Текст книги "Кембриджская история капитализма. Том 1. Подъём капитализма: от древних истоков до 1848 года"

Иными словами, в Китае раннего Нового времени рынки капитала и труда были развиты меньше, чем в Европе того времени, но это не означало, что фирмы были в меньшей степени способны комбинировать капитал и труд для эффективной деятельности. Как мы могли видеть, чиновники определенно способствовали выживаемости малых аграрных домохозяйств в качестве единицы сельскохозяйственного и ремесленного производства. В общем, как мы рассмотрим более подробно далее, китайское государство раннего Нового времени было прорыночным, но в некоторых основных аспектах антикапиталистиче-ским. Правительство не благоприятствовало концентрации земли, контролю над рынком со стороны немногих крупных фирм или созданию большой безземельной популяции, зависящей от наемного труда. Это, однако, не означало, что государство не стимулировало и не поддерживало экономический рост.

Государственная поддержка экономического развития

Определить государственную поддержку экономического развития непросто. Может показаться заманчивым анахронистически примерить политические решения, бывшие полезными в XX веке, к более ранним эпохам, или возвести политические ходы, поддержавшие экономику в одной части света, в ранг эталона для определения потребностей в другой части света. Тем не менее возможность и уместность государственной поддержки экономического развития очевидным образом должна варьироваться в зависимости от того контекста, в котором оказывается правительство – разумеется, в аграрном до-индустриальном обществе возникают ситуации, весьма отличные от тех, в которых произошла индустриализация, а также от тех, в которых индустриализация стала осознанным стремлением. В моем понимании государственная поддержка экономического развития приходит в результате успешных сознательных усилий по улучшению экономических условий. Государства могут иметь различные мотивы помимо экономического развития, но, с моей точки зрения, понятие государственной поддержки не должно включать случаев незапланированных последствий; скорее, лишь те примеры, в которых сознательное намерение сочетается с определенной долей успеха, могут считаться примерами государственной поддержки.

Учитывая это, рассмотрим базовую ориентацию китайских чиновников на поддержку экономики – комплекс действий, основных для китайских представлений о хорошем управлении. В отличие от рекомендаций, которые предлагались европейским правителям в таких текстах, как «Государь» Макиавелли, значительная часть древнекитайских текстов, написанных с VI по IV век до н. э., то есть в период до первого имперского объединения в 221 году до н. э., содержали рекомендации правителям, как наилучшим образом убедить людей в том, что они являются совершенными правителями. Множество советов исходило из необходимости материального обеспечения людей, которые жили в условиях неопределенности подверженных капризам природы будущих урожаев и проблем, которые могли вызвать государственные сборы на содержание войска. Материальное благосостояние было связано, что неудивительно для аграрного общества, с владением землей и способностью пожинать плоды своего труда без чрезмерного обременения налогами. Логическая первоочередность удовлетворения насущных потребностей людей перед тем, как они смогут осознать более абстрактные темы справедливости и правосудия, делала усилия правительства по материальному обеспечению главным условием достижения политической легитимности. Из этого следовал вывод о том, что люди, особенно элита, имеют право восстать против не оправдывающих надежд правителей. Фискальные принципы, вытекавшие из древних представлений о хорошем управлении, сохранили свое влияние и в раннее Новое время (Wong 2012).

Предполагалось, что усилия китайского государства по облегчению налогового бремени позволят людям стать богаче, что еще больше увеличит экономику, из которой государство сможет черпать ресурсы в будущем. Если общество может разбогатеть, то, даже если государство временно обеднеет, оно сможет впоследствии получить необходимые ему ресурсы. Но если общество истощено, то государство, пусть и богатое в некоторый момент, также обеднеет, поскольку не будет иметь возможности увеличить свои доходы в будущем на покрытие текущих расходов. В основу этого подхода положено представление о важности ограничения потока ресурсов, направленного от людей к государству, для того, чтобы позволить людям процветать и быть способными в будущем обеспечить государство необходимыми ресурсами. Согласно китайским воззрениям, материальный успех людей имеет фундаментальное значение, являясь основой, на которой стабильно зиждется разумное правительство. Основным условием, необходимым для успешной работы такого подхода, были крестьянские домохозяйства, способные выплачивать государству налоги. Общество крупных землевладельцев, собирающих ренту с арендаторов, поставило бы влиятельную элиту между государством и простым народом. Поэтому в китайском политическом мышлении делался акцент на важности землевладения, а производство и налогообложение были привязаны к этим институциональным условиям.

Несколько раз на протяжении долгой имперской истории китайское правительство также прибегало к косвенному налогообложению. Но, что удивительно с точки зрения европейской истории, косвенное налогообложение с XVI по XIX век не начало все более заменять собой прямые налоги. Вопросы о том, должно ли государство напрямую контролировать определенные виды производства и распределения и должно ли облагать налогом товарное сырье, возникали несколько раз, однако предположительно никакого убедительного соглашения о том, каким должно быть налогообложение торговли, до конца XX века достигнуто не было. Крупный спор произошел при дворе династии Хань во времена правления императора Ву (правившего в 187–141 годах до н. э.) относительно того, следует ли государству непосредственно контролировать производство и распределение соли и железа. Оппоненты идеи официального контроля заявляли, что государство вмешивалось в процесс обогащения людей через производство и торговлю. Сторонники государственной монополии хотели помешать богатым купцам получать всю прибыль от контроля важных товаров и обеспечить государству доход от контроля продаж соли. Они были против сосредоточения контроля ключевых ресурсов в руках нескольких богатых людей, что мы сочли бы капиталистической практикой, утверждая, что государство могло и хотело обеспечить более широкий оборот ресурсов в соответствии со спросом и предложением (Hsiao 1979: 457–462). Похожие дебаты о роли государства в экономике возникли снова в середине XI века как реакция на расширение государственных монополий и налогообложения торговли министром финансов Ван Аньши, опять же с целью финансирования насущных военных расходов (Li Hua-rui 2004; Liu 1959). Однако на протяжении большей части китайской истории сельскохозяйственные, а не торговые налоги обеспечивали основную массу ресурсов китайским имперским государствам. Какое бы давление ни оказывали военные расходы на государственную казну, эти расходы оплачивались в основном за счет привлечения доходов с земель. Такая зависимость от крестьянских хозяйств как главного источника фискальной и политической поддержки для государства привела к постоянному акценту на мягком налогообложении людей и на установлении уровня расходов исходя из имеющихся доходов.

К началу Нового времени государственная поддержка крестьян, осваивающих новые земли для расширения своей производственной базы, создала противоречие между экономической выгодой и экологическими издержками. Выбор китайских чиновников и народа в отношении землепользования ясно проявился в вопросе управления лесными угодьями. Расчистка земли от леса с целью культивации сельскохозяйственных культур на первый взгляд представляет собой однонаправленное движение к постоянному уменьшению площади лесного покрова в Китае. Расчистка горной местности в среднем и нижнем течении реки Янцзы, как правило, быстро приводила к истощению недавно расчищенной земли (Osborne 1998). На севере Китая постепенное уменьшение площади лесов по мере того, как крестьяне расчищали землю и использовали лес в качестве топлива, продолжалось еще долго после 1850 года и не было остановлено правительством республиканской эпохи, выступавшим за восстановление лесов (Pomeranz 1993: 120–145). Но за этой картиной постоянного упадка, ведущего к кризису, просматриваются попытки управления лесными угодьями с целью стимулировать, если не навсегда обеспечить, их сохранение. Например, правительства на юге Китая классифицировали лесные площади как общественную собственность и устанавливали правила, ограничивавшие доступ к ним и определявшие дозволенное их использование (Menzies 1994: 75–98). Не был прост и компромисс между экономической прибылью и охраной природы. Купцы Хуэйчжоу, управлявшие торговлей лесом, который использовался в качестве топлива для фарфоровых печей Цзиндэчжэня, стремились ухаживать за лесами, в которых рубили деревья, используя эти леса в качестве возобновляемого ресурса (Menzies 1994: 77). Они осознавали необходимость экономически разумного плана управления ценным коммерческим ресурсом для предотвращения его быстрого истощения.

Указание на осознание китайцами пагубного влияния некоторых видов использования ресурсов, таких как леса, конечно же, не отрицает долгосрочного и крупномасштабного процесса сокращения площади лесного покрова и растущей проблемы нехватки топлива. Однако наличие многочисленных институциональных установлений, направленных на управление лесными угодьями, которые рассматривались и в качестве общественного блага, и в качестве частного блага, в целях как сохранения общественного достояния, так и экономического использования, говорит нам о том, что Китай боролся с проблемами, которые в других частях света стали проблемой компромисса между охраной природы и экономической прибылью. Государство Цинь также явно заботилось об одних землях как священных и символических местах, а о других – как об императорских охотничьих угодьях. Чиновники и элита преследовали различные стратегии землепользования, отражавшие конкурировавшие запросы рынка, охраны священных и символических мест и зависимость бедных сообществ от леса – еще один пример того, как по-разному может быть построено управление ресурсами с помощью рынка, приказов и обычаев.

Говоря об управлении водными ресурсами, мы также обнаруживаем, что в Китае имеется богатый опыт управления водными потоками для транспортных целей, орошения сельскохозяйственных земель и предотвращения наводнений. Иногда проекты управления водными ресурсами были направлены прежде всего к одной цели, но часто встречались конкурировавшие между собой приоритеты и интересы, которые делали процесс принятия решений в лучшем случае сложным, а в худшем – неудачным. В некоторых случаях вода представляла собой общественный товар, или по крайней мере ресурс, требующий государственных инвестиций в инфраструктуру. Однако вода была также ресурсом, который мог регулироваться местными организациями, которые распределяли воду для орошения и взимали с людей плату за обслуживание проектов контроля водных ресурсов в соответствии с прогнозом выгоды, которую каждый из них получал в результате орошения. Права собственности на воду были как менее разработанными, так и более сложными, чем права на землю. Как и в случае с разрушением лесных угодий, к началу Нового времени китайцы начали сталкиваться с экологическими проблемами, регулируя водные потоки вдоль своих крупных рек.

Безусловно, государственная поддержка контроля водных ресурсов отчасти была вызвана заботой о собственной выгоде – расширение производственной базы повышало экономическую выработку, которую государство могло обложить налогами. Это можно рассматривать как максимизацию хранения богатства, так как в результате у людей создавалась способность генерировать дополнительное богатство, которое позволяло государству собирать больше налогов. Поразительно, что, кроме стремления введения нормирования, государству удавалось мобилизовать капитал и рабочую силу для крупных проектов водного контроля в стиле командной экономики и в то же время позволить организациям в местных сообществах управлять оросительными системами в соответствии с расчетами выгод и издержек. Государство также пыталось соблюдать баланс интересов производителей и купцов по отношению к оросительной воде и транспортным маршрутам, памятуя о том, что богатые люди, стремясь к осушению новых земель, подрывали жизнеспособность транспортных маршрутов и подвергали соответствующие районы все большей опасности наводнений, сокращая площадь водной поверхности. Как и в вопросах управления земельными ресурсами, усилия китайцев по достижению конкурировавших между собой целей с необходимостью означали неспособность выполнить пожелания всех сторон. Но подобные ситуации, пожалуй, необычные для других государств в начале Нового времени, в Новое время стали значительно более обычными.

Что касается рынков и торговли, то отношение государства к ним менялось. Государство контролировало производство и продажу соли как источника государственного дохода. Некоторые торговые сети, как и сети по продаже зерна, активно продвигались чиновниками как средство обеспечить сглаживание годовых колебаний в пределах конкретных регионов за счет изменения перемещений между ними. Китайские чиновники обычно разрешали торговлю в империи XVIII века при минимальном налогообложении и регулировании. За исключением государственной монополии на производство и распределение соли торговля облагалась налогом в нескольких портах по низким ставкам, в определенные годы составляя менее 5 %, а в другие чуть более 10 % в общих государственных доходов с конца XVII по начало XIX века (Zhou Zhichu 2002). Эти небольшие ставки могли еще сильнее снижаться на зерно, чтобы дать купцам стимул к перевозке товара по маршрутам, обеспечивавшим снабжение тех, кто страдал от дефицита зерна. Чиновников серьезно заботили поставки зерна, так как обеспечение зерном считалось основой социальной безопасности и, соответственно, политической стабильности. Чиновники, служившие в регионах, полагавшихся на торговый импорт, активно поддерживали рыночный принцип спроса и предложения среди людей, входивших в их юрисдикции с тем, чтобы эти люди получали прямую выгоду от импорта зерна. Чиновники же в регионах, экспортировавших зерно, беспокоились об исходящих потоках зерна в неурожайные годы. По всей империи чиновники проявляли смесь различных подходов к удерживанию зерна вне рынка. Когда они подозревали, что накопление зерна было рыночной манипуляцией горстки богатых и влиятельных людей, они классифицировали такую деятельность как неприемлемый способ поднятия цен путем придержания товара. Однако чиновники также замечали, что удерживание зерна вне рынка было необходимо для его доставки на другие рынки, где цены были выше; такие перемещения зерна из районов с низкими ценами в районы с высокими ценами понимались как полезные (Wong 1999).

Изменчивость экономической политики в зависимости от географического расположения региона, в котором она применялась, отражала понимание государством различных проблем и возможностей, существовавших в разнообразных природных и социальных контекстах. В большинстве развитых торговых районов чиновники в основном стремились обеспечить беспрепятственное функционирование рынков. В менее экономически развитых районах чиновники стремились обеспечить производство и определенно не позже чем в середине XVIII века ожидали, что увеличение производства повысит объемы торговли. Прибрежные районы, где люди стремились к морской торговле и имели для этого возможности, представляли особые трудности и особые перспективы. В конце XVII века новая династия Цинь не была уверена в верности населения, жившего на юго-восточном побережье; создание помех для торговли рассматривалось как приемлемая экономическая цена за повышение политической безопасности. В другие времена чиновники осознавали важность морской торговли для населения прибрежных районов (Wong 2004). К 1500 году позднее имперское государство располагало сложной традицией политических шагов для формирования экономической деятельности, как для увеличения доходов, так и для достижения стабильного социального порядка. Выбор официальной политики колебался. Два общих подхода определяют конечные точки имевшихся возможностей. Во-первых, государство могло выбирать между политикой активной помощи или вмешательства для контроля или направления экономической деятельности; так, например, регулировалась горная добыча и обмен зерна, поставлявшегося для расквартированных на северо-западе войск, на соляные ваучеры (Terada Takanobu 1972: 80-119). Во-вторых, государство могло удовлетвориться наблюдением за частным сектором и даже неформально делегировать ответственность или полагаться на других в достижении своих целей; среди примеров тому рыночный надзор и опора на элиту в борьбе с голодом (Mann 1987; Will 1990). Между крайними точками государственного контроля и косвенного мониторинга располагались всевозможные действия по перенаправлению, сосредоточению или ограничению экономической деятельности частного сектора.

При значительном разнообразии методов, на протяжении XVIII века существовало базовое соглашение о типе экономики, к стабилизации и расширению которого стремились чиновники с целью поддержания такого общества, в котором большая часть населения оставалась в деревнях, где производились как товарные культуры, так и ремесленная продукция. Чиновники, как правило, сходились в том, что видели основную опору в аграрных налогах, а также в их небольшом размере. Так как на протяжении значительной части XVIII века они могли и хотели перемещать свои ресурсы по стране, минуя границы между провинциями, не только в столицу, но и в другие районы, где существовал спрос на определенную продукцию, будь он вызван неурожаем или военными расходами, у чиновников не было особой необходимости занимать деньги – они могли перемещать ресурсы в пространстве вместо того, чтобы занимать деньги, которые возвращались бы из будущих налогов. Таким образом государство направляло усилия, по меньшей мере частичные, на дополнение и расширение естественной рыночной сферы. Кроме того, оно стремилось уравновесить логику обычного обращения в некотором районе, по крайней мере в отношении зерна, с требованиями рыночного обмена, отправляя зерно на большие расстояния. Способы циркуляции по правилам рынка, обычая и государства оказались долговечными и были взаимосвязаны, дополняя друг друга, при этом также ограничивая и определяя те действия, которые предпринимались в границах каждого из них.

Во всех районах государство инвестировало как в контроль водных ресурсов, так и, особенно на протяжении большей части XVIII века, в поддержание крупных запасов зерна для помощи бедным и для защиты населения в целом от неурожаев. Государство понимало, что легкое налогообложение позволяло удержать у людей больше богатства, что, в свою очередь, уменьшало вероятность возникновения среди них социального конфликта, повышало их производительность и вероятность уплаты ими налогов. Для оценки элементов китайской экономической политики и практики, повторявших существовавшие в других частях света, а также тех, что были более характерны именно для этого региона, последний раздел настоящей главы содержит сравнение экономики Китая до 1850 года с экономикой других империй, Европы, а также Китая после 1850 года.

Китай в сравнительном контексте

Одно из предыдущих поколений ученых противопоставляло империи современным национальным государствам, рассматривая империи как более древнюю форму правления на более обширных территориях, чем характерно для национальных государств последнего времени. Этот общий подход акцентировал исторические изменения во всем мире, последовавшие за развалом череды империй, на смену которым пришли режимы, построенные на идеях и институтах, возникших в Западной Европе. Этот подход представил мир национальных государств системой политических режимов, отличных от всего, что встречалось ранее в мировой истории. Это позволило изучать режимы различного размера и в разной степени обеспеченных богатством и властью, но при этом было проигнорировано строительство европейских заокеанских империй в ту же эпоху, когда формировались национальные государства. Чтобы преодолеть эти сложности, некоторые ученые осознанно расширили понятие «империя», вместив в нее более разнообразные политические формы, существовавшие на протяжении множества исторических эпох. Например, Джейн Бербанк и Фредерик Купер в своей работе «Империи в мировой истории» занимаются «различными способами, с помощью которых империи обращали завоевание в управление и тем, как империи уравновешивали включение людей в государство, сохраняя различия между ними» (Burbank and Cooper 2010: 15). Для достижения такого включения правители посылают своих агентов – гражданских администраторов, военных, судей и сборщиков налогов – и ассимилируют местных лидеров, беря их к себе на службу, часто жалуя им титулы имперского режима. Бербанк и Купер говорят следующее:

империя была изменчивой политической формой, и мы подчеркиваем многообразие способов, которыми достигалось сочетание включения в империю и сохранение различий. Долговечность империй в значительной степени зависела от их способности объединять и менять стратегии, от консолидации территории до насаждения анклавов, от свободного надзора посредников до жесткого контроля, направленного сверху вниз, от откровенного утверждения имперской власти до отрицания имперского поведения. Объединенные королевства, города-государства и государства-нации были в меньшей степени способны так же гибко реагировать на изменения в мире (Burbank and Cooper 2010: 16).

Это определение империи весьма вместительно и включает в себя множество различных режимов – империя как категория долговечна, даже если конкретные империи не имеют этого свойства. Хотя у империй есть репертуар стратегий и методов, которыми они могут воспользоваться, немногие смогли эффективно их применять на отрезке времени, превышающем несколько поколений. Способность использовать различные методы прямого и косвенного управления и ассимилировать местных лидеров, а также делегировать верных последователей из центра указывает на ограничения и того и другого.

Империям в целом не хватает некоторого подобия действующих по правилам администраторов, образующих бюрократию. Такие условия в основном противоречат знаменитой формулировке современного бюрократического правления, данной Максом Вебером. Вебер рассматривал эту форму правления как фундаментально отличную от каких бы то ни было форм личностного использования администрации, образованных правителями до Нового времени, в том числе теми, кто правил империями. Тем не менее именно управляемую по правилам бюрократию развила Китайская империя за века от империи Хань и ее современницы в Риме, пройдя через середину имперского периода, когда халифат Аббасидов процветал и посылал войска в помощь династии Тан, подавлявшей военное восстание, и особенно в поздний имперский период, когда Османская, Российская империи и империя Великих Моголов на вершине своей власти и успеха вместе управляли землями, по площади уступавшими империи Цинь.

Развитие бюрократических возможностей управления в раннюю, среднюю и позднюю имперскую эру включало рост бюрократии в абсолютном выражении, выстраивание ведомств в вертикальной иерархии, а также создание функционально особых ведомств вне шаблона рутинного администрирования. Принципы и практика, развитые в Китайской империи, в различной степени были заимствованы правительствами в Корее и Вьетнаме и вдохновили менее успешные усилия по государственному строительству в царстве Рюкю. Однако китайский опыт империи с развивавшимся бюрократическим правлением был более долговечным и повлиял на значительно большее количество популяций, чем попытки, предпринятые где-либо еще. Существо хорошего управления и цели бюрократического правления включали множество элементов, рассмотренных в настоящей главе, в качестве политик, призванных повлиять на организацию экономической деятельности во всей империи. Вероятность или даже воображение, не говоря уже о применении, политики в таких сферах, как собственность на землю и управление ею, хранение и циркуляция запасов продуктов, а также контроль водных ресурсов для производства и транспорта не могли бы существовать без регулярного доступа к ресурсам и способности мобилизовать рабочую силу для осуществления крупных проектов. Можно было бы рассматривать эти возможности как часть командной экономики Китайской империи, однако такая характеристика не позволила бы должным образом отразить направленность и эффект этой политики, которая по меньшей мере в той же степени была ориентирована на повышение благосостояния подданных, в какой она была ориентирована на наполнение государственной казны, и зависела от активной поддержки рыночных институтов, признания прав частной собственности и использования контрактов. Ничто из этого не вписывается очевидным образом в традиционные определения империи.

Рассмотрим «Теорию экономической истории» сэра Джона Хикса, где предлагается концептуально ясный подход к экономике империи, противопоставляемой экономике других видов государства. Хикс пишет, что развитие и поддержание рынков в мировой истории редко. Рынки не защищены перед крахом, когда войны и социальные волнения приводят людей к опоре на обычаи там, где требуются принципы взаимной поддержки. Они в той же мере подвержены атакам ненасытных деспотических государств, таких как империи, которые устанавливают командные структуры, подрывающие действие рыночных принципов. Если предположения Хикса поместить в контекст более широкой и более поздней дискуссии между историками о том, что отличает империи от других государств в мировой истории, мы можем начать понимать, что так сильно отличало Китайскую империю от других империй. Если другие империи по отдельности были хрупки и командная экономика была частью общего набора стратегий, к которому они все прибегали, вероятно, политическая способность Китая к воспроизводству зиждилась отчасти на заботе о торговой экономике, которая дополняла и объединялась с более командно ориентированной политикой. Китай не вписывается в образ империи Хикса, поэтому постулированные им взаимоотношения между политическими формами и экономическими институтами становятся менее ясными. В случае Китая непросто провести границу между обычаем, рынком и командным управлением так, как это делал Хикс, или в целом так, как это часто делается в европейской истории, где выбор между этими тремя системами представляется взаимоисключающим.

Долговечность и способность к росту, проявленные торговыми институтами, развившимися в Китае после X столетия, делают очевидной совместимость рынка в Китае с китайскими имперскими институтами правления. Эти институты ни в коей мере не были типичны для империй в целом. Но это лишь половина того, что отличает Китай от других империй. Для того чтобы государство развило свою экономическую политику, было необходимо построение эффективных экономических институтов снизу, делающее возможным рыночный обмен. О способности китайцев эффективно и действенно организовываться как для производства, так и для обмена свидетельствует заметный рост сельскохозяйственного и ремесленного производства после X века и их непрерывное развитие, а также дальнейшее усовершенствование крестьянских организаций в последующие века. Отчасти способность производства и обмена расти на протяжении столь значительного периода существования Китайской империи после 1400 года зависела от политической стабильности, которую обычно обеспечивало имперское правление в следующие четыре с половиной столетия. Все остальные имперские пространства обычно завоевывались и побеждались в течение четырех с половиной веков, поэтому эти имперские режимы не могли обеспечить мирные условия, способствующие экономическому росту, который был возможен в Китае. Тем не менее на самом деле мирные условия на огромной территории не были необходимым условием роста торговли, так как в других империях существовали локальные области коммерческого производства и обмена. Так на самом деле было в погруженной в конфликты Европе. Теперь перейдем к сравнению Китая и Европы. Одним из первых отличий, которые нам предстоит рассмотреть, является возможность роста торговли в Китайской империи, где в целом сохранялся мир, и в Европе, которая в начале Нового времени, как правило, была погружена в войны.