Текст книги "Морские досуги №6"

Дизеля чихнули и сначала один, затем второй запустились, отплевались недогоревшей смесью, болезненно взвыли и дали обороты. – Вроде бы нормально – сказал механик, а я-то уж боялся, что фундаменты раком встанут!

Тральщик медленно приближался к Кондратову. Боцман и подвахтенный рулевой уже бросили ему английский пробковый спасательный круг на лине, с петлей. Тот судорожно вцепился в него двумя руками. Все свободные моряки на палубе кинулись выбирать вымокший конец. – Осмотреться в отсеках! Проверить наличие людей в команде! Доложить – сыпались команды с ходового. Во время удара Дима разбил себе нос и, видимо, помял ребра. А у бывалого штурмана стремительно росла шишка на голове, серьезно расквасил губы и, кажется, выбил два зуба. Он страшно стонал и душераздирающе ругался – в германскую маму, в блудливую царицу, в загробные рыдания и гробовую доску и в адские отверстия под юбкой. За время корабельной службы на Севере, его лексикон заметно обогатился.

Размахнувшись, он выбросил за борт свою фуражку – ее «нахимовский» козырек был просто раздавлен. Механик доложил, что они своротили себе форштевень, слабенький оказался. Через лопнувшую обшивку вовсю заливало форпик, куда артельшик только вчера сложил продукты. – мясо, рыбу, муку крупы.. – Твою мать, Федин, где твои мозги были! – обругал в сердцах он подвернувшегося унтер-офицера. – Дык всегда так было, ваш-бродь!

– Как ты где обгадишься – так у тебя один ответ – всегда, мол, было! Сгинь!

Быстро в форпик! Может, чего спасти еще сумеешь! Есть – то чего будем? – Братва с голоду пропасть не даст! – оптимистично пожал плечами и истово перекрестился унтер.

Что верно – то верно, на этот раз. На тральце, если подумать, просто не было другого места, каждый квадратный дюйм был заранее подо что-то расписан.

Но надо было хоть с кем-то поделиться огорчением и, хотя бы, для самого себя, хоть на минутку назначить виноватого.

– Штурман, ворочаем на Александровск! Обойди Катькин – остров подальше, да гляди – ты мне в камни не влезь! И дай мне место наше на момент обнаружения противника и тарана. Готовь кальку маневрирования! Сейчас нас все будут есть поедом! И командир дивизиона, и начальник морских сил Кольского залива! Первый вопрос: почему и куда наехали, второй – почему «немку» упустили, герои, матерь вашу на всю глубь дубовой вымбовкой …

Лодка-то смылась, вильнув хвостом и дыхнув вонючим перегаром, а нам теперь доказывать – где мы эдак-то удачно всю свою морду помяли, чуть унтер-офицера не утопили да офицеров покалечили … Целый роман получится! – Начморсил гонорар выдаст, обязательно, по высшей расценке – скалил зубы штурман. Лейтенант прикурил от его папиросы. Затянулся.

Закашлялся – грудь болела, ребрам все-таки досталось!

Руки тряслись, конечно от пережитого, но – совсем чуть-чуть – успокаивал себя командир. – Вот скажите, Зосима Порфирьевич и Петр Матвеевич, ну как мы докажем, что это мы «немку» героически долбанули, а не об какой-то подводный зуб свой форштевень по самую первую переборку размазали. А?

Сигнальщик шёлкал ратьером, обмениваясь семафором с батарей Александровска у губы Кислая. Еще бы! Рев сирены и два выстрела взбудоражили всех, кто был на батареях, наблюдательном посту и берегу у рыбачьих хижин. – Как бы еще и залп береговых трехдюймовок не схлопотать – то-то радости будет! Как раз не хватает до полного счастья … Передав штурвал рулевому, Дмитрий сам спустился в боевую рубку, на ходу утираясь большим батистовым платком, походя засветил крошечную настольную лампу. Затем открыл вахтенный журнал, сосредоточился, вспоминая пережитое, и стал описывать действия корабля и команды при обнаружении немецкой подлодки, боевом столкновении и таране. Получалось – убедительно. И даже героически красиво! Вот только интересно, а проникнется ли начальство этой повестью? Сейчас кинутся искать, чего я сделал не так, и какие циркуляры нарушил … А я командир – взял ответственность на себя – и что вышло, то вышло, это война, а не каботажный рейс! – зло скрипнул зубами Дмитрий. Интересно, а что сейчас происходит на лодке? Вот хорошо бы, чтобы сей момент отдыхала, сердечная, или как там говорят – сердешная, прямо на грунте? Тут глубоко, ей бы для могилки как раз хватило!

Тем временем, на лодке, скрывшейся в волнах, и чуть было не провалившейся на запредельную глубину, тоже осматривались по отсекам.

Там было не пройти из-за вывалившихся невесть откуда ящиков, коробок, инструментов и другого запасенного впрок имущества. Этот чертов русский тральщик, этот паршивый плавучий ящик из-под консервов, взявшийся невесть откуда, и кинувшийся на них, прямо как пьяный казак с плаката, своим тараном явно порвал одну из цистерн и своротил клапан вентиляции.

Пушка, по всей видимости, тоже накрылась. Если бы не проворонили, этот тральщик уже бы отдыхал на грунте, а его команда кормила бы рыб! Это – если бы! Но пока – все наоборот! Почти – наоборот! Но вот надо же! Везет дуракам! Даже не сумел перевести столкновение с этим корытом на острый угол. Тогда бы не все так было плачевно. Да уж, как кадет – растерялся, забылся … Хотя, если честно – времени совсем не было, но все же … – командир сжал от досады кулаки, аж костяшки пальцев побелели. Он не знал еще, что дела, на самом деле, обстояли куда как хуже, но предчувствие бывалого подводника царапало душу. Чувство непреодолимой опасности – внутреннее шестое чувство опытного подводника. Оно называется попроще, и есть у всех моряков! Нормальных моряков!

– Механика в центральный! – рявкнул он в сердцах, вглядываясь в карту, исчерченную линиями курсов и кривыми циркуляций и нервно покусывая карандаш. Но вот пришел удрученный механик и сказал, что это все – ерунда, так как от удара форштевнем этого крошечного корабля с сумасшедшим командиром, дизель напрочь слетел с фундамента, все толстенные болты и шпильки просто срезало, словно ножом. Отсюда – и заметный крен на левый борт.

– И …? – спросил инженера лейтенант-цур-зее, хотя уже и знал ответ. – Пока в батареях есть хоть какая-то плотность электролита – идем под водой. И от наблюдения уйдем, и волнового сопротивления не будет – дальше отойдем. Если повезет! – Зарядку мы пробили совсем недавно, так что на кое-какое расстояние хватит. Чтобы смыться от берега и батарей мы должны идти экономичным ходом. Запустить дизель нет никакой возможности, кроме всего прочего – вся обвязка сворочена. Полагаю – отвоевались! – лаконично завершил доклад инженер-механик, просоленный моряк, кораблестроитель из верфей Гамбурга. – Вот так! – рявкнул он, в сердцах забрасывая в угол большой кусок грязной ветоши, тошнотворно вонявшей соляром. Впервые за всю службу он просто ничего не мог поделать на своей любимой лодке. – Как мы его прозевали на всплытии – ума не приложу! – посетовал виновато командир, – да чего уж теперь! – Отвоевались! – огорчился молодой штурман. – Главное теперь – остаться в живых! – флегматично ответил лейтенант – цур – зее. Судьба команды его сейчас заботила в первую очередь. Он отвечал за жизнь каждого своего матроса и офицера. Одно дело – в морском бою, другое дело сейчас, когда морских боев больше не предвидится – на весь далеко обозримый период. Он уже имел инструкцию, что в таких и примерно таких случаях командир имел право приказать экипажу сдаться, предварительно затопив свою лодку, или взорвав ее, приведя в действие специальное устройство для подрыва на собственных торпедах. Он приказал помощнику подготовить торпеды к взрыву, а штурману заняться уничтожением документов, имевших хоть какую-то ценность для врага. На лодке выключили все освещение, даже крохотные светильнички. Пошли на норд-норд-ост, к Цып-Наволоку, где можно было встретить корабли конвоя, лучше бы – одиночное судно, и, если очень повезет, то и немецкую подлодку на охоте. Но там никого не встретили. Насколько хватало глаз, вооруженных оптикой – ни одного силуэта на лунной дорожке, ни одного топового огонька. Всплыли. Гребные электрические двигатели уже были не в силах вращать линии валов. Лодка умирала. По всей видимости, банки аккумуляторных батарей были повреждены, выделяли сероводород, глаза слезились, стало трудно дышать, и быть внутри прочного корпуса становилось опасно. Стало холодно, сыро, зябко. – Всем наверх! – отдал командир последнюю команду, приготовиться к покиданию лодки! Матросы укрывались от ветра за ограждением рубки. Вода продолжала поступать в аварийный отсек. Накат разворачивал неподвижную лодку по волне. Закачало.

Офицерам, стоявшим на мостике, продуваемом промозглым леденящим ветром, было тревожно, грустно, до слез жаль своего корабля, почти совсем нового. Они не были сентиментальными, но действительно привязались к этому живому обжитому железу, бывшему для них и оружием, что важно для мужчины, и домом, и кусочком отечества. А теперь все это придется бросить, уничтожить собственными руками. Время шло. Лодка уже просто болталась в дрейфе. Энергии оставалось совсем немного, может быть, для самого последнего рывка. Буксировать их никто не будет. Только бы не напороться на сторожевой корабль, который откроет огонь изо всего, что есть, на радостях что есть возможность поквитаться с вражьей лодкой. Это они могут. «А мы приготовимся!» – решил командир. Лейтенант-цур-зее отдал приказание приготовить простыню и прикрепить ее к перископу. На всякий случай. Если с английского эсминца или русского вооруженного парохода, с миноносца вдруг обнаружат в море силуэт немецкой подлодки – долго разбираться не будут! А уж попасть в неподвижный корабль особого ума и навыков не надо. Поэтому надо успеть вовремя обнаружить вражеский корабль и поднять перископ с белым флагом. А то – быстрый и полный капут! Совсем полный! Особенно – от англичан, натерпевшихся от подводных атак, да и русские кротким нравом давно уже не отличались … Даже офицеры, когда их высокое командование не видит! И вот удача!

Сначала заметили в утреннем светлеющем небе дым. Так, словно какое-то размытое охвостье уходящего шторма. Так его сначала и приняли за облака. Потом показалось судно, опознанное, как норвежский сухогруз. Менее двух тысяч тонн водоизмещением. Такие возили из Норвегии в Архангельск бокситы – необходимую алюминиевую руду, которой еще не было в России. Малая осадка позволяла таким судам, а то – поменьше, красться вдоль берега, куда немцы подойти не рисковали. А норги – и моряки отчаянные, да и воды эти они знали как свою ванну. За такие рейсы хорошо платили – причем, французскими золотыми франками. На такие скорлупки немецкие подводники, как правило, внимания не обращали, Нейтрал – скандала не оберешься, а немецкое командование и МИД вовсе не собирались ссориться с Норвегией, Швецией. Добрые отношения были выгодны обеим сторонам – в условиях британской морской блокады, при помощи разных уловок, немцы получали через эти страны многие необходимые продукты питания, технику и многое другое. Судно приближалось. Подводники разглядели на его открытом ходовом мостике панику. Немецкая лодка лежала в дрейфе поперек курса. Уцелевшее носовое орудие недвусмысленно сопровождало своим стволом норвежский пароход. Белый флаг, который и поднять-то толком не успели, быстро спрятали в ограждение рубки. Немецкий офицер прорычал в рупор, приказывая застопорить ход и лечь в дрейф, сбросить шторм-трап и принять досмотровую команду. А что? Имели право! Норвежские моряки не боялись – груз был не военный. Пойди докажи! Светлобородые палубные матросы в коричневых толстых свитерах, прикрытых прорезиненными штормовками с большими капюшонами, отдраили люк в фальшборту, ловко и сноровисто сбросили трап и закрепили его морскими узлами на «утках». Странная лодка, с покореженной надстройкой и орудием, медленно подошла к борту, и несколько матросов с пистолетами в руках быстро бросились на ходовой, в машинное отделение, выгоняя на палубу норвежскую команду. Капитан испуганно спустился с ходового мостика, выставив клином огненно-рыжую бороду и обратился по-немецки к офицеру. Тот приветливо улыбнулся, поздоровался. Назвал свою фамилию и воинское звание. Затем сообщил, что его лодка попала в беду и он просто вынужден потребовать изменить курс и доставить его экипаж в первый же норвежский порт, где они намерены сдаться королевским властям невоюющего с ними государства, подчеркнул он. Тем временем, на борт поднялись и остальные члены команды со своими скромными пожитками, с фотографиями близких и любимых – без суеты и страха. Помощник построил и проверил экипаж, взглянул на секундомер и, удовлетворенно кивнув, доложил командиру. Тот принял доклад и скомандовал рыжему капитану: – А теперь давайте – вперед полный, отойдите от лодки подальше! Штурман, в штурманскую рубку, курс на ближайший порт! Господин капитан, прикажите вашим людям разойтись по местам! Теперь от вас зависит, как скоро мы перестанем надоедать вам своим присутствием!

Пароход лег на обратный курс. Они удалялись от брошенной лодки, верно служивший экипажу. Кто-то из матросов смахнул непрошенную слезу, якобы выбитую ветром из усталых глаз. Помощник еще раз взглянул на часы. В этот самый момент в утробе лодки раздался глухой взрыв. Ее нос медленно поднялся и опять рухнул, зарываясь в пучину. Корпус пароходика тоже застонал. А тем временем дифферент на нос у лодки становился все заметным, корма задралась, в воздухе сверкнула горящая в лучах солнца латунь винтов. И вот, недавняя страшная, как богиня возмездия, изящная в инженерных решениях подводная лодка, стремительно заскользила в пучину, погружаясь в серую, непроглядную глубину в самый последний раз. Еще через пару минут только широкие круги расходились над местом затопления лодки. Лодки всегда тонут с дифферентом, и никогда не падают набок, показывая свое беззащитное брюхо. Такой у них гордый характер! (Обкатка, главка из «Дуэль под сполохами», приключенческая литература)может быть – романа – пока не знаю) Приключенческий роман в исторических декорациях

Держи ухо востро! Морская подначка не спит!

Север, Полярная ночь, самое начало рабочего дня. Под дверью одного высокого военачальника скопилось несколько корабельных офицеров – собираются закрывать какие-то зачетные листы, у него лично, по грозному требованию адмирала. Как чаще всего и бывает – саму сдачу откладывали на потом, откладывали и вдруг – бабац! Уперлись – отступать дальше некуда! Кто и сегодня не справится – обещаны самые беспощадные санкции. Никого пока к нему не пускают. Тут же стоят два старших офицера, штабной и командир лодки, видимо – на инструктаж, вполголоса преговариваются.

Дверь, наконец, открывается, из кабинета, морщась, выходит капитан 2 ранга – рука – на перевязи, на лбу – ссадина и довольно свежий «фонарь под левым глазом. Слышится напутствие – Борис Александрович, удачи! Лечись, как следует! Слушай докторов, они у нас правильные и кое-что, действительно знают! Дней через пять вызову, если понадобишься! Ишь, попал в незаменимые! Дверь вновь закрывается. Офицеры недоуменно переглядываются. Подводник, уловив, настроения младших офицеров, похлопал «инвалида» по здоровому плечу: «Держись, Боря, все нормально будет!». Когда тот скрылся в коридоре, командир лодки заговорщицким тоном, полушепотом пояснил всем присутствующим: – Третий раз Борис не может зачеты сдать! Достал адмирала! Ну и вот… – многозначительно кивнул в сторону «раненого» офицера. Слышится команда: Товарищи офицеры! В эту минуту выходит крепкий контр-адмирал, спортивного вида, ростом 190 – не меньше, устало потягивается и говорит: – Здравствуйте, товарищи офицеры! И кто следующий? В рядах соискателей – замешательство. Заметив подводника – Здорово, Потапов! Давай ты сначала! Со своими бумагами, я тебя по– быстрому отпущу. Остальным взбодриться и молиться! У нас вот так! Привыкайте! …. На самом деле капитан 2 ранга попал в аварию, в их машину въехала гражданская «хлебовозка» из другого городка, не сумев вовремя затормозить на заледенелом спуске. Ну, а подводник никак не смог не разыграть младших офицеров …

Даже кусая себя за язык – против традиций не попрешь! Флотская подначка никогда не спит, только дремлет! Куда же без неё! Подначка заставляет тебя всегда быть в тонусе, что на морской службе уж никак не лишне!

А вот был еще случай!

Вечер опустился на берега быстрой реки. Рыбаки собрали свои снасти, убрали в багажники. С утра – домой, больше ста километров! … и начались разговоры, история и воспоминания… – Когда мы были на практике – начал рассказ Николай Иванович Бардин, в не таком уж далеком прошлом – командир РПК СН, а теперь – военпенс со стажем, как раз развернулись масштабные учения, и мы по тревоге вышли в море для участия в этой серьезной военной игре. И все для нас было впервые, и вновь!!! Дальше было все, что запланировано – отстрелялись удачно, на отлично. Командир облегченно вздохнул, сыграл пару «дежурных» тревог, остался доволен на уровне общего успеха. А потом ушел вместе с доктором в кают-компанию – играть в шахматы. У них был какой-то перманентный турнир, с трехзначным счетом.

И вдруг – у одного из мичманов, по должности – кока-инструктора, случился приступ аппендицита. Вроде бы рядовой случай – именно для этого корабельные врачи дежурят в госпиталях, проводят самостоятельные операции. И у них в послужном списке отмечали, сколько таких операций успешно проведено ими самостоятельно – вроде, как количество сбитых врагов на фюзеляже самолета-истребителя удачливого военного летчика. Я помню, в некоторых автономках доктор вырезал из внутренностей морского волка, а то – и у двух сразу, вспухший аппендикс – так, между двумя партиями в «кошу», перед большой чашкой кофе. Корабельный доктор Корбан был опытным врачом, и саму операцию выполнил блестяще – как учили. Удалил он воспаленный аппендикс, не дал пути осложнениям всяким. Но дальше все пошло не так… Мне трудно говорить о специальных деталях – ваши, доктор, нюансы мне – попросту неизвестны, но, в двух словах, как я тогда понял, все выглядело примерно так – местный наркоз на больного мичмана почти не действовал. Да и времени прошло – ого-го-го, может чего уже и забыл, так что – не обессудьте! Кок Лёня был соответствующей комплекции, его внутренние органы, были прикрыты пятисантиметровым слоем внутреннего жира. Со всех сторон. Выбор средств у медиков тогда был намного скромнее чем сейчас, а типовой общий наркоз, как понимаете, тогда на лодке запрещен по определению. Или ограничен – уж не знаю! Представьте, что в прочном корпусе вдруг разобьется банка с ним, или там – ампула, смотря – в какой таре, уж и не знаю. И вся лодка тогда – под наркозом?

– Ну, это вряд ли! – возразил бывалый знаток Рюмин.

– По нашим тогдашним понятиям здоровых двадцатилетних балбесов, этот мичман был ужасно старым – ему было целых тридцать шесть лет! Мне бы сейчас такую старость! – мечтательно прищурился капитан 1 ранга Николай Иванович. Он продолжал: – И был он не только коком-инструктором с комплекцией, соответствующей профессии, А еще плюс любителем выпить. Нет – даже профессионалом этого малопочтенного дела – это точнее! А куда денешься!

У нас вообще, а не только на флоте, даже умные люди хвастаются, что могут выпить на полбанки больше своего друга, а, уж – тем более – врага!

Поэтому, у мичмана на животе была солидная жировая прослойка, основательно пропитанная (по серьезным подозрениям доктора) спиртом и его компонентами. Вот щелкни зажигалкой, казалось, и загорится наш Леонид, как аварийная свеча!

– Ну, прямо уж так! – скептически покачал головой Рюмин.

– Да говорю же – я не знаю, за что купил – за то и продаю! – отмахнулся старый подводник, ворча и сбиваясь с нити рассказа.

– Доктор, помолчи – дай послушать, тем более – мы сами тоже ни хрена в этом не понимаем! – поддержал Николая Ивановича недовольный Егоркин: – сойдет и так, – а будет охота – потом разъяснишь и поправишь!!!

Майор из управления тыла, Андрей добавил – Ничто так не убивает красивый рассказ, как попытки придать ему стопроцентную достоверность в деталях!

– Значит, – продолжаю! – опять поморщился Бардин. Как командир до мозга костей, он не привык, чтобы его перебивали. Да уж, теперь на нахала не рявкнешь с высоты своего звания и служебного положения… Теперь поможет не авторитет власти, а только просто – авторитет.

– Короче, так или иначе, но завершить операцию доктор не мог, через несколько минут после укола, больной уже кричал, как резаный!

После выхода на связь с берегом, сначала было принято решение передать больного на один из крейсеров, ходивших, по плану учения, аккурат в этом районе. Там была оперативная бригада лучших врачей флота! Да и оборудование – на уровне! На всякий случай!

Но на Баренцево море налетел такой шторм, что тяжелый, в тринадцать тысяч тонн водоизмещения, наш атомный ракетный подводный крейсер заметно покачивало уже на пятидесяти метрах!

Как же валяло на горбатых валах просто классический крейсер, тяжелый надводный корабль, – можно было только гадать! При таком раскладе могли потерять и больного, и еще и тех, кто будет участвовать в этой передаче с корабля на корабль.

Озабоченное командование молчало, а на очередном сеансе связи мы получили команду идти в Североморск и там сдать больного в главный госпиталь. Только идти было туда совсем не один день, да!

Врач на лодке был, понятное дело, единственным медиком. Он не отходил от больного и не спал уже третьи сутки. Из добровольных помощников, определенных в санитары, никто долго не выдерживал. Мы лишь посмеивались – тоже мне, мол, вояки! А зря смеялись-то! Гордыня – она, сама по себе, грех, а раз так – то наказуема! Один только старпом, Алексей Викторович Цаплин держался, иногда ему помогал замполит, и лишь тогда доктор мог позволить себе отдохнуть хоть короткое время – все-таки, старпом, он конечно – большой человек, но… не врач. А мало ли что? И через каждые десять минут он вздрагивал, открывал свои покрасневшие от бессонницы глаза и осматривал мичмана, в поисках тревожных симптомов. «Жив! Дышит! Спит!» – успокаивал он сам себя, облегченно вздыхал и опять проваливался в полынью сознания между тревожным сном и явью. Командир освободил старпома от ходовой вахты и сам, практически, не покидал Центральный пост. Лодка шла ровно, лучше автобуса по среднероссийскому шоссе, стараясь не изменять глубину и не играть по возможности, дифферентовочной системой. Кстати, это являлось показателем профессиональной культуры вахтенного трюмного на пульте системы «Титан».

Экипаж находился в отсеках, переходы между ними были сокращены до минимума – по мнению доктора, так можно было избежать перепадов давления, которые болезненно отражались на самочувствии больного мичмана, лежащего на операционном столе с разрезом на животе и с оголенной частью кишечника. Б-р-р! Как вспомнишь. Так и в дрожь бросает! – Старпом, дай воды! – то требовал, то просил мичман, уже забывший про субординацию и служебные приличия. Он то – плакал навзрыд, то капризно орал на всех! Где-то он уже прощался с этим миром, и ему было совершенно наплевать на все эти междолжностные служебные святые условности. Старпом бросал укоризненные взгляды…. – Ничего-ничего – успокаивал его кок-инструктор: – Нельзя тебе, Леня! – мягко, но решительно отвечал Цаплин, и промокал его губы влажным тампоном. Тот жадно облизывал губы, а затем начинал цветисто, с картинками, материться. Он буквально десятком слов, тремя штрихами, описывал безнадежность ситуации! А старпом тем временем смачивал салфетку специальным раствором и бережно накрывал ему сочащийся разрез. Тяжело было мужику, да и старпому было не легче – можете представить себе картинку и густой запах, в котором приходилось все время находиться непривычному к этому человеку! Ёперный театр в тринадцать колон, упавших в расстегнутую ширинку и попавших прямо по …! – добавил Бардин эмоций в свой обстоятельный рассказ, опять вспоминая те события – Выкроив спокойную минутку, командир обычно входил в амбулаторию, присаживался на кожаное сиденье табурета-разножки.

– Как дела, мужики? – спрашивал он. Доктор вполголоса докладывал ему по состоянию больного. Командир согласно кивал, и спрашивал мичмана: – Как, держишься? – Держусь кое-как! Товарищ командир! А последнее желание можно сказать? – Тьфу на тебя, Леня! Скоро уже долетим, как на ласточке! Заштопают тебя в главном госпитале в лучшем виде – вон, сам комфлота персонально каждый сеанс твоим здоровьем интересуется. Еще будешь бегать, как новенький, вприпрыжку! – Ага! Только я, когда до госпиталя доберемся, кроме твоего апендикса, попрошу-ка язык и еще кое-чего тебе укоротить! – проворчал старпом вполголоса. – Нет, товарищ командир! – настырно вмешивался мичман – Дайте мне стакан воды, пистолет и два патрона! Выпью воды, ни в кого стрелять не буду – только в старпома и в себя! Больше ни в кого, точно говорю! – А старпома-то за что? – изумился командир. – Да воды не дает, гад, издевается! – обиженно сказал больной, покрывшись испариной. Короче, потребовались новые санитары – чтобы как-то разрядить обстановку – старпом, при всей его силе и выносливости – тоже не был железным человеком…

Перепробовав всех записных и запасных внештатных санитаров, с которыми доктор, согласно расписанию, эпизодически проводил теоретические занятия, и, признав их полную профнепригодность в качестве санитаров в операционной он лично изгнал с их позором. В процессе борьбы выяснилось, что забыли про пришлых приписанных курсантов. – А что? – сказал старпом, почесав рано седеющие волосы на затылке. – Парни – здоровые! Опять же – вахты не несут, урона для боеготовности не будет, да и приобщаться к реалиям жизни пора! Хрен его знает, что может в нашей службе и когда пригодиться! – резонно заметил Алексей Цаплин.

Сказано – сделано! Офицер взялся за телефон внутрикорабельной связи и, через несколько минут, курсанты уже построились перед амбулаторией, спиной к толстой-толстой трубе ракетной шахты.

Критически оглядев нас, доктор сказал: – Дело, мужики, предстоит совсем простое: ну, во-первых, не давать больному пить, как бы он не орал, как бы не умолял. Никакой ложной жалости! Если выпьет – ему сразу – лохматый белый песец! Белый – белый! А когда я скажу – так берете тампончик, в воду окунаете, отжимаете слегка, и губы, легонечко так, мичману смазываете.

Во-вторых, салфетку надо периодически менять на разрезе. Ну, это я вам наглядно покажу – как да что – ничего сложного! Подумаешь! И все дела! Тем более, сменять друг друга будете, да и идти осталось уже до базы меньше суток, плюс-минус несколько часов. Справитесь. А? – доктор с надеждой заглядывал нам в глаза. «И в самом деле?» – подумали два здоровенных балбеса – я и Ромеев, – пукуа па? – в том смысле, что – «почему бы и нет?».

– Разрешите, товарищ капитан? – встрял наш подозрительный аналитик Эйнштейн: – А в чем была трудность, что другие не подошли?

– Понимаешь ли, курсант, э-э-э – не все люди адекватно воспринимают вид раны, крови… разное случается. Ну, и… Что здесь главное? Делом заняться, а там и пойдет! Мало ли с чем в жизни столкнетесь, а вдруг практика пригодится? А, вообще, вот вы, можете идти, отсюда – как самый шибко – умный. А мне вот этих молодцов хватит! – сказал усталый капитан, внимательно вглядевшись в Олега и втайне что-то заподозрив.

Облачив нас в разовые новенькие бледно-салатовые халаты, доктор отдраил кремальеру амбулатории и впустил «санитаров» в ярко освещенное помещение. После сумерек коридора мы зажмурились, а потом стали приглядываться. Мрачно лязгнула задраиваемая за нами стальная дверь. Я внутренне поежился, и именно с этого момента и начал бояться. Чего? А бес его знает! Но внутренне затрясло. Ох, не надо было нас заранее инструктировать!

Мичман, забывшись, ослаб. Он дремал, лежа на столе, а, у подвесного шкафчика с инструментами, прикорнул старпом, разглядывающий нас сквозь прищур глаз, не поднимая усталой головы.

– Значит, так! – бодро проговорил доктор, завязывая хирургическую маску:

– все просто – как апельсин! Берем тампоны вот из этой скляночки, макаем вон ту скляночку с водой. Чуть отжимаем – и, пожалуйста – легко смачиваем больному губы.

«Так, это куда еще не шло!» – подумал я с облегчением. Но доктор осторожно снял подсыхавшую салфетку с разреза, и я увидел зеленоватые – так мне показалось – кишки. Целый мешок! Не меньше! Амбулатория наполнилась тяжелым, плотным запахом мяса и крови – как в мясных рядах на летнем базаре, только – куда как насыщеннее. Мне показалось, что этот запах стал тяжело клубиться вокруг софитов под подволоком, обволакивая всё. И вдруг, яркие софиты, кипящие в свете, а там и сам подволок медленно стронулись с места и стали раскручиваться вокруг меня, быстрее и быстрее, сами по себе, а за ними увязалась и моя голова… Всё! Свет в глазах погас! Откуда-то извне до меня донесся гневный рык старпома: «Ромеев, унесите эту бабу отсюда в отсек!» – Приятного аппетита! – встрял в рассказ Паша Петрюк, уж очень не любивший таких деталей даже в рассказах, не говоря уж о «натуре».

«Баба – это я!» – обречено только и успел подумать. Тьма сразу и окончательно заполнила мое сознание! – продолжал улыбнувшийся Бардин: – Что было дальше – не помню, даже как встретился с твердой сталью палубы … Очнулся я тогда уже в отсеке. Ориентировка во времени – утрачена была начисто! Пришел в себя я оттого, кстати, что наш командир группы, в разовой рубахе, пахнущей хорошим одеколоном, тыкал мне в нос ватой, очень щедро смоченной нашатырем. Острый запах шарахнул меня в нос так, что аж затылок загудел! Зато сознание полностью включилось, а мрак в глазах рассеялся. Я огляделся – рядом лежал Ромеев, и тоже начал подавать признаки жизни. На душе стало легче – значит, не я один! Сверху же на нас трусливо поглядывал Эйнштейн.

– Ничего, отрицательный опыт – тоже опыт! – утешал он.

– Ты бы помолчал! – огрызнулись мы с Геной Ромеевым хором. А то ка-а-к сейчас поднимется …

После нашего позорного изгнания меня сослали в кормовой отсек. Там, за пультом и вокруг него сидело несколько человек: офицер, мичманы, матросы.

Все в одинаковых комбинезонах «РБ», все одинаково изнывали от любопытства. Я оказался в центре внимания и сразу же почувствовал в них благодарных слушателей. Во мне враз проснулся дар художественного слова!

Я не стал заставлять себя долго упрашивать, и, в ответ на вопрос: – «Ну, как там?», сразу же охотно рассказал, как оно – там! Для убедительности иллюстрируя жестами рук…

Воспоминания и переживания были очень свежи, впечатлений – хватало! Эх, я и рассказал – какой он теперь, этот Леня, какие у него (пардон за натурализм) кишки, как там здорово пахло, и какие там софиты… При этом я отчаянно корчил рожи, размахивал руками, не скупился на сравнения! Все было натурально и убедительно!