Текст книги "Другой в литературе и культуре. Том I"

Цель – спасение социальной репутации – достигалась и другими средствами: госпитализация советских должностных лиц в терапевтическое или чаще в кардиологическое отделение; «устройство» в отделения психоневрологического профиля; фиктивные диагнозы «алкоголизма», дающие «охранную грамоту». Так, главный герой романа Л. Улицкой «Казус Кукоцкого» объяснял свое отсутствие и неучастие в насущных социальных делах многодневными запоями.

В XX веке процесс репарации приватности становится несостоятельным и приводит к появлению врача как «Отвергнутого Чужого». Это связано, на наш взгляд, с глобальным процессом отчуждения, описанного Э. Фроммом[68]68
  Фромм Э. Здоровое общество / Пер. с англ. Т. Банкетовой. М., 2006.


[Закрыть]. Зрелое капиталистическое общество (в настоящее время – любое, вовлеченное в глобальный цивилизационный процесс) создало гигантскую систему, состоящую из артефактов. Она привела к тому, что отдельный человек в ней – слуга этого Голема (выражение Фромма). Это проявляется в отношении человека к работе, потребляемым благам, государству, своим близким и в результате – к самому себе. Такое тотальное отчуждение сказалось на современном восприятии медицины и образа врача. В книге Н. Трубникова «Зефи, Светлое мое Божество, или После заседания (из записок покойного К.)» как призрачная альтернатива возникает ангелоподобный доктор Корейша. Он появляется из галлюцинаций гибнущего доцента, чтобы исчезнуть.

Советская медицинская система, созданная по модели Н. А. Семашко, до какого-то момента прятала этого Голема, демонстрируя лишь внешние, относительно благовидные черты. Медицинское отчуждение в условиях развитого социализма было скорее индивидуальным, чем массовым и системным. Говоря о деятельности известного врача в конце 1930‐х годов, А. И. Геселевич аккуратно отмечает: «Больные по-прежнему находили в нем внимательного, постоянного, почти личного врача»[69]69
  Геселевич А. И. К истории неврологической службы в Сибири. Иркутск, 1994. С. 46.


[Закрыть]. Очевидно, что речь идет о качестве редком.

Здесь уместно обобщить разработанную нами типологию медицинского отчуждения.

Медицинское отчуждение

I. Субъект – врач, объект – по горизонтали. В основных клетках таблицы – проявления данных субъектно-объектных отношений (табл. 1).

II. Субъект – больной, объект – по горизонтали (табл. 2).

Ниже (табл. 3) представлена типология врача как Другого. В ее основе два признака: общий уровень чуждости в системе «врач – пациент» и баланс между эрозией приватного пространства и ее репарацией.

Сегодня, на наш взгляд, вряд ли можно говорить о распространенности врача как Другого: большинство врачей стали Чужими, то есть заняли пять нижних строк вышеприведенной таблицы. Это отразилось в текстах культуры. Рассмотрим два наиболее показательных типа – Абсолютно Чужой и Отвергнутый Чужой. В целях репрезентативности обратимся к примерам из массовой культуры – двум зарубежным телесериалам: «Доктор Хаус» и «Скорая помощь».

Главный герой первого сериала – технократ доктор Хаус, уверяющий, что «все лгут», и ставящий под сомнение любые субъективные данные. Он опирается на лабораторные и инструментальные сведения, подчас весьма инвазивные и рискованные. Против приватности свидетельствуют многочисленные действия: начиная от обысков сотрудниками Хауса жилищ пациентов и заканчивая жестокими способами получения информации об интимной жизни больных. Более того, в больнице, где работает Хаус, перегородки палат прозрачны. Все эти грубые вторжения в приватное пространство подчинены одной цели – поставить диагноз[70]70
  Хаус и философия. Все врут! / Г. Джейкоби и др. / Пер. с англ. М. Вторниковой. М., 2010.


[Закрыть]. Поскольку большинство нозологий в сериале так или иначе излечимы (фатальные случаи редки и вызывают скуку: «Опухоль мозга – она умрет. Скука…» – сезон 1, пилотная серия), лечение той или иной патологии для Хауса – вопрос вторичный. Главное – диагноз. При этом сам Хаус приспосабливается к отсутствию приватного пространства: в клинике он чувствует себя как дома, его не смущают прозрачные стены кабинета и огромное число посторонних глаз. Хаус признается, что пользуется на рабочем месте услугами «девушек легкого поведения»; сидя на унитазе, способен вести диалог. Такое пренебрежение к собственному приватному пространству приводит к тому, что Хаус не признает потребности в таковом и у ближайших коллег, и у лучшего друга Уилсона, и в особенности у пациентов.

Табл. 1

Табл. 2

Табл. 3. Врач как Другой в сфере пространства приватности

Вместе с тем некоторые аспекты собственного приватного пространства Хаус тем не менее надежно скрывает. Это касается его семьи и отношений с родителями, его прошлой жизни до того, как герой начал работать в госпитале Принстон-Плейнсборо. Показателен фрагмент одной из серий: два врача из команды Хауса оказываются на какое-то время запертыми в больничном архиве, где хранятся дела на сотрудников больницы. Решив выведать ряд сведений, скрываемых их начальником, коллеги не могут скрыть разочарования – Хаус и свое личное дело умудрился сфальсифицировать. Парадоксальный и противоречивый образ доктора Хауса, в котором цинизм и мизантропия соседствуют с дружбой (отношения с Уилсоном) и даже любовью (сюжетная линия Хаус – Лиза Кадди), – во многом персонификация современной медицинской культуры как взаимодействия разных топосов в их культурологическом понимании.

В сериале «Скорая помощь» («ER», 1994–2009) приватное пространство, де-юре защищенное документами, оказывается крайне уязвимо. Если одну из сотрудниц приемного отделения заставляют признаться в том, что она ВИЧ-инфицированна (сюжетная линия фельдшера Джинни Буле, сезоны 2–3), то другая героиня совершает каминг-аут (публичное признание собственной гомосексуальности доктором Кэрри Уивер). Помимо этого, любовные страсти происходят на глазах врачей и пациентов больницы почти в каждом сезоне сериала.

К данным сериалам можно применить критерии отчуждения, выделенные Э. Фроммом[71]71
  Фромм Э. Здоровое общество.


[Закрыть]. Созданная обществом система здоровья и болезни поглощает и превращает в рабов команду Хауса, включая главного героя (представить Хауса без сложных диагностических случаев-головоломок, медицинского скепсиса и цинизма невозможно) и многократно меняющийся коллектив приемного отделения чикагской окружной больницы («Скорая помощь»). При этом восприятие самого себя и отношения с близкими строятся через призму навязанной социальной роли медика. Результаты деятельности либо уходят в сериальное небытие, лишь изредка напоминая о себе нечастыми флешбеками, либо превращаются в бесконечную череду случаев в приемном отделении: «…Мочевая инфекция в первой смотровой, инородное тело в ухе во второй, обработать рану и наложить швы в третьей…» («Скорая помощь»).

Отношение к государству и системе медицинского обслуживания – не более чем обслуживание населения в рамках имеющейся страховки или без таковой. Показательны и завершения основных сюжетных линий. Хаус со смертельно больным Уилсоном отправляется в путешествие, из которого никто из них, конечно, не вернется (при этом Хаус инсценировал собственную смерть). В «Скорой помощи» главные герои либо погибают (Марк Грин, Люси Найт, Роберт Романо), либо сходят с ума (доктор Виктор Клементе), либо уходят в экстремальный эскапизм (бегство в страны третьего мира с миссией «Врачи без границ» – Джон Картер). Система, которой служили врачи, выбраковывает их после того, как они стали не нужны. На их место приходят другие, а поток больных неиссякаем…

Еще одно интересное явление, связанное с превращением врача в Чужого, – забавные истории из практики современных докторов. Они содержат чрезмерное, с точки зрения проявляющего избирательную брезгливость обывателя[72]72
  Брезгливость физическую при моральной неразборчивости, наивности и легализованном ханжестве. Ср.: Савельев С. В. Нищета мозга. М., 2014.


[Закрыть], количество аногенитальной, уро– и копроморфной топики, а также макабрической тематики. Эмоциональные коннотации таких историй различны – от беллетризованной меланхоличности до ехидного сарказма, когда высмеиваются не только «дегенераты-пациенты», озабоченные только сексом и алкоголем и иначе, нежели матом, не изъясняющиеся, но и коллеги врача (характерно опять же обилие сцен неумеренного употребления алкоголя), а порой и он сам. Особенно колоритный материал поставляют провинциальные больницы. Как правило, большинство историй – подлинные, что свидетельствует не только о частичном нарушении медицинской тайны (имена обычно не указываются, но узнать людей по косвенным деталям вполне возможно), но и о готовности разрушить репутацию больных и врачей. Эффект усиливается из‐за несходства социальных групп: то, что принято в медицинской среде, вызывает ужас или «раблезианский» смех у профанного читателя. Пример – сцена, когда главврач приходит в ординаторскую с бульонной чашкой за порцией коньяка и обращается к коллегам с просьбой не мочиться в раковину, так как запах мочи доходит до его кабинета (оправление в рукомойник – вещь нередкая в обиходе хирургов, этим поступком, по свидетельству хирурга-ортопеда В. Ю. Голяховского, когда-то поразил очевидцев даже такой рафинированный интеллигент, как С. С. Юдин).

Тексты такого рода – попытка хронически уставшего, изверившегося и ставшего чужим человека компенсировать усталость и раздражение с помощью семиотизации событий: созданием рассказов в жанре «клинический нон-фикшен». Такая прагматика связана со сравнительно новым явлением – «игровым мщением в виртуальном пространстве», когда карикатуры, издевательские рассказы, тексты иных жанров размещаются в интернете, чаще под псевдонимами, порой вызывая ответные реплики, что обозначается жаргонным словом «бурление». Такой технически не затратный выпад имеет игровой элемент, ведь по стилистическим и иным признакам автор может быть найден. В итоге замкнутое пространство больниц и клиник превращается в сцену, за которой можно наблюдать. Это – разрушение приватного, близкое к финальным формам. Теперь любые пикантные подробности пребывания в лечебных учреждениях могут оказаться в очередном сборнике, относящемся к указанному жанру. Понятно, что ни доверия, ни благодарности это не прибавляет, зато дополнительно питает усиливающиеся антимедицинские настроения. Данный жанр является и семиотической реакцией на обилие благостных повестей, пьес и т. д. об «ангелоподобных» медиках, написанных людьми, совершенно далекими от реалий бытия этой социальной группы. Контент-анализ книготорговых сайтов позволяет утверждать, что только бумажных изданий, представляющих указанный жанр, насчитываются десятки. Новый жанр не только ярок, но и симптоматичен: отчуждение нарастает и этот процесс фиксируется литературой[73]73
  См., например, книгу под псевдонимом и с характерным названием: Фунус Фестус. Тук-тук, это хирург! М., 2013. Авторство А. Бурова быстро перестало быть секретом.


[Закрыть]. Феномен выгорания личности существовал всегда. Интересно другое: современная культура вывела забористые истории за пределы больничных курилок и ординаторских.

Недовольство подобной ситуацией – как со стороны врачей, так и со стороны пациентов, – как правило, ничем не заканчивается и ни к чему не ведет. Современный системный подход исключает его успешность.

Психологическая техника самоопределения личности на материале художественной литературы

Е. П. Невельская-Гордеева

Роль художественных произведений в овладении психологическими техниками самоопределения, а именно – ментальными личностными техниками, позволяющими выстроить границы собственного ценностно-морального пространства, важна во многих аспектах: познавательном, воспитательном, эстетическом и др. Рассматривая проблему самоопределения личности как психологическую проблему нравственных границ дозволенного/запрещенного, мы обнаружили признаки таких техник в литературных произведениях.

Общепризнано значение литературы в формировании и развитии личности. Между тем философско-методологические концепции актуализируют различные функции искусства. В основе психоаналитической концепции – очищение подсознания человека от темных инстинктов через эмоциональные переживания. Педагогические концепции фокусируют внимание на воспитании положительных черт личности. Эстетические – наиболее значимым полагают формирование чувства прекрасного. Психиатрические – не могут обойти факт антистрессового влияния литературы на человека, что выражается в отвлечении акцентуированной личности от гнетущих ее проблем. Сакрально-мистическая концепция видит в литературе приобщение к тайне. Культурологическая – средство расширения культурного пространства человека, сохранения и воспроизводства культурных смыслов.

Не пытаясь оценивать результативность подходов, остановимся на литературном образе двойника. Он успешно интерпретируется с позиций психоаналитической и сакрально-мистической концепций и довольно проблематично – с иных философско-методологических позиций. Феномен двойника встречается в древнегреческой и древнеримской литературе, в романтизме, а в ХХ веке ярко представлен в символизме.

В чем же суть феномена двойника? Что это – мистически понимаемая вторая сущность человека или художественный прием?

По мнению психологов, искусство «есть способ уравновешивания человека с миром в самые критические и ответственные моменты жизни»[74]74
  Выготский Л. С. Психология искусства. М., 1987. С. 250.


[Закрыть], способ социализации человека, позволяющий найти культурные формы выражения индивидуальных эмоций и направленный на усовершенствование механизма регуляции поведения личности. Искусство предлагает человеку культурные образцы психологических техник.

Овладение процессом самоопределения для личности связано с освоением особых ментальных техник, которые позволяют Я-рефлексирующему получить информацию о Я-действующем. Педагогические системы не имеют таких ментальных техник. Это приводит либо к их стихийной выработке, либо к переживанию невозможности самоопределения (отсутствие этих техник индивидуумом не осознается, переживается лишь проблема), либо к тому, что человек так никогда и не совершает самоопределения. А искусство предлагает образцы подобных техник, выработанные культурой.

Одна из них – «остранение». Этот прием широко используется писателями. Впервые он выделен В. Б. Шкловским: «Прием остранения у Л. Толстого состоит в том, что он не называет вещь ее именем, а описывает ее как в первый раз виденную, а случай – как в первый раз происходящий»[75]75
  Шкловский В. Б. Гамбургский счет: Ст., воспом., эссе (1914–1933). М., 1990. С. 64.


[Закрыть]. Это позволяет дать ощущение вещи как ее видение, а не как узнавание, что способствует активизации у читателя (или зрителя) психологического процесса создания образа. Как прием остранение учитывает особенности восприятия и ярко проявляется в иных сферах искусства (например, в обучении студентов актерскому мастерству, когда основной задачей актера, по К. С. Станиславскому, является не передача действия, а визуализация действования для зрителя).

Техника остранения – это взгляд на что-либо со стороны, переход через «странность» чего-либо в явленном пространстве. В целостном видении внимание на отдельные детали не обращается. «Странность» определяемого побуждает, прежде чем возникнет целостное видение, обыгрывать и промысливать эту странность, доводя до сознания не только объекты, но и их взаимосвязи.

Понимая под самоопределением личности построение ценностно-моральных пределов личности в ментальном пространстве, мы сталкиваемся с парадоксом: выстраивание границ создает замкнутое пространство, затрудняющее видение для субъекта как внутренней самости – Я, так и не-Я, находящегося за границами самости. Для преодоления этого парадокса необходимо использование специфической техники, которой может быть техника «двойника», позволяющая личности взглянуть на себя со стороны.

Для человеческого Я увидеть себя со стороны – значит разделиться на Я-созерцающее и Я-действующее. Но и сама ситуация, в которой находится Я-действующее, рассматривается в двух ракурсах: важна сама ситуация как странность, «сторонность» для Я-созерцающего и важен самообраз себя в этой ситуации. Первый шаг обеспечивается рефлексивным выходом, реализация второго усложняется скрытостью Я личности, которая требует специфического зеркала для своего отражения (вспомним, что образ зеркала, необходимого для познания человеком самого себя, появляется впервые в древнегреческой философии).

Древние верования также содержат образ второго Я и образ души, следующей за человеком и объективированной в пространстве. Дж. Фрэзер отмечает, что одни народы верят в рождение человека одновременно с его двойником («последом»)[76]76
  Фрэзер Дж. Золотая ветвь: Исследование магии и религии / Пер. с англ. М., 1986.


[Закрыть]. Другие – верят, что душа человека пребывает в тени двойника, а есть и те, которые полагают, что душа содержится в отражении человека в воде или зеркале. Вот один из примеров:

Когда женщине у сапотеков (Центральная Америка) приходит время рожать, ее родня собирается в хижине и принимается рисовать на полу фигурки разных животных, стирая изображения, как только они были закончены. Это занятие не прекращается до разрешения женщины от бремени, и фигурка, которая была нарисована на полу в момент родов, получала название «второе Я» ребенка. Когда ребенок подрастал, он обзаводился этим животным и заботливо за ним ухаживал, потому что, по местному поверью, его жизнь и благополучие были связаны с жизнью и благополучием этого животного и умереть им было суждено одновременно, точнее, за смертью животного – смерть человека[77]77
  Там же. С. 641.


[Закрыть].

Обратимся к литературным героям, в которых через двойника, смотрящего на человека со стороны, реализуется остранение. Литературным героям, как и людям, чтобы увидеть себя глазами другого, нередко приходится искать зеркало. Это объясняется тем, что «живая вещь не может быть измерена ничем, вне ее находящимся. И если уж необходимо измерение, то масштабом должна быть сама эта вещь; масштаб этот чрезвычайно идеален…»[78]78
  Гете И.-В. Избранные философские произведения. М., 1964. С. 47.


[Закрыть] Человек измеряет себя самим собой. Увидеть себя со стороны как «странного» – значит увидеть своего двойника, действующего как Я. Но мое Я в этот момент не действует, оно созерцает. А это действующее Я – тоже мое Я. «А я – как ты», – говорит «зеркальный образ» героини из сказки В. Г. Губарева «Королевство кривых зеркал».

Подчеркнем, что мы имеем в виду не случаи болезни, наблюдаемые при симптоме двойника Гиляровского[79]79
  Блейхер В. М. Эпонимические термины в психиатрии, психотерапии и медицинской психологии. Киев, 1984. С. 86.


[Закрыть], когда двойник находится вне тела больного, и при заболевании шизофренией, когда двойник ощущается больным в собственном теле. И хотя, по мнению М. И. Буянова, «феномен двойника, почти исчерпывающе проанализированный Гофманом, Эдгаром По и особенно Ф. М. Достоевским, узаконен в медицине спустя 77 лет после выхода повести „Двойник“»[80]80
  Буянов М. Коротко о книгах: В. М. Блейхер. Эпонимические термины в психиатрии, психотерапии и медицинской психологии // Новый мир. 1985. № 1. С. 261–262.


[Закрыть], попытаемся не смешивать патологические состояния с психической способностью личности к остранению собственного Я. А. А. Ухтомский, видя в двойнике нездоровое состояние психики, отделяет собеседника от двойника и связывает оба эти понятия с учением о доминанте. Нас в этом феномене интересует аспект нахождения самообраза, выступающего зеркалом человеческой самости. Эта граница, проницаемая между феноменом расширения личности путем ее раздвоения и болезненного расщепления «Я», способна теряться, что особенно характерно для экстремальных ситуаций:

Раздумье – мыслительный монолог – это на самом-то деле диалог, в котором один собеседник молчит, а другой, вопреки грамматическим правилам, называет его не ты, а я – чтобы втереться к нему в доверие и разузнать самые сокровенные помыслы: но немой собеседник никогда не отвечает, больше того – он наотрез отказывается определять себя в пространстве и времени…[81]81
  Кестлер А. Слепящая тьма // Нева. 1988. № 7. С. 152.


[Закрыть]

Так А. Кестлер описывает экстремальную ситуацию, размывающую границу нормы и патологии, когда немой собеседник иногда без всяких причин и поводов вдруг обретает свой собственный голос, когда трудно понять, останется ли этот прием ментальной техникой, нормой или перерастет в патологическое состояние. Поэтому нам сложно согласиться с В. Ф. Сержантовым, полагающим, что двойник есть преимущественно галлюцинаторное представление индивида о себе самом, являя в действительности интерпретацию представлений о нем других людей[82]82
  Сержантов В. Ф. Человек, его природа и смысл бытия. Л., 1990. С. 199.


[Закрыть]. Как только двойник становится галлюцинацией и рассматривается как отдельно от него существующее Я, человек впадает в патологическое состояние, диагностируемое как болезнь.

Отраженное Я действительно не замкнуто в индивиде и представляет собой выход из Я как в ментальное пространство, так и в реальный мир. Но у личности всегда должно присутствовать осознание того, что она имеет дело со своим образом, двойником. «В моей судьбе я вижу отраженье его судьбы…» – говорит Гамлет, повстречав Лаэрта. Это позволяет герою осуществить акт самоопределения, найдя свой образ, увидев себя со стороны. Ситуация, в которой самоопределение наталкивается на какие-либо барьеры, открыта взору, а ситуация, когда самоопределение осуществляется или не осуществляется, наблюдателю недоступна. Гамлет не может принять решение, поскольку не в состоянии осуществить самоопределение, но и бросать жребий с целью выяснить, какое решение принять, также не хочет. В противном случае он лишился бы важного для него самоопределения как носителя нравственных и культурных ценностей. Таким образом, герой не мыслит отказа от самоопределения, но и не может его осуществить.

Ситуация, провоцирующая процесс самоопределения, раскрывает перед героем пространство возможностей, но все его действия представляются наблюдателю лишенными смысла именно потому, что наблюдатель намерен усмотреть в них смысл, в противном случае он должен признать Гамлета умалишенным. Действия Гамлета в самом деле лишены смысла, ибо герой, испытывая смятение перед необходимостью самоопределения, действует не размышляя. Его мысли заняты самоопределением – как личность он не действует, а «плывет по течению». Это происходит не потому, что герой лишен ума, а потому, что он проблематизирован – личность обращена внутрь, в свой мир, ум занят поиском отсутствующих ментальных техник, которые позволили бы осуществить самоопределение.

В. С. Библер полагает, что Гамлет так и не совершил самоопределения. Это подтверждают его слова: «Если чему-нибудь суждено случиться сейчас, значит, этого не придется дожидаться… Самое главное – быть всегда наготове… Будь что будет!» – что приводит к заключительной кровавой бойне – «это и есть конец нравственности (= попытка укрыться от нравственных, неразрешимых по определению) коллизий»[83]83
  Библер В. С. От наукоучения – к логике культуры: Два философских введения в двадцать первый век. М., 1991. С. 315.


[Закрыть]. Мы утверждаем обратное: самоопределение состоялось. Нахождение самообраза, задающего границы личности (на вопрос «Кто я?» не было получено целостного ответа), мгновенно происходит при встрече с образом, который есть я сам[84]84
  См. нашу работу: Невельская-Гордеева Е. П. Художественное воплощение в мировой литературе психологических техник самоопределения личности // Наук. зап. Харків. держав. пед. ун-ту ім. Г. С. Сковороди. Сер. Літературознавство. Харків, 1997. Вип. 1 (6). С. 72.


[Закрыть]. Это образ Лаэрта. «В моей судьбе я вижу отраженье его судьбы…» – говорит Гамлет. И с этой минуты все дальнейшее есть уже не следствие слабости воли, как полагает Библер, а, напротив, волеизъявление следовать избранным путем, пренебрегая трагическим предчувствием. Герой не может поступить иначе, потому что выбор сделан.

Гамлет говорит о своей решимости поступать определенным образом независимо от обстоятельств. «Быть всегда наготове» и «если чему-нибудь суждено случиться сейчас, значит, этого не придется дожидаться» свидетельствуют о безотносительности времени прихода ситуации к принятому героем решению, основанному на осуществленном самоопределении. «Будь что будет» есть не отдание себя в руки судьбы, но утверждение для Гамлета обязательности поступка, который будет совершен, а дальше будь что будет. Иначе человеку, если его «Я» хочет сохранить себя как личность, поступить невозможно.

Собственная жизнь при взгляде на двойника видится иной – «странной», как в «Черном человеке» Есенина:

 
Черный человек
Водит пальцем по мерзкой книге
И, гнусавя надо мной,
Как над усопшим монах,
Читает мне жизнь
Какого-то прохвоста и забулдыги…[85]85
  Есенин С. Черный человек // Полное собрание сочинений: В 7 т. М., 1998. Т. 3. Поэмы. С. 188–189.


[Закрыть]
 

Дориан Грей считает, что портрет дает «возможность изучать самые сокровенные свои помыслы. ‹…› В этом зеркале он когда-то впервые по-настоящему увидел свое лицо, а теперь увидит свою душу. И когда для его двойника на полотне наступит зима, он, живой Дориан Грей, будет все еще оставаться на волнующе-прекрасной грани весны и лета»[86]86
  Уайльд О. Портрет Дориана Грея // Уайльд О. Избранное. Свердловск, 1990. С. 104.


[Закрыть]. Однако портрет из средства познания превращается для героя в средство совершения безнравственных поступков. Но когда познавательная мотивация иссякает, Дориан Грей, глядя в свое отражение, страшится собственных деяний.

В роковом ореоле тема двойника представлена в стихотворении Э. По «Ворон». В нем двойник, проецирующий бессознательные страх и агрессию, предвещает несчастье герою через перевод подсознательного в сферу осознаваемого.

У Э. Т. А. Гофмана, поэтическая система которого столь же двойственна, как и его сознание, тема двойника причудливо и разнообразно звучит во многих произведениях. Георг Габерланд и Деодат Швенди (сказка «Двойники») – два молодых человека, имеющие не только необыкновенное внешнее сходство, но и роковое сходство судеб. Внешняя схожесть и сходство внутреннего Я одного человека с другим Я приводят к сходству жизненных обстоятельств и поведения в них, а это оборачивается сходством судеб. Крошка Цахес («Крошка Цахес, по прозвищу Циннобер»), внешне напоминая раздвоенную редьку, награжден таинственным даром присваивать себе чужие таланты. Здесь, в отличие от предыдущих примеров, показан не стыд за свои поступки, а самообольщение, искажение своего Я как бы в кривом зеркале. Если личность не находит мужества признаться себе в тщеславии, жадности, злости, то и зеркало, дающее человеческому Я самообраз, оказывается кривым.

Тема двойника ярко представлена у А. Блока. Образ двойника у него идентифицируется со стариком: «Ты мне смешон, ты жалок мне, старик!» («Двойник»). Об этом стихотворении поэт пишет в своем дневнике (27 декабря 1901 года):

Я раздвоился. И вот жду, сознающий, на опушке, а – другой – совершаю в далеких полях заветное дело. ‹…›

Хоть и не вышло, а хорошая мысль стихотворения; убийца – двойник – совершает и отпадает, а созерцателю-то, который не принимал участия в убийстве, – вся награда. Мысль-то сумасшедшая, да ведь и награда – сумасшествие, которое застынет в сладостном созерцании совершенного другим. Память о ноже будет идеальна, ибо нож был хоть и реален, но в мечтах…[87]87
  Блок А. Собрание сочинений: В 8 т. М.; Л., 1963. Т. 7. С. 19.


[Закрыть]

Эта же тема звучит и в стихотворении «Двойник» (1903):

 
О, если только заметят, заметят,
Взглянут в глаза мне за пестрый наряд! –
Может быть, рядом со мной они встретят
Мой же – лукавый, смеющийся взгляд!
‹…›
В смертном весельи – мы два Арлекина –
Юный и старый – сплелись, обнялись!..[88]88
  Там же. Т. 1. C. 586.


[Закрыть]
 

Тема двойника проходит через целый ряд других произведений А. Блока. Ей посвящены не только литературоведческие, но и религиозно-мистические исследования (в книге Д. Андреева «Роза мира» дан анализ именно этого вопроса).

Тема двойника присутствует в творчестве многих поэтов. Можно вспомнить стихотворение Г. Гейне «Двойник», неоднократно переводившееся на русский язык:

 
И кто-то, как прежде, ломая руки,
Стоит и смотрит в окна его.
Мне страшно: в лице, побелевшем от муки,
Узнал при луне я себя самого.
О мой двойник, о брат мой кровный,
Чего ты ждешь, не зная сна…[89]89
  Гейне Г. Стихотворения / Пер. Ю. Н. Тынянова. Л., 1934. С. 117.


[Закрыть]
 

Разные переводы этого стихотворения свидетельствуют о разной расстановке смысловых акцентов. Так, в переводе Анненского читаем: «Это не я: ты лжешь, чародей!», а у Блока: «Мне страшен лик, полный страшной муки – Мои черты под неверной луной». У Анненского двойник – лживый образ; у Блока и Гиппиус он – «брат кровный, товарищ странный».

Двойник представлен и в 6-й главе поэмы «Германия. Зимняя сказка»:

 
Я сам, засидевшись в ночи у стола
В погоне за рифмой крылатой,
Не раз замечал, что за мной стоит
Неведомый соглядатай[90]90
  Левик В. Избранные переводы: В 2 т. М., 2007. Т. 1. С. 199.


[Закрыть].
 

Этот соглядатай сообщает лирическому герою: «Но все, что ты замыслил в душе, / Я выполняю на деле» и «Я – мысли твоей деянье».

Можно предположить, что поэты, соединяя в каждом поэтическом шаге Я-чувствующее и Я-мыслящее, смотрят на эти Я взглядом Я-рефлексирующего. Как следствие, в поэзии наиболее часто встречается второе Я, иное Я, двойник. Не случайно Достоевский дал своему прозаическому произведению «Двойник» жанровое обозначение «поэма».

В работе «Проблемы поэтики Достоевского» М. М. Бахтин показал, что второй голос есть у каждого героя Достоевского, а в некоторых произведениях он принимает форму самостоятельного существования. В «Дневнике писателя» 1877 года Достоевский признавался: «Повесть эта [ «Двойник»] мне положительно не удалась, но идея ее была довольно светлая, и серьезнее этой идеи я ничего в литературе не проводил»[91]91
  Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений: В 30 т. Л., 1972. Т. 1. С. 487.


[Закрыть].

Таким образом, герою необходимо посмотреть на себя самого путем ментального остранения собственного Я, что выступает как психологическая техника, как орудие ума.

Кроме описанной техники, можно выделить технику самособирания – поиск конструктов собственного Я. В человеческой самости живут отголоски иных сознаний, близких и понятных – родителей, членов семьи, друзей, которые взаимодействуют, вступают в конфликты или поддерживают друг друга. Собирать отдельные части в единое целое (такую цель ставит перед собой психосинтез[92]92
  См.: Assagioli R. Psychosynthesis. New York, 1976.


[Закрыть]) означает самоопределение себя относительно наличествующих ценностей путем построения собственной ценностной сетки. Составные части сознаний – носители различных ценностных образований. Перекличка и ранжирование составных частей служат поиску и формированию границ собственного Я.

Еще одна техника самоопределения – распространение объема своего Я как нахождение и осмысление новых ценностей, высвечивание новых смыслов, что реализуется в логотерапии В. Франкла[93]93
  Франкл В. Э. Человек в поисках смысла / Пер. с англ. и нем. М., 1990.


[Закрыть]. Ментальная техника самоопределения – распространение Я – дает возможность личности совершать нравственный выбор. По мнению В. С. Братуся:

Следующим шагом в этом направлении (изучении психологических структур личности. – Е. Н.-Г.) должно стать понимание развития внутренних психологических орудий не только как средств решения возникающих перед индивидом задач, но и как особого рода «психических органов», в функцию которых входит относительно самостоятельное продуцирование самих задач, обеспечение и закрепление определенных достаточно единообразных способов их решения, взаимодействия с другими подобными «психологическими органами» и т. п.[94]94
  Братусь Б. С. Аномалии личности. М., 1988. С. 68.


[Закрыть]

Исходя из этого, мы можем сказать, что с психологической точки зрения самоопределение есть особый ментальный орган, который взращивается из ментальных техник, перестав быть только средством, способом реализации воли и приобретший собственную активность, волю, а может быть, и своеволие. В основе самоопределения как ментального образа лежит способность человека к ментальному остранению самого себя, собственного Я, «ибо воспринять вещь по-иному означает в то же самое время приобретать иные возможности действия по отношению к ним. Как на шахматной доске: иначе вижу, иначе играю»[95]95
  Выготский Л. С. Мышление и речь // Собрание сочинений: В 6 т. М., 1982. Т. 2. С. 220.


[Закрыть]. Овладение этой способностью есть особый процесс, обучение которому в настоящее время целенаправленно не организовано. Между тем художественная литература предлагает культурные образцы самоопределенческих техник.

Закономерен вопрос, возможна ли такая организация педагогического процесса, которая позволила бы личности ребенка овладеть вначале ментальными техниками самоопределения, а затем на этом фундаменте выстроить психологическое «здание» самоопределения. Самоопределение есть процесс установления личностью ментальных границ собственного Я прежде всего в нравственном пространстве. От того, как будут расставлены эти границы, зависит принятие решения в ситуации морального выбора. Что касается психологического механизма, то он представлен лишь ментальными техниками самоопределения, которые отвечают за процесс принятия решения, но не за его результат.