Текст книги "Человек. Образ и сущность 2016. Гуманитарные аспекты. Информационный универсум и самосознание современного человека"

Здесь встает вопрос о ценности и смысле исторического человеческого опыта. Подобный вопрос, заданный в эсхатологической перспективе, перед лицом онтологического (эмпирического) конца истории, подразумевает метафизический ответ – «с точки зрения вечности». Это требует взгляда за исторический горизонт бытия, требует отказа от утопических надежд по обретению имманентного истории абсолютного смысла. Причем само утопическое мировоззрение выступает этим горизонтом. Так, например, Сергий Булгаков (в связи с утопическим идеалом хилиазма) сравнивает идеальное будущее, мерцающее на историческом горизонте, с горизонтом географическим. Он видим, но приблизиться к нему невозможно. С одной стороны горизонт – это иллюзия, следствие перспективы, с другой – эта иллюзия есть следствие объективных факторов (шарообразности Земли). Утопия, как и эсхатология, является таким горизонтом нашего исторического существования. С одной стороны, он трудноуловим вербальным знанием, с другой – обусловливается формой нашего эмпирического существования (временностью и дискурсивностью) (Булгаков, 1993, с. 387).

Отражением утопического мировоззрения в позитивной научной картине мира ХIХ столетия явились многочисленные теории научно-технического прогресса. Эти теории экстраполировались на все сферы жизни. Существовала устойчивая вера в морально-нравственный, культурно-исторический и социально-политический прогресс. Данное веяние времени в диалогах Соловьева выражается Политиком. Он претендует на здравомыслие и рационализм, отказывается от абстрактных рассуждений о религии, добре и зле, смысле истории. В.В. Сербиненко отмечает: «Неспособность и нежелание видеть трагическую правду жизни и истории, стремление подменить ее той или иной удобной, рационалистической схемой также ведут к утопии. Образ “политика” в “Трех разговорах” – яркая иллюстрация именно такого рода утопизма, утопизма здравого смысла» (Сербиненко, 2003, с. 158). В конце XIX столетия, наблюдая ускорение развития цивилизации, мыслитель приходит к заключению, что такой прогресс предвещает скорый ее конец, что находит отражение в его характеристике XXI столетия – времени, в котором разворачиваются события «Краткой повести об антихристе»: век столь передовой, что ему даже пришлось быть последним (Соловьев, 1988 г, с. 745). Персонификацией позитивного духа прогрессизма и утопизма выступает у Соловьева личность Антихриста. Как отмечал Георгий Флоровский, «не напрасно Вл. Соловьев в прозорливом предчувствии изображал Антихриста как величайшего и дерзкого утописта» (Флоровский, 2002, с. 203).

Е.Н. Трубецкой задавался вопросом: «Какую задачу следует ставить на первое место – перерождение человеческой природы или преобразование общественных отношений?» (Флоровский, 2002, с. 143). Вторую (более простую) задачу выбирают Платон, ранний Соловьев и антихрист «Трех разговоров». Платон видел решение выбранной задачи в том, чтобы идеальное государство создавали философ и «удобный тиран»; ранний Соловьев – чтобы папа и император; в «Трех разговорах» этим занимаются маг Аполлоний и император-антихрист. Тем самым поздний Соловьев профанирует идею земной социальной утопии, окончательно склоняясь к поиску решения проблемы во внутренней природе человека, причем в эсхатологической перспективе. Отношение между проблемой «общественных отношений» и «человеческой природы» в контексте эсхатологии можно переопределить как отношение общей и индивидуальной эсхатологии. Первая, описанная в «Трех разговорах», представляется более понятной для изложения и понимания.

Кратко резюмируя вышеизложенное, повторим, что личная эсхатология представлена у мыслителя его метафизикой всеединства. Причем это не столько индивидуальная, сколько «всеединая эсхатология», так как в ней индивидуальное преображение (духовное совершенствование) неразрывно связано с всеобщим преобразованием материального мира как органического целого, приводящего в конечном итоге к ософиеванию космоса и его возвращению обратно в Единое Абсолютное Божество, от которого он когда-то отпал в хаос разрозненного вещественного мира. Данный тип эсхатологии развивается Соловьевым не как отдельная концепция, он имплицитно включен в онтогносеологическую проблематику многих работ философа. Историческая эсхатология находит у мыслителя выражение в феномене Богочеловечества (все-человечества) как осуществление в земной действительности идеи абсолютного Добра через Истину. Зло же, прокладывающее себе дорогу через ложь, персонифицируется у философа личностью Антихриста, который представлялся великим утопистом и гуманистом. В вопросе о природе зла мыслитель признает его субстанциональность («экзистенциальность»), онтологически равноценную добру. При этом важно отметить, что последнее произведение философа не является пессимистическим, в нем описываются Апокалипсис и Антихрист не как всеобщая гибель, а как смысл мира и путь к спасению.

Список литературы

1. Бердяев Н.А. Основная идея Вл. Соловьева // Диалектика божественного и человеческого. – М.: Аст: Фолио, 2007. – С. 582–589.

2. Булгаков С.Н. Апокалиптика и социализм: (Религиозно-философские параллели) // Булгаков С.Н. Соч. в 2 т. – М.: Наука, 1993. – Т. 2. – С. 368–434.

3. Котрелев Н.В. Эсхатология у Владимира Соловьева: (К истории «Трех разговоров») // Эсхатологический сборник. – СПб.: Алетейя, 2006. – С. 238–257.

4. Красильникова М.Б. Проблема соотношения времени и вечности в русской духовной культуре рубежа XIX–XX вв.: Дис. … канд. филос. наук: 24.00.01. – Барнаул, 2004. – 161 с.

5. Мочульский К.В. Владимир Соловьев. Жизнь и учение // В.С. Соловьев: Pro et Contra: Личность и творчество Владимира Соловьева в оценке русских мыслителей и исследователей: Антология в 2 т. – СПб.: РХГИ, 2000. – Т. 1. – С. 556–829.

6. Сербиненко В.В. Философская эсхатология Вл. Соловьева // Материалы международной конференции 14–15 февраля 2003 г. – СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2003. – Вып. 32. – С. 153–163.

7. Соловьев В.С. Идея человечества у Августа Конта // Соловьев В.С. Соч. в 2 т. – М.: Мысль, 1988. – Т. 2. – С. 562–581 (Соловьев, 1988 а).

8. Соловьев В.С. Оправдание добра: Нравственная философия // Соловьев В.С. Соч. в 2 т. – М.: Мысль, 1988. – Т. 1. – С. 47–548 (Соловьев, 1988 б).

9. Соловьев В.С. Смысл любви // Соловьев В.С. Соч. в 2 т. – М.: Мысль, 1988. – Т. 2. – С. 493–547 (Соловьев, 1988 в).

10. Соловьев В.С. Три разговора: О войне, прогрессе и конце всемирной истории, со включением краткой повести об антихристе и с приложениями // Соловьев В.С. Соч. в 2 т. – М.: Мысль, 1988. – Т. 2. – С. 635–762 (Соловьев, 1988 г).

11. Соловьев В.С. Философские начала цельного знания // Соловьев В.С. Соч. в 2 т. – М.: Мысль, 1988. – Т. 2. – С. 139–288 (Соловьев, 1988 д).

12. Соловьев В.С. Чтения о Богочеловечестве // Соловьев В.С. Чтения о Богочеловечестве; Статьи; Стихотворения и поэма; Из «Трех разговоров»: Краткая повесть об Антихристе / Сост. и примеч. А.Б. Муратова. – СПб.: Художественная литература, 1994. – С. 32–202.

13. Флоровский Г.В. Метафизические предпосылки утопизма // Флоровский Г.В. Вера и культура: Избранные труды по богословию и философии. – СПб.: РХГИ, 2002. – С. 197–228.

14. Флоровский Г.В. Пути русского богословия. – М.: Институт русской цивилизации, 2009. – 848 с.

15. Эрн В.Ф. Гносеология В.С. Соловьева. – М.: Директ-Медиа, 2012. – 78 с.

Цифры и буквы в человеческом сознании
(семиотический анализ)

Г.В. Гриненко

В данной статье рассматривается эволюция знаков письменности и чисел с семиотической точки зрения. Главная тенденция их развития усматривается в движении от иконических знаков к условным. Для письменности оно шло от рисунка (изображающего ситуацию) в пиктографии – к фиксации речевого описания ситуации посредством чисто условных знаков: сначала слогов в слоговом письме, а затем букв (знаков фонем) в алфавитном письме. В обозначении чисел развитие шло от изображения в нужном количестве предметов, с помощью которых считали (пальцев, камушков и т.п.), к использованию специальных знаков, в том числе – знаков письменности (иероглифов, слогов, букв), которые по различным принципам связывали с числами. Современные цифры были созданы в эпоху Средневековья арабами и первоначально возрождали иконичность: количество углов в знаке соответствовало обозначаемому числу. Но очень быстро развитие скорописи привело к «закруглению» цифр и их полной условности.

Ключевые слова: семиотика; иконические знаки; условные знаки; пиктография; иероглифическое письмо; слоговое письмо; алфавитное письмо; числа; имена чисел; цифры.

This article concerns with the evolution of graphic symbols (of system of writing and numerals) from a semeiotic viewpoint. Their main progress trend is seen in the motion from icons to conventional symbols. Pictography is the proto-writing starting with drawings and following the schematic object images («proto-name»), schematic scenes with animals, people and other objects («proto-proposition»), and the sequence of scenes («proto-text»). Hiérogliphic writing is a speech recording where their images act as names of objects. In the syllabic writing system the names of objects is a record of sounding speech that is similar to the alphabetic writing where letters become conventional symbols of sounds. These developmental stages of writing have been embodied in a number of mystical doctrines. Thus, the kabbel method «notaricon» considers angel names in the Torah as abbreviations where each letter is developed into a word.

As to the number designation, there was advance from the image in the necessary quantity of subjects by means of which people started counting (e.g. using fingers, stones, etc.) and followed by using special signs. With the appearance of writing systems written symbols were used to represent numbers. With the origin of the alphabetic writing, this connection amplified, especially inthe Attic and Ionic writing systems.

The general principles of modern recording system, including the weighted (number) systemas well asthe concept and a special symbol for the digit 0, were generated in Ancient India where signs of syllabic writing «brahmi» were used for recording numbers. During an epoch of the Middle Ages these principles became known to Arabs and so they took advantage of the principles, using the letters of their alphabet for number designation. Then Arabs created special signs for numbers – numerals. At first in the specific symbols the number of angels corresponded to a certain number. Later the tracings of numerals became rounder and looked as round as they are now. As a result, they becamemerely conventional symbols.

Keywords: semiotics; icon signs; conventional signs; symbols; pictography; hiérogliphe writing; the syllabic writing; the alphabetic writing; numbers; names of numbers; numerals.

Принципиальное отличие Homo sapiens – Человека разумного – от всех других известных живых существ состоит в наличии у него сознания. Один из основоположников семиотики Чарльз Моррис однажды справедливо отметил: «Человеческая цивилизация невозможна без знаков и знаковых систем, человеческий разум неотделим от функционирования знаков, – а возможно, и вообще интеллект следует отождествить именно с функционированием знаков» (Моррис, 1983, с. 37–38). Переход от иконических знаков и знаков-индексов к условным знакам (символам) является, на наш взгляд, важнейшим показателем развития абстрактного мышления. И этот переход хорошо прослеживается в истории письма и знаков чисел (цифр). Осознание роли знаков в человеческой культуре привело к бурному развитию семиотики в ХХ в. Весьма многозначительным явлением, говорящим о возрастающей роли знаков, выглядит и все более широкое распространение в конце ХХ – начале ХХI в. симулякров – знаков, оторвавшихся от своей исходной почвы, утративших свое значение в действительном мире и относящихся только к ментальным конструкциям.

Знак – это единство означающего и означаемого. Но если означаемым может быть и реально существующий объект, и воображаемый, то означающим – лишь чувственно воспринимаемый. В истории цивилизации особую роль сыграло возникновение и широкое использование знаков акустических, воспринимаемых на слух, и графических, воспринимаемых визуально. Порядка 80% информации о внешнем мире человек получает через зрение, через слух – значительно меньше, но именно со слухом связано восприятие речи, а значит, и языка, что делает этот тип знаков необычайно важным. Акустически и визуально воспринимаемые знаки часто дополняют друг друга. Так, зрительно воспринимаемые жесты, позы, выражения лица и т.п. выступают как паралингвистические факторы, дополняющие речь, хотя и не играют в ней решающую роль. Эти знаки можно до определенной степени считать естественными (по классификации Ч. Пирса – знаками-индексами3737
  Ч. Пирс – родоначальник семиотики – выделял три основных типа знаков: иконические, индексы и условные знаки. Иконические знаки характеризуются тем, что означающее обладает объективно существующим сходством с означаемым, у индексов означающее и означаемое связаны причинно-следственной связью, условные знаки предполагают чисто договорный характер отношения означающего и означаемого (Ч. Пирс эти последние знаки называл «символами», но мы предпочитаем этот термин не использовать, так как он имеет множество культурных коннотаций).


[Закрыть]), связанными с физиологией человека, хотя по мере развития культуры многие из них несут на себе все больший отпечаток условности и связаны с воспитанием в определенной среде (например, жестикуляция). Но еще более важными среди всех визуально воспринимаемых знаков являются искусственные, созданные самим человеком графические знаки, и прежде всего знаки письменности и чисел. И хотя они служат для разных целей, связаны с различными интеллектуальными операциями, их эволюция обнаруживает много общего. Главную тенденцию их развития с точки зрения семиотики можно выразить одной фразой: оно шло от иконических знаков к условным. Ниже мы попробуем проследить основные этапы развития письменности и числовых обозначений (цифр).

Письменность . Эволюция письменности в настоящее время хорошо изучена в лингвистике. Отвлекаясь от конкретно-исторических особенностей развития письменности и фиксируя лишь общую логику развития, в истории письменности можно выделить следующие этапы: пиктография – иероглифика – силлабическое (слоговое) письмо – алфавитное письмо. Исходной предпосылкой письменности были рисунки, древнейшие из них относятся к периоду раннего палеолита. Самые древние рисунки – изображения отдельных объектов (чаще всего – различных животных), обладавшие высокой степенью реализма, а значит, и иконичности. Шагом на пути к письменности стало создание композиций, что позволило отображать уже не только отдельные объекты, но и некоторую ситуацию, в которой они находятся, или событие, происходящее с ними. Такая композиция могла включать изображения как одушевленных объектов (люди и животные с их позами и жестами), так и неодушевленных (оружие, элементы пейзажа и т.п.). Появление композиций в истории первобытной живописи сопровождалось в целом уменьшением степени реализма изображений, их схематизацией (являясь явным свидетельством развития абстрактного мышления), что и вело к появлению пиктографов.

Пиктографию часто называют рисуночным или образным письмом, хотя точнее ее назвать протописьменностью. Большинство изображений в ней (при всей их схематизациии) сохраняют еще иконический характер, хотя встречаются и условные знаки (символы), происходящие от иконических, но такие, где означающее уже утратило заметное сходство с означаемым. Появление пиктографии обычно относят к эпохе позднего палеолита или мезолита. И если рисунок отдельного объекта можно рассматривать в качестве графического «протоимени», то композиция в целом уже выступает в роли «протовысказывания».

Каждая отдельная композиция (как и фотография) отображает лишь некий «мгновенный срез» событий, и в этом смысле такое «протовысказывание» задает некое неопределенное настоящее время. Рисунок всегда двумерен (а при наличии перспективы – иллюзорно становится трехмерным) и передает только пространственные измерения. Но любое развитие событий имеет временное измерение, что не может быть отображено на одном рисунке3838
  Интересны в этом смысле некоторые средневековые произведения (византийские и древнерусские иконы, иранская классическая миниатюра), где на одном поле изображены близкие по времени, но все-таки не одновременные события, происходящие в одном месте. Но в них никогда не выстраивается графически «последовательность» событий, они все оказываются «одновременными».


[Закрыть]. Революционный характер пиктографии мы видим как раз в том, что в ней появляется последовательность композиций, позволяющая отображать последовательность событий, составляя «прототекст». Такого рода «прототекст», как и кинематограф на ранних этапах его существования, состоял из отдельных «протовысказываний»-«кадров», и его тоже можно назвать «Великим немым». Поскольку в большинстве случаев рисунки еще похожи на обозначаемые объекты (чисто условные знаки встречаются реже), такого рода «прототекст» универсален и в принципе может пониматься носителями любых национальных языков. Правда, степень понимания его остается неопределенной, так как не известен точный смысл, который «авторы» вкладывали в этот «текст»: поэтому относительно большинства известных пиктографов современные исследователи всегда предлагают целый ряд различных интерпретаций.

Данное протописьмо совершенно не связано со звучанием речи, а общая связь такого «прототекста» с речью и языком весьма опосредованна, хотя ее и нельзя полностью игнорировать. Во-первых, выбор определенного сюжета для изображения, как и вкладываемого в него смысла, определяется сознанием, работа которого, как и общее развитие, непосредственно связана с языком. При этом связь сознания с рисунком имеет еще один важный аспект: в отличие от фотографии, рисунок передает не действительность как таковую, а тот образ действительности, который сложился в сознании, неся отпечаток как субъективного, так и интерсубъективного опыта художника. Во-вторых, серия рисунков, передающая последовательность событий в действительности, а значит, и отображающая временное измерение в пространственном, тем самым обретает и определенное сходство с речью, имеющей линейный характер во временном измерении.

Рис. 1.

Графическое (пиктографическое) и акустическое (речевое) отображения ситуации выступают здесь как два параллельных процесса.

Древнейшей формой собственно письменности стало иероглифическое письмо, возникшее на базе пиктографии. Термин «иероглифика» греческого происхождения и относился к египетской письменности, в буквальном переводе он означает «священные письменные знаки», тогда как сами египтяне называли свое письмо «священной речью». Здесь во-первых, важно отношение к письменности как к чему-то священному, полученному от бога (аналогичные воззрения на происхождение письменности имелись и у всех других народов древности); а во-вторых, особый интерес представляет тот факт, что египтяне отождествляли запись речи с самой речью. Вопрос о связи письменного текста с речью представляет, с нашей точки зрения, особый интерес, и мы будем еще обращаться к нему ниже.

В эволюции иероглифического письма выделим два момента. Во-первых, она вела к стандартизации в начертании графических знаков, и иероглиф (в отличие от пиктографа) есть не произвольный, сколь угодно точный или, напротив, схематичный рисунок некоторого объекта, а именно определенный графический знак, или, точнее, означающее в составе знака. Сохраняя свою иконическую природу в плане сходства с означаемым, такой рисунок приобретает ряд свойств условного знака: распознается именно как знак из системы письменных знаков, получает в данной системе несколько различных, но фиксированных значений (обычно из одного семантического гнезда, например рисунок ног может означать не только сами ноги, но ряд действий, связанных с ними, например ходьбу, движение в целом и т.д.), при этом на выбор его конкретного значения в каждом случае влияет контекст его использования. Во-вторых, эволюция письменности вела к упрощению, схематизации начертания знаков, так что со временем многие иероглифы вообще утрачивали очевидное сходство с означаемым, трансформируясь из иконических в чисто условные знаки, значение которых надо было специально изучать и запоминать писцам. Условный характер неизбежно получали и все более многочисленные в развивающейся письменности знаки для обозначения ряда действий, а также оценок, эмоций и желаний людей и т.п., которые довольно трудно (если вообще возможно) отобразить в рисунке, сюда же надо добавить и появляющиеся знаки для ряда абстрактных понятий, которыми уже активно оперировало человеческое мышление на этом этапе развития, а также особые знаки – носители чисто языковых функций.

Письменный текст, представляющий собой последовательность графических знаков, как и речь с ее акустическими знаками, имеет линейный характер, и его пространственное расположение (по горизонтали и / или вертикали) коррелирует с протяженностью речи во времени. И если в пиктографии первична связь последовательности рисунков с последовательностью событий, то в иероглифическом письме усиливается связь именно с последовательностью речи, описывающей события: несколько записанных предложений могут говорить о различных составляющих одного и того же события, которые в рисунке были бы отражены сразу, или о разных событиях, происходящих в один и тот же момент времени, что в принципе невозможно отобразить на одном рисунке. А с появлением специальных знаков, указывающих на время (например, грамматических форм глаголов), более позднее предложение может говорить о более ранних событиях и т.п.

Принципиальное отличие иероглифики от пиктографии (благодаря чему пиктография была лишь протописьмом, а иероглифика – это уже письменность как таковая) состоит в том, что это именно запись речи, описывающей ситуацию, но такая запись, где в качестве имен объектов все еще выступают их изображения-подобия (рис. 2).

Рис. 2.

Оставаясь еще иконическим знаком, сохраняющим сходство с означаемым объектом, иероглиф-рисунок имеет уже гораздо более тесную связь с именем данного объекта в речи. Появление же особых письменных знаков, скажем, модификаторов-детерминативов (картуш вокруг имени фараона в древнеегипетской письменности, звезда над именем божества в шумерской письменности и т.д.), и особенно специальных письменных знаков, отображающих грамматику языка, усиливало связь такого письма с национальным языком и речью, фиксируя ряд их структурных особенностей. Но эта связь пока еще довольно слабая: «понимая» (благодаря сходству изображения с означаемым объектом) смысл иконических знаков и зная смысл условных, такой текст может без особых проблем прочитать на своем языке носитель и другого национального языка. Звучать имена одного и того же объекта на разных языках будут по-разному, но значение графического знака (иероглифа) окажется одним и тем же. Не случайно, например, китайское иероглифическое письмо распространилось по всей Юго-Восточной Азии, став основой письменности многих народов. И даже принципиальное различие в характере языков здесь не стало помехой: при том что китайский относится к группе аналитических языков, эта письменность легла в основу и ряда синтетических языков, например японского.

Следующей стадией развития письма было слоговое (силлабическое) – первая форма фонетического письма. Его появление можно считать очередной революцией в развитии письменности, поскольку теперь в тексте вместо изображения означаемого имеет место фиксация звучания данного имени в речи. В качестве знаков слогов первоначально могли использоваться любые иероглифы, обозначавшие объекты, первый слог имен (обычно – согласная + гласная или только гласные) которых звучал так же, как в фиксируемом имени (например, в современном русском языке слово «ко-ро-ва» мы могли бы задать как «комар», «рога», «ваза» или как «ковер», «рогожа» и «варан», и т.п.). Затем начертание знаков стандартизировалось (каждый слог стал обозначаться только определенным знаком), упрощалось, схематизировалось – шел процесс усиления их условного характера. Более сложный характер записи имен объектов при таком подходе (вместо одного иероглифа – несколько знаков слогов) вполне компенсировался тем, что количество исходных знаков, которые надо было заучивать, резко сокращалось: вместо десятков тысяч иероглифов – порядка 100-200 знаков слогов. Такое письмо имеет гораздо более тесную связь с языком и речью и обладает значительно возросшими выразительными способностями в плане передачи мысли, выраженной в речи, причем особенно революционными – для передачи рассуждений об абстрактных объектах, а также позволяет передавать ряд грамматических особенностей конкретного национального языка. Однако для прочтения такого текста уже необходимо знание языка, на котором он написан.

Рис. 3.

Следующим шагом стало рождение алфавитного (фонетического) письма, где буквы уже обозначают отдельные звуки (фонемы). Здесь количество исходных знаков (букв) уменьшается еще на порядок (в большинстве языков их от 20 до 40). Первый вид алфавитного письма (финикийского) содержал в основном лишь согласные буквы, например слово «корова» было бы записано как «крв». Если в силлабическом письме из всех подходящих иероглифов постепенно выбирался только один для стандартного обозначения данного слога, то в алфавитном письме каждая буква представляла собой как бы множество всех знаков одинаковых слогов. Причем данный знак использовался теперь только для обозначения данной буквы, и наоборот, данная буква обозначалась только этим знаком. Позднее в Древней Греции в письме появились знаки для всех гласных, и алфавит приобрел привычный для нас вид.

Интересно отметить, что в финикийском алфавите каждая буква получила особое название – им было определенное слово, начинавшееся с того же звука; так, первая буква называлась «алеф» («бык»), вторая – «бет» («дом»), третья – «гимель» («верблюд») и т.д.3939
  Интересно отметить, что такой же принцип используется и в современных азбуках, где рядом с изображением буквы рисуется объект, имя которого начинается с той же буквы, облегчая детям ее запоминание.


[Закрыть] По одной из гипотез, начертание данной буквы возникло в результате трансформации иероглифа, обозначавшего соответствующий объект.

Таким образом, акрофоническая мнемоника пришла на смену исходному подобию изображения и изображаемого. (Наличие имен для букв облегчало их запоминание, но одновременно это можно рассматривать и как напоминание об исходном происхождении этих букв от рисунков, хотя не обязательно, что это было связано с реальным происхождением данных знаков именно от этих изображений.) Когда греки начали использовать этот алфавит, названия букв несколько изменились в соответствии с греческой фонологией («алеф» – «альфа», «бет» – «бета», «гимель» – «гамма» и т.д.), и имена букв стали бессмысленными, превратившись в чисто условные знаки. Позднее, с добавлением или изменением некоторых букв в древнегреческом алфавите, некоторые получили осмысленные названия; так, «омикрон» и «омега» соответственно значат «маленькое о» и «большое о».

Буквы обозначают звуки, не обладая никаким внешним сходством с означаемым и тем более с объектами, обозначаемыми словами, состоящими из соответствующих звуков, а значит, буквы являются чисто условными знаками, полностью утратившими исходную иконичность первых графических знаков-рисунков. Фонетическая письменность непосредственно связана с национальными языками и способна максимально точно передавать звучание речи. Впрочем, условный характер начертания букв позволяет их использовать для обозначения сходных, но далеко не тождественных звуков (фонем) в различных языках. Так, в основе письменности всех европейских народов лежат два варианта (западный и восточный) одной и той же древнегреческой письменности.

Таким образом, общий путь развития письменности можно охарактеризовать как путь от иконических знаков к условным, от изображения объектов в некоторой ситуации – к фиксации высказываний о ситуации.

Отметим еще один интересный факт: в тех цивилизациях, где сформировалась развитая письменность (уже на уровне иероглифики), обычно возникал и особый «литературный язык», отличающийся от разговорного как набором лексики, так и определенным отбором грамматических норм.

В мистических учениях, связанных с письменностью и языком, нашли свое отражение некоторые стадии развития письма. Так, в каббале существовал метод «нотарикон», по которому имена ангелов из Торы считались чем-то вроде аббревиатур, которые пытались расшифровать. Обращаясь к истории письменности, можно с удивлением обнаружить, что, действительно, любая запись слова алфавитным письмом в идеале может быть «реконструирована»: сначала путем возвращения к слогам (на базе которых возникли буквы), а затем и к тем иероглифам, из которых образовались знаки слогов, а значит, и стоящими за ними понятиями.

Отметим также, что вплоть до Нового времени во многих районах мира (Греция, Индия, Китай, арабские страны, средневековая Европа и т.д.) широко была распространена так называемая «естественная» теория языка, по которой имя объекта (по крайней мере на «истинном языке») непосредственно связано с сущностью означаемого. Имя, как и изображение объекта в рисунке, считалось подобием человека4040
  Подробнее эта проблема рассматривается в (Гриненко, 2000).


[Закрыть]. Соответственно, и объекты, называющиеся сходными именами, считались также внутренне сходными, сохраняя древнейшие представления о магии подобия и законе партиципации, сформулированном Л. Леви-Брюлем (Леви-Брюль, 1994). Эти представления в сознании людей порождали мистическую связь (рис. 4).

Рис. 4.

Интересный пример таких магических представлений дают древнеегипетские тексты, где частичное или полное совпадение написания различных слов трактуется как определенная связь вне-языковых действий и объектов. Так, в «Драматическом папирусе из Ремессеума» Хор, обращаясь к «сыновьям Хора», говорит:

Сделайте так, чтобы Сет вечно пребывал (джед) ниже Осириса. Но слово «джед», кроме значения «вечно пребывать», имеет еще значение «столб». И тогда утверждение о том, что посланцы фараона установили столб, оказывается равнозначным выполнению соответствующего указания Хора. В (Ассман, 1999) приводится еще целый ряд аналогичных примеров.

Цифры . Обратимся теперь к истории знаков чисел. Считать люди начали задолго до появления письменности, уже к периоду палеолита относится ряд находок, на которых, по-видимому, зафиксированы числа с помощью зарубок, точек и других однотипных знаков. Однако история формирования систем знаков для обозначения чисел весьма сложна. На становление современной европейской (принятой сейчас в большинстве стран мира) системы цифр большое влияние оказало развитие письменности.

Уровень математического знания уже в древних цивилизациях был достаточно высок. Практические потребности везде вызвали освоение четырех действий арифметики – сложения, вычитания, умножения и деления, а в некоторых регионах – возведения в степень, извлечения корней, известны были и дроби. Очевидно, что эти операции требовали определенной фиксации чисел. Понятия числа как такового в древности не существовало4141
  Как ни парадоксально, отсутствие в математике понятия «числа» обнаружил только в XIX в. немецкий математик Георг Кантор, который и разработал теорию множеств специально для того, чтобы дать такое определение.


[Закрыть], скорее имелось наглядно-чувственное представление о тождестве количества объектов в различных группах однотипных объектов, между которыми устанавливалось взаимнооднозначное соответствие (например, между пальцами на руке и считаемыми предметами). Неудивительно поэтому, что у некоторых народов в древности названия чисел задавались через название предметов, которые всегда существуют в соответствующем количестве; так, например, в древней Индии единицу можно было задать как «Солнце», «рот» и т.п.; двойку – как «уши», «глаза» и т.д. В названии чисел в ряде языков имеются указания на род пересчитываемых объектов; так, в Китае есть отдельные иероглифы для обозначения чисел мужского и женского рода, латынь имеет три рода для числа один (unus, una, unum); аналогично в современном русском языке есть три варианта слова «один» в зависимости от рода (один, одна, одно) и два – для обозначения двух (два и две), тогда как для всех остальных названий чисел такой дифференциации нет, имеют род и все порядковые числительные (пятый, пятая, пятое). Отметим, что названия чисел, учитывающие род, препятствуют общему пересчету разнородных объектов. Это напоминает нам о некоторых этапах в эволюции счета в целом: по-видимому, сначала пересчитывались не только однородные объекты, но и объекты одного качества, т.е., например, к числу слив нельзя было добавить не только число корзин, но и число груш, объекты каждого типа пересчитывались отдельно, причем числительные использовались только в сочетании с именами пересчитываемых предметов. Арифметические операции были операциями не с числами как таковыми, а именно с пересчитанными объектами определенного типа. Вспомним, например, попытку Мальвины позаниматься с Буратино арифметикой в сказке А.Н. Толстого «Золотой ключик, или Приключения Буратино». Мальвина говорит Буратино: