Текст книги "Кембриджская история капитализма. Том 1. Подъём капитализма: от древних истоков до 1848 года"

Хотя проблемы координации многообразны и сложны, вероятно, их можно успешно анализировать в качестве попыток преодоления различных дилемм, трилемм и других задач, встающих перед экономиками вне зависимости от той степени, в которой они являются капиталистическими, или промышленными, или рыночно ориентированными. Например, современные макроэкономисты в конце XX века выявили теоретическую основу специфической трилеммы, встающей перед участвующими в мировой экономике национальными государствами. Доступ к мировым рынкам капитала требует свободного движения капитала за границу и из-за границы, доступ к мировым товарным рынкам становится больше при фиксированных курсах валют, а поддержание спокойствия во внутренних делах требует независимой денежной политики. К сожалению, все три желательных режима экономической политики не могут поддерживаться одновременно. В конечном итоге от одного из трех желательных режимов приходится отказываться (Obstfeld and Taylor 2004).

Рассмотрение этой конкретной трилеммы предоставляет полезный аналитический инструмент для оценки развития мирового капитализма начиная с середины XIX века. Произошедший ранее этого времени, приблизительно в период между Вестфальским договором 1648 года и Венским договором 1815 года, подъем стран с экономикой торгового капитализма в Западной Европе предоставляет интересный набор экспериментов ведущих держав – Нидерландов, Соединенного Королевства и Франции – в различной степени сосредоточенных на фиксированных обменных курсах (Нидерланды), мобильности капитала (Соединенное Королевство) и независимой денежной политике (Франция) (Neal 2000). Стоит еще раз отметить, что урок долго длившейся конкуренции, прежде всего движимой необходимостью финансирования возраставших военных расходов в последовательных войнах с 1648 до 1815 год, заключался в том, что поддержание мобильности капитала, как установили британцы, было наиболее важным (см.: O’Брайен, глава 12).

Евсей Домар обозначил другую, более фундаментальную, трилемму в своей классической работе, выдвинув гипотезу о трех элементах аграрной структуры, которая предшествовала современной – свободная земля, свободные крестьяне и неработающие землевладельцы, – которые никогда не могли существовать одновременно. Для стабильной сельскохозяйственной экономики как минимум один из этих элементов должен быть удален. Оседлое сельское хозяйство периодически страдало от неожиданных набегов, и фермеры нуждались в военной защите, которая обычно обеспечивалась неработавшими землевладельцами. В этом случае приходилось жертвовать или свободной землей (Западная Европа) или свободой крестьян (Восточная Европа). Домар иллюстрирует свою гипотезу несколькими примерами, почерпнутыми из его глубокой начитанности в российской истории и появлявшейся литературы о прибыльности рабства на американском Юге. Неудача в возобновлении крепостничества в Британии и в Европе к западу от Эльбы после «черной смерти», которая изменила соотношение земли и труда в пользу закабаления, однако, остается вопросом, который Домар охотно передал историкам и политологам. Перссон в главе 9 и Сальвуччи в главе 13 данного тома вносят свой вклад в исследование других проявлений трилеммы Домара.

Для самых ранних периодов, в которые доминировал подъем и в итоге падение империй, интересным является вопрос о том, должны ли были империи, опиравшиеся на сухопутную деятельность, стать командно-управляемыми за счет развития рыночных возможностей, в то время как морские империи были больше подготовлены к диверсификации своих реакций на внешние удары, выходя на новые рынки. Среди возможных примеров – доступ к новым источникам покупки продуктов питания, получение военной поддержки в форме наемных войск или избежание эпидемий путем ограничения доступа к портам. Если сухопутные империи в длительной перспективе были нестабильны по своей природе, то каким образом египетская (Allen 1997) или китайская (Wong 1997) империи, будучи однажды основанными, смогли так долго просуществовать? Каковы были долгосрочные следствия для сельскохозяйственных усовершенствований и подъема капитализма попыток Римской империи расселить профессиональных солдат вдоль все более удаленных границ империи – попыток, более успешно повторенных позднее Австро-Венгерской империей, и даже Шведской империей, в сравнении с обычным привлечением наемных войск в Афинах, потом итальянских городах-государствах и в конечном итоге в Великобритании?

Сэр Джон Хикс в «Теории экономической истории» (Hicks 1969) пытался решить эту проблему, поставив провокативную дилемму. Начиная с предположения о том, что человеческие общества имеют тенденцию организовываться или сверху вниз (командные экономики), или снизу вверх (традиционные экономики), Хикс предположил, что, хотя рыночно ориентированные экономики могут возникать время от времени для обеспечения эффективного распределения ресурсов или товаров, на протяжении большей части истории этот тип экономики не был преобладающим. Сталкиваясь с потрясениями, будь то природные катаклизмы, военные вторжения или чума, общества естественным образом стремились отреагировать на них командной экономикой, чтобы как можно скорее мобилизовать ресурсы для противодействия новой проблеме. Однако те общества, которые были ограждены от потрясений, склонялись к сохранению неограниченного традиционного использования ресурсов вне зависимости от того, было ли их распределение оптимальным для общества в целом или нет. Так как экономики либо сталкивались, либо не сталкивались с потрясениями, они становились или командными, или традиционными. Поэтому рыночная экономика всегда будет в опасности. Ее или столкнут на обочину командующие в экономике силы, или ей останется зачахнуть из-за безразличия общества. «Командный вариант» был первопричиной неудач ранних примеров рыночно ориентированного капитализма в преодолении потрясений. В работах Карла Маркса в разных формулировках говорится о двух разновидностях командной организации, которые должны привести к коллапсу капитализма: внутренние противоречия между экономическими правителями, или революция, ведущая к диктатуре пролетариата. Среди более поздних рассуждений в этом ключе можно назвать работу Раджана и Зингалеса (Rajan and Zingales 2003), в которой утверждается, что укоренившиеся капиталисты могут душить созидательные реакции на потрясения, и работу Раджана (Rajan 2010; Раджан 2013), в которой говорится о том, что укоренившиеся политические руководители в ответ на потрясения могут вести ошибочную политику. «Традиционный вариант» мог бы объяснить общие ошибки примитивных обществ на пути к процветанию, но мог быть и причиной краха развитых экономик либо потому, что капиталисты оказывались не способны к новшествам (Schumpeter 1950; Шумпетер 1995), либо потому, что рабочие оказывались не способны реагировать на новые возможности потребления (Bell 1976).

Хикс предположил, что подъем ориентированных на рынок экономик зависел от независимых городов-государств, которые управлялись властями, приверженными поддержке дальней торговли. География Средиземноморья оказалась особенно благоприятна для поддержания таких экономик, лучшими примерами которых служат Венеция и Генуя. Однако вопрос о том, почему Карфаген, процветавший еще до появления Римской империи центр торгового опыта финикийцев, не смог одолеть Рим, Хикс не рассматривал, за исключением замечания о том, что рыночно ориентированные общества были уязвимы в случае конфликтов с обществами как командными, так и традиционными. Однако в разделе о Китае, написанном Роем Бин Вонгом (глава 6 этого тома), показано, что дилемма Хикса может быть решена бюрократическими элитами и в сухопутных империях, если они смогут эффективно синтезировать эквивалент островной самодостаточной и обороноспособной экономики.

Альтернативное решение дилеммы Хикса заключается в концентрации на важности развития финансового рынка государственного долга. Хикс опирался на аргументы своего друга Т. С. Эштона, объясняя, как Британии удалось избежать и традиционности, и командности, отвечая на вызовы со стороны испанцев, французов и голландцев в XVIII веке. По мнению Эштона (T.S.Ashton 1948), британские процентные ставки, понимаемые как стоимость капитала, постоянно снижались на протяжении XVIII века вслед за падением доходности государственных займов. Проблема, связанная с этим аргументом, заключается в том, что процентные ставки по государственным займам во всей остальной Европе были еще ниже, и задолго до XVIII столетия (глава 10 этого тома). Тем не менее можно привести ряд примеров стран, в которых финансовая революция предшествовала устойчивому расширению экономики (Rousseau 2003). Если правительство имеет возможность быстро привлечь средства, продавая свои облигации потенциально крупной и разнообразной группе богатых инвесторов, оно затем может использовать этот денежный рычаг для приобретения ресурсов, необходимых для борьбы с внешними потрясениями. Соответствующие рынки для необходимого труда, капитала, товаров, или услуг в таком случае будут расширяться и становиться все более способными эффективно реагировать на последующие потрясения. Таким образом, тенденция к установлению командных экономик отклонится от этого направления и перейдет в тенденцию к расширению и углублению рыночных экономик. Этот аргумент служит примером того, насколько важно внимание, уделенное в отдельных главах этого тома адаптивности имеющихся институтов в ответ на внешние потрясения. Появились ли элементы командной экономики? Поддерживались ли они в ущерб рынку ресурсов или конкретных товаров? Если происходила реакция рынка, то как она финансировалась? За счет принудительных займов, принудительной циркуляции валюты или привлечения внешних источников снабжения путем предложения оплаты в суверенных облигациях? Возможно, Маркс был прав, когда указал на создание в Британии после 1688 года истинно национального долга, прямо финансируемого за счет обязательства парламента обслуживать его конкретными налоговыми поступлениями, как на ключевой элемент в подъеме современного капитализма!

Литература

Гребер, Д. (2015). Долг: Первые 5000 лет истории. Москва: Ад Маргинем.

Норт, Д. (1997). Институты, институциональные изменения и функционирование экономики. Москва: Начала.

Норт, Д., Дж. Уоллис, Б. Вайнгаст (2011). Насилие и социальные порядки. Концептуальные рамки для интерпретации письменной истории человечества. Москва: Издательство Института Гайдара.

Раджан, Р. (2013). Линии разлома. Скрытые трещины, все еще угрожающие мировой экономике. Москва: Издательство Института Гайдара.

Шумпетер, Й. (1995). Капитализм, социализм и демократия. Москва: Экономика. Abu-Lughod, J. (1989). Before European Hegemony: The World System A.D. 1250–1350.

New York: Oxford University Press.

Acemoglu, D. and J. Robinson (2012). Why Nations Fail: The Origins of Power, Prosperity, and Poverty. New York: Crown Publishers.

Allen, R. C. (1997). “Agriculture and the Origins of the State in Ancient Egypt,” Explorations in Economic History 34: 135–154.

Appleby, J. (2010). The Relentless Revolution: A History of Capitalism. New York: W. W. Norton.

Ashton, T. S. (1948). The Industrial Revolution, 1760–1830. Oxford University Press.

Aubet, M. E. (2001). The Phoenicians and the West: Politics, Colonies and Trade. Cambridge and New York: Cambridge University Press.

Beaud, M. (2001). A History of Capitalism, 1500–2000. New York: Monthly Review Press.

Bell, D. (1976). The Cultural Contradictions of Capitalism. New York: Basic Books.

Broadberry, S. and K. O’Rourke, eds. (2010). The Cambridge Economic History of Modern Europe, 2 vols. Cambridge University Press.

Cardoso, J. L. and P. Lains, eds. (2010). Payingfor the Liberal State: The Rise of Public Finance in Nineteenth-century Europe. Cambridge University Press.

Coffman, D., A. Leonard, and L. Neal, eds. (2013). Questioning Credible Commitment: Perspectives on the Rise of Financial Capitalism. Cambridge University Press.

Domar, E. (1970). “The Causes of Slavery or Serfdom: A Hypothesis,” Journal of Economic History, 30 (1): 18–32.

Drobak, J. N. and J. V. C. Nye, eds. (1997). The Frontiers of the New Institutional Economics. San Diego: Academic Press.

Findlay, R. and K. H. O’Rourke (2007). Power and Plenty: Trade, War and the World Economy in the Second Millennium. Princeton University Press.

Floud, R. and D. N. McCloskey (1981). The Economic History of Britain. Vol. I: 1700–1870. Cambridge University Press.

Graeber, D. (2011). Debt: The First 5,000 Years. Brooklyn, NY: Melville House Publishing.

Hale, J. R. (2009). Lords of the Sea: The Epic Story of the Athenian Navy and the Birth of Democracy. New York: Viking Press.

Hall, P.A. and D.Soskice, eds. (2001). Varieties of Capitalism: The Institutional Foundations of Comparative Advantage. Oxford University Press.

Harris, R. (2009). “The Institutional Dynamics of Early Modern Eurasian Trade: The Corporation and the Commenda,” Journal of Economic Behavior and Organization, 71 (3): 606–622.

Hatton, T. J. and J. G. Williamson (2008). Global Migration and the World Economy: Two Centuries of Policy and Performance. Cambridge, MA: The MIT Press.

Hicks, J. R. (1969). A Theory of Economic History. London: Oxford University Press.

Hutton, J. (1795). Theory of the Earth, with Proofs and Illustrations, 2 vols. Edinburgh: William Creech.

Jones, E. L. (1988). Growth Recurring: Economic Change in World History. Oxford: Clarendon Press.

Jursa, M. (2010). Aspects of the Economic History of Babylonia in the First Millennium BC: Economic Geography, Economic Mentalities, Agriculture, the Use of Money and the Problem of Economic Growth. Munster: Ugarit-Verlag.

Kuznets, S. (1966). Modern Economic Growth: Rate, Structure, and Spread. New Haven: Yale University Press.

Marx, K. (c. 1932). Capital, the Communist Manifesto and Other Writings, ed. Max Wast-man. New York: The Mordern Library.

Morris, I. (2010). Why the West Rules – for Now: The Patterns of History and What They Reveal About the Future. New York: Farrar, Straus and Giroux.

Moscati, S. (2001). The Phoenicians. London and New York: I. B. Tauris.

Neal, L. (1990). The Rise of Financial Capitalism: International Capital Markets in the Age of Reason. New York: Cambridge University Press.

–. (2000). “How it All Began: The Monetary and Financial Architecture of Europe from 1648 to 1815,” Financial History Review, 7 (2): 117–140.

North, D. C. (1990). Institutions, Institutional Change and Economic Performance. Cambridge and New York: Cambridge University Press.

–. (1997). “Theoretical Foundations,” in Drobak and Nye (eds.), p. 6.

–. (2005). Understanding the Process of Economic Change. Princeton University Press.

North, D. C. and B. Weingast (1989). “Constitutions and Commitment: The Evolution of Institutional Governing Public Choice in Seventeenth-Century England,” Journal of Economic History, 49 (4): 803–832.

North, D. C., J. Wallis, and B. Weingast (2010). Violence and Social Orders: A Conceptual Framework for Interpreting Recorded Human History. Cambridge and New York: Cambridge University Press.

O’Brien, P. (1988). “The Political Economy of British Taxation, 1660–1815,” Economic History Review 41: 1-32.

Obstfeld, M. and A. Taylor (2004). Global Capital Markets: Integration, Crisis, and Growth. New York: Cambridge University Press.

Ogilvie, S. (2007). “‘Whatever Is, Is Right’? Economic Institutions in Pre-industrial Europe,” Economic History Review, 60 (4): 649–684.

O’Rourke, K. H. and J. G. Williamson (1999). Globalization and History: The Evolution of a Nineteenth-century Atlantic Economy. Cambridge, MA: The MIT Press.

Parthasarathi, P. (2011). Why Europe Grew Rich and Asia Did Not: Global Economic Divergences, 1600–1850. Cambridge and New York: Cambridge University Press.

Pomeranz, K. (2000). Great Divergence: China, Europe, and the Making of the Modern World Economy. Princeton University Press.

Rajan, R. (2010). Fault Lines: How Hidden Fractures Still Threaten the World Economy. Princeton University Press.

Rajan, R. and L.Zingales (2003). Saving Capitalism from the Capitalists: Unleashing the Power of Financial Markets to Create Wealth and Spread Opportunity. Princeton University Press.

Rosenthal, J.-L. and R. B. Wong (2011). Before and Beyond Divergence: The Politics of Economic Change in China and Europe. Cambridge, MA: Harvard University Press.

Rousseau, P. (2003). “Historical Perspectives on Financial Development and Growth,” Federal Reserve Bank of St. Louis Review, 85 (4): 81-105.

Schumpeter, J. A. (1950). Capitalism, Socialism, and Democracy, 3rd edn. London: George Allen and Unwin.

Thompson, E. A. (2011). Trust is the Coin of the Realm: Lessonsfrom the Money Men in Afghanistan. Karachi, New York and Oxford: Oxford University Press.

Williamson, J. G. (2006). Globalization and the Poor Periphery before 1950: The 2004 Ohlin Lectures. Cambridge, MA: The MIT Press.

Wong, R. B. (1997). China Transformed: Historical Change and the Limits of European Experience. Ithaca, NY: Cornell University Press.

2. Вавилон в I тысячелетии до нашей эры – экономический рост в имперский период
Михаэль Юрса

Введение

Благодаря начавшимся в xix веке раскопкам в Ираке, Сирии и Иране явились миру остатки древних цивилизаций Ближнего Востока, процветавших в III, II и I тысячелетиях до н. э. Среди этих находок отдельно стоят письменные источники – свыше 250 000 глиняных табличек с клинописью. Если говорить о древнем мире, то этот корпус в количественном отношении уступает лишь источникам на греческом языке; сохранилось больше текстов на древних ближневосточных шумерском, ассирийском и вавилонском языках, чем на латыни (Streck 2011). Приблизительно 80 % древнего ближневосточного корпуса текстов имеет социально-экономическое содержание, будучи кладезем информации по экономической истории, простирающейся до периода, очень близкого к возникновению первых стратифицированных городских сообществ.

Несмотря на изобилие количественной и качественной текстовой информации, существует очень мало широких исследований древней экономической истории Ближнего Востока, которые опирались бы на теоретические рамки и модели и на правильное понимание первоисточников, в то же время уделяя внимание экономическому развитию во времени и изменениям в экономических показателях[2]2
  Наибольшее количество данных происходит из южной Месопотамии, т. е. района сегодняшнего расположения Ирака. Мы преимущественно будем заниматься этим регионом, отложив в сторону менее изученное экономическое развитие Древнего Ирана, Сирии и Леванта. Среди всех общих исследований древней истории Ближнего Востока наиболее тщательное описание экономических структур и развития содержится в Postgate (1994) и Liverani (2011). О методологии исследования клинописи см. Van de Mieroop (1999) и Radner and Robson (2011).


[Закрыть]. Исследование затрудняется наличием огромного количества филологических сведений, с которыми необходимо совладать для целей обобщения, неравномерным распределением данных (van de Mieroop 1997), а также недостаточным объемом археологических исследований, касающихся общего демографического развития, экономических показателей и уровня жизни[3]3
  Главным исключением является основополагающее исследование развития моделей расселения в южной Месопотамии: Adams (1981). Обзоры по археологии Ближнего Востока см. в: Matthews 2003 и Wilkinson 2003.


[Закрыть].

Среда и «традиционная» парадигма древней месопотамской экономики

Древние месопотамские общества были «сложными крестьянскими обществами»: сильно стратифицированными, воздвигающими города обществами с относительно высокой степенью урбанизации (Bang 2006: 55). Природные условия в значительной степени определили экономическую деятельность (напр., Postgate 1994; Potts 1997; Wilkinson 2003; Wirth 1962). В южной Месопотамии можно выделить четыре главные экологические зоны: центральная аллювиальная долина, иссеченная реками и ирригационными каналами; болотистые дельты рек и другие заболоченные зоны; степь, граничащая с аллювиальным районом (царство пастухов); и города. Главными видами экономической деятельности, связанными с этими зонами, были поливное земледелие, охота и рыболовство, овцеводство, ремесла и другие виды городской, не связанной с сельским хозяйством, деятельности. В более гористой северной Месопотамии рельеф позволял смешивать поливное и дождевое земледелие. Главная зерновая культура, ячмень, на юге дополнялась финиками: южномесопотамское земледелие было построено на двух важнейших культурах, а не на одной. Кунжут был главным источником растительного жира, а ячменное пиво и, позже, «пиво» из сброженных фиников были главными напитками. Важно, что в южной Месопотамии, где возник урбанизм, была нехватка важнейших природных ресурсов, особенно металла, камня и хорошего дерева, и их всегда приходилось покупать в соседнем Иране, Леванте и Анатолии и, через Персидский залив, в Индии и Аравии.

Различные формы социально-экономической организации, принятые обществами, которые процветали в этой среде, часто рассматриваются как варианты одной базовой модели[4]4
  См.: Gras-lin-Thome (2009: 91-131) и Jursa (2010a: 13–33), где приводится описание этой и аналогичных моделей с дальнейшими ссылками, а также описание других теоретических подходов к экономической истории Ближнего Востока, в том числе отражение дебатов между сторонниками «примитивизма» – «модернизма» и «субстантивизма» – «формализма» в этом направлении исследований древнего мира.


[Закрыть]. Следуя терминологии Liverani (2011: 41^_44), эта модель основана на противопоставлении «домашнего» и «дворцового» режимов производства. Основой первого является деревня, сельскохозяйственное производство находится точно или приблизительно на уровне натурального хозяйства; производители и землевладельцы – одни и те же лица, преобладает самопотребление, обмен же ограничен, локален и по преимуществу является взаимным; полная экономическая специализация труда в основном отсутствует. Этот сектор экономики подчинен «дворцовому» (или институциональному) сектору, в котором преобладают крупные храмовые и дворцовые хозяйства. Здесь производители находятся в подневольном положении по отношению к собственникам средств производства (особенно земли); внутри институционального хозяйства имеется специализация труда и перераспределение товаров. Основой этого сектора экономики является город, т. е. он тесно связан с процессом урбанизации. Институциональный сектор в своем выживании зависит от (сезонного) труда и излишка, производимого в «домашнем» секторе экономики. Начиная особенно со II тысячелетия и далее, этот излишек централизованно собирается посредством системы сбора дани (см.: Liverani 2011: 52–53; Renger 2002, 2003, 2004; а также, например, Van de Mieroop 1999: 113-14; его подход освещен в Graslin-Thome 2009: 116–118).

Существование других режимов производства допускается сторонниками этой модели. Имеется общее соглашение о том, что во все периоды истории Месопотамии с конца IV тысячелетия до н. э. и далее (Powell 1994) частная собственность на землю (хотя и не обязательно на пахотную землю) признавалась и защищалась законом. Однако существует значительное диахроническое расхождение – и столь же значительное расхождение во взглядах между учеными – в том, какой вес следует присваивать этой и другим основанным на экономических стратегиях натурального хозяйства в сравнении с двумя секторами экономики, институциональным и (основанным на деревне) домашним (и общинным), взаимодействие между которыми служит фундаментом для основополагающей модели месопотамской экономики. Сложные системы бюрократически управляемого перераспределения в рамках крупных институциональных хозяйств, безусловно, имели огромное значение в III тысячелетии. Согласно одним ученым, по сути, все население южной Месопотамии было объединено в такие хозяйства, хотя в более поздние периоды в жизни огромного большинства населения преобладало натуральное производство на мелких участках[5]5
  Напр., Renger (2005; 2007: 193). См. также: Dahl (2010), где доказывается, что в конце III тысячелетия специализированные ремесленники постоянно находились на государственной службе и не производили товара для рынка. Вслед за влиятельным классицистом Мозесом Финли этот взгляд на месопотамскую экономику был принят за достаточное основание для исключения Месопотамии – как «фундаментально отличной» – из рассмотрения в более широких рамках античной (т. е. грекоримской) экономики (ссылки см. в: Jursa [2010a: 19]).


[Закрыть]. Другие не спешат присоединяться к столь широким обобщениям (напр., Liverani 2011: 43; Van de Mieroop 1999: 115) или подчеркивают существование «частного» сектора экономики наряду с «институциональным сектором» также в III тысячелетии до н. э. (напр., Garfinkle 2012: 27), но соглашаются с тем, что на протяжении всех трех тысячелетий письменной древней истории Ближнего Востока преобладание натурального производства и «дворцового» сектора экономики оставило в лучшем случае ограниченное поле для экономических феноменов, которые могут быть классифицированы как «капиталистические» в том смысле, что они зависят – как было определено во введении к настоящему тому – от поддерживаемого государством взаимодействия права частной собственности, контрактных отношений и рынков, управляемых предложением и спросом.

Эта «двухсекторная» парадигма месопотамской экономики была разработана преимущественно на основе данных III тысячелетия до н. э. и лучше всего согласуется с этими данными. Значимость этой модели для более поздних периодов вызывает вопросы – и эти вопросы ставятся. В то время как продолжительное существование и актуальность «домашнего» и «институционального» (или «дворцового», если следовать Ливерани) режимов производства остаются вне сомнений, изменения в их кумулятивном экономическом весе требуют более гибкого применения двухсекторной модели к более поздним периодам месопотамской истории. Самое серьезное основание для сомнений являют собой имеющиеся документальные свидетельства о торговле на дальние расстояния (а также внутренней), которые доказывают существование рыночной и ориентированной на получение прибыли коммерции, поддерживаемой сложными социальными и правовыми институтами[6]6
  Лучше всего это зафиксировано в источниках, относящихся к первой половине II тысячелетия до н. э., но уже в III тысячелетии до н. э. была хорошо задокументирована частная предпринимательская деятельность, которая велась, в частности, на границах институциональной экономики (напр., Jursa 2002; Garfinkle 2012).


[Закрыть], а также относящиеся к I тысячелетию до н. э. свидетельства периода экономического роста, происходившего, кроме прочего, за счет возросшей монетизации и рыночной ориентации экономического обмена. Эти феномены будут разбираться в оставшейся части данной главы.