-помалу пришельцы сделали для себя вывод. На их родной планете жизнь была так неимоверно трудна, что борьба за развитие стала второй натурой. Земля, в сравнении, была исполнена разнообразия. Вот так и сложилось, что ее создания совершенствовались лишь тогда, когда у них было против чего бороться. В первый десяток миллионов лет своей эволюции пауки не изменились почти никак; а тут считанные столетия, и они уже хозяева планеты. Такое положение их, безусловно, устраивает, опасности ждать неоткуда – к чему еще стремиться?

Властители решили пойти на эксперимент. Жуки-бомбардиры относились к паукам, как к всегдашним соперникам. Своих естественных врагов бомбардир осаживает, в основном, жгучим выхлопом газа. Но если сам случайно увязает в паучьих тенетах, где восьмилапый начинает обматывать шелковистой нитью, то безропотно позволяет обратить себя в беспомощный кокон.

Тогда растения-властители решили сосредоточить свои усилия на жуках-бомбардирах. Они с точностью определили длину волны, наиболее жукам соответствующую, и принялись передавать энергию с нарастающей интенсивностью. Едва «зарядившись», жуки стали изживать свой извечный недостаток. Теперь они уже не давались, жгучий выхлоп разом отшибал у охотника желание связываться.

Пауки, привыкшие к неоспоримому господству, были вне себя от такого открытого неповиновения. Терпение, наконец, лопнуло, и они решили: жуков – наглецов – извести всех до единого (Найл мрачно усмехнулся: иного и быть не могло). Жукам же обретенный иммунитет прибавил стойкости, и они боролись храбро и решительно. Пауки давили с удвоенной силой – жуки упирались вдвое против прежнего. Противостояние длилось не одно столетие, причем обе стороны успели развить в себе силу воли и смекалистость до более высокого уровня. В конечном итоге рассудительность и здравый смысл возобладали. Когда Хозяин со стороны жуков предложил примирение, пауки с охотой согласились. Но когда обе стороны утихомирились и впали в приятную безмятежность довольных собой победителей, эволюция и тех и других начала в очередной раз давать сбой.

Эксперимент подтвердил то, что пришельцам было уже известно: существа на Земле развиваются лишь до тех пор, пока им приходится работать. В таком случае попытка создать сверхсущество, очевидно, обретена на неудачу.

Вместе с тем не опробованным оставался еще один вариант…

Смертоносцы-Повелители допустили серьезный просчет. Они были уверены, что человек им больше не угрожает. Понятно, в пустыне еще прячутся недобитки, считающие себя свободными. Но они годятся на расплод, и уж в любом случае не представляют реальной угрозы.

И вот теперь, непростительно поздно, смертоносцам стало ясно, какую они допустили оплошность. Все это безжалостно им открылось назавтра после налета людей на казармы. Погибло больше трех тысяч пауков; многие корчились в муках, наполняя болью каждого сородича поблизости и на расстоянии. Это был день, когда Смертоносец-Повелитель понял: борьба за господство на планете проиграна.

Эта мысль наполнила Найла мрачным торжеством. Вспомнилась вспышка самозабвенного восторга, когда сам он навел жнец на мохнатое туловище и нажал спуск. Ощутив неприязнь пришельца, Найл будто опомнился и смутился как ребенок, которого застали за каким-нибудь запретным занятием. Он попытался «зашторить» свои мысли. Но, в конце концов, удержаться не хватило сил, и он спросил:

– Как ты думаешь поступить? Ответ удивил неожиданностью:

– Теперь это зависит от тебя.

У Найла ушло несколько секунд, чтобы это как-то усвоить. Мысли смешались, дыхание стеснило от волнения. Растение имело в виду, что…?

– Ты хочешь сказать, – спросил он, – что дашь нам поступить по своему усмотрению?

– Мы не можем вам помешать. Что за абсурд!

– В твоих силах не дать мне уйти. В твоих силах… – мысль невозможно было утаить, – убить меня.

– Нет. Ты явился сюда по-доброму, поэтому считай, что мы заключили мир.

Найл оторопело покачал головой.

– Но что я, по-твоему, должен сделать? Ответ прозвучал четко, будто сказан был вслух:

– Подумай сам и прими решение. Ты свободен.

На минуту Найлом овладело беспокойство, близкое к раздражению. Не может быть, чтобы так, разом – и полную свободу. Ум растения, между тем, проглядывался насквозь, обмана быть не могло.

– Мы сможем, в случае чего, использовать против пауков жнецы?

– Если вы изберете такой путь.

Найл вообразил: вот он возвращается в город жуков и поднимает местных на борьбу. Представился штурм паучьего города, и как рушится обиталище Смертоносца-Повелителя. Пауки – врассыпную, улепетывают кто куда, и их потом по одному вылавливают. А затем люди объединяются, отстраивают город заново. С помощью Белой башни заново выявляются секреты прошлого, чтобы людям никогда уже не приходилось держать перед пауками страха. Заблестят огнями высотные здания, счастливые дети будут резвиться в парках. Заспешат по улицам мужчины и женщины, направляясь по своим каждодневным делам, и уже никаких зловещих тенет над головой. Человек возвратит то, что принадлежит ему по праву: быть хозяином Земли… Головокружительное видение, наполнившее едва ли не экстазом.

– А что потом?

Вопрос прервал ход мыслей, Найл на секунду смешался.

– Что потом? – машинально повторил он.

– Что станут делать люди, когда окажутся хозяевами Земли?

Вопрос показался бессмысленным. Неужели и так неясно? Создадут, разумеется, новую цивилизацию и станут жить-поживать.

– Как в былые времена?

Странноватые какие-то, неуютные вопросы. Зачем вызнавать, если мысли Найла и так как на ладони?

– Чтобы заставить тебя поразмыслить. Когда ты отсюда уйдешь, ты будешь волен поступать как вздумается. Но прежде, пока есть еще возможность, мне хочется, чтобы ты подумал о последствиях.

Найл качнул головой.

– Да, действительно, в былые времена люди постоянно воевали. Но в тот век, когда они оставили Землю, войн не было.

Наступила тишина; человек ждал следующего вопроса. Но пауза все тянулась, и Найл поймал себя на том, что раздумывает над только что сказанным. Войн и в самом деле не было, старец в Белой башне ему об этом поведал. Но он же еще и сказал, что когда человек оставил Землю, он так и не овладел тайной счастья. Память работала так четко, будто те слова Найл слышал только вчера. Кстати, вспомнилось, что «один знаменитый биолог написал книгу, где утверждал, что человечество в конечном итоге изойдет со скуки».

– Я не изойду со скуки, – встрепенулся Найл. – С помощью медальона я постепенно освою, как можно управлять своим умом.

– Ты – да. А как насчет остальных?

Параллельно вопросу очертился образ Доггинза. В эту минуту до Найла дошло, для чего растение донимает вопросами. Не для того, чтобы уяснить его слова, а затем, чтобы он сам задумался над своими мыслями.

– Но как же они смогут научиться? – не то сказал, не то спросил Найл, однако в словах чувствовалась слабинка.

– Ты полагаешь, они научатся быстрее, если станут хозяевами Земли? – Найл молчал. – Ты видел, что произошло, когда пауки с жуками зажили сыто и спокойно. Почему ты так уверен, что люди не поведут себя точно так же?

– Люди – нет, – сказал Найл. – Они не так ленивы, как пауки.

– Может быть. Но это потому, что их свобода ограничена. Ты никогда не обращал внимания, что с лучшей стороны люди проявляют себя тогда, когда их свободу что-нибудь притесняет? Тогда они идут за нее на бой и сражаются. Когда вы живее всего – когда желаемое достигается с боем, или когда достается даром? Если людям взять вдруг и дать непомерно большую свободу, они растеряются и не будут знать, что с ней делать.

Найл не сказал ничего; что правда, то правда.

– Как, думаешь, все будет складываться, если люди уничтожат пауков? Попробуй представить себе картину.

Они отстроят заново свои города, спалят до единого паучьи тенета и будут закатывать грандиозные празднества. Затем начнут обучаться всему тому, что при пауках было под запретом: как делать аэропланы, океанские лайнеры и космические транспорты. Но уже через несколько лет они позабудут, что значит быть в рабстве у пауков. Свою свободу они начнут воспринимать как должное. Их внуки снова начнут искать себе приключений, так как мало-помалу начнет одолевать скука. Тебе известно, что все это когда-то уже имело место. Ты хочешь, чтобы пошло на второй круг? Найл покачал головой, от внутренней уверенности уже мало что осталось.

– Не все же такие.

– Хорошо, назови хотя бы одного.

Найл подумал; действительно, некого. Вспомнился Каззак с его неуемным властолюбием, и Ингельд – заносчивая, тщеславная; Мерлью? Эгоистка, все должно быть по ее. Очевидно, пришелец прав. Даже добрый по натуре Доггинз, и тот безнадежно ограничен – собственной грубоватой напористостью и полной слепотой в отношении собственных недостатков.

– Тогда чего ты от нас ждешь? Что мы должны сделать? Не успев еще спросить, он знал, какой последует ответ.

– Тебе надо решить самому.

– Но ты говоришь, мы должны научиться уживаться с пауками?

Ответа не последовало, и Найл истолковал это как молчаливое согласие. Подумал, и в голове вдруг мелькнула мысль.

– Может, если выживем их из города, то заставим заключить мир, примерно так, как получилось с жуками?

– Нет. Не выйдет.

– Почему?

– Чтобы выжить из города, вам непременно понадобится пустить в ход жнецы. А уж если вы примените оружие, процесс станет неуправляемым. Вы невольно будете продолжать стрельбу, пока не уничтожите их всех до единого.

Найл понимал, что так оно и будет. Вооруженный жнецом человек в глазах пауков подобен опаснейшей из ядовитых змей, он будет вызывать у них страх и отвращение. Рано или поздно это неизбежно увенчается вылазкой, и тогда люди так или иначе полностью с ними покончат.

– Но без жнецов как мы вырвем у пауков свободу?

– Не могу на это ответить. Размышляй, пока сам не отыщешь ответ.

Найл почувствовал волну гневливого отчаянья. Он словно был загнан в лабиринт логики: куда не сунься, везде тупик. Больше всего он чаял истребления пауков. Если это сделать, человек сделается хозяином Земли. Но человек к такой власти еще не готов. Ему сперва нужно гораздо полнее овладеть собственным умом. А придет он к этому гораздо раньше, если на земле останутся пауки, неотступно напоминая, что только борьбой можно удержать свободу. Казалось бы, нелепый парадокс, но человек нуждается в пауках сильнее, чем пауки в человеке.

Если человек пустит в ход жнецы, пауки окажутся истреблены. А если жнецы уничтожить, то что удержит пауков от возмездия – умертвить тварей, от которых сами едва не погибли?

Выхода, казалось, не было. Найл усилием сдержал растущее в душе отчаянье.

– Неужели ты ничем не можешь помочь?

В ответ – тишина, но на этот раз с проблеском надежды. Растение-властитель словно раздумывало над его вопросом. И тут Найл ощутил слабое покалывание в коже на лбу. Что-то напоминает, хотя пока не разобрать, что именно. Тут покалывание стало усиливаться, и он вспомнил. Бархатистые, прилегающие ко лбу подушечки в Белой башне. Найл неожиданно осознал свое лежащее на земле тело; голова умещена в выемке на основании выроста. Затем показалось, будто он, отрешась от собственного тела, неспешно всплывает, а покалывание перерастает в ровный мреющий огонь удовольствия. Теперь он понял, что происходит. Растение делало самоотверженную попытку увеличить частоту жизненной вибрации так, чтобы та стала впитываться напрямую человеческим организмом. Но это было практически невозможно. Сам пришелец не достиг еще уровня достаточно высокого, чтобы преобразовывать грубую энергию земли в вибрации настолько утонченные, чтобы они стимулировали человеческий мозг. Было что-то героически саморазрушительное в попытках растения-властителя вывести человека на более высокий уровень восприимчивости.

И тут что-то произошло. Когда энергия растения пошла уже на убыль, инициативу переняла, казалось, иная сила. С абсурдной легкостью она заполнила мозг Найла потоком белого света, русло которого полнилось звуком, схожим чем-то с вибрирующим гудением гонга. Затем, как это уже случалось, словно солнце взошло откуда-то из глубины его, Найла, внутренней сущности, и душа наполнилась чувством ошеломляющей мощи, взмывающей из сокровенных глубин. Неимоверная эта сила пыталась излиться через тесную отдушину тела – все равно что ревущий поток, норовящий вырваться из узкого каньона. К высокому чувству примешивалось и сознание, что долго длиться такое не может: тело не выдержит. Хотя последнее представлялось не столь уж важным; оно казалось докучливой обузой.

Отдавая себе отчет, что сила происходит изнутри, Найл понемногу ее обуздал, а затем унял полностью. В том, что нужно, он уже убедился. По мере того как сила улеглась, загасив себя, словно откатившаяся волна, тело обессиленно затрепетало. Найл глубоко вздохнул, позволяя приятной усталости сомкнуться теплой водой вокруг себя, и канул в сон.

Сознание возвращалось, и Найл, не открывая глаз, ощутил тепло солнечного света у себя на лице и неприкрытых руках, а также особую (раньше такого не было) легковесность в темени. Открыл глаза и тут же беспокойно вздрогнул. В десятке шагов стояла и с легким изумлением его разглядывала большущая птица; изогнутый клюв такой, что долбанет, и голова треснет как орех. Однако, дивило даже не это, а то, что птица-то была не одна, а две, и хотя обе виднелись совершенно отчетливо, тем не менее, находились на одном и том же месте. Перед глазами – вот оно – стояло свирепого вида существо с лысой головой и мощными когтями. Но на него же накладывалась и другая птица, несколько крупнее и полупрозрачная. В этой, второй, никакой свирепости не было; очевидно, она была беззлобным и дружелюбным созданием, и в данный момент довольно неуверенным в себе. Стоило Найлу пошевелиться и сесть, как птица снялась и улетела, величаво взмахивая обширными крыльями. Вскоре она скрылась в зарослях.

Найл вскочил на ноги и поглядел на восток. Диск солнца успел изрядно подняться над горной грядой – значит, уже больше часа как рассвело. Серебристый туман стоял над деревьями. И Найлу показалось, что они испускают вздох удовольствия: солнце восходит.

Сделав ладонь козырьком, он посмотрел вниз на восточную реку. Отчетливо виднелся коридор меж деревьев, что прожег жнецом Доггинз, а вон, безусловно, и он сам – так и лежит кулем на желтой глинистой полосе берега.

Со стороны моря задувал стойкий ветер, обдавая отрадной свежестью; даром что уже привычный, затхлый запах Дельты был неприятен. Найл двинулся вдоль восточного края холма и, отыскав, наконец, место поположе, начал спускаться. При ярком солнечном свете круча смотрелась еще опаснее, чем в бледных лучах луны; сейчас стоит оступиться, и придется метров триста лететь кубарем, пока не врежешься в окаймляющие реку деревья. Уж Найл и вниз-то перестал поглядывать, все внимание сосредоточив на сподручных для рук и ног выщербинах склона. Спускаясь наискось, он постепенно продвигался к южному склону холма, пока не очутился на извилистой тропке, полого сходящей вниз, в заросли. Ум во время спуска был так сосредоточен, что он не замечал ничего, кроме находящегося непосредственно перед глазами. А теперь, стоило расслабиться, опять прорезался эффект двойного обнажения. Перво-наперво, Найл стал явственно сознавать напор силы, идущей волнами через землю – ощущение такое, будто ступаешь по голове дремлющего великана. Именно эта сила давала Найлу возможность присутствовать в двух мирах одновременно. Он мог чувствовать ее поступательное движение; получается, неким странным образом сама земля обретала прозрачность. Казалось, у него в распоряжении две пары глаз, одна из которых видит незыблемый материальный мир, а другая вместе с тем способна проникать в мир сути – глубже, достовернее. Лес был уже невдалеке. Завидев чужака, с верхушек отдаленных деревьев осторожно взлетели какие-то птицы и стали угрожающе кружить, с клекотом хлопая крыльями. Птицы были большими и выглядели опасными, но Найл привлек второе зрение и понял, что на самом деле они безобидны, словно домашние; хорохорятся для вида, чтобы оградить свою территорию, а приближаться и не думают. Иное дело вон та похожая на, летучую мышь тварь, зловеще косящаяся с развилки высокого дерева: личина демона, а душа – темный сгусток Дикости и необузданной жестокости. Повстречавшись взглядом с Найлом, она, однако, отвела глаза, чуя, что и двуногий тоже опасен. Двинувшись обратной дорогой через заросли, Найл с удивлением прикинул, как же ему удавалось пробираться в кромешной мгле. В чащобе полно было упавших деревьев, а на земле то и дело попадались глубокие рытвины, проделанные бурными дождевыми потоками. Найл на время угасил второе зрение, все внимание сосредоточив на земле. В одном месте он с удивлением увидел, что тропа перегорожена толстой, около метра в диаметре, лианой. Он не мог припомнить, чтобы прошлой ночью через нее перебирался. Когда подошел ближе, лиана пришла в движение, и стало ясно, что это зеленая змея, средняя часть которой неестественно раздута от недавно заглоченной добычи. С помощью второго зрения Найл разобрал, что добыча – это черное, щетинистое, похожее на свинью создание, которое медленно теперь рассасывается под действием мощных пищеварительных соков. Сам питон был на редкость безобиден. Разума в нем было чуть больше, чем у деревьев: стелющийся по земле всю жизнь, он словно стыдился своей уязвимости. В данный момент единственным его желанием было, чтобы ему дали спокойно поспать.

Это двойное зрение, понял Найл, – не что иное, как обычная его способность, затаясь, проецировать сознание в души других существ, только расширившее за минувшие часы свой диапазон. Первоначально импульсы растения-властителя показались ему странными, но вскоре Найл так поднаторел в их осмыслении, что для него они уже мало отличались от человеческого языка. Благодаря этому он теперь ухватывал и усваивал вибрации окружающего мира настолько молниеносно и непосредственно, что даже не требовалось времени на осмысление. Получалось словно прямое видение. Одновременно с тем становилось ясно, что и это не предел; уже сейчас он мог чувствовать, что даже двойное зрение – своего рода невольное самоограничение. При желании можно было бы разглядеть и более углубленные уровни реальности – втрое, вчетверо, даже впятеро против теперешнего. Прежде он никогда не сознавал так ясно, что всегдашнее человеческое восприятие – это форма пустоты.

Выйдя из-под сени деревьев, Найл очутился на берегу реки; Доггинз вон он, напротив. Поверхность воды казалась спокойной и гладкой, но второе зрение показывало, что в полуметре под водой залег большой кайман и пристально глядит сейчас на смутный человеческий силуэт, надеясь, что добыча подойдет ближе, и можно будет ее затащить в воду. На секунду Найл пожалел, что нет с собой жнеца. И тут дошло, что иметь его совсем не обязательно. Мозги у рептилии настолько примитивны, что можно легко посеять в них панику, внушив, что это двуногое создание куда более опасно, чем кажется. Кайман тихонько опустился на дно и зарылся в ил, чтобы укрыться понадежнее.

Вдоль берега Найл двинулся на юг, к тому месту, что пересекал ночью. Здесь, в протоке, было мелко, и крупных хищников не водилось; под перегородившим протоку павшим древесным стволом гнездились лишь орды всякой мелочи – со стороны походило, будто вокруг своего жилища снуют стаи разноцветных светляков. Однако, когда Найл, воздев для верности над головой руки, медленно побрел по воде, в нескольких десятков метров вверх по течению обнаружилось присутствие какого-то существа покрупнее. Медленно всплыв из ила, оно направилось в его сторону. Это не реагировало на послание, что Найл опасен, но тоже было донельзя примитивно, потому его легко оказалось сбить с толку ложными импульсами, отчего оно замедлило свой ход.

Выбираясь на противоположный берег (все-таки поскользнулся и упал разок на четвереньки), Найл оглянулся и мимолетом заметил нечто, напоминающее извивающийся сноп серой травы, весь в вязкой слизи. Секунда, и течение перенесло его через скрытый наполовину древесный ствол.

Доггинз лежал на спине, приоткрыв рот и тихонько похрапывал. Металлическая одежина, покрывающая с головы до ног, отбрасывала ему на лицо тень. Осторожно внедрившись в спящий ум товарища, Найл почувствовал, что он все еще страдает от истощения, и спать бы ему надо еще не час и не два, а гораздо дольше. Но об этом не могло быть и речи. Задерживаться чересчур опасно.

Найл развязал свой покрытый росой мешок и вынул бутыль с водой. Вода была освежающе прохладной; видно, ночной туман освежает не на шутку. Затем сжевал сухарь и задумался, как им все-таки быть. Стена деревьев с их переплетенными ветвями и спутавшимися корнями простиралась в обоих направлениях на множество миль. На юге она вдавалась в заросли, на севере – в болота. Чтобы обогнуть, уйдет едва ли не весь день; проще возвратиться тем же путем, которым пришли. Металлическая одежина защитит одного. Может, удастся, пустив в ход весь запас одежды, соорудить что-нибудь, чтобы сгодилось и другому? Расстелив на земле одеяло и запасную тунику, Найл пришел к огорчительному выводу: смекалки не хватает. Сейчас бы сюда хорошего портного – может, и соорудил бы что-нибудь, а у них-то сейчас под руками ни иголки, ни нитки.

Медленно, задумчиво Найл приблизился к проходу между деревьями. И тут в душе ожила надежда. Бриз согнал пыльцу в кучи – по форме ни дать ни взять дюны, только маленькие, а на них бисеринками поблескивает роса. Может, роса увлажнила пыль, и теперь та не будет вздыматься клубами? Наклонившись, он осторожно коснулся пальцами ближайшей кучи, затем, работая большим и указательным, скатал из желтой пыльцы шарик. Шарик на ощупь был забавно скользким, но Найл с восторгом ощутил: не жжет. Чуть поднявшись, ухватил щепотку пыльцы между пальцами и присыпал тыльную сторону ладони. Гляди-ка, пыльца на коже, а все равно не жжет. Подождал несколько секунд, пока не убедился, что замедленного эффекта нет, и решился на крайность: уцепив еще щепоть, осмотрительно втянул одной ноздрей. Ясное дело, чихнул, но не почувствовал ни жжения, ни чего еще. Выпрямившись, Найл рассмеялся от облегчения. Поспешно возвратившись, потряс за плечо Доггинза:

– Эй, Билдо, подъем!

Спящий прихрюкнул, втянул воздух и медленно открыл глаза. Секунду он таращился на Найла, явно не узнавая. Затем, опомнившись, резко сел.

– Ну как, все в порядке? – весело осведомился Найл.

– Да вроде бы, – Доггинз оглядел свои руки, все еще покрытые красноватыми пятнами. – Хотя побаливают еще, мерзавцы. Ну-ка, дай глотнуть, – он от души приложился к бутыли с водой, затем спихнул металлическую одежину и чуть качнувшись поднялся на ноги. Откинув голову, поглядел на растение-властителя. Губы при этом растянулись в зловещей улыбке. – Вот чего нам нужно.

– Откуда ты знаешь?

– Не знаю, просто чувствую, – он мельком глянул на землю. – Где тут у нас жнецы?

– Побросал в реку, – ответил Найл, свертывающий в рулон одежину.

– Молодчина. Да где ж они, в конце концов? – Доггинз, безусловно, думал, что Найл шутит.

– Я же сказал, выкинул в реку.

Доггинз поглядел на Найла, лицо у которого было абсолютно серьезно, и распахнул глаза.

– Как?! Н-но… почему, боже ты мой?

– Потому что это единственный способ заручиться, что мы выберемся отсюда живыми, – невозмутимо ответил Найл.

– Как же, живыми! – выкрикнул Доггинз с мучительным надрывом.

Он рванулся к кромке берега, и Найл на миг испугался, что сейчас он прыгнет. Тут вода у берега всколыхнулась и, над поверхностью показалось рыло каймана. Доггинз замер на полпути, вперясь в воду и готовый отпрянуть, пока кайман не погрузился обратно под воду.

– И как теперь прикажешь отсюда выбираться? – он с бессильным отчаянием хлопнул себя по бокам. – Из этого треклятого места, без оружия?

– Зря ты так расстраиваешься. Все может оказаться проще.

– С чего вдруг? – Доггинз опешил от такой непоколебимой уверенности в тоне.

– Дельта, может статься, захочет избавиться от нас, – Найл указал на стену деревьев. – Чем, думаешь, служит вся эта поросль?

Доггинз фыркнул невеселым смехом:

– Забором, который не дает нам уйти.

– Не угадал, – спокойно сказал Найл. – Наоборот, он не дает нам подступиться. Дельта желает, чтобы мы ушли. Вот смотри, – он подошел к проходу меж деревьями и, черпнув пригоршню пыльцы, просеял ее сквозь пальцы на землю. – Теперь она безопасна. – Тем, что осталось в ладони, он, вернувшись, потер Доггинзу предплечье. – Видишь, больше не жжется.

Доггинз опасливо отдернул руку и нервно на нее уставился. Постепенно лицо облегченно расслабилось; даже улыбнулся.

– А ну-ка давай скорей отсюда, пока она не передумала, – сказал он с плохо скрытой радостью.

Вместе они быстро собрали поклажу, и через несколько минут уже осмотрительно ступали между деревьев. Как выяснилось, можно было и не осторожничать. Пыльца сделалась безвредной, и не взнималась больше удушающими клубами даже там, где толстым слоем стелилась по земле. Вместе с тем, когда выбрались, Найл испытал облегчение: обостренным восприятием он ощущал, что деревья таят глухую враждебность к жестоким незваным гостям.

Впереди поднималась серая круча, изборожденная тысячами водяных канальцев, затрудняющих ходьбу; легко было оступиться и вывихнуть лодыжку. К тому времени как одолели полсклона, Доггинз тяжело задышал, лицо сильно побледнело. Резко, с присвистом вздохнув, он схватился за бок:

– Давай приостановимся. У меня шов.

Они присели на жесткую землю, но устроиться поудобнее было трудно, приходилось вживляться в землю пятками, чтобы не съезжать вниз. У Доггинза был изможденный вид: щеки впали, явственнее стали проступать скулы.

– Хочешь, скажу, как восстановить энергию? Доггинз сидел, прикрыв глаза. Повел головой из стороны в сторону.

– И как?

– Используй свой медальон.

– Только хуже будет, – произнес Доггинз бесцветным голосом.

– А вот и нет. Поверни и попробуй сосредоточить энергию внутри себя.

Доггинз вяло полез под тунику и повернул медальон другой стороной. Спустя секунду охнул:

– Больно!

– Ясное дело. Давай терпи.

Доггинз стиснул зубы и закатил глаза, на лбу проплавились бисеринки пота. Боль, очевидно, была страшная, но он держался. Где-то через минуту Доггинз резко втянув воздух, задержал дыхание, после чего медленно выдохнул. Посидев, он открыл глаза и взглянул на Найла с ошеломленной радостью:

– Изумительно! Что произошло?

– Ты на самом деле чувствовал не усталость. Тебя угнетали подавленность и уныние, а от них было тяжелее вдвойне.

В глазах Доггинза отразилось понимание.

– Где ты этому научился?

– Из опыта.

– Ну ладно, – Доггинз поднялся. – Пошли дальше.

Через полчаса они приблизились к лесу. После монотонной серости склона богатые краски особенно радовали глаз. Ступать по густой мягкой траве доставляло истинное удовольствие. Найл обратил внимание, что запахи разнообразны как никогда. Только если накануне они казались тяжелыми и экзотичными, как в каком-нибудь сказочном саду Востока, то теперь в них чувствовалась необычная, изысканная легкость, от которой тянуло рассмеяться в голос. Трудно было поверить, что эта симфония благоуханий существует лишь в уме. Найл сделал попытку взглянуть на цветы вторым зрением – по мере того как день разгорался, это становилось труднее, – и тотчас осознал. Растения полны были радости от того, что странники безоружны, и изливали свое облегчение, млея от блаженства. Когда вычленилось второе зрение, цветы будто истаяли, вместо них он стал сознавать корни, стебли и сок, текущий сквозь них, словно зеленый свет. Заметно было и то, что воздух так и искрится счастьем – похоже на искорки водной пыли вокруг фонтана – вот именно они и отражаются в восприятии, как беспрестанно меняющийся аромат.

Найл оглянулся на Доггинза и опешил. Доггинз тоже обрел прозрачность, просвечивая весь как есть, до самого скелета. Ясно различались вены и артерии и то, как работает сердце, качая кровь. Улавливалось, что оно и отвечает за эту цветовую палитру, заливающую светом все тело и чуть выходящую за его пределы. В гамме смешивались красный, оранжевый и желтый цвета, с преобладанием лазоревого и яблочно-зеленого; последние, похоже, и создавались биением сердца. По мере того как Доггинз откликался на полонящую воздух радость, разноцветный всплеск растекался все дальше и дальше за пределы его тела, пока вокруг не образовалась эдакая аура в десяток сантиметров. Все это Найл видел на протяжении лишь нескольких секунд, затем двойное зрение оставило его, и мир снова сделался всегдашним, незыблемым. Обратное преображение, очевидно, было неизбежно: от созерцания одновременно двух миров расходовалась уйма энергии – но все равно было как-то жаль.

За лесом пошел знакомый склон с жесткой травой-проволокой, на вершине которого тянулись к небу гранитные столбы-персты. Когда пышная, нежная трава сменилась более грубой, Найл почувствовал перемену в своих ощущениях. Он словно шел навстречу холодному, колючему ветру. В прошлый раз чувствовались здесь удрученность и удушье. Найл тогда принял это за намеренное давление травы им на нервы. Теперь трава насылала волны тяжелой силы, одновременно и грубой, и бодрящей; Найл улавливал в ней курьезный элемент жестокости. Краткая вспышка двойного зрения дала понять, что сила исходит из самой земли и подобна темному ветру, рвущемуся из-под гранитной тектонической структуры холма. Собственная жизненная энергия Найла и Доггинза ввиду своей утонченности не откликалась на это грубое давление. Но поскольку обоих одолевала усталость, тело само пыталось подстроиться, чтобы как-нибудь подпитаться от такого – пусть грубого – источника. Почему-то представилась скала под струей водопада, окутанная взвесью водяной пыли. Волны, похоже, исходили не от поверхности земли, а от каменных, раскаленных ее недр, неимоверное давление которых вызывало взвихрение магнитной энергии. На секунду Найлом овладели негодование и жалость. Казалось нелепым, как могут быть чувства человека настолько ограничены, что он не замечает невероятного многообразия овевающих его сил. Но следом открылось и то, что эта ограниченность – самостоятельно сделанный выбор; стоит постараться, и на смену придет более богатое и утонченное восприятие мира.