Текст книги "Человек. Образ и сущность 2016. Гуманитарные аспекты. Информационный универсум и самосознание современного человека"

Итак, известна следующая формулировка теоремы, данная П. Ферма: требуется доказать, что уравнение tⁿ + uⁿ = vⁿ, n > 2 (1), не имеет целых положительных решений (ЦПР). Приступим к этапу постановки задачи доказательства ПТФ с помощью синтеза действительного субъекта A (n) на основе имеющихся численных и теоретических знаний, а затем к основанному на нем доказательству несуществования ЦПР у уравнения (1).

Сначала докажем, что три целых положительных числа, среди которых хотя бы два равны между собой, не могут быть решением уравнения (1) при n ≥ 2.

С этой целью предположим, что t = u = N, либо t = v = N, либо u = v = N, либо t = u = v = N, где N – некоторое целое положительное число. Тогда в первом случае получаем v =ⁿ√2 · N, которое при n ≥ 2 не может быть целым положительным числом.

Рассуждая аналогичным образом, убеждаемся, что все указанные случаи подтверждают в своей совокупности справедливость высказанного утверждения.

Это означает, что отвечающая цели доказательства область изменения переменных уравнения (1) при n ≥ 2 может быть представлена в следующем виде:

Вместе с тем более адекватным задаче познания структуры и свойств уравнения (1) при n ≥ 2 и существования у него целочисленных решений являются переменные t, u = t + K, v = t + L, где целые K и L удовлетворяют условию:

Им отвечает следующая форма уравнения (1):

Преобразуем уравнение (4) к полиномиальному виду:

и будем смотреть на K и L как на произвольные, но фиксированные целые положительные числа из области (3), а на t – как на единственную переменную уравнения (5).

Именно в отношении степенных полиномов существует хорошо развитая теория, затрагивающая интересующие нас вопросы о положительности и целочисленности корней соответствующих уравнений.

Для любого полинома P_n(t) со старшим коэффициентом a_n= 1 и остальными целыми коэффициентами известно следующее необходимое условие существования целого положительного корня уравнения P_n(t) = 0: если такой корень существует, то он равен одному из целых положительных делителей коэффициента а₀ (включая 1 и сам свободный член).

Из проведенного известным английским математиком Литлвудом анализа ПТФ вытекает, что ее достаточно доказать для простых степеней n.

В этом случае число положительных целых делителей свободного члена оказывается равным четырем для всех n ≥ 2:

Подставляя полученные делители в уравнение (4) для случая n = 2, устанавливаем, что первые два из них приводят к противоречию, т.е. к невозможности их существования в качестве ЦПР, а третий и четвертый делители подтверждают их возможность быть ЦПР данного уравнения.

Для случая n > 2 все делители из формулы (6) при подстановке в уравнение (4) приводят к противоречию, т.е. являются невозможными в качестве его ЦПР. Обе эти процедуры технически достаточно простые, но для уяснения их методологической сути в задачах о существовании следует помнить следующий познавательный принцип Г.В. Лейбница. «Разумеется, мы не можем безопасно строить доказательства о каком бы то ни было понятии, если не знаем, возможно ли оно…». И далее: «…объяснение способа порождения есть не что иное, как доказательство возможности предмета, даже если представляемый предмет зачастую не порождается указанным способом…» [4, с. 118].

Это значит, что уравнение (1) при n ≥ 2 является «возможным и целым» понятием-вещью, несмотря на то что «зачастую» (при n > 2) не имеет интересующих нас целевых ЦПР.

В результате данный образец реализации метода целевого синтеза показал, что формирование возможного и целого в отношении задачи о ЦПР уравнения Ферма при n ≥ 2 обеспечило простоту доказательства истинного (непротиворечивого и полного) вхождения в данное уравнение двух его частей: возможного уравнения при n = 2 и невозможного уравнения при n > 2, что и требовалось доказать.

Другие образцы решения задач о существовании методом целевого синтеза приведены в указанных ранее работах автора и имеют общие для всех них основания и принципы.

Теперь обратимся к изложению методологических оснований и принципов целевого синтеза применительно к задачам о существовании «вещей вне нас».

Осознание потребности в методе целевого синтеза было связано с выявлением автором негативных свойств, получаемых гипотетико-дедуктивным методом постановок и решений сложных задач эконометрики, теории чисел и рядов Фурье.

Для объектов указанных дисциплин характерна форма представления в виде понятий – вещей, определяемых совокупностью имеющихся в отношении них численных и теоретических знаний. Поэтому составить «извне» – на основе гипотез или систем аксиом, используемых при гипотетико-дедуктивном подходе, – адекватное представление о внутренней структуре и связях понятий-вещей столь же трудно, как угадать, что находится в руке у вопрошающего. Недаром указанный подход к познанию получил название «метод проб и ошибок».

О подобных трудностях познания говорит и указанная ранее теорема Геделя о «неполноте». В ее обобщенной формулировке утверждается, что даже в богатых системах аксиом существуют истинные предложения, которые в их рамках нельзя ни доказать, ни опровергнуть.

Более адекватным методом познания, включающим постановку и решение задач со смешанными (численными и теоретическими) знаниями, является синтез отвечающих цели исследования субъектно-предикатных предложений, их формирование «изнутри», а не на основе гипотез или систем аксиом, т.е. «извне».

Обсуждение оснований метода целевого синтеза начнем с общей схемы субъектно-предикатного предложения «если A (n), то B (n)», в рамках которого осуществляются постановка и решение указанных ранее задач. Входящие в предложение субъект A (n) и предикат B (n) представляют собой математические понятия-вещи, зависящие по своим свойствам от параметра n, и образуют тем самым некоторую последовательность более сложного характера, чем известные нам прогрессии и числовые ряды.

Именно с помощью субъектно-предикатного предложения выстраивается естественный порядок вопросов, раскрывающих, какими должны быть субъекты и предикаты в задачах «о существовании».

Будучи понятиями-вещами «вне нас», они могут оказаться возможными (и, следовательно, непустыми), невозможными (следовательно, пустыми) и существующими (во всей своей полноте).

При их определении с необходимой степенью строгости учтем ранее представленное методологическое положение Лейбница об обязательном введении в задачи «о существовании» принципа «возможности существования», задающего постановку задачи субъекта как понятия-вещи A (n).

Поскольку нашим методом является синтез, т.е. порождение как необходимых нам понятий, так и основанных на них постановок и решений задач «о существовании», имеющих вид субъектно-предикатных предложений, то необходимо осознать следующее.

Возможность существования субъекта A (n) или предиката B (n) – это непротиворечивость их порождения с подтверждением их не-пустоты как понятий-вещей хотя бы одним численным примером.

Соответственно, «невозможность существования» A (n) или B (n) – это наличие противоречий в процедурах их синтеза, а следовательно, и пустота этих понятий в виде отсутствия численных примеров их существования.

Существование A (n) и B (n) – это непротиворечивость их порождения и существование во всей полноте совокупности численных значений A (n) и B (n).

Возможные субъекты A (n) – самые общие основания для постановки и решения задач «о существовании» по схеме «если A (n), то B (n)», ибо могут непротиворечиво содержать в себе как части возможные, невозможные и существующие предикаты B (n). Единственное интересующее нас противоречивое «содержание в себе» – это тождественность возможного субъекта невозможному предикату.

Имея своей целью придать методу целевого синтеза наиболее общий характер, необходимо в его схеме субъектно-предикатного предложения всегда иметь возможные субъекты A (n) и его возможные или существующие, а также невозможные части-предикаты B (n).

Поэтому возможность существования субъекта A (n) – это первое необходимое условие, которое должно быть соблюдено в методе целевого синтеза.

Следующий определяющий для данного метода вопрос – о его «полноте». Какому свойству (характеристике) субъекта может быть присуща полнота, что она означает для понятий-вещей в методе целевого синтеза и чем отличается от полноты, познаваемой с помощью гипотетико-дедуктивной парадигмы?

В условиях гипотетико-дедуктивной парадигмы соответствующая система аксиом осуществляет анализ задачи, разделяя A (n) на его простые части, т.е. производит логический анализ понятия субъекта, но не определяет его бытийную структуру как понятия-вещи.

В то же время в сложных задачах о существовании с их объектами исследования в виде понятий-вещей субъект A (n) должен представлять собой нечто «целое», в математической форме которого содержится вся полнота знаний о его логической и бытийной структуре и отвечающих ей внутренних связях (целого и его частей). Это имеет место во всех образцах метода целевого синтеза в трех указанных ранее областях знания, как и в приведенном в данной статье образце задачи о ПТФ.

Указанное целое – это второе необходимое условие возможного субъекта A (n), адекватное понятию его полноты как понятия-вещи с функцией основания постановки и решения задачи методом целевого синтеза.

Конструктивность подхода «изнутри» наглядно проявилась при формировании структуры и связей целого и частей исследуемого объекта с помощью субъектно-предикатного предложения в виде возможного и целого субъекта A (n) и его частей – предикатов B (n) – для решения задач о существовании.

Существенные преимущества синтеза как метода познания структуры и связей «целого и частей» отражены в открытом характере формирования понятий-вещей в виде субъектов и предикатов со свойствами либо только необходимыми, либо необходимыми и достаточными для доказательства по схеме субъектно-предикатных предложений «если A (n), то B (n)». Тем не менее как при подходе «извне» можно достичь успеха исключительно за счет способностей исследователя угадывать «полную систему аксиом» (вспомним теорему Геделя), так и при подходе «изнутри» с помощью метода целевого синтеза успешность исследователя предполагает наличие у него системных способностей и навыков распознавать «сущности» объектов. Прежде же всего – опыта углубленной и неспешной работы с задачами о существовании, где понятия – не просто «язык и логика», т.е. понятия-слова, а понятия-вещи с их сложной структурой и связями целого и частей.

Для этого язык и логика исследователя, работающего с «вещами вне нас» на основе метода целевого синтеза, должны быть расширены за счет таких характеристик понятий-вещей, как «смысл», «сущность», «целое», «части», «общая структура бытия» в виде определенных ранее «возможности», «невозможности» и «существования» (во всей полноте численных реализаций соответствующего понятия-вещи). Это значит, что исследователь обязательно должен уметь приводить к единству форму и содержание сложных задач о существовании со смешанными (численными и теоретическими) знаниями об объектах исследования.

Поэтому, когда читатель-аналитик рассматривает и дает оценку постановке и решению задач, полученных «изнутри» на основе синтеза, он обнаруживает, что привычная ему схема анализа не обеспечивает того их понимания, к которому он привык. Это создает определенные проблемы для плодотворного взаимодействия исследователей-синтетиков и аналитиков.

Разработанный метод проявил свои конструктивные возможности в сложных задачах теории чисел, эконометрики и теории рядов Фурье, и автор надеется, что все исследователи, желающие ставить и решать подобные задачи из различных областей науки, оценят важность подхода «изнутри», реализованного в методе целевого синтеза.

Несколько слов об обобщающем характере метода целевого синтеза по отношению к методу полной математической индукции.

Обратимся к идее доказательства истинной формы общего члена бесконечной числовой последовательности в виде арифметической или геометрической прогрессии методом полной математической индукции.

Доказательство проводится в два этапа. На первом этапе на основании численных данных формируется предполагаемая (возможная) математическая форма n-го числа A (n) и доказывается, что если она истинная для n-го члена, то будет истинной и для (n+1)-го члена B (n).

Доказательство истинности субъектно-предикатного предложения «если A (n), то B (n)» на всей бесконечной последовательности ее членов обеспечивается посредством подстановки численного значения первого члена в возможную математическую формулу общего члена A (n). Откуда из истинности (существования) первого члена следует истинность второго и т.д. – вплоть до истинности общей формулы предиката B (n) для произвольного n.

Столь очевидная простота метода является следствием такой же простоты структуры бытия и связей членов числовых прогрессий.

В то же время объекты теории чисел и отвечающие им понятия-вещи в виде субъектов A (n) и предикатов B (n) являются членами последовательностей со сложными структурами бытия и внутренних связей. Поэтому целевой синтез является по отношению к полной математической индукции обобщающим методом – общей, полной или неполной математической индукцией.

Дальнейшее развитие индуктивных возможностей метода целевого синтеза связано с переходом к более общим и сложным объектам теории функций вещественного переменного, когда последние заданы совокупностью численных и теоретических знаний.

Заключение

Предложение более широко использовать познавательные возможности метода целевого синтеза предполагает изучение не только его оснований и принципов, но и отвечающих им «образцов», приведенных в работах автора, в том числе и рассмотренного в данной статье. Это необходимо для развития системных навыков исследователей в объединении возможностей доказательства «по форме и содержанию» логико-аналитического и структурно-онтологического подходов к познанию «вещей вне нас», что было реализовано в методе целевого синтеза.

О познавательной ценности данного типа конкретных образцов, представленных в работах автора по теории чисел, эконометрике и рядам Фурье, позволяет говорить предложенная Т. Куном философско-методологическая структура парадигмы получения принципиально новых знаний, в которой наряду с новым метафизическим принципом парадигмы подтверждается необходимость усвоения и конкретных образцов ее реализации. С этой целью был обстоятельно рассмотрен один из образцов метода целевого синтеза как инструмента постановки и решения задачи о ПТФ.

Помимо образцов, отражающих возможности метода, не менее важно для углубленного понимания принципов постановки и решения сложных математических задач о существовании и обращение к известным философским и методологическим трудам по общей теории познания.

С особым вниманием следует углубиться в те работы, где представленные в них основополагающие идеи авторов находятся в противоречии с представлениями современных исследователей о допустимой субъективности в постановке новых сложных задач. Может оказаться, что эти противоречия относятся к уровню метафизического принципа, например логико-редукционного или системно-конструктивного подхода к научному творчеству. В этом случае следует признать необходимость выбора адекватного подхода к решаемой задаче – с помощью анализа или синтеза, «извне» или «изнутри».

Важно осознать и природу (сущности) объектов исследования. Возможно, что соответствующее понятие-вещь обладает сложной структурой бытия и связей целого и частей, а для читателя более привычна логико-аналитическая методология, которая оказывается не соответствующей исследованию проблем онтологического характера. Именно это обстоятельство необходимо учитывать в указанных ранее задачах о существовании, когда оценивается значение для них Кантовского ноумена и теоремы Геделя.

В любом случае следует ценить все те образцы методологии познания, в которых их авторы непротиворечиво и полно отразили те или иные сложные объекты науки. Их ценность особенно высока, когда предлагаемая методология и природа исследуемых с ее помощью объектов согласованы по форме и содержанию, что определяет успешность постановок и решений новых интересных задач из различных областей знания.

Представленный в данной статье метод целевого синтеза является по своей сути установлением в задачах о существовании вещей вне нас отношения необходимого следования, без которого современная логика познания реальности не могла освободиться от парадоксальных умозаключений.

Именно отношение необходимого следования в виде синтеза полиномиального уравнения, адекватного и полного по своей бытийной структуре и свойствам цели доказательства ПТФ, позволило получить ее простое и не парадоксальное доказательство.

Это означает также, что подтверждена значимость восходящей к Аристотелю метафизики как фундаментальной и целостной логико-онтологической методологии познания «вещей вне нас».

Список литературы

1. Седелев Б.В. Метод целевого синтеза как инструмент постановки и решения задач о существовании из теории чисел. – М.: МИФИ, 2007. – 56 с.

2. Седелев Б.В. Регрессионные модели и методы оценки параметров и структуры экономических процессов. – М.: МИФИ, 2009. – 240 с.

3. Седелев Б.В. Методы конечных рядов Фурье и целевого синтеза как альтернативные инструменты исследования амплитудно-частотных структур временных рядов. – М.: МИФИ, 2010. – 20 с.

4. Лейбниц Г.В. Соч. в 4-х т. – М.: Мысль, 1984. – Т. 3. – 736 с.

Западный человек на востоке: Становление международных коммуникативных стратегий в раннее новое время 1818
  Данная работа подготовлена при грантовой поддержке факультета мировой экономики и мировой политики НИУ ВШЭ в 2015 г.


[Закрыть]

О.В. Волосюк, О.А. Нестерова, О.Л. Солодкова

В статье исследуется практика иезуитов по реализации в конце XVI – начале ХVII в. международных коммуникативных стратегий в Азии, которые были направлены на усиление влияния западной цивилизации на Востоке. В статье рассмотрены особенности формирования межкультурного дискурса «Восток – Запад» в миссионерской деятельности Франциска Ксавье и Антони де Монсеррата в период правления Ода Нобунаги в Японии и Акбара в Империи Великих Моголов.

Ключевые слова: Империя Великих Моголов; Франциск Ксавье; Антони де Монсеррат; иезуиты; стратегии влияния; восприятие «другого»; миссионерская деятельность иезуитов в Азии.

The article studies Jesuits’ practice of the realization of international communication strategies in Asia end of 16th – beginning of 17th centuries. The strategies developed by Jesuits were aimed at strengthening of the influence of Western civilization on the East. The article deals with the specific soft formation of «West – East» inter cultural discussion in missionary activities promoted by Francis Xavier and Antoni de Montserrat under Oda Nobunaga’s rule in Japan and Akbar’s Mughal Empire.

Keywords: Mughal Empire; Francis Xavier; Antoni de Montserrat; Jesuits; catholic missionaries; strategies of influence; the perception of the ‘Other’; Jesuit missions in Asia.

Осваивая Восток – «другое», новое, неизвестное, иногда экзотическое и завораживающее, временами трогательное и таинственное, порой устрашающее и даже шокирующее пространство азиатских культур, – западный человек – представитель европейской цивилизации, начиная с античности, то и дело оказывался в четырехмерном пространстве межкультурной коммуникации «Запад – Восток», главными координатами которой выступали 1) язык, 2) духовные и религиозные ценности, 3) модели поведения и 4) историческое время.

Пробуждение и актуализация интереса к Востоку, такому богатому (с точки зрения получения прибыли от военного захвата или мирной торговли), такому загадочному и непостижимому (с точки зрения существования там «иных» культур, «других» культурных форм, воплощенных в системе знаков, символов и образов, кардинально отличающихся от западных), и в любом случае – притягательному, в каждые крупные исторические эпохи развития мировой цивилизации у новых поколений европейцев происходило по-разному. Восток – как обобщенное название географически отдаленных от европейцев и совсем не похожих на них народов, культур, языков, социальных, государственных и политических систем, религиозных убеждений и обычаев – одновременно мыслился и вне Европы, и внутри нее. Так, в XV–XVI вв. Восток был далеко, но он находился и рядом – на причале порта, в доме, в торговой лавке, на улице европейского города. Забавные, необычные лаковые изделия и мебель из Японии появились в Европе в конце XVI в., так же как и первые китайские экземпляры мебели, изготовленные из неизвестного доселе европейцам черного дерева. Как отмечала О.Л. Фишман, в последней четверти XVI в. в Лиссабоне бойко и успешно торговали китайским фарфором владельцы, как минимум, шести лавок (Фишман, 2003, с. 410). Китайские ткани – шелк, тафта, набивной ситец, коленкор для книг – были хорошо известны европейцам и пользовались среди богатых сословий большим спросом. Пряности, украшения, забавные вещицы, необычные предметы – европейцы столкнулись с «другой» формой, «другим» цветом, «другим» запахом, «другой» культурой. И все это был Восток.

Привнесенные в результате торгово-экономических и военно-политических взаимодействий, предметы материальной культуры народов Востока и сведения об их истории, особенностях духовной и социальной жизни находили свою интерпретацию в сознании европейцев, в зависимости от структуры и основных идеологических доминант европейского «востоковедческого дискурса», который одновременно, с одной стороны, моделировался представителями европейской цивилизации – непосредственно (миссионерами, путешественниками, купцами и т.д.) или опосредованно (государственными деятелями, философами, художниками, писателями) – и, с другой стороны, формировал в общественном сознании европейских народов ключевые, по большей части мифологизированные и стереотипные, представления о Востоке, которые порождали на Западе определенные поведенческие установки и ожидания в отношении представителей других цивилизаций и культур.

Формировавшийся в процессе разноплановой и разнонаправленной международной коммуникации «Запад – Восток», «востоковедческий дискурс» всегда был одним из структурных элементов общего дискурсивного пространства «Запад ↔ Восток». В отличие от других элементов этого пространства (политический дискурс, экономический дискурс и т.д.) европейский «востоковедческий дискурс» был ориентирован на познание «другого», на осмысление его «инаковости», на выявление и интерпретацию его особенностей. Востоковедческий дискурс – понятие, обозначающее не только обширный массив устных и письменных текстов о Востоке, но и сложную динамическую систему их порождения, воплощения в них коммуникативных намерений авторов, а также восприятия этих текстов, их функционирования и взаимодействия.

Выявление дискурсивных особенностей межкультурной коммуникации Запада с Востоком происходит в результате анализа текстовой деятельности, которая позволяет «реализовать самые сложные коммуникативно-познавательные замыслы» (Дридзе, 1984, с. 50) авторов. Собственно дискурс в современной психолингвистике и теории коммуникации рассматривается как «вербализованная речемыслительная деятельность, понимаемая как совокупность процесса и результата и обладающая как собственно лингвистическим, так и экстралингвистическим планами» (Красных, 2001, с. 200).

Особый интерес представляет исследование экстралингвистического плана межкультурного дискурса «Запад – Восток», поскольку он выражает три из четырех вышеназванных измерений межкультурной коммуникации: аксиологическое (духовные и религиозные ценности), поведенческое (модели поведения и коммуникации) и хронологическое (историческое время). Наряду с языком (лингвистическим измерением) эти три вектора задают особую систему координат, в которой порождаются и реализуются культурные стратегии влияния, взаимодействия и диалога.

Межкультурные контакты между Европой и народами и странами Ближнего и Дальнего Востока, Южной и Юго-Восточной Азии имеют свои особенности в различные исторические периоды, и диапазон этих взаимодействий то сужался до спорадических, единичных и бессистемных контактов, то расширялся до попыток реализации стратегических планов, в основе которых, как правило, лежало имперское самосознание, обусловливающее стремление к внешней экспансии и максимальному расширению сферы мирового политического, экономического и культурного влияния, и колонизаторские интенции Запада по отношению к Востоку. Уникальный опыт иезуитов по формированию международных стратегий и по обоснованию межкультурных практик лежит в основе разработки европейского «востоковедческого дискурса» в XVI в. По сути, именно иезуиты в ходе своей миссионерской и востоковедческой деятельности разрабатывали, апробировали и описывали две основные стратегии межкультурной коммуникации Запада и Востока – «европеизацию» и «культурную адаптацию».

В XV в. в Испании и Португалии сложились абсолютные монархии и зародились национальные государства. В результате новых этнических, культурных и религиозных контактов происходил сложный процесс становления национальной идентичности. Испанцы и португальцы с особой силой стали ощущать себя единой нацией, когда их страны превратились в великие колониальные империи и за пределами Пиренейского полуострова начали вступать в контакты с иными народами. Динамичное движение вовне, резкий выход за пределы обычного круга этнического и социокультурного существования, ощущение переполняющей внутренней энергии пассионарности, необходимость включения в собственную картину мира новых реалий, образов и символов, расширение представлений об окружающей действительности – все это стимулировало возникновение и развитие сложных процессов этнического самосознания и формирования этнокультурной идентичности в Испании и Португалии. Тогда же начали формироваться и стереотипы восприятия иного человека, Чужого. Этнический стереотип формирует психологическую установку на эмоционально-ценностное (чаще – негативное) восприятие «Чужого» и задает соответствующий алгоритм отбора и интерпретации фактов взаимодействия (Репина, 2012, с. 9–19). Через сопоставление, сравнение себя с «другим» и подчас через отрицание этого «другого», «иного» и «чужого» в реальной практике социокультурных и политических взаимодействий происходило формирование образа «мы», «свои», «наши». Необходимость осмысления многообразия мира и осознания и обоснования «себя» как уникальной целостности, отличающейся от «других» и имеющей право рассматривать «других» с позиций превосходства и доминирования, с миссионерских позиций правомочности привнесения в другую жизнь «истинных ценностей» с целью видоизменения и улучшения «другой» культурной реальности путем вживления в картину мира ее представителей собственных духовных ценностей и этико-эстетических и мировоззренческих идеалов, – все это, безусловно, характеризовало сложные процессы формирования этнической идентичности, создание устойчивого образа «своего» через противоположный образ «чужого» в рамках дихотомии «мы – они». В Испании это формирование проходило в рамках Реконкисты, потому первыми «чужими» для испанцев стали иудеи и мусульмане, с которыми они жили бок о бок.

Изначальный прагматизм и стремление к выгоде и обогащению, которые сопровождали расширение влияния португальцев и испанцев в мире, порождали достаточно агрессивные и упрощенные сценарии культурного влияния на иноземцев. Суть этих методов сводилась к простому «включению» других народов в культурное поле европейцев с помощью массовой христианизации. Через христианские идеи и практики проводилась «португализация» в Индии и «испанизация» народов Филиппин и Америки, поскольку христианство было стержневой структурой португальской и испанской культур. Именно христианство формировало европейский образ жизни, систему ценностей и норм поведения. Именно христианство являлось ключом к пониманию коммуникативных стратегий, которые использовали европейцы внутри собственного социокультурного пространства и, соответственно, ожидали от всех «других», «иных», «чужих», с которыми вступали в политическое и экономическое взаимодействие. По сути, христианство определяло ценностно-смысловую структуру европейской картины мира XV в. и служило концептуальной системой координат, в рамках которой окружающий мир, люди, предметы, действия и намерения были понятны и предсказуемы для испанцев и португальцев. Поэтому они выбрали самый простой способ – включить иноземцев в свою систему культурных координат, а не выстраивать сложные сценарии межкультурного взаимодействия, тем более что «других» они воспринимали далеко не как равных себе. Они предлагали иноверцам свою веру и свой образ жизни как условие не просто взаимодействия с «другими», но элементарного выживания этих «других». Это было двухмерное, плоскостное представление о структуре межкультурной коммуникации – ставка делалась на 1) одностороннюю трансляцию духовно-религиозных ценностей и 2) экспорт основанных на них моделей поведения.

Только со временем европейские интеллектуалы пришли к пониманию примитивности и неэффективности такого подхода. В XVI в. появились первые ростки понимания важности изучения «чужой» культуры с целью использования ее в качестве проводника своих коммуникативных стратегий. Общество Иисуса приступило к разработке и реализации более гибких и действенных стратегий межкультурного взаимодействия и культурного влияния в странах Востока. Опираясь на казуистику, иезуиты разработали стратегию «культурной адаптации», в основу которой заложили приспособительную систему морали – theologia accomodativa – «богословие, приспособленное к воззрениям, обычаям и нравам той местной среды, в которой протекала их миссионерская деятельность. Иезуиты не исходили из догм католической церкви, а, наоборот, приспосабливали христианские принципы к местным обычаям» (Фишман, 2003, с. 115). Для XVI в. это были новационные идеи в практике межкультурной коммуникации и международного взаимодействия. Роль, которую сыграли иезуиты в сфере межкультурного общения с народами Востока, в разработке и апробации первых, может, не во всем и не всегда эффективных, но более гибких и действенных механизмов и сценариев межкультурного диалога, трудно переоценить. То, что именно орден иезуитов взял на себя эту роль, не случайно, поскольку члены его являлись интеллектуальной элитой европейского общества: «…с точки зрения современников, иезуиты были носителями евро-христианского знания в XVI и XVII в.» (Abé, 2011, с. 8). В отличие от своих менее образованных и менее дальновидных предшественников они были способны оторваться от сиюминутного прагматизма во имя реализации более сложных, долгосрочных и эффективных программ. Как отмечает О.Л. Фишман, «торговая выгода и “спасение душ” – вот цели, влекшие европейцев XVI в. на Восток» (Фишман, 2003, с. 113). Иезуиты ставили целью «спасение душ», поэтому сознательно использовали сценарии по внедрению христианских ценностей в картину мира иноземцев, используя концепты и образы «чужой» культуры. Цель оправдывала средства.