Текст книги "Казанский альманах. Гранат"

От автора. Из истории Казани: Cююмбика

Приблизительно в эти годы, пять веков назад, в Ногайской Орде у могущественного владетеля улуса Юсуфа родилась дочь, которую назвали Сююмбикой. Девочке этой предстояло сыграть видную и трагическую роль в судьбе большого и сильного государства. Её жизнь прозвучала печальным аккордом конца эпохи великого Казанского ханства.

Но в тот год, когда её, юную, пятнадцати лет от роду, везли в Казань для вступления в брак с семнадцатилетним ханом Джан-Али, Сююмбика не могла предугадать, как сложатся их отношения. Должно быть, брак виделся ей гармоничным и лучезарным. Не всем степным княжнам светил союз с правителем такого богатого и обширного ханства с его каменными городами и великолепными базарами, плодородными землями и полноводными реками. Но, как свидетельствует переписка тех времён, дочь Юсуфа не нашла счастья в браке со своим первым мужем. Хан Джан-Али подвергал её унижениям и не даровал привилегиями, которые полагались первой ханше государства. Спустя два года в результате переворота Джан-Али был убит, и на трон Казани был приглашён крымский солтан Сафа-Гирей, уже однажды возглавлявший ханство, но изгнанный правящей верхушкой страны.

Новый хан Сафа взял вдовствующую ханум в жёны. И случилось то, что крайне редко происходило в царственных кругах: брак был заключён по обоюдной горячей любви. Для Сююмбики наступила пора расцвета. В эти годы в Казанском ханстве особо отмечался благоприятный период для развития всех искусств, градостроительства, поэзии. Это время творений великого Мухаммадьяра, которому Сююмбика особо покровительствовала. В Казани она славилась как благодетельница, радеющая о благополучии и просвещении народа, и щедрая покровительница поэтов. Под её рукой изысканные искусства и творческие начала раскрывались во всей своей красе. Это был период, который можно смело назвать золотым веком страны. Но эти же годы процветания и независимости дали толчок к заложенному ещё ранее процессу падения государства, обострению тех причин, которые, в конце концов, и привели Казанское ханство к гибели.

Счастливый брак Сююмбики и Сафа-Гирея омрачался лишь отсутствием детей. Прошло около десяти лет, прежде чем царица смогла подарить любимому мужу сына, названного Утямышем. И именно его, в обход двух старших сыновей от брака с ханшей Фатимой, Сафа-Гирей провозгласил своим наследником. Он словно предчувствовал свою раннюю смерть, которая случилась на 42-м году жизни. Маленький Утямыш-Гирей стал ханом в три года, а Сююмбика была провозглашена регентшей государства.

В крайне сложное время пришлось ханум взять в руки бразды правления. С одной стороны стояли всем недовольные казанские князья, которым не нравилось, как крымец Сафа управлял страной; с другой – сгущались тучи на границах с Московским государством. Молодой царь Иван представлял собой серьёзную угрозу, в Москве за многие десятилетия бесконечных военных конфликтов с Казанью назрело время кардинального решения проблемы. Русских правителей уже не устраивал путь мирных переговоров, они желали в корне уничтожить государство, которое так долго истязало их кровопролитными и разрушительными набегами.

Сююмбике перед лицом этой страшной угрозы не на кого было опереться, кроме оставленной Сафа-Гиреем крымской гвардии во главе с огланом Кучуком. Но крымцы блюли лишь свои интересы, Казань для них была чужой, их грабительское отношение к стране вызывало в казанцах ненависть.

К тому времени и само ханство оказалось в глухой блокаде русских полков: в города больше не приходили караваны, не плыли суда, не скакали гонцы. Даже к отцу с просьбой о помощи не смела воззвать казанская ханум, ведь все её посланники перехватывались на границах.

Да и мог ли в тот период истории кто-либо противостоять русскому царю, стремительно набиравшему силу и опыт? Ногайский беклярибек Юсуф, отец Сююмбики, и сам предпочитал жить с Иваном IV в мире, опасаясь за свой улус. Не могла дать достойный отпор и Казань, раздираемая противоречиями, несогласованностью правящей верхушки, тяжёлыми последствиями блокады.

В некоторых трудах наших современников я с удивлением обнаружила оценку событиям того времени. Во всём виноватой авторы сделали Сююмбику, назвали её женщиной развратной, блудливой и властной, из-за которой и случилась катастрофа и падение государства. Достойно сожаления, что авторы этих работ не удосужились изучить все те немногие документы периода Казанского ханства, не обратили внимания, как издалека шла цепь событий, которая и привела к трагическому концу. Правление Сююмбики пришлось на время неизбежной развязки, когда спасти ханство можно было, – если это вообще было возможно, – лишь общими слаженными усилиями. А взаимопонимания и согласия не было в первую очередь среди главных князей страны, а ведь именно они управляли ханством. Без ведома высокого дивана не воплощалось в жизнь ни одно важное решение. Именно по решению высокопоставленных вельмож Сююмбика с сыном была выдана русскому царю, когда он потребовал того от Казани.

Не могу обойти стороной и огульные обвинения Сююмбики в разврате и блуде. По-видимому, современные «судьи» Сююмбики опирались на некий труд русского летописца, который, по его же словам, много лет был в казанской неволе. Итак, они взяли на веру свидетельства невольника, всей душой ненавидевшего своих поработителей. Можно ли им доверять? Многими историками отмечается, каким негативом и враждебностью дышат строки летописи. Автор этого труда все трагические события, случившиеся в Казани, в том числе и смерть хана Сафы описывает в злопыхательских тонах. Мог ли простой невольник быть свидетелем так называемого нравственного падения царицы, или он воспользовался чёрными сплетнями, или недобрыми слухами, которые с радостью домыслил и преувеличил в своих записках? Я в этом случае сослалась бы на народный фольклор, легенды о Сююмбике, где в глазах народа она предстаёт женщиной высоконравственной, любящей Казань и любимой казанцами.

История скрыла от нас казанские документы тех времён, всё истлело в огне пожарищ, когда гибла столица великого ханства. И по иронии судьбы осталась эта летопись русского невольника, но ещё и память народная, которая бережно сохранила в своих недрах образ степной амазонки, женщины очень красивой и гордой, покровительницы муз, принесённой в жертву мнимого благополучия горячо любимой ею страны.

Сухие исторические факты гласят, что после падения ханства суждено было Сююмбике прожить ещё несколько лет. Но жизнь эта стала для неё адом. Иваном IV она была выдана замуж за касимовского хана Шах-Али, ненавидимого всеми казанцами. По воле насмешливой судьбы, какой обоюдной была любовь между Сююмбикой и Сафой, такой же сильной и обоюдной стала ненависть между нею и Шах-Али. Ей не дали растить сына, оставили мальчика в Москве, где и крестили, и Сююмбика потеряла смысл всей жизни. Ничего более не радовало её, и, возможно, лишь ненависть к Шах-Али давала ей силы бороться с ним. В архивах сохранились письма касимовского хана, который жаловался царю Ивану, что Сююмбика покушалась на его жизнь, пыталась отравить. В свою очередь до отца Сююмбики доходили слухи, что Шах-Али издевался над его дочерью, покалечил её, отрезав нос. Дело дошло до того, что царь позволил послам ногайского правителя прибыть в Касимов и лично убедиться в том, что Сююмбика находится в полном здравии. Но просьбу Юсуфа отпустить дочь в Ногаи царь Иван отклонил.

Казанская царица Сююмбика закончила свою жизнь в полной безвестности. Шах-Али не позволил похоронить её в усыпальнице, где должен был покоиться сам вместе со своими жёнами. На её могилу не был установлен даже погребальный камень. Смерть её оказалась подобной гибели Казани. Но так же, как со временем возродился прекрасный город, я посчитала своим долгом по возможности более подробно воскресить в памяти потомков светлый облик незаурядной женщины. Пусть мой роман и является плодом литературного творчества, но он зиждется на исторических фактах, и личность Сююмбики соответствует прекрасному и благородному образу, сохранившемуся в памяти народной.

Андрей Казанский.
У памятника чудесного, вечного…
Державинский праздник-2017

К Державинскому празднику

Лауреат премии Альбина Нурисламова. Фото Ольги Юхновской

В рядах зрителей – аншлаг

К Державинскому празднику 2017 года наконец-то погода смилостивилась, дожди и холода прекратились, и с утра 14 июля солнце засветило на всю мощь, обласкав своими добрыми лучами нового лауреата Республиканской литературной премии им. Гавриила Державина казанского писателя-прозаика Альбину Нурисламову (литературный псевдоним Альбина Нури). Она была выдвинута сразу двумя организациями: Национальной библиотекой Республики Татарстан и Союзом писателей Татарстана, что произошло в истории Державинки впервые.

Гавриил Державин беседует с Екатериной Великой у памятника себе, чудесного, вечного…

На суд Комитета были представлены две книги автора – сборник «Цена вопроса» (Татарское книжное издательство, 2016) и роман «Вычеркнутая из жизни» (издательство «ЭКСМО», 2017). Премия была присуждена за сборник «Цена вопроса», поскольку, согласно Положению о Премии, на соискание выдвигаются книги, изданные в течение последних пяти лет, но не позднее чем за год до представления.

Празднество началось в Казани, а главная его часть традиционно состоялась в Лаишеве. Вручение награды проходило в торжественной, приподнятой обстановке, с участием руководства республики, литературной общественности Татарстана, деятелей культуры РТ и многочисленных СМИ. На мероприятие приехали гости из Москвы, Нижнего Новгорода и других городов и областей России. Состоялся большой костюмированный концерт, на котором прозвучали интересные диалоги Гавриила Романовича Державина, потомка мурзы Багрима, великого поэта, государственного деятеля России, и императрицы Екатерины II – «патша-эби», что по-татарски означает «бабушка-царица». Были великолепные концертные номера: арии из опер, популярные народные песни, танцы, выступление чтецов.

В ответном слове Альбина Нурисламова сказала, что получение Державинской премии – большая честь для писателя, а также поблагодарила организации, выдвинувшие её кандидатуру: Национальную библиотеку РТ, которая приняла решение о выдвижении на общем собрании в рамках апрельской «Библионочи-2017», и Союз писателей Республики Татарстан.

На празднике выступил руководитель секции русскоязычной литературы и художественного перевода Союза писателей республики Ахат Мушинский. Он сравнил литературный путь Нурисламовой со стремительным взлётом истребителя вертикального взлёта, у которого два равносильных крыла: реализм и мистицизм.

– За пять лет, – сказал он, – прошедших с первой публикации в «Казанском альманахе», она выпустила шесть книг, стала членом Союза писателей Татарстана, её теперь с удовольствием печатают не только в Татарском книжном издательстве, но и в крупнейшем российском издательстве «ЭКСМО». Новый успех – Державинская премия. От всей души поздравляем лауреата! Кстати, члена редколлегии «Казанского альманаха» и нашего постоянного автора.

Праздники праздниками, а жизнь больше состоит из будней. Надо работать, надо подтверждать уровень… На грядущий год Нурисламова сдала в родной Таткнигоиздат сборник реалистических рассказов.

Андрей Казанский

Балкон с кружевными занавесками

Молодые чиновники подсмеивались и острились над ним, во сколько хватало канцелярского остроумия. <…>

Но ни одного слова не отвечал на это Акакий Акакиевич, как будто бы никого и не было перед ним. <…>

Только если уж слишком была невыносима шутка, когда толкали его под руку, мешая заниматься своим делом, он произносил: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» И что-то странное заключалось в словах и в голосе, с каким они были произнесены.

Н. В. Гоголь. «Шинель»

Балкончик в её новой квартире совсем крохотный – двоим будет тесно, толком не повернёшься, а уж три человека смогут поместиться, только если встанут в ряд, плечом к плечу. Но это совсем не важно: главное, что балкон есть, а выходить туда всё равно, кроме Лизы, некому.

Заботливый муж с ямочкой на подбородке, похожий на Алена Делона; дети – непременно мальчик и девочка… Собственная просторная квартира с большой кухней, вид из окна на парк или детскую площадку, уютный аромат корицы и яблок… Широкий балкон, утопающий в цветах, невесомые кружевные занавески, которые колышутся на лёгком ветерке…

Таким было счастье в понимании Лизы.

Со временем идиллическая эта картина менялась. Из неё выпадали целые куски: годам к тридцати поблёк и выцвел образ будущего мужа, к сорока пропала надежда родить. Желанная квартира съёжилась в размерах – много ли нужно одной? Вид из окна перестал иметь значение. И только балкончик с белыми занавесками и цветами в красивых ящиках застрял в воображении, закрепился прочно и стал чем-то вроде маяка.

Выбирая будущую квартиру, Лиза первым делом спрашивала, есть ли балкон. Один из вариантов был, как сказала риелтор Эльмира, «просто шикарный за такие деньги». Тихий район недалеко от центра, третий этаж, свежий ремонт. И хозяева порядочные, и документы собраны. Но она всё равно отказалась, краснея и еле дыша под уничижительным Эльмириным взглядом. Балкона-то не было!

Лет пятнадцать назад в здании заводского управления, где на тот момент трудилась Лиза, сделали ремонт. Перекрасили стены, поменяли мебель, выбросили оставшееся с советских времён барахло. Собирались отправить на свалку и уродливые прямоугольные ящики для цветов из коричневого пластика.

Лиза не позволила. Притащила домой, в свою комнатку в заводском общежитии, и долго, вечерами напролёт, колдовала над ними: расписывала, украшала каждый на свой лад – ракушками, узорами из цветного солёного теста, камушками. Обновлённые, похорошевшие, скучали они на антресолях, терпеливо дожидаясь своего часа. Иногда Лиза забиралась на табуретку, снимала ящики с верхотуры, рассматривала и представляла, что в какой из них высадит: в этот – герань, сюда – вьюны, а вот тут станут расти любимые фиалки.

Балкон, которого не было, становился всё наряднее и краше.

Мечта – вернее, то, что осталось от её первоначального варианта – сбылась, когда Лизе стукнуло пятьдесят. Помимо юбилея произошли два печальных события, имевших прямое отношение к исполнению желания. Так часто бывает в жизни: плохое тянет за собой хорошее, и наоборот.

Событие первое – Лизу выгнали из общежития, в котором она жила с того дня, как окончила институт и устроилась на завод в Казани, вопреки бабушкиному желанию отказавшись вернуться в Алексеевское.

Завод закрылся ещё в начале девяностых, но в течение двадцати пяти лет никому не было дела до живущих в блочной пятиэтажке бывших заводчан. Лиза из своего планового отдела перешла на работу в АХЧ – административно-хозяйственную часть торгового центра.

– Оссподи, АХЧ! – закатывала глаза бабушка. – Ну и названьице! Будто чихнул кто-то.

Гром грянул внезапно – в один из самых обычных дней, как это всегда и случается. Погоду худо-бедно можно спрогнозировать, чтобы принять соответствующие меры, но человеческую подлость, жадность или глупость – почти никогда.

Впрочем, в данной ситуации виноватых, кроме Лизы, не было.

Ей объяснили – и привели при этом железобетонные аргументы – что поскольку она имела несчастье быть уволенной с несуществующего уже в природе предприятия, то и жить в принадлежавшем ему общежитии не имеет права.

– Неужели вы всех нас выселите? У многих ведь дети… – робко, вполголоса возмутилась Лиза, как обычно, подумав не о себе, а о других.

Тут и выяснилось, что пока она расписывала цветочные ящики, её соседи занимались приватизацией своих комнат. Теперь они были собственниками, а собственников вытурить невозможно. Лизе же и ещё нескольким таким же неразумным надлежит освободить помещение.

Наверное, можно было как-то оспорить это, куда-то пойти, кому-то что-то доказать, но Лиза понятия не имела, куда, кому и что. Поэтому ей ничего не оставалось как отправиться вместе со своими ящиками, занавесками и прочими пожитками к бабушке, в Алексеевское.

Анне Иосифовне было восемьдесят восемь лет. Бабушкой она стала в тридцать восемь, что окончательно и бесповоротно испортило её и без того непростой характер. Дочь, из-за легкомыслия которой свершился сей досадный факт, Анна Иосифовна именовала не иначе как «эта вертихвостка». Когда Лиза была совсем крошкой, она думала, что маму так зовут. Она любила её – немного искусственной, теоретической что ли, почти выдуманной любовью, а ещё сильно, до слёз, жалела, и при этом боялась найти в себе хоть какое-то сходство с родительницей.

Отца своего Лиза не знала, мать попала под машину, когда ей было два года. Всё, что делала «эта вертихвостка», было достойно порицания. Даже дорогу нормально не смогла перейти – угодила под колёса. Так что главной задачей воспитания Анна Иосифовна считала искоренение малейшего сходства внучки с непутёвой матерью.

И всё-таки «вертихвостка» так и норовила высунуться в самый неожиданный момент, поэтому никакого доверия к Лизе не было. Бабушке приходилось постоянно держать руку на пульсе.

Когда внучка приезжала из Казани навестить её, у них каждый раз происходил такой разговор:

– Лиза, пойди, вымой руки! – кричала Анна Иосифовна. Она была глуховата.

– Конечно, бабуль, я и сама собиралась, – послушно отзывалась та и шла в ванную.

– Собиралась она… – Анна Иосифовна двигалась следом, караулила возле двери: – С мылом вымыла?

Бабушка инспектировала внучку пункт за пунктом, критиковала и поучала. Надела ли тёплые штаны? А шерстяные носки? Намазала ли нос оксолиновой мазью от ОРВИ? Джинсы – это дурной тон. Юбка в клетку противопоказана женщинам с фигурой типа «груша». Только человек с полным отсутствием вкуса мог купить куртку такого вызывающего цвета. Длинные волосы после сорока пяти – это неприлично.

Дедушка, бывший фронтовик, умер восемь лет назад. Анна Иосифовна горевала и негодовала. Лизе казалось, она посчитала его смерть предательством и обиделась.

Это был добросердечный, улыбчивый, молчаливый человек. Отказать любимой внучке мог только в одном случае: когда девочка просила его рассказать «про войну». Отказ был категоричен и твёрд, хотя, по мнению Лизы, поведать деду было о чём: и наград не счесть, и даже настоящий боевой револьвер имеется.

Востроносый наган, заботливо завёрнутый в мягкую тряпочку, лежал в дальнем ящике шкафа. Тут же, рядом, – патроны в коробке. Время от времени дед доставал оружие из шкафа, чистил и смазывал. Лиза в таких случаях всегда вертелась рядом и, как заворожённая, смотрела на револьвер в дедушкиных руках.

Руки у него были добрые и чуткие, совершенно необыкновенные: они мастерили поделки из палочек, шишек, кусочков ткани; ремонтировали мебель и технику, чинили обувь, рисовали забавные картинки, пришивали оторванные пуговицы, гладили Лизу по волосам. Представить себе, поверить в то, что эти же самые руки поднимали оружие, бестрепетно направляли его на живого человека, Лиза не могла. Наверное, дедушка и сам не мог. Поэтому и молчал про то далёкое время.

– Дедуль, а как твой пистолет стреляет?

– Во-первых, Лисёнок, – дед часто называл внучку этим ласковым прозвищем, – это не пистолет, а револьвер. А если точнее, наган из семейства револьверов. Называется он так, потому что его придумали братья Леон и Эмиль по фамилии Наганы. А во-вторых, видишь круглую штуковину? Это барабан. – Дедушка нажал на кнопку с левой стороны. – Видишь, барабан выбрасывается в сторону, и патроны – их всего семь штук – вставляются вот сюда, в гнёзда. – Он показал Лизе, как это делается, и ловким движением вернул барабан на место. – Теперь нужно взвести курок, прицелиться и посильнее нажать на спусковой крючок – вот на эту хитрую закорючку.

– Ой, дедуль, всё равно ничего не пойму!

Лиза любила деда больше всех на свете, с ним единственным ей было легко и спокойно. Страшно представить, как она будет жить без него с бабушкой – в закрытом коконе квартиры, в поминутном напряжении.

Однако до этого не дошло, поскольку сразу вслед за первым случилось событие номер два. Бабушка умерла.

Лиза мучилась совестью. Во-первых, потому что считала себя плохим, дурным человеком: она не хотела жить с бабушкой – а та взяла и освободила её от этой необходимости, и теперь укоризненно глядела на внучку с большого портрета в тяжёлой деревянной раме.

Второе проистекало из первого: жить в бабушкиной квартире было невыносимо. Лиза слышала её голос, вопрошающий, чистыми ли руками она режет картошку для супа. Чувствовала укоризненный взгляд, когда лень было пропылесосить палас. Видела застывшую в дверном проёме, заледеневшую от негодования высокую фигуру, если собиралась поесть перед телевизором в большой комнате.

Воспоминания гнали прочь, толкали в спину. Кроме всего прочего, в квартире, где прошло всё её детство, отсутствовал балкон. Так Лиза решилась на переезд.

Сорваться с насиженного места, продать квартиру в Алексеевском и купить в Казани было равносильно полёту на Луну. Но она сделала это гигантское усилие, гордилась собой и казалась сама себе дерзкой и отчаянной. Чувство было непривычным и вызывало неловкость, как новое платье чересчур смелого покроя.

Впервые войдя полноправной хозяйкой в своё новое жилище, Лиза с восторгом оглядела каждый угол. Не страшно, что «трёшка» превратилась в «однушку», ведь тут ей предстояло ощутить, что такое свобода. А разве свобода может стеснить?

Она, как зачарованная, бродила по комнате, кухне, прихожей, и, немного стыдясь себя самой, нежно гладила стены. Это место было волшебным: оно принадлежало ей – только ей одной!

У Лизы было немного денег, и она принялась вдохновенно тратить их на обустройство своего гнезда.

«Отложи»! – стучался в уши командирский голос покойной бабушки.

– Ты умерла! Тебя нет! – громко проговорила Лиза, впервые в жизни осмелившись открыто перечить ей, и затолкала портрет Анны Иосифовны подальше в шкаф.

Первой вещью, которую она приобрела, были занавески из белого тюля, кружевные и воздушные. Лиза повесила их на застеклённом балконе. Стояла, глядя на двор сквозь тончайшую завесу, и чувствовала, что абсолютно, до самого донышка, счастлива. От этого пронзительного, сладостного ощущения внутри неё пела туго натянутая звонкая струна, покалывало кончики пальцев и хотелось смеяться.

Некоторые растения были немедленно высажены в ящики, хотя, конечно, делать это лучше по весне. Ничего, говорила себе Лиза, на будущий год весь балкон будет в зелени и цветах.

Стояло лето – благодатная, долгожданная пора. Отпуск у Лизы закончился, но впервые она ничуть не грустила по этому поводу. На работе все удивлялись, глядя на неё. Она помолодела лет на десять, походка стала танцующей и лёгкой, а взгляд – загадочным и сияющим. Все думали, что Лиза наконец-то нашла мужчину. Как говорится в подобных случаях, запрыгнула в последний вагон.

А она приходила домой – в свой собственный тихий рай. Готовила ужин, заваривала чай. Отправлялась с чашкой на балкон, усаживалась на табуреточку и не спеша выпивала ароматный напиток, вприкуску с шоколадом, наслаждаясь каждым мгновением.

Так продолжалось до тех пор, пока соседи с верхнего, пятого, этажа не вернулись из деревни. Случилось это в конце августа.

Раздался крякающий, подвизгивающий треск – распахнулось окно:

– Духотища! – услышала Лиза громкий женский голос. – Упрела вся!

– И воняет, как будто сдох кто-то! – откликнулся мужчина.

– Щас просквозим. – Женщина говорила ещё что-то, но уже из глубины квартиры, слов было не разобрать.

– Эх, мать честная! – проговорил её собеседник и чиркнул спичкой.

В воздухе поплыл запах сигаретного дыма. Лиза поспешно закрыла балконное окно и ушла в комнату.

Села на диван, глядя прямо перед собой, и просидела так почти час. Её хрустальный мирок не рухнул, но пошатнулся: она чувствовала себя Робинзоном, который вдруг обнаружил, что на его остров высадились людоеды.

С возвращением соседей ежевечерний ритуал потерял всякое очарование. Лиза открывала форточку в кухне, балконную дверь и окно – иначе было слишком жарко. Продолжала выходить на балкон, но почти всегда ей приходилось ретироваться обратно: соседи беспардонно вторгались в её уединение.

Они держали окна нараспашку, говорили, не пытаясь понижать голоса, смотрели телевизор, включая звук так громко, что Лизе было слышно каждое слово. Скорее всего, эти двое и не подозревали о её существовании, а вот Лиза знала, что у них кончилась туалетная бумага или мыло, была в курсе того, что они едят на ужин, когда собираются навестить внуков.

Мужчину звали Петром, его спутницу – Дорой. Странное, непривычное имя, которое муж во время ссор превращал в дуру, неподдельно восторгаясь собственным остроумием. Супруги постоянно собачились по пустякам, но дружно объединялись против зятя, которого оба терпеть не могли.

Несколько раз Лиза видела их в подъезде: крупные тела, мясистые руки, крепкие затылки. Шлёпанцы Доры звонко щёлкали по пяткам. Петра сопровождал едкий запах табачного дыма: сигарета, казалось, росла из угла его рта, и правый глаз был вечно прищурен. От обоих волнами шло ощущение животной силы и непробиваемого здоровья.

«Ничего, скоро наступят холода», – уговаривала себя Лиза, надеясь защититься от соседей плотно закрытым стеклопакетом.

Но вскоре случилось страшное. Пётр выбросил очередной окурок, он залетел к Лизе и прожёг тюль. Кружевная занавеска была безнадёжно испорчена: в ней появилась бурая бесформенная дыра.

Лиза не могла заставить себя искать в происшедшем хорошее и думать: слава богу, не случилось пожара. Она с болью глядела на испорченную завесь, сквозь которую ей так нравилось смотреть на мир, и плакала.

А затем вытерла слёзы, сняла обезображенную занавеску и отправилась к соседям. Они должны были увидеть, что натворили, – и извиниться, и пообещать больше не делать ничего подобного. Лиза не собиралась предъявлять претензии, требуя купить новую вещь. Она лишь надеялась, что Пётр и Дора, чувствуя свою вину, станут вести себя тише.

Звонок коротко дзинькнул, но дверь долго не открывали. Лиза хотела было позвонить ещё раз: не слышат, наверное. Но в ту же минуту перед ней возникла Дора. Колоссальная, фундаментальная, Человек-Гора.

– Ну? – коротко прогудела она.

В прихожей сытно пахло жареной картошкой.

За спиной Доры надрывался телевизор: в новостях, по обыкновению, сетовали на беспросветную жизнь украинского народа.

– Добрый вечер! – пискнула Лиза. – Я ваша соседка снизу.

– Ну? – опять спросила Дора, не меняя интонации.

– Видите ли… вы…точнее, ваш муж, – заговорила Лиза, путаясь в словах, сама ощущая все эти беспомощные многоточия. – Сигарета упала и прожгла мою занавеску.

Она наконец-то договорила и теперь в доказательство протягивала Доре тюлевый комочек. Та стояла, недвижимая и невозмутимая, расставив ноги, как боец на ринге. Молчание длилось несколько секунд, а потом Лизу завалило словесным камнепадом:

– И чё ты мне свою тряпку тычешь? Сама прожгла, а мы виноваты? Умная такая, что ли? Иди, ищи дураков в другом месте! Ишь ты, курица!

Бац – и дверь захлопнулась у Лизы перед носом. Ей показалось, что её облили ледяной водой. Руки и ноги онемели, горло сжалось, уши заложило.

Она вернулась к себе, прижимая к груди изувеченную занавеску, заперла дверь и остаток вечера слушала, как Дора и Пётр на все лады костерят «стерву» и «прощелыгу» с нижнего этажа, которая «припёрлась», чтобы содрать с них кучу денег за дырявую тряпку.

Лиза выбросила занавеску в мусорное ведро, закрыла балконное окно, которое было теперь беспомощно-голым, и решила, что больше ни за что не станет открывать его – по крайней мере, пока Дора и Пётр не уедут в свою деревню.

Её крошечный мирок стал ещё меньше.

Нужно просто перестать обращать на них внимание! Но штука была в том, что, приняв такое решение, она никак не могла его выполнить. Как в притче про Ученика, который искал просветления, получил от Мастера совет никогда не думать про белых обезьян, и с тех пор думал о них постоянно. Она поневоле прислушивалась, готовилась к худшему – и худшее было тут как тут.

Обычно Лиза ложилась рано: в десять старалась уже быть в постели. В её квартире слышалось лишь тиканье часов – зато наверху кипела жизнь.

Всегда так было или началось лишь после её визита?

Она не могла вспомнить, как ни старалась.

Соседи с грохотом раскладывали диван, обрушивая его прямо на голову Лизе. Телевизор не смолкал ни на минуту. Дора и Пётр, похоже, специально расходились по разным углам квартиры и перекрикивались друг с другом. По полу стучали пятки, половицы скрипели и стонали, что-то падало, громыхало, трещало…

Лиза лежала, уставившись в потолок, не смыкая глаз, и слушала эту какофонию, а за полночь, когда шум стихал, уснуть не получалось, как ни старайся. Разгуляла сон, как говорила бабушка.

Прошла неделя, минула вторая. Всё повторялось вечер за вечером, ночь за ночью. Лиза крутилась в кровати, кое-как засыпала под утро и с трудом просыпалась под хлопотливый звон будильника. Вставала с чумной головой и плелась на работу. В середине третьей недели, когда соседи не угомонились и в час ночи, Лиза не выдержала.

На сей раз дверь отворилась быстро – Дора будто караулила возле неё. Вид у женщины был торжествующий, и это не оставляло сомнений, что она ждала прихода соседки.

– Вы не могли бы вести себя потише? Уже поздно, – проговорила Лиза, опустив приветствие. Она осатанела от бессонницы и, должно быть, поэтому говорила отрывисто, не запинаясь.

Дора сладострастно усмехнулась, предвкушая скандал, и пошла в атаку:

– Тебе чего надо, а? Мы чё, песни поём? Гулянки у меня тут? Пенсионеры – живём, никого не трогаем! Вы поглядите-ка! Ходит и ходит!

За её спиной вырос муж. У него был большой вислый нос и круглые совиные глаза, подбородок зарос пегой щетиной. Пётр с хрустом поскрёб его и равнодушно оборонил:

– Чё тут у вас?

Дора подбоченилась и вдруг выдала:

– Так ты, может, к мужу моему таскаешься, на ночь глядя?

– Чего несёшь-то? – изумился тот.

Лиза онемела от неожиданности.

– Знаем мы таких! – гаркнула Дора. – Мышь мышью, а к чужому мужику подбирается!

Лиза больше ничего не смогла произнести, не сумела опровергнуть сказанного Дорой и попросту сбежала.

У себя она снова заперлась на все замки, но дом больше не был её крепостью. Казалось, эти стены предали Лизу, и не было на свете места, которое приняло бы её. Не было человека, который захотел бы ей помочь.

В ту ночь она быстро уснула – точнее, мятущееся сознание заволокло темнотой, и она ухнула в какую-то яму. Там, в запредельном мире, явились ей во сне дед и бабушка.