Текст книги "Номинанты Московской премии – 2019. Хрестоматия. Проза и поэзия участников Московской международной книжной выставки-ярмарки"

Яна Варшавская

Яна Варшавская (Татьяна Петровна Морозова) – лауреат 2-й степени национальной литературной премии «Писатель года – 2013», лауреат 2-й степени и победитель международного поэтического конкурса «Золотая строфа» (2011-2015 гг.), кавалер медалей: им. С. Я. Надсона – «За личный вклад в развитие российской культуры и литературы», «65 лет ИСП», им. Владимира Набокова «За вклад в зарубежную литературу», им. Бориса и Глеба «За искренность в литературе» и «А.С. Пушкин – 220 лет». В марте 2020 г. удостоена медали «Анна Ахматова – 130 лет».

Автор восьми книг и 60 авторских сборников, вышедших в 2011-2020 гг.

Эта квартира – настоящее сокровище. Досталась мне по стечению обстоятельств, но обстоятельств самых невероятных. И чтобы до них докопаться, нужно вспомнить давнюю подругу, с которой нас свела судьба одним дождливым осенним вечером.

Сейчас, конечно, трудно понять и представить ту движущую силу, ежевечерне выталкивающую меня из тёплого уютного жилища в моросящую непогоду… Однако таковых энтузиастов нашлось не так уж и мало!

Мойра, молоденькая розовощёкая студентка математического факультета. Сэми, выпускник физического факультета. Я, окончившая всё тот же Массачусетский университет, но получившая диплом преподавателя биологии… Всего в наш класс записалось десять человек. Разных, но крайне талантливых и тщеславных. Эти качества и помогали нам, я уверена, выдержать четыре года обучения и не бросить занятия живописью и композицией помимо основных занятий и работы, у кого она была. Этот класс стал единственным за всю историю художественной школы, который в полном составе дошёл до финишной черты. И поскольку наше трио особенно хорошо спелось, мы решили отпраздновать окончание вечерней школы торжественным запуском выпускных работ прямёхонько по реке Миссисипи.

Что и говорить, зрелище было ещё то! Большие белые листы с карандашными портретами Давида и Аполлона, изрядно подмокшие и тяжёлые, сделав круг почёта, одновременно борясь с течением, медленно погрузились в тёмную прохладную воду.

Это был первый шуточный след, который мы оставили… Вернее, наши «бессмертные» творения.

Насколько дружными мы были в ту пору, настолько лёгким оказалось расставание. Как-то слишком быстро и далеко друг от друга оказались и Сэми, и Мойра, и я всего за какие-то год-полтора. Причём вспоминали мы друг о друге частенько, но перезванивались не чаще раза в год, а бывало и того реже.

Вот именно в такой осенний день, когда дождь моросил спозаранку и, похоже, до следующего утра не собирался менять планы, Мойра позвонила мне на сотовый.

– У тебя те же проблемы с квартирой? – вместо приветствия спросила она.

– Миром правит стабильность или нет? – вопросом на вопрос ответила я.

– Ха-ха-ха!.. – устало улыбнулась она. И я почувствовала, что ей непросто говорить о деле, которое занимает теперь все её мысли.

Мы сидели в кафешке, которая располагалась прямёхонько через дорогу от школы искусств. Кроме художественной там была ещё и музыкальная школа, именно для тех из нас, кто, повзрослев, решил наверстать упущенное или то, к чему не лежало сердце либо попросту не шли ноги… Мойра не прятала заплаканных глаз, вокруг которых темнели ещё и небольшие круги… Потерять сразу всю семью в нелепой автокатастрофе – это ли не самое худшее испытание, выпавшее на долю молодого человека, только-только устраивающего свою жизнь… Моя подруга ничего не стала менять в апартаментах своей экстравагантной бабули, пожелавшей перебраться на склоне лет из уютного нью-йоркского особняка в самый высокий небоскрёб Сингапура.

Направляясь к окну, я не с первого раза, тыкая в три большие кнопки на овальном позолоченном пульте, раздвинула шторы. Подошла ближе – и замерла от восторга, увидев внизу лёгкие облака, больше похожие на диковинных белых птиц, медленно плывущих не в бескрайнем и бездонном небе, а между самыми высокими домами, образующими круг. Это зрелище настолько потрясло меня, что я вновь ощутила тот творческий голод, который заставляет, бросив всё, хвататься за кисти…

И эта картина за окном моего нового жилища, больше напоминающего музей модерна, не шла ни в какое сравнение с видом из иллюминатора трансатлантического лайнера.

Теперь я взяла за правило каждое утро, как только проснусь и приготовлю ароматный кофе, подолгу сидеть у окна и наблюдать за сменой фантастических картин, написанных на холсте бездонного неба. И могу поклясться, что никогда ещё они не повторились… То небо было свинцово-синее, то облака – такие невесомые и прозрачные, что напоминали лишь лёгкое, быстрое касание невидимой божественной кисти небесного художника.

Я пила кофе, смотрела вдаль и представляла, как, наверное, это здорово – перекинуть верёвочный мост и прошагать по нему прямо в облаках, чтобы войти в такое же окно небоскрёба, который можно было рассмотреть только в солнечную погоду… Высоченный дом, стоящий напротив, манил, как далёкая пристань влечёт усталого моряка. Как-то вечером, разбирая старые вещи, я наткнулась на огромный ящик с загрунтованными холстами и коробкой масляных красок… Эта находка меня порадовала. Но, не найдя нигде ни одной кисти, я, быстро собравшись, отправилась в художественную лавку, которую заприметила сразу после переезда. Оказавшись рядом с магазином, поняла, что совершенно выпала из времени: было уже около полуночи, и рассчитывать на то, что кто-то продаст мне кисти, было по меньшей мере самонадеянно и глупо.

Я машинально и без всякой надежды позвонила, нажав на старую позолоченную кнопку. За дверью послышалось ворчание и шарканье чьих-то неторопливых ног.

Когда дверь приоткрылась, я увидела старого китайца с удивительно молодыми глазами… В них был блеск, свойственный лишь очень увлечённым натурам, всецело поглощённым какой-то безумной, с точки зрения простого обывателя, идеей.

– Нося здеся, сего звониша? – проворчал седобородый старик.

– Простите! Простите, пожалуйста… Я просто ещё не привыкла. Наверное, зайду завтра, вы не против? – взглянув на него с мольбой, произнесла я.

– Зафтра? Приходить зафтра. А можна сиводня, – распахнув огромную тяжёлую дверь, ответил он.

– Правда? Вот спасибо!

Я последовала за китайцем в едва освещённую, но очень просторную лавку. Он включил ещё один светильник и спросил, что за нужда привела меня в его магазин посреди ночи. Но, заметив мой интерес к витрине с колонковыми и беличьими кистями, просто ждал, когда я выберу и подойду к кассе. Кисти были первоклассные и, судя по всему, дорогие. Но я всё же взяла их с десяток и ещё несколько – из свиной щетины.

– Мадама художника или мадама делать подарок? – прищурив левый глаз, спросил добрый джинн-продавец.

– Мадама сошла с ума, глядя на небо! – подмигнув ему, ответила я и протянула всю наличность, рассчитывая на снисхождение старого лавочника.

Он пересчитал доллары и, несколько раз проведя слегка сжатой ладонью по длинной бороде, сказал:

– Принеси мне первую картину. Где твоё небо. Не нада доллар.

– Вы – волшебник! Обязательно принесу, – радостно ответила я и поспешила назад, к своему окну.

Сколько времени прошло после этой ночной прогулки, одному богу известно. Я писала и ночное небо, подсвеченное огнями огромных реклам, и рассвет, тронувший алым густые облака…

Мне хотелось написать раннее утро, невероятно свежее и прозрачное, купающее огромные небоскрёбы в золоте лёгких перистых облаков. Но вдруг кисть сама подсказала мне, где сделать небольшой штрих, и я провела эту тоненькую, еле заметную линию… Словно это была нитка, на которую нанизывались белые облачные бусины. На другой картине, уже порядком осмелев, нарисовала приоткрытое окно в доме напротив, к которому бежала светлая дорожка от моего открытого окна.

Это ведь какое-то безумие. Я даже не знаю, кто живёт за этим стеклом и живёт ли вообще.

Следующим утром, вспомнив о своём обещании, я завернула в покрывало уже просохший холст, на котором, как и просил старый китаец, были небо и золотые облака, и отправилась в лавку.

Он долго смотрел на картину и молчал.

Я, уже подумав, что разочаровала его окончательно, повернулась к дверям, чтобы уйти…

– Остановися. Это осень нрависа. Ты должна принести ещё две картин.

Он разрешил мне взять масло, краски и кисти. А я попросила ещё и несколько холстов.

Целый месяц пролетел, наверное, судя по тому, что количество картин, прислонённых к длинной стене огромной студии, просилось на персональную выставку. Собственную выставку…

Раньше я мечтала о заброшенном старом маяке. Там я хотела бы устроить свою мастерскую. На самом верху, на самой высоте. С огромными окнами вместо стен, чтобы в них лился солнечный свет и входила чёрная ночь с миллиардами ярких звёзд…

Как же это было давно! Мой маяк-мастерская оказался просто совершенно несбыточной мечтой. Вместе с ним на какое-то время ушла и живопись.

А теперь?.. Мой верёвочный мост или просто облачная дорожка – ведь это же даже не заброшенный маяк. Это сума сшествие чистой воды…

Борис Вельберг

Борис Владимирович Вельберг родился и вырос в России (Санкт-Петербург). С 1981 г. живёт в США. В Америке Б. Вельберг работал главным редактором журнала «Новый американец», переводчиком на космическом проекте «НАСА – Мир». Член Американской ассоциации переводчиков, Интернационального Союза писателей. В 2020 г. в России издан и продаётся роман «Сосново». Представлен для публикации сборник рассказов «Голоса». Также завершена и ждёт редактуры повесть «По дороге на Мохамбет». Находятся в процессе рассмотрения три сценария. Автор завершает работу над книгой стихов «Спасённая Муму» и работает над «Дневником писателя». Отрывки из произведений Б. Вельберга выложены на сайте boris-velberg.ru.

– Март: Ну чтоб совсем в глушь… лесником каким… или смотрителем на маяк… я не знаю… чтоб без них… я просто не могу существовать по их законам!

– Глеб: Ты ж с таким трудом жизнь свою здесь наладил… И что – опять всё ломать?

– Март: «Ели, пили, женились, выходили замуж до того дня, как вошёл Ной в ковчег»… Никто не знает, когда такое случится… А потому всегда надо быть готовым всё бросить – и жизнь тоже… в любой момент!

– Глеб: Опять?! Ты ведь уже все средства пробовал: в монастырь ходил, с собой кончал… Что, опять потянуло?.. Жизнь бросить!.. А ещё в Бога верует!

Сжался Март, как от удара, и внутрь улиткой уполз… прошептал невнятно, закашлялся, глаза за очками спрятал… хватил недопитый стакан портвейна со стола, отвернулся и пил… Зашептал, не поворачиваясь:

– Я не мог вынести… не знал тогда… многого.

Скис весь его апломб, и пропал накал… словно дали ниже пояса… Пауза тянулась. Март замолк и не знал, куда деться. Тишина ржавой шелухой лезла в уши… Глеб пожалел было, что затронул эту тему. Но, с другой стороны, она давала возможность прекратить семейную драму… да и план Марта был явно необдуманный.

– Глеб: Тогда не знал… А что ты сейчас-то знаешь, если опять такую же лажу лепишь? Снова жить надоело?!

…Юля молча смотрела на Глеба большими немыми скорбными глазами. Как Богородица – померещилось… Март корчился от Глебовых слов.

…Это случилось ещё до брака с Юлей… Март кончал с собой по несчастной любви. Он втюрился до беспамятства в замужнюю женщину, уже переспал с ней несколько раз, предложил жениться. Она мямлила, тянула, не хотела уходить от мужа… Чувство оказалось неразделённым. Март был убит собственным грехом и отвергнутой любовью. Объяснял все свои неудачи тем, что он никчёмный, жалкий и пустой человек. И решил, что таким как он не нужно жить… Сперва дома лежал и не ел ничего, исхудал, как покойник.

…Глеб часто заходил тогда к нему, сидел возле, изрекал душеспасительную муру, но думал, что это скоро пройдёт… А Март однажды вдруг встал с кровати, на которой лежал уже с неделю, и сказал Глебу: «Всё, не приходи завтра… У меня всё в порядке… Я разобрался с этим… Ты же любишь по пьянкам шастать… Вот и иди туда…» Глеб плечами пожал, но назавтра в самом деле не пришёл… Застрял у Юрки на пару дней, а потом услышал, что Март исчез.

…Оказалось, Март оставил записку и ушёл в лес. Несколько дней ходил там с верёвкой, не решаясь учинить над собой окончательное решение. Случайно вышел через задние огороды к окраинным избам и оборудовал себе походный эшафот, забравшись на поленницу за сараем. Детишки ему рожицы строили и думали, что он игру какую-то затеял… Но, когда дяденька повис и закачался, стукая каблуками о стенку сарая и ногами дёргая, то испугались, заорали, убежали и всполошили взрослых. Те успели вынуть Марта из петли, может, за минуту-другую до бесповоротного отлёта души… Глеб, когда узнал, долго простить себе не мог.

– Глеб: Ты одной ногой уже там был… Ну и чему ты научился?

…Молчал Март, стоял, отвернувшись, из стакана портвейн цедил… Опять казалось, что не ответит, но он ответил почти шёпотом:

– Я больше этого не сделаю никогда.

– Глеб: Дело не в том, что ты снова в петлю не полезешь. Удрать отсюда вообще нельзя, пока ты жив. Этот лажовый мир – всё, что у нас есть. А прочие человеки тебя везде достанут… в любой глуши… и будут приставать со своим злом. Куда ж ты денешься с подводной лодки?..

– Март: Это не так!.. Совсем не так… Есть ходы на любую высоту.

– Глеб: Да не знаем мы ни фига про эти высоты!

– Март: Ну, ты не знаешь, а я знаю.

– Глеб: Так научи! Ты ведь уехать хочешь, меня бросить и всех нас, кто тебя за друга считает, исчезнуть в никуда, зачеркнуть свою здешнюю жизнь… Ну скажи что-нибудь. А то умотаешь и уж больше никогда ничего не скажешь.

…думал Март… сосредоточился… приблудная лишняя память тяжёлым хомутом повисла… не превозмочь было никак… застрял в тугой колее… словно ладью-однодерёвку волокут без катков по весенней распутице… из Ухтомы в Соть.

– Глеб: Там, за речкой, говорят, видения бывают… как раз про ход на высоту… или так, неопределённая муть шла?

…Март к нему глаза, пустые от забытья, повернул… Не видел, вне пребывал, опять пауза плыла… Потемнело лицо Марта. Лишь лик его остался висеть дежурной наружной попоной, а сам он ушёл куда-то внутрь, вспоминая, долго молчал. Глеб сначала не торопил, но там крутое борение шло… И Глеб решился его подтолкнуть:

– Ну, петля-то когда затянулась, как было?

…Юля ужасно большие глаза раскрыла, рот разинула, от невысказанных слов задыхаясь, на Глеба руками замахала, как если бы останавливая, отталкивая, смывая, отвергая, руками лицо закрыла… Глеб увидел, что она тихо плачет.

…Март посмотрел на него немощно и слабо, словно спросил: «Зачем ты?..» Глеб взгляда не отвёл и превозмог что-то в Марте, словно сказал: «Так надо, давай до конца…» Замешкался Март, глаза спрятал, сдался, заговорил совсем другим, хриплым голосом, на ощупь отыскивая, выбирая слова, как на исповеди:

– Тот момент… ну когда… я не помню… А потом вдруг всё ушло… ну просто всё, что раньше знал… Маленьким совсем стал, крошечным, в кулачке уместиться можно, или даже ещё меньше… Всё внутрь в одну яркую точку сжалось… Плыл как сквозь туман такой, серо-розовый. Тела не было, но я был ещё где-то… не голый, а растворённый… как в воде… когда ты ничего не весишь. Совсем точкой стал, всё внутрь свернулось, звенело тихо, пронзительно так… Несло легко в огромную ширь, шире и ярче неба… Цвета там спокойные тянулись, изгибались… Не успел рассмотреть, сразу с обрыва рухнул в пропасть… Темнота кромешная, гораздо чернее, чем ночь… И из неё вознёсся вверх, как на качелях… Чувства начались, расходились по телу… Память опять сбивчиво так, пятнами… Голова кружилась… Через закрытые веки светом ударило отовсюду… Всё вокруг опять увидел… Лица были надо мной… Не мог смотреть… Нервы звенели, невозможно было терпеть… Тело снова тяжестью налилось… Но ту ширь, которую мне показали, я не забуду никогда.

– Глеб: А потом… в больнице?

– Март: Потный был весь… Говорю им: мне умыться надо… А они орут: «Не пускай его, он сейчас в окно выпрыгнет…» Да куда я выпрыгну?.. Слабость была такая и равнодушие… Ну, не вышло так не вышло… Устал очень, и пить хотелось… В больнице вымыли, потому что тогда… ну когда… то в штаны пошло… всё это… Спал много… Кололи… Ходили разные… Ты пришёл… Я тогда говорить не мог.

– Глеб: Ты в больнице по полу ползал, катался, орал и устроил им карнавальную ночь… Поэтому тебя в психушку отвезли.

– Март: Я заснул там и… Что же потом?.. Вроде на полу заснул… Но я не говорил вовсе… Может, поэтому они меня…

– Глеб: Тебя к психам отправили как раз потому, что ты та-а-акое молол, что даже матёрый врачуга-психовед ни фига не понял… Мне длиннейшие твои назидания обалдело излагал, то, что тебе якобы открылось… Я кое-что усёк из твоего компота, но боялся врачам объяснять, а то б тебя, могет, в психушке и по сей день держали.

– Март: Тогда это… как морок на меня нашёл… не ведал, что творил.

– Глеб: Всем нам об этом мечтается, Март, есть люди, которые с высоты вниз смотреть боятся, ибо им и на секунду отвлечься нельзя… А то уж противиться не станет сил… Но, согласно твоей вере, кончать с собой – грех.

– Март: Да, это ложный путь… Бес попутал… Но я его прогнал, не прогнал, а превозмог… И не я, а с помощью… Потому что мне там… ну, когда вынимали… открылось, что не могу… не хочу об этом!

– Глеб: То есть сначала бес попутал, а потом открылось? А без беса и не открылось бы?.. То есть выходит, что Бог специально дьявола создал, чтобы нам через наши злодейства истину открывать… Что открылось-то? Ну хоть намекни.

…Полыхнуло как заревом по Мартову лицу, осиянно… И глаза блеснули, очками усиленные… множили сияние его глаз в стёклах. С минуту они взглядами слились, сцепились, схлестнулись, присосались, не отрываясь, общую нить ведя. Март накалился весь, будто пытался к Глебу внутрь души войти… Это было так сильно, что Глебу стало не по себе. Он не знал, как ответить, лишь смотрел в ответ покорно… Март резко отвернулся, в пол уставился было, головой крутанул, глазами туда-сюда носился, силился и боролся, невидимого джинна побеждая.

– (Март): Не могу…

– (Глеб): Говори, Март… Ты не только мне, но и себе должен это ещё раз сказать, чтоб помнил и не уползал от правды.

Март вздрогнул и дёрнулся, овладел собой, медленно строгое лицо на Глеба поднял и как-то по-новому посмотрел, старше обычного себя и мудрее стал, прямо смотрел, не боясь Глебова взгляда… Глаза отвёл… и вдруг прошептал:

– Показали, как было, когда Его распяли… что ничего не кончается… И ещё дал…

…Март в окно посмотрел, хорошо и ясно посмотрел.

– Белый камень с новым именем, чтоб жить иначе, для нового неба и новой земли! – полыхнуло из него… Выдохнул, обернулся бессильно, убоявшись чего-то, ослаб.

…Глеб глаза отвёл, паузу длил, разъяснения ожидая… Но Март тут же угас весь, улиткой свернулся, молчал в смятении, колебался, что-то ещё хотел сказать, но всё время останавливал себя.

Амир Гаджи

Амир Гаджи (Анатолий Бариевич Мухамеджанов) – автор романа в жанре метафизической реальности «Тайные свидетели Азизы».

В 2019 г. опубликовал первую книгу романа «Тайные свидетели Азизы» – «Библиотекарь sacrifcium (жертвоприношение)». В 2020 г. вышла в свет вторая книга романа «Тайные свидетели Азизы» – «Адель. Autem gloria-conaturae (во славу женщины – венца природы)». В этом же году была опубликована новелла «Прости!».

Адель проснулась среди ночи от шевеления внутри себя. Это состояние было для неё новым, хотя и ожидаемым. Шевеление пробудило у Адель восхитительное, ни с чем не сравнимое чувство материнства. Созревающий внутри неё ребёнок был мальчик Аль-Бари – плод её большой и страстной любви. Для женщины нет ничего более важного, делающего её абсолютно счастливой, чем ощущение зарождающейся у неё внутри новой жизни. Затаив дыхание Адель по крупицам пыталась восстановить в памяти только что пережитые эмоции, но эффект новизны иссяк и мысль о том, что «я скоро буду мамой», теперь для неё станет нормой.

«Я жду рождения моего дитяти и скоро стану мамой. Нет, не так! Я уже чувствую себя мамой. Я – мама! Подумать только, я – мама. Всё-таки мудро устроена Природа: женщина становится мамой ещё до рождения первенца, потому что она взращивает своё дитя, а не просто ждёт его рождения. У мужчин всё по-другому: они становятся отцами лишь после рождения ребёнка. Никакой мужчина никогда не испытает этих волшебных эмоций, лелея под сердцем собственное дитя. Женщина взлетает на седьмое небо, когда это маленькое чудо толкает её изнутри ножкой: “Я жив, я твой, я скоро тебе покажусь”. Интересно, почему Господь Бог лишил мужчин права участия в этом таинстве? Наверное, чтобы не испортить это деликатное дело, – пошутила Адель – хотя чему я удивляюсь, ведь недаром один умный чернокнижник когда-то изрёк: “Женщина – море, а мужчина – в нём рыба”. Очень точная мысль. Но, поскольку все мужчины постоянно претендуют на своё верховенство, к этому выражению можно добавить: “При этом рыба уверена, что море существует исключительно ради неё, без рыбы море погибнет”, – улыбнулась сделанному добавлению Адель. – Чанышев говорил, что в женщине заложена способность к самовоспроизводству. Это означает, что, если вообще не будет мужчин, жизнь на Земле не прекратится. Ведь зачем-то Господь Бог даровал женщине эту способность. Может быть, однажды в далёком будущем женщины решат, что жизнь без мужчин лучше. Между прочим, море без рыб гораздо чище. Мир стоит на пороге гендерной революции, и на этой планете появится однополое человечество. Именно однополое, а не гермафродитное. Представляю себе, Земля – планета женщин, каково? – И она снова улыбнулась. – Хотя лично меня соседство мужчин не беспокоит. Более того, не хотелось бы расставаться с некоторыми мужчинами, они – украшение моей жизни. – При этом она подумала о Валиулле, человеке, причастном к рождению её сына. Она любит своего мужа и ни на минуту не переставала его любить с первой их встречи. Собственно, в этом нет ничего необычного, каждая беременная женщина любит отца своего ребёнка, особенно если это первый ребёнок. Лёжа в своей постели, Адель замерла, надеясь, что ребёнок шевельнётся вновь. Её сын, заполнивший собой все клеточки её тела и душу, почему-то затих и не подаёт никаких признаков жизни. – Что случилось, почему ты молчишь? О ужас! Мальчик мой, что случилось? Тебе плохо? Я неловко прижала тебя, и ты не можешь шевельнуться? Надо что-то делать. Ну не молчи ты, ради бога! Дай мне сигнал, что ты в порядке. Пожалуйста, дай мне сигнал. Ну вот, наконец пнул маму ножкой. Маленький мой, проснулся. Я поняла, что разбудила тебя. Прости. Впредь буду осторожней. Боже мой, какое счастье, что ты у меня есть! Какое счастье, что ты – мальчик, будущий мужчина. Мы с тобой не будем ждать, когда всё человечество станет женским. Я помогу тебе вырасти настоящим мужчиной. Я знаю, каким должен быть желанный мужчина. Ты – мой сыночек, а я – твоя мама, и я тебя люблю! Сейчас слишком рано, чтобы вставать, я, пожалуй, посплю ещё немного, но, если ты потребуешь у меня встать, я, конечно, встану, мой милый. Я люблю тебя!»

«Дорогая моя мамочка, и я тебя люблю. Люблю с той самой первой клетки, когда началась моя жизнь в твоём теле. Я знаю, что был зачат в апогее твоей любви к моему отцу. Я счастлив, что вы любили друг друга и этим дали мне невероятную силу. Спасибо вам. Я вырасту достойным вас обоих. Ты – моя мама, и для меня нет ничего сладостнее слова “мама”. Для меня ты – величайший объект поклонения. Ты – нечто всемогущее, способное сотворить для меня всё что угодно. Для меня за всем тем, что живёт на свете, стоишь ты. Ты – солнце жизни моей, душа моей души. Я – неотъемлемая часть тебя. Мы с тобой – единое целое существо. Невозможна и немыслима наша жизнь друг без друга. Я слышу всё, что слышишь ты, например, как тикают часы моего отца, которые ты кладёшь перед сном на подушку, и птичий хор за окном, и шуршание листвы нашего сада, и даже фальцет джаркенских петухов по утрам. Больше того, я слышу, как течёт кровь по твои мартериям и наслаждаюсь звуками твоего дыхания. Я счастлив засыпать и просыпаться под мерный ритм твоего сердца. Я вижу всё, что видишь ты. Все твои радости есть и мои радости. Всё, что тебя волнует, волнует и меня, даже если это волнение вызвано моим поведением. Я чувствую то же, что чувствуешь ты. Я не знаю, что именно вызывает у тебя эти чувства, но я реагирую на это точно так же, как реагируешь ты. Мне известны все твои секреты. Я живу в твоих сновидениях точно так же, как живёшь в них ты сама. Пока я не родился, я легко могу путешествовать по твоим снам. Сегодняшний сон – это картинка того, что происходит на самом деле, но в другом, параллельном, мире, где папа не погиб, мне шесть лет и мы на Каймановых островах. Там, у реликтовой пещеры, меня поразила деревянная трость отца, которая была твёрдая и тяжёлая, как чугунная болванка, и так же “пела”, когда я бил ею о камень. Трость отлетела. От неожиданности я поднял руки и нечаянно разбудил тебя, прости. Не обессудь, но отныне ты будешь радоваться всякий раз, когда я буду кувыркаться внутри тебя. Извини, это необходимо для моего созревания, и это будет продолжаться до тех пор, пока не настанет время мне появиться на свет. Как только я взгляну в твои глаза, я забуду твои секреты и начну собственную жизнь в этом мире. А пока мы – одно целое. Сейчас слишком рано, чтобы тебе вставать, поспи ещё немного, я не буду тебя тревожить. Я тебя люблю и обожаю!»