Текст книги "Вольные переводы"

СПАСИ, ВСЕВЫШНИЙ, НАШИ ДУШИ!

Кто не любит, кто не верит в божью благодать,

Тот пустым считает делом о любви мечтать,

Не слыхал он иль не знает силу нежных слов,

Красоты не понимает, и не чтит богов.

В темном омуте расставил сети сатана,

Души грешные он ловит, им теперь хана.

Под мостом собрались ведьмы, шабаш там у них.

Нет спасенья, Боже правый, нам от духов злых.

Протяни же руку, Боже! Дай надежды свет,

Чтоб могли прожить счастливо в вере много лет.

Видишь, Фауст продается сатане опять.

Как же от грехопаденья души нам спасать?

Рай земной для них стал адом. Где найти покой?

Чтоб в кредит не торговали падшею душой?

Как иначе избежать светопреставленья?

Укрепи заблудших в вере, разреши сомненья.

Мы живем, как на болоте стая лебедей,

Так услышь же, Прародитель, зов своих детей!

15.12.2001

РЕКВИЕМ

На зеркале вспотевшем, я вижу лик чужой.

Вчера опять повис на, на люстре я хрустальной.

Она качатся стала, то смерть пришла за мной.

Умерьте шаг, друзья, в процессии печальной…

Остановилось время на талии часов,

Как ящерица, вдруг, преобразившись в вечность.

Луна хоронит солнце, без музыки, без слов.

Рассвет погас, и тьма укрыла всю окрестность.

Витает пух павлиний, – день роковой настал.

Гепардов рать мой гроб, на небо провожает.

Вершину Эвереста я покорить мечтал,

Но опоздал мой альт, и вальс он не сыграет.

Разбитыми губами к вершине припаду

И склоны, как флаги, в крови, я поцелую.

Молитесь за меня, и я не пропаду.

Взгляните! И в гробу со смертью я воюю.

Молитесь во спасенье, – Господь не покарает,

Чтоб там, на Гималаях, вновь обрести покой.

Я ж в самом сердце солнца, душа моя пылает,

Меж облаками рыщет и воет ветер злой.

Где лягушонок детства, что спать вам не давал?

Я с «Евой и Адамом», под «Звон колоколов»,

Пока вы мирно спали, свой «Реквием» писал,

И стал поэтом слова и воплощеньем снов.

Попали в сердце стрелы, и в нем расцвел миндаль.

Но белой ночью осень вдруг стала мне чужой.

Разбит хрусталик глаза, и тьмой покрылась даль.

То не любовь стреляла, – Дантес был предо мной!

Со мной легко дружить, я не тюрьма Бастилия.

Любил друзей, как братьев, и их не предавал.

Простил Господь всех грешных, врагов уже простил и я,

Но кто же, как в Марата, кинжал в меня вонзал?

Пусть, реквием услышав, смерть будет ликовать,

Но рано праздновать пока еще победу.

Не будем партитурой мы слух их услаждать.

Я двойников Сальери хочу призвать к ответу.

Придите и взгляните, я тот же, не другой.

Не умер я, не умер, я вместе с вами жил.

Пусть я преобразился, я вновь иду на бой,

Чтоб полюбить всех снова, кого не долюбил…

Маэстро, больше жизни, legato, я прошу.

Я с осенью станцую Жизель в ночной тиши.

Дневник страстей сердечных потом я допишу,

Чтоб в старых нотах снова услышать крик души.

Из раковины солнца день выползал лениво.

Меня похоронили в субботний, ясный день,

А Моцарт полусонный у дерева шутливо

Спросил меня: – Проснулся? Пора укрыться в тень.

Один ли я на небе? Никак не разберу.

Печаль, как одеялом, согрела мне колени.

Вот Тициана встретил, собрата по перу,

На облаке безногом с поэтом мы сидели.

Опять летят гепарды за мною в никуда.

Свет лампионов в страхе скрывается во тьму.

Оставь окно мне, мама, открытым, как всегда,

Чтоб мог я возвратиться, когда с небес сойду.

Вы в карусели жизни кружитесь не спеша.

Забыто moderato, как головная боль.

Я к вам вернусь снежинкой, мелодией стиха.

Allegro вновь сыграет на сцене свою роль.

Вчера опять повис на люстре я хрустальной,

И в зеркале вспотевшем был ясен облик мой.

Идите не спеша в процессии печальной.

Опять качнулась люстра, – я возвращусь домой!

ПИСЬМО СВЕРСТНИКАМ

Я осмелился обратиться к прозе. Хотя нерифмованные фразы мне не удаются… В рифмах чувствуется жар вдохновения, но я знаю, что и нерифмованные фразы могут разгораться, как костер. Я многое хотел бы сказать. Постараюсь как можно легче донести все до вашего сердца.

Когда утром я открываю глаза, я точно знаю, что солнце выплыло изз а горизонта не ради меня. И не ради своего удовольствия. Просто это его обязанность, поскольку оно божий посланник в нашей галактике и колесницы времени прикованы именно к нему. Каждый из нас обладает собственной колесницей в этой жизни, и мы сами являемся единственными возницами на них, а друзья, родители и родственники все же наши временные спутники на колеснице судьбы.

Восход я понимаю глубже, чем это кому то кажется. Может, многие из вас и не видели солнца в кровавых слезах, но именно такое солнце рыдает под моим окном каждое утро. Невыносимо слышать эти причитания. Переносить их труднее, чем даже телесные муки. Самая большая жестокость заключается в том, что, когда слышишь и воспринимаешь этот ужасающий голос во всей силе, кажется, что вотв от лопнут перепонки. Но жизнь – это борьба, и мы продолжаем жить, несмотря ни на что.

На всем лоне земли я знаю всего лишь двоих, кому ведома цена боли, слез, бесконечных белых ночей, и я горжусь тем, что на мельнице бытия стою вместе с ними. В человеке главное душа и то, какой путь он выбирает и каких высот достигает. Я избрал тернистый, с препятствиями, усыпанный падалью. Путь, лежащий через тайгу, где волчий вой заглушает соловьиное пение. Почему? Ответ один – это прямая тропа к совершенству души.

Мои сверстники, вы, может быть, и не осознали до конца причину восхода солнца и не прислушиваетесь к пульсации крови в ваших жилах… Быть может, не до конца, но однажды я пережил ту боль, которую приносит рассвет, расстилая его по равнине облака.

Помните, обстановка, насыщенная улыбками и смехом, не всегда завершается положительно заряженным кругом.

Несмотря на то, что мы все обладаем душой, подчеркиваю, мы, люди, все таки легко обрекаем друг друга на страдания. Умышленно? Вовсе нет, просто мы не до конца ощущаем корней боли. Для понимания этого необходим жизненный опыт. Я не судья и не обвинитель, я, как ваш друг, пытаюсь зажечь факел в той среде, где трудно выбрать правильный путь.

Жизнь как цветок. Но для того, чтобы насладиться полезным, приятным нектаром, до него сначала нужно добраться. Именно в процессе этого ты формируешься духовно. Поэзия, таящаяся в извилинах моего ума, пытается достичь вашей души, а не ваших аплодисментов.

Любите душу каждого из вас и берегите ее, как бережете тело. У души свой кровоток, и лишившись его, она отмирает. И тогда человек начинает гнить. Помните, возможно, ваш подслащенный яд травит душевную кровь ближнего… Задумайтесь над этим, не обрекайте людей на эту кару, пощадите их.

Завтра? Завтра луна опять скинет с себя покров ночи и превратится в солнце; перед нами раскинется новое поле битвы, заполненное теми же солдатами. Генералы стоят рядом с нами, но завтра мы должны сменить их.

Зажжем же в душе каждого из нас свечи, поскольку завтра их единство зажжет еще один луч на солнце галактики будущего.

Дата Гулуа, 2002, 19 октября

Гиви Сихарулидзе

Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя? Поймет ли он, чем ты живешь? Мысль изреченная есть ложь.

Федор Тютчев

Для кого я непутевый,

Для кого талантливый.

Только грусть мою изведав,

Суть поймет понятливый.

ЗАПОЗДАЛЫЙ ЗВОНОК

Друг давно уже не звонит,

Чтоб спросить: «Ну, как дела?»

Я звоню, а сердце стонет:

«Он уехал в никуда!»

Раздробить могу я скалы,

Море высушить до дна,

Но дорога в бесконечность,

Как и смерть, у всех одна.

НЕМЫЕ СИМВОЛЫ ЖИЗНИ

Тяжелая и неизлечимая болезнь, и в то же время свет надежды в безысходности – вот необъяснимая тайна женщины неземной красоты, несправедливостью жестокой судьбы прикованой к постели. Она бережно хранит под подушкой фотографию своей молодости. Изредка достает фото, рассматривая себя, нежно гладит рукой лицо на снимке, потом, приложив к щеке и безуспешно пытаясь согреть его, увлажнив горячими слезами, быстро прячет его под подушку.

И так продолжается изо дня в день. Как ни странно, но фотография чувствует свое предназначение, как бы понимая то, для чего и зачем оберегают ее от чужих взглядов.

Она полна гордости от того, что именно ее предпочли другим собратьям, но в то же время не хочет смириться с этой ролью, потому что сейчас она живет в воспоминаниях женщины, но как только ее повесят на стенку в виде увеличенной фотографии, занавес опустится навсегда. Дух покинет ее, и из бледного отражения жизни она перейдет в бесконечность небытия. Она превратится в обрывок черно белой бумаги, который сначала почтительно повесят, укрепив маленьким гвоздиком на стене, а к годовщине молча и уважительно снимут и забудут где нибудь на верхней полке, где со временем она покроется пылью и обрастет паутиной.

Пройдут годы, и тогда кто нибудь из членов семьи велит снести в подвал этот запылившийся предмет, и этот день станет ее последним днем. Увеличенная фотография всего лишь символ смерти, потому что душа ее остается в оригинале, а под конец пьесы гибнут оба – и душа бестелесная, и тело без души. Но оригинал не может смириться с таким финалом, и он начинает борьбу за существование, чтобы не допустить смерти Женщины, так как ведь вместе с ней закончится и его жизнь.

Раннее утро. От страшных болей женщина пробуждается, стонет, мечется, просит о помощи. Близкие пытаются облегчить ее участь, но безуспешно – больная обречена. Опять стоны, отчаяние безысходности.

Неожиданно для всех вдруг боль стихает. Женщина успо каивается. Проходит время, и боли как не бывало. Члены семьи ликуют. Что за чудо произошло с больной? Может, просто Божья милость? Спасибо Всевышнему за это!

Об этом секрете знает только фотография, ибо она приняла на себя ее болезнь, и теперь сама корчится от боли и страданий. Чтобы избежать смерти, она предпочла принять на себя мучения женщины.

А женщина вдруг расцвела, как цветок по весне, и близкие в изумлении смотрят на нее. Лицо ее озарилось неземным сиянием. Она попросила принести ей еду, потом включила музыку и стала двигаться в такт ритмов. Вспомнив о фотографии, она отыскала ее под подушкой и стала пристально ее рассматривать. Затем достала из туалетного столика зеркало и, кокетливо взглянув на свое отражение и откинув прядь волос набок, коснулась рукой груди, обретающей былую привлекательность. Прикоснулась к губам, которые в зеркале выглядели, как бутоны роз, прошлась по высокой и белоснежной лебединой шее, как бы лаская струны божественной арфы. Вдруг оторвавшись от зеркала, перевела взгляд на фотографию и внимательно посмотрела в свои же глаза. Фотография показалась ей подурневшей и постаревшей. Шею избороздили морщины, грудь отвисла, губы поблекли. Женщина попросила принести ей альбом с фотографиями. Когда ей принесли альбом, она брезгливо спрятала свою фотографию и, закрыв альбом, велела поскорее унести его. Но фотографию совсем не огорчило изгнание в темницу альбома. Попав в привычное место, она наконецто с облегчением вздохнула, осознавая, что сумела сама избежать смерти, спасая жизнь любимой женщины, и продолжает жизнь, потеряв свою былую красоту, но не потеряв чувства выполненного долга. Еще бы, ведь ей удалось невозможное. Она обманула саму смерть и вернула красоту своей хозяйке.

И никто на белом свете даже и не ведал о том, как это чудо свершилось, кроме фотографии, самого ГосподаБ ога и посланницы смерти, побежденной благородством оригинала божественной красоты Женщины, ибо красота, благословленная Богом, – бессмертна.

СПАСИБО, ЛЮБАША!

Онкологическая больница, операционный стол, напряженное состояние, тяжесть мыслей, нервы на пределе. В ожидании вердикта врачей я готов сойти с ума, абсолютно неконтактен.

Умом понимаю безысходность ситуации, но душа протестует. Вываливаюсь на улицу. Снежные хлопья серебрят голову. В любом другом случае они могли бы стать источником радости, но сейчас как бы сочувствуют моим переживаниям.

Погруженный в мысли, шагаю, не разбирая дороги, но однообразие ходьбы не спасает от тяжелых мыслей. Меняю ситуацию, останавливаю такси.

Гостиница «Москва», – бросаю шоферу.

Слезы переполняют меня, как сосуд до краев, и я никак не могу справиться с ними. Водитель пару раз оглянулся на меня, но, так ничего и, не сказав, продолжил путь. На дороге пробки. Едем уже около сорока минут. Мне все хуже и хуже. Машина вдруг останавливается у маленькой, неприметной забегаловки. Вижу надпись на фирнише: «Ночная столовая для водителей».

Водитель поворачивается ко мне:

– Эй, кацо, будь другом, сойди со мной на пять минут!

В руке он держит две бутылки «Русской водки». Впервые в жизни чувствую непреодолимое влечение к водке. Как овца для заклания, безропотно следую за ним. В столовой ужинают несколько мужчин. Они оглядываются на моего водителя. Буфетчица (по имени Любаша, как это выяснилось потом), сочувственно посмотрев ему в глаза, с тревогой в голосе спрашивает:

– Ну, как, Володя, как прошла операция?

– Все кончено, – ответил тот. – Для меня все кончено. Я заметил слезы на глазах у Любаши.

В столовой повисла мертвая тишина. Сидевшие за столом мужчины молча поднялись со своих мест и, ничего не говоря, по очереди обменялись с Володей крепким рукопожатьем.

– Спасибо вам, братва, – с трудом выговорил Володя и опустился на стоящий рядом стул, при этом как бы подсказав мне взглядом: «Садись, чего уж там».

Я так же молча присел рядом.

Любаша, оставив прилавок, подсела к Володе и по дружески обняла его за плечо:

– Слушай, Володя, детей я оставлю у себя, пусть растут у меня, наверно, сам Бог их ко мне послал!

– Да ты что, – глухо пробормотал Володя.

– Учти, без лишних слов! – тон у Любаши был настолько категоричен, что Володя, поняв, что сопротивление бесполезно, сразу сник. Потом одним движением руки разлил водку в три стакана.

Посмотрев мне в глаза потухшим и грустным взглядом, спросил:

– Что с тобой, брат?

Комок в горле мешал мне говорить, поэтому я лишь глазами дал понять, что сочувствую его горю, и, взяв полный стакан водки, молча осушил его. Выпил и Володя и тут же снова наполнил стаканы. В горле вроде бы полегчало. Не отрывая глаз от стакана, я наконец то выговорил:

– Соболезную, брат! А что касается меня, то как Бог решит.

Любаша своим женским чутьем сразу все поняла и, обняв меня за плечи, тихо и как то вкрадчиво спросила:

– У тебя тоже жена болеет?

– Да, – ответил я.

– Не горюй, братишка, все обойдется.

Володя поднял стакан и выпил за скорейшее выздоровление моей жены. Я поблагодарил и залпом осушил второй стакан.

– Закусывай, брат, – обратилась ко мне Любаша, подав соленый огурец. В ту минуту ничто не смогло бы заменить мне этой «закуски».

Люба извинилась и по дружески обратилась к ожидавшим ее клиентам:

– Ребята, я ухожу, тетя Тося вас обслужит. Так что до завтра.

Она взяла меня и Володю под руки, и мы пошли к машине. Володю она посадила на заднее сиденье, меня, как гостя, вперед, сама села за руль, и буквально через несколько минут мы очутились у ее дома. Любаша позвонила. Двери нам открыл высокий мужчина, который, обняв Володю, не обделил и меня теплым дружеским взглядом.

Любаша засуетилась на кухне, и вскоре сказочный русский стол был накрыт.

Всю ночь, без различия национальности, пола, нашего состояния, мы провели за дружеской беседой, ободряя и поддерживая друг друга.

Наутро Любаша с мужем, Володя и я, уже в качестве их закадычного друга, поехали в больницу, из морга которой и забрали тело Володиной жены.

Во время похорон я шел за гробом так, как будто провожал в последний путь часть своей души и тела. Ведь на месте Володи мог бы оказаться и я.

На поминках я был в числе ближайших друзей Володи и вместе со всеми пил за упокой души.

Я вернулся в гостиницу. По телефону мне сказали, что жена почувствовала себя лучше, и я радовался, как ребенок. Утром я рано встал и, быстро позавтракав, собрался было ехать в больницу, как услышал стук в дверь. Открыв ее, увидел Любашу:

– Ну, как, поедем?

Я не удивился. Для таких людей в этом нет ничего необычного.

– Спасибо, сестра, – сказал я, и мы вместе спустились вниз, где нас уже ждали муж Любаши и Володя.

Обменявшись приветствиями, сели в машину и поехали в больницу. Любаша внешне была очень привлекательной женщиной, что меня в некотором смысле начинало немного смущать, потому что мое появление с красивой русской женщиной могло вызвать у моей жены нежелательную реакцию, но… Любаша, как бы догадавшись по выражению моего лица о моих мыслях, вдруг, достав из багажника две большие сумки, всучила их своему мужу и сказала:

– Слушай, Влас, я знаю грузинских жен, они очень ревнивые.

– Командуй парадом ты!

И чего только не было в сумках! Любаша все приготовила своими руками. Моя жена сразу узнала женскую руку и, взглянув сначала на меня, а потом переведя теплый, благодарный взгляд на Любашу, обратилась к ней:

– Я все знаю о вас, мой муж рассказал. Спасибо вам, что вы есть вообще на этом свете!

Потом она пожала руку Володе, на глазах у нее выступили слезы, и она сказала:

– У ваших детей, кроме Любаши, будет и грузинская мать, если она выйдет отсюда…

Так началась и, слава Богу, до сих пор продолжается наша дружба. Когда мы уезжали из Москвы, нас провожали теплые взгляды и сердца.

В самолете я предался задумчивости. Перед глазами мелькали лица моих московских друзей из так называемого высшего общества. Их избитые фразы, холодные глаза, ухоженные, пресыщенные хорошей жизнью лица и окаменевшие сердца вызывали во мне лишь горькую иронию.

Я был безмерно благодарен Богу за возможность познать широту и благородство русской души, которая бескорыстно сеет добро и находит в этом радость жизни.

Спасибо Господу за столь бесценный подарок!

Импровизация на тему Тамрико Болквадзе

Как ни пугает бытие – небытие страшнее…

Тамрико Болквадзе (перевод Г. Кебурия)

Я пришла из ниоткуда,

И уйду я в никуда.

Смерть – как верная подруга –

Рядом с нами, как всегда!

Никогда не стану Евой,

Чтоб хоть раз увидеть рай,

Никогда не буду первой,

И последней, как ни жаль…

Где же это – ниоткуда?

Кто придумал никогда?

Бог из глины сделал чудо,

И… забыл нас навсегда.

Может, ты нам скажешь правду,

Смерть? Не стой над головой!

Утолить хочу я жажду –

Знать, кто властен над судьбой.

Погоди, хоть на минутку,

Отдохни от тяжких дел, –

Не понять никак рассудку,

Кем придуман беспредел?

Ты дружна лишь только с горем –

Страшен жребий палача.

Красота цветет на воле,

Ты же рубишь все сплеча.

Неужели ты не жаждешь

Ласк, хотя бы иногда?

Над судьбой своей не плачешь?

Иль бездушна ты всегда?

Для тебя не пахнут розы,

Нет и праздника весны

И любви метаморфозы,

Не волнуют твои сны.

Не завидую я смерти,

Быть бессмертною – тоска,

Любим жизнь мы, словно дети,

Оттого, что смерть близка.

Утопить бы смерть в колодце,

Чтоб всегда цвела любовь,

Засыпало б в море солнце,

Чтоб светить нам утром вновь.

Не найти начал начала,

Не теряйте время зря.

Как я время убивала,

Так оно убьет меня.

Но убьет она лишь тело.

А душа получит срок.

Отсидел в аду за дело –

Ждет тебя на небе Бог.

Мир кружится в карусели –

Переменчива судьба,

Покружиться не успели –

Конь меняет седока.

Годы быстро пролетели?

Недовольны вы судьбой?

Здравицу уже пропели?

Что ж, пора за упокой!

Кто приходит ниоткуда,

Тот уходит в никуда.

Не ищи меня, подруга,

Не вернусь я никогда!

Импровизация на тему Давида Гецадзе

ЧИСТЫЙ ЛИСТ

На набережной Сены у букиниста художник покупает лист ватмана.

Продавец запрашивает 10 франков.

Я свои рисунки продаю за 5 франков, – возмущается художник.

Да, но зато эта бумага чистая, – парирует продавец.

Лист бумаги на столе, смотрит в ожидании,

Собираю я слова, из воспоминаний.

Белый лист, как первый снег, – он сама невинность,

Замарать его стишком – тяжкая провинность.

Кто на нем оставить след, – девственность нарушит.

Ну, зачем ему мой бред, кто его услышит?

Это ты виной всему, – сердце в твоей власти,

Стал я бредить наяву, умирать от страсти.

В мире низменных страстей, – мы, как исключение,

Люди с каждым днем все злей, – мы с тобой добрее.

Как про тайну рассказать, про любовь немую,

Ведь в словах не высказать, то как я тоскую.

Что безумно я влюблен, и живу тобою,

Что любовью ослеплен, – бой веду с судьбою.

Миром правит Сатана, – бой идет без правил,

Против всех любовь одна, – Бог нас не оставил.

И, наперекор судьбе, и когтям дракона,

Я кричу, чтоб знали все: «Ты моя икона!».

P. S.Ты моя бумага – я твое перо,

Ты моя Жар птица – я твое крыло.

Давид Гецадзе

МЕЛАНХОЛИЯ

Течет речушка, как сама невинность,

Тиха, прозрачна в солнечных лучах.

Там в каждой капле, детская наивность,

Журчит небесной музыкой в ушах.

Но, с каждым шагом, набирая силу,

Спускаясь с гор, рычит как зверь река,

Все затопив вокруг, подобно Нилу,

Добро и зло несет собой она.

Так иногда, судьба за нас решает,

Кому быть Каином, Иудой, иль Христом,

Так подлецом, младенец вырастает,

Порой любовь становится грехом…