Текст книги "Человек. Образ и сущность 2016. Гуманитарные аспекты. Информационный универсум и самосознание современного человека"

Человек и мир

«Человек разумный» в современном мире: О характере его рациональности, обязательствах его мысли и ответственности его науки

В.И. Самохвалова

Статья посвящена рассмотрению исторического развития рациональности, современного состояния социокультурного контекста и возникновения опасной перспективы отказа от рациональности как необходимого человеческого качества.

Ключевые слова: человек; разумность как человеческое качество; перспектива отказа от рациональности.

The article is devoted to consideration of historical development of rationality, a current state of a sociocultural context and a dangerous prospect of refusal of rationality as necessary human quality.

Keywords: human; rationality as human quality; prospects of refusal of rationality.

В настоящей статье автором ставится вопрос о характере, состоянии, особенностях, специфических исторических формах проявления того развивающегося качества (способности, свойства) человека, которое определило его имя и статус в названии «Homo Sapiens». Сам контекст, в котором живет современный человек, настолько сложен и противоречив, отмечен разнонаправленными течениями и тенденциями, что порождает вопрос о том, что же происходит в последнее время с самой разумностью человека – этим его главным видовым признаком и отличием, характеристикой и своего рода местом и обязанностью в мире. Ведь именно разумность – в полноте ее понимания – позволяет осознать, оценить и привести к согласию разнонаправленные устремления и противоречивые тенденции реальной жизни, установить необходимое равновесие во взаимодействиях с миром.

Одновременность существования нескольких различных моделей понимания и описания мира, наличие как бы взаимоисключающих парадигм в науке и явлений в культуре, пересмотр казавшихся прежде незыблемыми ценностей и представлений, избирательная трансформация традиционных устоев жизни – все это есть «пространство» и свидетельство возможности разнообразия в реализации того качества человеческого мышления о мире и того характера самих мыслительных операций, которые осуществляет человек, познающий мир и все более активно действующий в нем. И одновременно – сфера приложения отличающего человека свойства разумности1111
  Однако даже в этом пункте, как оказалось в свое время, нет единого мнения. Разумность не есть исключительное свойство одного лишь человека, считает, например, Л.И. Зальцман (см. Зальцман, 2001, с. 186–190). Однако варианты ответа на данный вопрос зависят именно от того, как (на каком уровне) понимать разумность – как адекватность спонтанной реакции на ситуацию или способность рационального восприятия ее.


[Закрыть], которое оберегает его от поспешных выводов, неоправданных ожиданий, непродуманных решений, некритичного смешения возможности и необходимости, беспочвенных иллюзий и неоправданных разочарований и т.д.

При этом свойство разумности, помогающее человеку познавать мир, делать обобщения, создавать теории, содержит в себе некий творческий импульс1212
  Или, согласно Г. Башляру, «рационалистический тонус» (Башляр, 1987, c. 295).


[Закрыть], движущий человеком, и это качество, включающее в себя своего рода теоретизацию поведения, творческое претворение разумности, опирающееся на особую подвижность психики, позволяющее реализоваться ей в сложном пространстве мышления о мире, определяется как человеческая рациональность. То есть высшая организация разумности, опирающейся на умную память, позволяющую самоопределиться в сложном пространстве организованного мышления о мире, жизни, себе. Развитая рациональность не только предполагает определенный уровень психоментального развития личности, но и содержит развитое социальное сознание. При различии понимания рациональности, а также наличии разных ее определений, данных разными мыслителями в разных научных традициях и парадигмах, выделении исследователями разных ее типов и т.д., можно сказать, что рациональность человека представляет собой сложный инструмент в системе, где «на выходе» мы видим четко организованную и структурированную мысль, результирующую и оформляющую сложную работу всего комплекса широко понимаемых познавательных возможностей человека, его способностей восприятия и суждения. Обычно в определениях рациональности содержатся и формулировки различных норм, стандартов, правил, прилагаемых к определению и оценке деятельности разума, а также методов и установок, применяемых при выработке тех или иных парадигм тем или иным научным сообществом.

Если бы человек не обладал возможностью1313
  В какой бы форме ее ни истолковывать – как данную (Богом), или заложенную (неведомыми силами или воздействиями Космоса), или случайно развившуюся (усилиями самого человека) на основе соответствующего материального (в особенности мозгового) субстрата и требований самой жизни.


[Закрыть] и способностью к познанию мира, он не смог бы выжить в мире, выстроить и сохранить свое человеческое бытие, создав (при этом и для этого) человеческую культуру. И именно разум стал его особым отличительным свойством и характеристикой само́й его природы. Таким образом, разумность, рациональность выступают антропологической характеристикой известного нам вида человека, и от того, как мы понимаем и оцениваем его рациональность, лежащую в основе всех форм его психоментального проявления, зависит понимание его деятельности, его предназначения в мире, оценка состояния, содержания и направления развития культуры, науки, общества в целом. И именно в науке, мотивах, методах и целях ее развития отчетливее всего проявляется качество самой разумности человека, понимаемой в целостности ее когнитивно-психологических характеристик, используемых методов и самих результатов деятельности, которая объединяет разноуровневые и разносторонние потребности и реализует их в особой области познавательной деятельности, получившей название науки, которая родилась и сформировалась в виде специальной сферы приложения и выражения ищущего человеческого ума, став впоследствии одной из важнейших сфер его деятельности. Именно в науке рациональность наиболее очевидным и показательным образом проявляется, развивается и совершенствуется как целостная характеристика мышления человека, как основной канал и инструмент всестороннего1414
  Наука интересна еще и тем, что являет собою особый случай особого же характера творческого проявления человеком многогранности своих способностей; научное творчество свойственно только человеку и не имеет никаких аналогий или подобий в иных сферах жизни или техники.


[Закрыть] человеческого познания мира. При этом, однако, возможна и определенная абсолютизация разумности, сопровождаемая недоучетом иррациональных составляющих мышления, что ведет к определенной идеализации в построении картины мира, к вероятности появления в ней целеориентированных или ценностноориентированных акцентов.

И когда познавательно-творческая деятельность человека получает эту институционализацию в виде науки, а сделанные им открытия становятся основой научных теорий, ложащихся в основу определяющих картину мира научных парадигм, проблема отношения между человеком и его знанием переходит в иную плоскость. Наука становится общественным институтом, удовлетворяющим необходимую общественную потребность, и открытия разума, которые – в своих следствиях или практических приложениях – могут содержать опасные для общества знания, к которым человек по той или иной причине не готов, входят в «общественный оборот» и начинают свою жизнь не только в умах отдельных людей, но и в деятельности общественных институтов. Человечество может быть умственно, психологически или нравственно не готово к применению того или иного знания, если наука уже умеет открыть, но еще не умеет предвидеть последствий того или иного открытия или же нейтрализовать его возможное вредное воздействие либо не умеет встроить это знание в общественную практику без нарушения этических норм или представлений о добре и зле. К настоящему времени известно уже не только из фантастики или утопий, что научные достижения вполне могут быть использованы не только отдельными людьми, но и целыми социальными группами во всякого рода корыстных или каких-либо иных неблаговидных целях.

Таким образом, общество должно участвовать в создании необходимых механизмов реализации ответственности науки, которая с неизбежностью будет все глубже вторгаться в тайны природы и человека; может даже сложиться ситуация, когда противоречия между содержанием открытия и ответственностью за него и его последствия могут стать весьма острыми, особенно если открытия оказываются несовместимы с сохранением человека как вида, сохранением его человеческой идентичности, сохранением жизни человечества на Земле. При этом проблема ответственности не является каким-то внешним по отношению к ней требованием. Ведь в культуре в целом существует целый сложный комплекс условностей и ограничений, соблюдение которых является обязательным для человека, живущего в социуме, и свидетельствует об укорененности его в культуре и добровольном желании быть и считаться именно человеком. В этом случае предполагается, что ментальность человека в достаточной степени развита, чтобы он умел соотносить образы мира и себя.

В самом деле, общество не может и не должно забывать, что наука – не досужее упражнение чьего-то любопытствующего ума, а творческая в своей основе деятельность, необходимая не только для освоения мира, но и для возможности развития человека, и потому общество, в свою очередь, должно формировать определенные условия, институты и т.п., способствующие успешному осуществлению этой жизненно важной для него деятельности. Таким образом, говоря о науке, говорят как о внутренних условиях формирования науки, о развитии рациональности, так и о внешнем контексте развития, т.е. социокультурной стратегии и ценностных приоритетах общества. И когда ставят под сомнение достоинства рационалистической парадигмы и под вопрос необходимость существования самой рациональности, то тем самым решают этот вопрос в пользу иррациональности, алогичности, неверифицируемости знания, хаотизации практики.

Итак, рациональность – это и качество, и способность, и средство, и характеристика как мышления человека, так и его самого. Все формы психоментальной деятельности человека – и внешне-предметные, и внутренне-предметные – строятся на рациональности прямо или опосредованно. В то же время при всей значимости рациональности она – «всего лишь» один из инструментов познания мира, но именно благодаря ему осознаются, формируются и оформляются – в качестве человеческих – все другие. Так, эмоциональность, нерациональность, иррациональность, внерациональность – в условиях уже сформированной рациональности – приобретают другие, человеческие формы проявления, т.е. становятся иными в содержательно-смысловом и структурно-познавательном отношении. Без «перевода» на рациональность все многоцветие и разнообразие бытия оказывается непроницаемым: невыразимым и, главное, непередаваемым, несообщаемым. Рациональность – это своего рода особое «слово» человека, с которым тот обращается в мир и с помощью которого вступает с миром в диалог, ибо и миру в целом оказывается нужен человек, чтобы через него проявить и утвердить свои законы и принципы бытия. И это – своего рода «всеобщий эквивалент» при обмене, т.е. при всех видах человеческой коммуникации – от диалога с другим человеком до диалога с миром. При этом человек «включает» свою рациональность по собственному желанию, произвольно, следуя мотивам, прямо не связанным с жизненной необходимостью, в самостоятельно и свободно избранном им направлении.

Ментальный процесс самосознания, при котором, согласно И. Канту, разум организует не поступающий чувственный материал, а собственные впечатления, переживания и т.д., полученные от общения с этим чувственным материалом, есть необходимый процесс организации самого себя, своей способности восприятия и суждения, разворачивающейся как построение и взаимодействие образов мира, себя (самообраза) и т.д. Иными словами, человек выстраивает особую идеальную реальность, корреспондирующую с окружающей реальностью. Рациональность – всеобщий (для всех представителей Хомо Сапиенс) когнитивный эквивалент, на основе которого осознаются, расшифровываются и истолковываются все другие возможные средства и способы проявления человека и результаты его познавательной деятельности. Вне необходимой рациональности они, в своем содержании и специфике, не могут быть необходимым образом оформлены и коммуницируемы и тем самым, следовательно, не получают надлежащего общественного и общественно значимого бытия.

И если прежде (в течение нескольких столетий) под рационализмом понимали, как правило, философию с характерной для нее тенденцией объяснять мир и человека из чистого, т.е. логического разума, то ныне этот термин используют расширительно, именуя рационализмом целостную научно-методологическую традицию, включающую в себя различные по времени исторические формы рационалистического миропонимания и истолкования – позитивизм, неопозитивизм, логический позитивизм, постпозитивизм, сциентизм, т.е. всю совокупность направлений, объединенных определенным сходством (но не одинаковостью) способа и метода понимания и описания мира. Можно, как уже говорилось, выделить более десятка разных значений слова «рациональность» и тем самым определить различие смыслов производного от него слова «рационализм». Поэтому существуют и разные типы рациональности, и разные формы рационализма, объединяющие собой различные сообщества ученых…

В свое время мыслительное отделение человека от мира – произведенное французским философом Р. Декартом1515
  Р. Декарт, деятельность которого относится к первой половине XVII в., считается, как известно, родоначальником новоевропейского рационализма.


[Закрыть] в целях обозначения особого статуса человека как мыслящего субъекта, имеющего столь же особое предназначение в мире и потому обладающего познавательной свободой относительно остального мира как объекта, – потребовало определиться с проблемой рационализации как адекватного приема и как разумно обоснованной и организованной деятельности. Однако само это разделение мира на действующего субъекта-человека и пассивный объект-мир, довольно активно осмысливаемое в последующие века, было впоследствии абсолютизировано и превращено в жесткую оппозицию, как бы закрепившую онтологическое противостояние ее членов. Декарт своим стремлением определить рациональность как способность привести прежде нерационализируемое к рациональным формам – что позволяло объяснить мир, поняв его с точки зрения науки, в отличие от ненаучных форм его познания, – хотел тем самым как бы приблизить человека к Богу, субстанции бесконечно-вечной, в отличие от пассивной смертной природы, которую активный человек имел право подчинить своему разуму и воле. Этот его введенный для удобства познания мыслительный прием также впоследствии был гипертрофирован, и лишенная какой-либо активной субъективности природа оказалась подчинена механическим законам. Да и сам Декарт неоднократно в той или иной форме отмечал, что как солнцу все равно, что освещают его лучи, так и разуму – обращаться ко всем сферам и предметам бытия (Декарт, 1989, с. 78). Вспомним также, что еще со времен Сократа, считавшего само изучение природы делом недостойным, в западной культуре – впитавшей в себя впоследствии и христианские взгляды на природное как основу греховного – существовало некоторое пренебрежительное отношение к природе как лишенной духовности; постепенно это превратится в чувство отчужденности человека от мира, породив в том числе и проблемы экологического порядка.

Действительно, рациональный стиль мышления считается преимущественно европейским, характерным для западной ментальности и вообще западной культуры. Восток не знает оппозиций «объект – субъект», «природа – дух», для него истина не является чем-то постоянным, застывшим, она видится ему как подвижная сложная мозаика текучих связей и отношений, составляющих предмет на данный момент. Личность как таковая не присутствует отдельно от мира, но растворена в нем и познает мир изнутри, не искажая знания отсубъектными реакциями и переживаниями. Внешнему европейскому типу мышления, обращенному на мир и реализуемому в терминах и схемах логики, Восток противопоставляет внутренний тип мышления, когда мир познается из внутренних интенций, из интуиций, рождающихся при слиянии сознания с миром.

В Европе рационалистическая традиция с ее представлением о том, что подлинно научным мировоззрением может быть только рационалистическое, а достоверно научным – только знание, которое может быть подтверждено, проверено в воспроизводимом опыте, была продолжена в эпоху Просвещения (Д. Юм, И. Кант, Г.В.Ф. Гегель и другие). Успехи науки и утверждение в ней материалистических воззрений подкрепили подобные установки, и в результате сформировалось позитивистское мировоззрение, сложившееся и оформившееся в начале XIX в. и окончательно укрепившееся к его концу и началу ХХ в. Развитие наук, достижения научно-технического прогресса укрепили позиции рационализма и логицизма, не оставляя места для идеалистических представлений прошлых веков и утверждая позитивизм в науке и философии. Методологической базой наук, развивающихся в русле позитивистской парадигмы, становится сциентизм. Абсолютизируя социальную и мировоззренческую роль научно-технического знания, сциентизм переносит методы точных и естественных наук, которые считает универсальными, на все остальные науки и на философию. С позиций сциентизма всякая деятельность есть прежде всего деятельность в той или иной мере познавательная – будь то философия, искусство или управление обществом. Как в той или иной форме, но неизменно отмечалось (и в определенном смысле отмечается по-прежнему) философами самых разных направлений, все, что появляется в мире, наука незамедлительно стремится превратить в свой предмет (разный и по-разному). В конечном счете случается, что интересы науки порой начинают вступать в противоречие с традиционными гуманистическими ценностями, поскольку наука не подчиняется заповедям добра и зла и ее нельзя считать ответственной за последствия ее собственных выводов и открытий.

Идеология рационализма с ее тенденцией объяснять мир и человека из чистого, т.е. логического разума, от философии XVII в. распространяясь и на ХХ в., образовала целостную рационалистическую традицию, объединяющую различные исторические формы рационалистического миропонимания и истолкования – позитивизм, неопозитивизм, логический позитивизм, постпозитивизм, сциентизм, – поскольку все эти направления объединены способом и методом понимания и описания мира. Несмотря на высшие оценки разума и рациональности, сам этот способ объяснения мира был в основном мотивирован лишь задачей познания мира в целях подчинения его воле и интересам человека. Этот прагматистский подход к пониманию отношений между человеком и миром породил и господствующее однолинейное и количественное понимание прогресса, благодаря чему человек и в практической сфере закрепил то мыслительно-психологическое противостояние миру, которое первоначально было теоретической формулировкой само栁й возможности процедуры познания. Опыт и эксперимент, пришедшие в науку более поздних веков, расширили пространство и возможности освоения мира, в то же время абсолютизация разума означала и абсолютизацию науки в качестве единственно возможного – в своей достоверности – способа познания мира.

Постепенно обнаруживавшаяся недостаточность рационализма в постижении и объяснении мира, который в своем развитии и своей возрастающей сложности оказался не охватываем лишь логикой и расчетом, стала проявлять себя уже на фоне постепенного оскудения чувственной сферы; сциентизм, на котором строилась научная картина мира, полностью «освободился» от метафизики; самодовольное и ограниченное позитивистское мировидение было абсолютно равнодушно к индивидуальному человеческому существованию. Отчетливые симптомы дегуманизации стали видны во всей метакультуре, порожденной многоликим позитивизмом. В созданной наукой картине мира человек окончательно закрепился в качестве своего рода механизма среди прочих механизмов, что привело к «рациональному упрощению» всей системы взглядов на самого человека и его мир, явившись объектом критики со стороны таких разных философов, как Н. Бердяев и М. Вебер, О. Шпенглер и Т. Адорно, а также и многих других. Естественно-научный догматизм, которого не мог отрицать и известный французский ученый-рационалист Г. Башляр (Башляр, 1993, с. 98), оказывался и субъективной, и объективной помехой для дальнейшего проникновения мысли в глубину познания мира. Необоснованные претензии разума привели к тому, что, как отмечал Г.П. Федотов, слово «рационализм» стало одним из самых употребительных бранных слов современности (Судзуки, 1990, с. 37). В свою очередь, О. Конт, Г. Спенсер, Дж.Ст. Милль и многие другие мыслители надеялись, что развитие наук сможет изменить мир, избавить общество от социальных противоречий, а умного образованного человека – от недостатков, свойственных прежнему человеку. Их взгляд на процесс познания как на процесс универсальный позднее станет основой распространения сциентистского убеждения в том, что одни и те же научные методы возможны при изучении не только природы, но и общества, а также человека. Энтузиазм ученых и философов долгое время (вторая волна позитивизма – К. Пирсон, А. Пуанкаре, А.А. Богданов) позволял видеть в науке универсальное средство переустройства жизни на лучших, разумных началах. И хотя по-прежнему утверждается, что «быть человеком означает быть рациональным» (Лири, 2002, с. 136), однако все более определяющийся сложнокомплексный характер познавательной деятельности, требования к познающему субъекту начинают приобретать разное содержание, разный смысл (третий этап позитивизма – Л. Витгенштейн, К. Гёдель, Р. Карнап).

Уже к концу ХХ в. стала очевидной прежняя недостаточность рационалистической парадигмы – и внутренняя, и внешняя. Внутренняя недостаточность выявилась, например, вследствие того что сама наука обнаружила чрезвычайно сложную и во многом необъяснимую (на современном уровне знания) мерность мира, что отнюдь не укладывалось в прежние рамки «достоверно выделенного и обозначенного» материального бытия и логики его познания. Мир обнаружился как многомерный, сложно организованный, бытие которого не фиксируемо только лишь рациональным познанием; само же рациональное познание – как лишь один из возможных способов познания мира – не обладает ни единственностью, ни абсолютностью. Кроме того, очевидный кризис самой прежней идеи рациональности в современном сознании связан не только с «недостаточностью» его в современной ситуации расширения познания, но и с размыванием самих критериев рациональности научного познания, с одной стороны, и одновременно с сужением определения рациональности – с другой, когда, например, противоположное начинает пониматься не как дополняющее (при определенных обстоятельствах), но только как противоречащее (отрицающее). Открывающаяся науке сложность мира, его «многореальность» и многомодельность потребовали полипарадигмальности его понимания, открытости видения и непредвзятости изучения; интуиция, опыт мистических переживаний, сверхчувственное или внерациональное видение предстали как полноправные дополняющие способы восприятия, понимания и представления оказавшегося столь сложным мира. Терпимость же к иному необходимо должна была сопровождаться четкостью понимания природой и сущностью различий в разных парадигмах…

Внешняя же – и усиливающаяся – недостаточность рационального способа познания при объяснении современного мира стала обнаруживаться в контексте (а также и в результате) практики двух главных культурных парадигм современности – массовой культуры и постмодернизма, способствующих возрастанию в сознании современного человека иррациональной составляющей. Прежний рационализм теснится не столько так называемой новой рациональностью, о которой заявляет постмодернизм, и не развитием и расширением самого понятия рациональности, оправданным расширением познавательной и исследовательской практик и новыми техническими возможностями, сколько уже, к сожалению, новым (пострациональным) иррационализмом. Таким образом, рациональность становится одновременно и одиозной (претенциозной), и ослабленной, что понятно в контексте как разрушения адекватного научного контекста в условиях усложняющегося мира, так и отказа от тонких практик различения, предполагаемых самой парадигмой…

Одиозность подобной рациональности обнаруживается в усиленном узко толкуемой рациональностью позитивистском одномерном мировосприятии, изгоняющем из видения мира всякую метафизику, отрицающем возможность всякой трансценденции, в недооценке духовной составляющей природы человека, в общем настрое, враждебном известной спонтанности творчества, которое и само в современном контексте утрачивает адекватную глубину и истинную самобытность (что составляет особый большой вопрос и тему отдельного рассмотрения). С другой стороны, слабость современной рациональности проявляется в том, что она оказывается не в силах решить те проблемы, которые сама же породила. Например, как быть с признанием истины инструментальной ценностью, которая вненравственна? Таким образом, все отчетливее ощущаемая и по-разному оцениваемая недостаточность рационализма вызвала его критику не только с позиций представителей разных видов иррационализма (что неудивительно), но и с позиций самого рационализма, в частности Т. Куна, П. Фейерабенда и других представителей постпозитивизма, считающих, что даже в науке разум не может и не должен быть всевластным и должен подчас оттесняться или устраняться в пользу других побуждений – как способ, как характеристика, как ценность. Человек, конечно, не может быть свободен, отказавшись от разума; но он и не сможет быть разумен, отказавшись от свободы. По мнению математика В. Лефевра, новое время должно бы породить и новый тип ученого, творческий дух которого в космическом веке не душили бы условности и барьеры искусственных требований1616
  Представляется, что данное положение В. Лефевра (Лефевр, 1996) об искусственных требованиях звучит и в настоящее время чрезвычайно актуально.


[Закрыть]. В самом деле, рациональность и научность, которые в прошлом веке практически совпадали, ныне, с развитием техники, отчетливо обнаруживают свою не-тождественность, расходясь в определении истины, цели, метода…

Таким образом, именно разумом человека оказались порождены проблемы, которые в XXI в. стали способны поставить под вопрос и идентичность человека как вида, и существование человечества как рода? Но чем иным, если не разумом, они и должны быть решены? Однако наряду с попытками серьезного анализа назревших проблем общество столкнулось с отрицанием рациональности как таковой со стороны течения постмодернизма, представители которого критиковали и науку, и прежнюю рациональность, претендуя на то, что способны предложить рациональность новую, адекватную времени. Так, в частности, был подвергнут критике (М. Фуко, Ж. Делёз) схематизм устаревших и «грубых», по мнению представителей постмодернизма, бинарных оппозиций (известных еще из логики Аристотеля), с помощью которых мир опознавался в его качественной определенности: «добро – зло», «истина – ложь», «горькое – сладкое» и т.д. Выступая против неизбежного упрощения как мыслительного приема, позволяющего описать качественное многообразие мира, постмодернисты размыли сам принцип организации понимания и познания, известный с древности и являющийся своего рода универсальным. Так, китайская монада «инь-ян» при всей ее внешней простоте позволяет исчерпывающим образом описывать мир и динамику его движения в изменениях и превращениях. В частности, эта простая схема позволяет определить три разных модуса понимания отношений в мире: во-первых, можно принять и то и другое одновременно, обеспечив известный плюрализм взгляда на мир; во-вторых, можно принять их единство, интегративное видение мира; в-третьих, можно выбрать лишь один из двух членов оппозиции, сделав его ведущей ценностью (во всяком случае, на время). Постмодернисты на практике выбирают четвертый вариант, размывая качественное противостояние членов оппозиции, делая целое как бы однородно-бескачественным. При этом не только утрачивается качественная определенность характеристики предмета, но и исчезает внутренняя его динамика, будучи заменена смысловой энтропией.

В постмодернизме разрушается также представление о «скучной норме», будучи заменено утверждением о естественности ее изменения, о ложности всяких представлений о норме вообще. Исчезновение всякой грани между нормой и ненормой, вплоть до откровенной патологии, отчетливо прослеживается не только в их теоретических установках, но и в их художественной практике. Это в постмодернизме называется обогащением смысла. Отвергнув известную императивность культуры, они отказались и от ее необходимой упорядоченности. Возможно, когда ни у чего нет ни образа, ни формы, ни нормы, это можно принять за свободу – но либо до разоблачения пустоты, т.е. на время, либо такая подмена оказывается в целом разрушительна. Постоянная и принципиальная апелляция не к норме, но к ее изощренным искажениям при их восприятии не проясняла предмет, но заставляла сознание брести тупиковыми лабиринтами по ризомам подсознания. Фактически постмодернизм предлагает выход из кризиса, который заводит в тупик, ибо навязываемый им тотальный отказ от всяческих оппозиций и бинарных схем, отрицание всяких дихотомий приводят к исчезновению определенности в понимании мира, т.е. к исчезновению качества понятий и вещей.

Поэтому то, что привело, например, к постмодернистской иллюзии освобождения от «устаревших» схем, было в действительности отказом от принципа разумности как такового и лишь видимостью «новой рациональности», которая, в свою очередь, стала причиной исчезновения самой определенности в понимании мира, где «подверглась» исчезновению качественная определенность как вещей, так и понятий. Мир утрачивает с трудом достигнутую определенность очертаний и связность, превращаясь в хаос локусов, случайно соединенных и случайно выхватываемых столь же необязательной деятельностью хаотического сознания. Лишение мира качественной определенности, лишение мышления выработанной практикой логической его связности означало исчезновение критериев для познания и оценки действительности, тем самым к релятивизации мира и утрате познанием ценностных оснований. Мир опять, хотя и по-новому, предстал как непознаваемый…

В результате у современного человека мы видим уже деформацию способности к выстраиванию единой и непротиворечивой картины мира и как результат – деформацию способности к выстраиванию долгосрочных перспектив собственного поведения в мире, неспособность к общему планированию своей деятельности (что мы можем наблюдать в хаотических всплесках разнонаправленной и неупорядоченной деятельности современного человека). В целом оказался создан как бы «оппозиционный» космос – искусственно усложненный, произвольный и бессвязный постмодернистский хаосмос. Само же сознание, погруженное в «видения» полумифа-полуобморока, становится повышенно внушаемым и легко управляемым.

Неоднозначное воздействие на сознание, на характер и содержание мышления оказывает ставший популярным в современной культуре способ объяснения, представления и оправдания мира в виде мифа. Современные социальные стратегии, поставившие себе на службу науку и искусство, с их помощью конструируют своеобразные системы упрощенных представлений об обществе, в котором все причины объясняются с помощью вульгаризированного фрейдизма. Миф, судьба которого похожа на судьбу рационализма, – понятие весьма многозначное. Но если первоначально миф служил средством познания и (возможного) объяснения (неизвестного) возникновения мира, его устройства и действующих в нем сил, то современный миф, специально выстроенный с помощью техник прагматизма и бихевиоризма, призван прежде всего оправдать существующий в мире социальный порядок и создать условия для сохранения и воспроизведения этого порядка. Создавая вымышленную картину мира, выглядящую как настоящая, современный миф подменяет реальность, формируя нужное поведение. Таким образом, если постмодернизм, как говорилось, создает свой хаосмос, то современное массовое искусство через фабрикуемые мифы создает собственную «космогонию» и «космологию», облегчающие управление «объясненным» обществом. С этой целью возрождается и стимулируется мифологическая составляющая массового сознания.