Текст книги "Кембриджская история капитализма. Том 1. Подъём капитализма: от древних истоков до 1848 года"

Капиталистические институты

Современное определение капитализма как совокупности институтов обязано рассуждениям Макса Вебера в «Общей истории экономики» о «рационально-правовом государстве» как одной из двух предпосылок возникновения рыночной экономики, где второй предпосылкой является «экономическая этика» (Collins 1980). Акцент Вебера на необходимости формального правового кода, основанного на гражданстве, особенно актуален для истории экономики XIX века, когда происходила формализация экономических законов не только в Европе, что Вебер изучил подробнейшим образом, но и за пределами Европы и на территориях, управлявшихся европейскими колониальными державами. В 1980-х годах новая институциональная история экономики вобрала в себя парадигму Вебера как свою собственную и сообщила ей отличительный поворот, поставив акцент на транзакционных издержках и важности твердо соблюдаемого права частной собственности как одного из условий снижения транзакционных издержек (North 1986).

В 1990-х годах в дополнениях к новой институциональной истории экономики делался акцент на важности социальных норм и высказывалась мысль о том, что формирование бюрократического государства и социальных норм могло привести к другим, иногда альтернативным, рамкам регулирования и, в свою очередь, капитализма. Невеберианское направление в новой экономической социологии подчеркивало, что в разнообразных доиндустриальных видах рыночного обмена доверие и стабильные контракты достигались и без посредства государства. В аналитической истории экономики ассоциации, основанные на нормах, противопоставлялись ассоциациям, основанным на правилах, в интерпретациях торговли в период до Нового времени и подъема Запада (Greif 2006; Грейф 2014). Гипотеза о том, что социально санкционированное посредничество и гарантированное государством исполнение договорных законов могло служить заменой в снижении транзакционных издержек в ряде видов обмена, также была уже известна в экономической антропологии и африканской истории экономики (Landa 1994; Lonsdale 1981). Отношения между социальной нормой и позитивным правом также заняли важное место в правовой и экономической литературе (McAdams 2001).

Известно отстраненное отношение Вебера к Индии, отчасти потому, что он не распространял институциональную парадигму на Индию и Китай, ограничиваясь вместо этого расплывчатым «этическим» подходом в рассуждениях о не-западных обществах. Но продвинулась ли дальше Вебера в этом отношении новая институциональная история экономики? К сожалению, нет. В современных прикладных исследованиях есть тенденция полагать, что рационально-правовая парадигма была импортирована с Запада на не-Запад (см. рассуждения в: Roy 2011b). Это верно в том смысле, что законы и правовые процедуры были лучше кодифицированы после колониального завоевания. Это неверно в отношении содержания законов о собственности. Надежность права собственности не была серьезным пунктом различия между Европой и Индией в XVIII веке или ранее. Ведь в доиндустриальном мире индийцы торговали столько же, сколько и европейцы. Из этого должно было следовать, что частная собственность рассматривалась соответствующими государствами как полезная и стоящая защиты. Это не означает, что политический контекст не имел значения. Он имел значение не потому, что государствам удавалось или не удавалось защитить частную собственность, а по другой причине. Государства получали налоги или брали взаймы у различных видов бизнеса и, следовательно, могли выбирать союзников из различных групп в бизнесе, поощряя развитие фирм тех или иных направлений в зависимости от политического порядка. Политика в Индии не подавляла, но и активно не продвигала предпринимательство, а укрепляла его дуалистический характер.

Что можно сказать о социальных нормах? Грейф говорит, что «самоуправляющиеся организации, основанные на интересе, а не на родстве» (Greif 2006: 26; Грейф 2014: 51) сыграли основную роль в модернизации Европы, в то время как семейственные этнические картели существовали в таких торговых зонах Старого Света, как Индия и Китай. Ранний расцвет глобального бизнеса в Западной Европе был результатом характера коммерческих ассоциаций в этом регионе, сокращая разброс в транзакционных издержках и обеспечивая основу для формирования коммерческого права. Отсюда следует, что в неевропейских обществах законы ассоциации и контрактов сформировались поздно и часто заимствовались с Запада в ходе колонизации, завоевания и других видов принудительного контакта. Это рассуждение о нормах приводит нас к формулировке актуального вопроса. Был ли индийский бизнес основан на семейственности или на ассоциации?

Институты до торговли с Европой

Историки экономики древней Индии полагают, что индийские торговые группы доисламского периода формировали коллективные образования и что эти коллективы бывали как семейственного, так и несемейственного типов. В индуистских Дхармашастрах и буддийской литературе содержится много материала о городских гильдиях. Эти литературные источники не указывают на то, что семейственный тип был единственным типом гильдий. Но они указывают на то, что семейные гильдии играли заметную роль в общественной жизни. Обязанности царя по отношению к торговцам были сформулированы в Дхармашастрах в рамках защиты касты, а не защиты профессий (Roy 2010). Семейные ассоциации, таким образом, имели в Индии особую морально-религиозную силу, происходившую из согласованности между строгими правилами заключения браков и предполагаемой чистотой характера. Эта черта была, безусловно, характерной для индийского капитализма. Заключение браков в пределах определенного сообщества практиковалось во многих деловых сообществах мира. Но представление о чистоте характера как о функции брака нигде не было настолько общепринятым, как в Индии. Нет нужды говорить о том, что до Нового времени моральные качества были очень важным активом в бизнесе.

Материальная поддержка религиозных институтов также в основном приходила от купцов и работала как объединяющий фактор для купцов, расположенных далеко друг от друга. Джайнизм и буддизм были религиями торговцев и далеко передавались с путешествующими купцами. В южной Индии путешествующие индуистские купцы закладывали храмы вдоль торговых путей, служившие местом отдыха, средством обеспечить связи внутри сообщества, а также, возможно, укрепленными хранилищами зерна и ценностей. Эти группы путешествующих купцов служили связью между аграрным и морским мирами бизнеса до определенной степени. Действительно, слабая политическая связь между сушей и морем подтолкнула некоторые группы путешествующих купцов к тому, чтобы стать организованными военно-политическими организациями. Они действовали изнутри гильдий. Часто они были стратегическими союзниками расположенных на суше государств. Они содержали многочисленные базы и представляли собой широко раскинувшиеся сети, опиравшиеся на мощные кодексы поведения. Эти кодексы могли быть столь сильны, что, как было известно, старшие члены сообщества наказывали нарушителей смертью. Хотя эти признаки в той или иной степени могли быть обнаружены в богатых торговых группах как в Северной, так и в Южной Индии, большое количество свидетельств, говорящих о симбиозном существовании купцов и правителей, а также гильдий, действовавших на дальние расстояния, относится к средневековой Южной Индии.

Интересно, что, насколько нам известно, в момент своего расцвета средневековые гильдии Южной Индии не были образованы по принципу семейственности. Этот момент наступил в ранние века II тысячелетия или в поздний династический период государства Чола. Историки полагают, что с возникновением отрезанной от моря аграрной империи Виджаянагар в XIV веке эти группы имели тенденцию становиться более оседлыми, оставляли свою военно-политическую роль и, возможно, отступали к семейственной и кастовой модели ассоциации. В значительной степени эти утверждения умозрительны, однако предостерегают от классификации индийских коммерческих институтов как статичных или принадлежащих лишь к одному типу.

У нас нет достаточных знаний о коммерческих институтах в те столетия, которые непосредственно предшествовали торговле между Индией и Европой, для того, чтобы делать общие утверждения. Более надежная позиция заключается в предположении о господстве разнообразия, а не единообразия. В портовых городах, крупных центрах бизнеса и в переговорах с государством определенная степень несемейственной кооперации была весьма общепринятой. Реликты этих профессиональных ассоциаций можно было обнаружить в Гуджарате XVIII века. В конце XVIII века похожие ассоциации можно было видеть в Бенаресе (Варанаси) (Bayly 1983). С другой стороны, когда гильдия или ассоциация имела дело с дефицитными активами – знанием, деньгами или землей, – представлялось, что гильдия превращалась в семейственную, кастовую единицу. Партнеров по бизнесу редко привлекали из групп, с которыми еще не было установлено связи через родство, брак или узы касты или сообщества. Любая ассоциация, которой было необходимо заручиться доверием, поскольку она работала с ценным капиталом, как правило, пользовалась выстроенными в социуме отношениями для обеспечения такого доверия.

Наблюдались ли систематические различия между внутренним и береговым мирами в отношении институтов бизнеса? В лучшем случае можно заняться умозрительными рассуждениями на эту тему. Возможно, что купцы и банкиры, координировавшие систему государственных доходов и торговлю зерном, были важнее для государства, чем купцы, участвовавшие в морской торговле, поскольку торговый доход – лишь один из источников дохода прибрежных государств, а налог на землю являлся главным доходом для всех государств. Эта ситуация иногда могла привести к эксплуатационной зависимости купцов от государства. Однако чаще она позволяла купцам, координировавшим государственные доходы, становиться государственными служащими и требовать и получать разнообразные привилегии в области банковских и налоговых послаблений. Политическая роль этих купцов повышалась в периоды войн и падения налоговых сборов. В сравнении с ними купцы и банкиры побережья были слабее связаны политически, и в этой степени, пожалуй, больше опирались на системы поддержки в собственных сообществах. Именно с этими группами вели бизнес европейцы.

Институты после торговли с Европой

В XVII веке, когда европейцы расширили торговлю до берегов Индии, организации, о которых они постоянно писали, имели в своем центре влиятельных купцов и банкиров. Эти семейные фирмы представлялись европейцам в социальном смысле чрезвычайно изолированными. В большинстве частей света заключение сделки с иностранцами отмечалось совместной трапезой. В Индии приглашение европейцев в обеденную зону в доме индийского купца было бы святотатством. Столь же строгие ограничения удерживались в отношении изоляции женщин – о чем европейцы, большинство которых были молодые мужчины, горько сетовали. Чем богаче бизнес-сообщество, тем строже были ограничения. Будучи так жестко лишены права войти в личную и социальную сферу индийских купцов, европейцы пришли к выводу, что индийская этика бизнеса была ограничена их домом и была понятна только родственникам этих купцов. В этой картине, возможно, присутствует некоторое преувеличение и упрощение. В определенной степени изолированность, которую наблюдали европейцы, могла быть реакцией на само присутствие европейцев в этой среде. Тем не менее эта картина могла быть недалека от реальности. Местные литературные источники этого времени подтверждают преобладание эндогамных сообществ в бизнесе.

Индийский бизнес достаточно хорошо приспособился к преобладанию семейных фирм и морально-культурному характеру коммерческого права. Сделки на факторных рынках заключались в основном внутри сообществ и регулировались кодексами, которые понимали только их члены. Сделки на товарных рынках в основном заключались путем продаж на аукционах и не нуждались в проработанной и эксплицитной системе формальных законов. Зависимый от внешних условий и сезонов характер всей дальней торговли сообщил торговым отношениям условный и непостоянный характер. При ярмарочном стиле торговли аукционы и продажи на месте были более распространены, чем долгосрочные контракты на поставку крупных партий товара.

Разница в характере фирм в бизнесе – семьи в индийском контексте и компании у европейцев – соприкасается с важным спором об индийском бизнесе после прихода европейцев. В ряде ранних обсуждений вопроса о торговле в Индийском океане делались попытки объяснить, почему бизнес индийских купцов прибрежной зоны пришел в упадок, а европейцы преуспели в Индийском океане. Фредерик Лейн считал, что ответ кроется в оснащении кораблей пушками; Андре Гундер Франк утверждал, что ответ следует искать в доступе к испанскому серебру из Америки (Frank 1998; Lane 1979). Дж. ван Лер, Уильям Морленд и А. Чичеров были выдающимися представителями школы, которая относила успех Европы и упадок в Азии на счет различий в организации бизнеса (Das Gupta 2001). Все они признавали существование больших объемов торговли в Индийском океане до прихода европейцев, но при этом все считали индийских купцов консервативными, даже отсталыми, в вопросах организации бизнеса. Семейные фирмы и опора на розничный бизнес, которую ван Лер назвал «мелкорозничной», делали их по отдельности слабыми и незначительными. Оспаривая эту точку зрения, Ашин Дас Гупта продемонстрировал крупный масштаб некоторых торговых судовладельческих фирм, торговавших в Аравийском море, и имевшийся у них политический и финансовый капитал (Das Gupta 2001). Собственное объяснение, которое Дас Гупта дал упадку, в который пришли дела индийских капиталистов, заключалось в наблюдавшемся тогда упадке обширных империй в Западной и Восточной Азии, который ослабил азиатских капиталистов, раньше торговавших между крупными торговыми узлами под защитой этих режимов.

Сейчас мы знаем, что этот вопрос некорректен. По всей вероятности, упадка индийского судоходства не было вовсе, как не было и особой конкуренции. Европейцы с самого начала обосновались на трансокеанских маршрутах, тогда как индийцы торговали в Аравийском море и Бенгальском заливе. На берегу исчезли лишь некоторые группы, такие как купцы-судовладельцы. При этом возникло множество новых групп, как в сфере торговли, так и в сфере морских перевозок, в портовых городах, где частные европейские торговцы предлагали им капитал и доступ к рынку. Парси представляют собой один из самых известных примеров. В целом было больше случаев адаптации, чем упадка. Происходило креативное разрушение старого азиатского купечества и подъем нового класса, который действовал в паназиатском масштабе. Базар (bazaar), если воспользоваться термином, который в этом контексте популяризовал Раджат Рэй, оказался чрезвычайно адаптивным (Ray 1995).

Эти истории упадка и выживания вызывают вопрос о том, почему индийские прибрежные торговцы не присоединились к трансокеанской торговле. Единственный способ получить надежный ответ на этот вопрос заключается в изучении способа организации этих фирм и их способности преодолевать риск. Торговля в Индийском океане заключала в себе экономию на масштабе, и европейцы могли действовать масштабно. Английские и голландские торговые предприятия отличались в своей организации не только от индийских фирм, но и от португальской королевской монополии (Steensgaard 1974). Они действовали на основе долевой собственности, что позволяло им объединять большие объемы капитала, рассеивать и делить риски, а также строить сложную инфраструктуру, состоявшую из портов, фабрик, гаваней и кораблей. Монопольная грамота, полученная англичанами от королевы, также снизила конкуренцию, позволила торговать в больших масштабах и, в свою очередь, позволила делать больше инвестиций в военную составляющую и торговую инфраструктуру. Индийцы, организованные вокруг общин и семей, были слишком разобщены для формирования крупных профессиональных предприятий. Будучи семейными фирмами, они должны были избегать риска, чтобы не подвергать семью опасности (Das Gupta 2001).

Недавно проведенное экономистами, изучающими торговлю в раннее Новое время, исследование показало, что, решив одну проблему – масштаба – европейцы получили другую, а именно неисполнение контрактов. Когда они впервые попали в Индийский океан, они покупали все, что продавалось на базарах, обычно при помощи посредников, нанятых из местных деловых сообществ. Но с увеличением объема сделок покупки наличного товара на рынке должны были смениться долгосрочными контрактами. По сравнению с индийскими торговыми фирмами того времени, Английская Ост-Индская компания была специализированной фирмой. Она занималась всего несколькими товарами, но покупала их в очень больших количествах. Будучи специализированной, компания год за годом заключала контракты с одним и тем же набором поставщиков и выплачивала авансы на целый год вперед.

Продажа товаров по контракту не была неизвестна в Индии, но контракты такого объема, заключавшиеся одной фирмой, не имели прецедентов в истории. Сделки по контракту были рискованными. В торговле между Индией и Европой стороны контракта не были защищены ни государственным правом, ни общим для них обычаем. Поэтому конфликты по поводу условий контрактов и их исполнения были чрезвычайно распространенным явлением. Неслучайно купец-путешественник Жан-Батист Тавернье посвятил целую главу своего знаменитого рассказа о путешествиях (ок. 1660) предмету практиковавшегося в Индии «мошенничества» (Tavernier 1889). Из-за этих конфликтов торговля между Индией и Европой приобретала ощущение нестабильности. Тема неисполнения контрактов, долго остававшаяся в тени из-за одержимости историков вопросами «подъема» и «упадка» этнических групп, теперь вошла в историографию торговли между Индией и Европой (см.: Kranton and Swamy 2008; Roy 2011c). Сейчас мы видим, что компания решала проблему нестабильности, опираясь на суверенную власть. Было бы надуманно объяснять колониальные завоевания политической реакцией на проблему неисполнения контрактов, но остается фактом то, что никакая другая реакция не была столь эффективной.

Территориальные приобретения ставят вопрос о собственной организационной структуре компании. Были ли ее территориальные приобретения запланированы или случайны? Есть два полностью противоположных взгляда на этот вопрос, в зависимости от интерпретации того, какого рода была на самом деле Английская Ост-Индская компания. С одной стороны, можно рассматривать ее как единую командно-контрольную систему, в которой агенты действовали в соответствии с пожеланиями собственников, а собственники знали, что делают агенты. Такое понимание соответствовало бы образу компании, представленному во влиятельном исследовании Энн М. Карлос и Стивена Николя, которые утверждают, что учрежденные королевской властью компании были аналогичны современным транснациональным корпорациям в том, что и те и другие разделяли стратегии, позволявшие управляющим экономить на транзакционных издержках и снижать оппортунизм агентов (Carlos and Nicholas 1988). Если собственники действительно контролировали действия агентов, то, следовательно, решающие шаги по завоеванию и строительству портов в Индии делались при полной осведомленности собственников и под их командованием.

С другой стороны, такие историки, как Голден Фурбер, считают, что сам по себе шаг к собственным портам был сделан агентами не в соответствии с осознанным решением сверху, а при неосведомленности собственников компании и несмотря на их сопротивление. Иными словами, территориальное завоевание стало результатом раздвоения личности внутри фирмы. Будучи далека от современной иерархической фирмы, компания стала предшествующей современности формой партнерства между оседлыми торговцами и банкирами с одной стороны и странствующими моряками и военными с регулируемыми привилегиями на ведение собственной торговли – с другой. Фурбер писал:

Настоящая антитеза заключается между теми, кто получает выгоду от расширения империи в Индии, и теми, кто привык получать выгоду только от торговли, причем в первую группу входят представители всех классов английского общества, а вторая состоит из лондонских купцов, судовладельцев и морских капитанов, преобладающих и в советах собственников и директоров компании (Furber 1940: 636).

Эти два класса – торговцы из Сити и действующие в другой стране агенты, моряки и военные – действительно разделяли общий интерес в прибыли от азиатской торговли, но иным образом не были дружественны друг другу. Местные агенты, действуя в качестве торговцев, были склонны, скорее, объединяться с индийской элитой. Решающим изменением баланса в этом партнерстве могла стать попытка моряков и военных установить сферу политического влияния без учета пожеланий собственников их компании. В период с 1690 по 1760 год разрыв между ними увеличивался, как раз в то время, когда распад империи Великих Моголов и англо-французские войны в Индии после Войны за австрийское наследство и Семилетней войны предоставили средства и мотивацию тем, кто считал империю более прибыльной, чем торговля.

Такие споры о том, насколько отличной была европейская организация и что означало это отличие для индийской истории, разрешить нелегко, поскольку ответ будет зависеть от того, что мы пытаемся объяснить. Теория политического авантюризма и теория успеха в бизнесе весьма различны. Однако не может быть никакого спора о том, что территориальная экспансия в конечном итоге была успешной также потому, что города компании представляли, в институциональном смысле, совершенно другой мир по сравнению с индийским побережьем. Это были суверенные законообразующие зоны, где закон творился торговцами – неслыханная на побережье концепция. Эта концепция привлекала не только европейских купцов, но и существенное количество индийских купцов. Миграция капитала усилила портовые города и лишила боевой мощи внутренние районы страны.

В институциональном смысле колонизация оказала неоднозначное влияние на индийское бизнес-сообщество. Конгломерат семейственных групп ранее зависел от царя как гаранта юридической автономии бизнес-сообществ. Государство компании неосознанно ослабило эту гарантию, создав новые суды, которые могли своими решениями отменять правила сообщества. С самого начала своей работы в портовых городах этим судам приходилось решать возникавшие внутри сообществ споры, с которыми обращались в суд недовольные выскочки, которых раздражало управление старейшин. Портовые города также давали возможность образовывать деловые партнерства между членами различных сообществ, что влекло за собой обмен капиталом, информацией и опытом между социально не связанными группами, и поэтому нуждались в правовых рамках, которые были бы менее культурно обусловлены и более формальны (Roy 2011b).

Видим ли мы, в таком случае, растворение сообществ в XIX веке? Нет. Огромный парадокс колониального законодательства в Индии заключался в том, что оно, прежде всего, включало в себя дуалистический принцип – общее право Англии для европейцев и, по умолчанию, общиннорелигиозное право для индийцев. В результате, хотя эти суды могли тестировать юридическую автономию общины и испытывать ее на прочность, в судах также наблюдался уклон в сторону решения споров в пользу индийской традиции. Также и по другим причинам, хотя споры по поводу традиции множились, традиция не обязательно ослаблялась. Усиление коллективных связей было одной из стратегий, которые преследовали лица, входившие в незнакомые формы предприятий или заключавшие сделки с незнакомыми людьми. В результате возникли противоположные тенденции, что объясняет, почему общины просуществовали до XX века, отражая атаки изнутри и снаружи, а также почему судебные тяжбы о разделе имущества между старыми семьями в бизнесе непрерывно длятся и по сей день.